Второй шанс

Ночью этого же дня, ближе к двум часам, весь особняк, включая бодрствующую этим днем Викторию, спал. Лишь дежурные оставались на своих постах. Было тихо, свежо, острый месяц нежно ласкал темное небо. В общем-то эта ночь не особо отличалась от других, столь же прекрасных. Как жаль, что восхищаться в особняке ею было некому. Главный ценитель чудесных ночей, Алукард, все еще не вернулся. Сейчас он был где-то в районе Харивича, крупной морской артерии Англии, рыскал в порту. На кораблях нередко могли находиться безбилетники. Он и сам когда-то давно использовал морской путь, чтобы проникнуть в Англию. На его удачу, добыча все же была, пускай, не такая питательная, как местные падальщики. В особняке Интегра, получившая массу самых разных впечатлений от выходного дня, вымотанная, спала в своей кровати, для удобства смяв угол мягкой пуховой подушки рукой и уткнувшись в нее кончиком. Ей сладко снилось, как она со своим личным чудовищем, оба заключенные в один хрустальный гроб, медленно погружались на морское дно. Чудовище в привычном брючном костюме мирно спало головой на ее груди, небрежно разбросав по ней черные локоны. Он расслабленно приобнимал ее в районе талии, а она, ласково и неторопливо, слегка зарываясь тонкими пальцами в волосы, поглаживала его по голове и наблюдала за тем за тем, что творилось вокруг. Гроб опускался горизонтально дну, так, что сверху еще светило тусклое солнце и освещало водную толщу. Мимо проплывали косяки серебристых продолговатых рыб, крохотные пузырьки воздуха со дна, невесомые медузы, похожие на длинные пучки гладких шелковых ниток, диковинные головоногие моллюски с полосатыми головами, и нечто крупное, необъятное, с полосатым животом, покрытым коралловыми наростами. Леди подумала, что это был кит, но не смогла найти ни его начала, ни конца, настолько он был огромен. Гроб продолжал тонуть, свет меркнуть с каждым пройденным метром. — Вот и все, — удовлетворенно прошептала она дремлющему чудовищу, — скоро воздух закончится и я умру. Скоро мы с тобой расстанемся навсегда. Но ты не печалься, я телом буду рядом с тобой. Если бы можно было, я бы попросила Бога остаться, но вряд ли он внемлет моей дерзкой просьбе. Быть может, мне стоит попросить его взять тебя? Но, боюсь, мы не сможем встретиться на небе. Я буду очень скучать. Хоть бы время не кончалось… Сколько еще мне осталось? Минута? Две? Хоть бы поболее… Глаза намокли. Пришлось грубо вытереть их рукавом. — Прости, это я просто, эмоции. Она шмыгнула носом, подождала немного, наблюдая за тем, как постепенно гас свет. Воздух никак не хотел заканчиваться. Дышать все еще было легко и свободно. Когда свет земной покинул толщу воды, взору предстал совершенно иной, фантастический мир. Мимо пронеслась небольшая стайка мерцающих мелких существ похожих на рыб. — Ты ведь точно не против того, что оказался здесь? Я и не спрашивала твоего мнения. Наверное, стоило спросить. Не в тягость ли тебе наше последнее путешествие? Прости, что не могу с тобой расстаться даже сейчас. Неожиданно в глубине зажегся страшный красный глаз, заметив гроб, опускающийся на дно морское, стал перемещаться параллельно ему по толще воды. Интегра удивленно уставилась на него, стала следить взглядом за его движением. — Интегра, — встревоженно зазвучал голос Алукарда со всех сторон. Леди ошарашенно поглядела на чудовище на своем теле, оно молчало и было недвижимо. Этот голос был не сном. Этот голос звучал в ее голове прямо сейчас. — Проснись, Интегра! — настойчиво повторил голос. — Хватит летать в облаках. — Что? Это сон? — она нервно завертела головой, пытаясь найти источник звука. — Ты снова проник в мой сон? — Вставай! — грубо приказал голос. — Опасность! Леди резко дернулась, больно задела локтем прозрачную грань, загнанно огляделась по сторонам. Как проснуться она не знала. Ее охватила паника. Она закричала, но это не дало никаких результатов. Тогда красный глаз, видя ее беспомощность, размножился до привычного многоглазого кошмара, объятого алым и черным пламенем. Налетев на гроб со всех сторон, он расколол его на мельчайшие кусочки. Леди забарахталась, вдохнула воду и стала задыхаться, забилась в агонии, и, в миг, когда в глазах блеснула последняя искра угасающего сознания, о наконец проснулась. Тяжело дыша, она резко села на кровати, так, что даже голова слегка закружилась, стерла дрожащей рукой с лица холодный пот. Все стены особняка были заполнены похожим кошмаром с тысячами открытых глаз. Это была тень Виктории. Несколько десятков лет она держала хозяйский дом в полной безопасности, предотвращая проникновения чужаков. Обычно для людей она была незрима, теперь же нечто заставило ее обнаружить себя. Леди в полном непонимании происходящего огляделась по сторонам, прислушалась: было тихо, ни единого шороха. Она на всякий случай вытащила пистолет из-под подушки. Внезапно глаза на тени Виктории стали исчезать. Не закрываться, как тридцать лет назад у Алукарда, а просто исчезать, оставляя лишь хрупкую текстуру алого и черного пламени. Когда исчез последний глаз, тень Виктории рассыпалась на рваные клочки и растаяла. В мыслях леди истошно заорал ее вампир, так, будто от него только что отрезали кусок. Печать, связывающая их души, снова позволила ему проникать в ее голову. Интегра закрыла уши, сгорбилась, пока вой не прекратился. Нечто стремглав покинуло особняк, поднялась тревога. Военных, поднятых по первому зову, высыпало на улицу и в коридоры. — Вика! — испуганно вскрикнула она, и, в чем была, рванула в подвал. Никто ничего не понимал, никто ничего не видел. По коридорам и лестницам бесцельно бродили подчиненные с автоматом наперевес. Леди бежала, легко проскальзывая меж их громоздких тел. На лестнице второго этажа она встретила Капитана. — Сэр! — ошарашенно вскрикнул он, перегородив собой путь. — Нечто покинуло здание. Мы не заметили, как оно смогло войти. — Проверьте камеры! Периметр оцепить! — в ярости выплюнула Интегра, и, грубо оттолкнув мужчину в сторону, побежала дальше. Секунды тянулись бесконечно, извилистые коридоры тоже. Она боялась опоздать, боялась что произошло что-то необратимо страшное. В быстром темпе спускаясь уже к подвальным комнатам, она запнулась ногой о перила и упала на живот, пролетев три ступени, до крови разбила правое колено. — Вика! — заорала она, не поднимаясь с пола. Ответом была мертвая тишина. Дверь в комнату Серас была приоткрыта. Леди заставила себя оторвать тело от земли, и, прихрамывая, вошла внутрь, держа наготове пистолет. Руки слегка подрагивали от напряжения. Комната была пуста. Через крохотное оконце в центре сверху лился на пол нежный лунный свет. Он легко и бесхитростно освещал небольшой лакированный гроб светлого оттенка. Крышка была открыта и откинута в сторону. Внутри как будто никто не лежал. Интегра медленно подошла к последнему пристанищу своей подруги. Внутри по всей поверхности мягкой перины, обитой шелковой тканью насыщенно синего оттенка, лежал серый прах, сбоку от него две фотокарточки. Леди открыла рот, из рук безвольно выпал пистолет, громко ударился о шершавый камень ледяного пола. Дыхание стало поверхностным. Она рухнула на пол, не жалея колен и тихо заскулила, глядя на останки своей единственной подруги. Она не верила тому, что видела. Внезапно с потолка, вероятно, пролетев еще и через крышу и три этажа, не тормозя в полете, на пол шумно приземлился Алукард. Интегра отрешенно обернулась. Он сделал пару шагов и вышел в круг лунного света. Вампир крепко держался обеими руками за грудь в районе сердца. Обе бледные щеки были в кровавых дорожках, с подбородка по капельке стекала кровь. Во взгляде застыли ненависть и ярость. Он все чувствовал, все знал. Он летел домой, и опоздал. Его прекрасная девочка была уже мертва. Интегра протянула к нему подрагивающую руку, хотела что-то сказать, но изо рта вырвался только тихий вой. По ее щеке скатилась вниз прозрачная слезинка. Вампир загнанно оглядел ее и труп своего творения, рухнул на колени, опустив голову и истошно завопил. Вопль вышел за пределы особняка, разлетелся эхом по ближайшим окрестностям, страшным кошмаром пробуждая всех, кто посмел спать: и людей, и зверей. Вампир с силой ударил кулаком по полу, так, что раскрошилась плитка, и затрясся. Леди медленно подползла к нему на четвереньках, всхлипывая, и крепко обняла за шею. — Моя девочка… Моя госпожа, простите, я не успел, — прерываясь на каждом слове от сбитого дыхания прошептал Алукард. Челюсть ходила ходуном. Леди отрицательно помотала головой, а затем заревела, оскалив зубы. — Уничтожь! — громко вырвалось из нее. — Найди и уничтожь того, кто сделал это! Отправь в Ад эту тварь… Леди затряслась. Ей еще никогда в жизни не было так больно. Ее тело сжали две длинных руки. Объятия ей сейчас были куда нужнее, чем ему. Он привык к боли. Семью, честь, супругу, человечность, трех прекрасных дев, не чаявших в нем души, Мину Мюррей, свободу, а теперь еще и Викторию, — все это он потерял за свою невыносимо долгую жизнь. У него не так много осталось: Интегра, и все. Если бы исчезла еще и она, жизнь потеряла бы всякий смысл. Она, его возлюбленная госпожа, дважды вытаскивала его из небытия. Впервые, когда он был заперт двадцать лет в подвале, пребывал в бесконечном царстве Морфея без надежды выбраться. А во второй раз, там, где даже разум человеческий представить себе не мог. Там, где нет ни пространства, ни времени, ни Бога, ни Дьявола. Там, где он забыл даже собственное имя. Она звала его, и он, уничтожив всех, кто его удерживал, явился на ее зов. Алукард, успокоив дыхание, брезгливо проводил взглядом алую влагу, оглядел часть измазанных в ней хозяйских волос. — Ад покажется неземным наслаждением по сравнению с тем, что я сделаю с этим существом, — изменившись в лице, хладнокровно загудел он. Отданный приказ отрезвляюще подействовал на него. Слезами делу не поможешь, даже кровавыми, ненавистными слезами. Его девочка была мертва. — Будь уверена, госпожа, я подвергну эту тварь самой страшной пытке. Она будет вечно биться в агонии, а ты — сладко засыпать под ее истошные вопли. Интегра теснее прижала его голову к своей, запрещая даже ничтожно отстраняться от себя, спрятала лицо в угольно-черной шевелюре. Он был нужен ей, как никогда на свете. Она ни капли в нем не сомневалась. В крепких объятиях ее рук находился настоящий посланец чумы и смерти. Тот, кто единожды попав в Ад, сожрал всех чертей и после, не утолив голода, возвратился обратно в мир смертных за добавкой. Едва ли род человеческий мог припомнить существо, столь же жестокое, ненасытное и безжалостное. Он, непослушный раб ее желаний, ради нее мог сотворить немыслимое, даже если бы это стоило ему жизни. Страшная месть была желанным болеутоляющим для них обоих. Только она могла успокоить обливающиеся кровью сердца, живое и мертвое. Снаружи послышался шум. Несколько человек топтали грубой резиной солдатских сапог подвальную лестницу. В комнату Виктории осторожно вошел Капитан. Он был молод и неопытен, искал Интегру по всему особняку. Огляделся по сторонам и вмиг оцепенел, то ли от факта смерти Виктории, то ли от того, что чудовище рядом сжимало в объятиях его госпожу. У него было достаточно причин, чтобы реагировать так на Алукарда. Недолго думая, он поднял на вампира оружие. Тот тут же закрыл от него леди практически полностью. Выпущенной зря шальной пуле было все равно, кого разить. — Сэр, — коротко окликнул ее Капитан. Интегра вздрогнула, слегка отстранившись от своего вампира, повернула голову на звук. — Докладывай, — безэмоционально приказала она. — Кто был на камерах? Кто проник в мой дом? Кто убил мою Викторию? — Он. Время практически остановилось. Мертвенная тишина густо заполнила комнату. Леди ничего не поняла, медленно попыталась отстраниться от своего чудовища, но длинные руки, мягко сжимавшие ее тело, только сильнее стиснули объятия наподобие большого капкана. Она в недоумении слегка надавила на его плечо. В конце концов, тоже ничего не понимая, Алукард поддался немой просьбе и освободил ее тело от своего присутствия. Интегра села прямо перед ним на колени, на пятки. — Что? — тихо спросила она у Капитана, повернувшись полностью. Тот сглотнул, потому как, вместе с ней, на него пристально уставились и глаза чудовища. Мучительно протянулась минута. Все молчали. — Опусти оружие. Выполняй, мать твою! — не выдержав рявкнула Интегра. Капитан отступил на шаг назад, поставив на предохранитель, нехотя опустил вниз автомат, собрался с мыслями. — Ваше чудовище вошло через парадную дверь, в алом плаще и шляпе, — делая огромные паузы между предложениями заговорил он. — Дворецкий впустил его. Интегра изменилась в лице, ее кожа стала нежного серебристого оттенка, как у лунного света, что проникал в комнату. — Ложь, — отрешенно прогудел вампир. — Мы уже допросили Чарльза, — нервничая, продолжил Капитан. Алукард сверлил его взглядом. Служивому казалось, что тот вот-вот на него набросится и разорвет на части. — Он утверждает, что открыл дверь именно вашему чудовищу. На камерах так же есть записи, как он вошел сюда, а затем неразборчивой тенью быстро убежал прочь и возвратился спустя какое-то время, выпрыгнув сверху. — Наглая ложь. Вампир оскалил зубы, стал медленно подниматься с колен. Поставил ступню рядом с леди в попытке встать, но та жестко остановила его рукой. Он не стал противиться, замер. Кровь кипела от ярости. Алукард люто ненавидел ложь. — Сэр, отойдите от него, я боюсь за вас! Интегра не сдвинулась с места. Но ее вера в невиновность своего чудовища была подорвана. Губы задрожали. — Подумайте, сэр, — взмолился Капитан, готовясь открыть огонь по первой команде, — кто еще способен был убить вашу подчиненную? Кого еще ее тень спокойно пропустила бы в ваш особняк? — Лжец! Я убью тебя за клевету! — страшно зашипел вампир и дернулся в сторону служивого. — Стоять! — тут же отрешенно рыкнула госпожа. Алукарда моментально стянули черные ремни печати, пробившие себе путь прямо через кожу. Руки заломились за спину, зафиксировались практически от самых плеч. Ноги не свело вместе, но прибило к полу. Он ощетинился, яростно дернулся, разорвал все, что его сдерживало, но печать была неумолима и с новой силой заковала его снова. Он рухнул на пол перед гробом и заревел, как дикий зверь. Капитан снова поднял оружие. Интегра закрыла чудовище собой от дула автомата. Дуло тут же вынужденно опустилось. Она взяла голову вампира на свои колени, и, как младенца, крепко обняла ее обеими руками. Алукард моментально перестал дергаться, замер, зло зашипел на нее, плотно стиснув зубы. Любое резкое движение могло запросто сломать ей руки или ребра. Все его существо разрывало от гнева, который, за неимением иных выходов, обильно выплескивался через напряженное дыхание и сдавленный тихий рык. Она согнулась, закрыла его глаза ладонью левой руки. Этот жест, обнаруженный ею еще в далеком детстве, оказывал на него эффект, подобный вколотым транквилизаторам. — Уйдите, нам нужно поговорить наедине, — зыркнув на служивого исподлобья, твердо приказала Интегра. Своего чудовища она ни капли не боялась. — Все записи немедля на мой стол. Никого из особняка не выпускать, пока я не разрешу. Капитан замялся, страшась собственного представления о том, что мог сделать с госпожой ее вампир, но перечить не стал. Алукард демонстрировал тотальное подчинение, пришлось поверить в то, что он был для леди достаточно безопасен. Дождавшись, когда служивый покинет подвал, а чудовище немного успокоится и выровняет дыхание, леди позволила себе немного разомкнуть пальцы на левой ладони. На нее тут же уставилось пылающее кровавое око. — А теперь говори правду, — безэмоционально приказала она. — Какую конкретно правду ты жаждешь от меня услышать? — с нескрываемой издевкой переспросил вампир. — Что я убил свою девочку, уничтожил свое творение? Нет. Твой служивый лжет, дворецкий тоже, и записи с камер не показывают истину. Виктория была мне, как дочь. Скажи, я похож на того, кто способен убить собственного ребенка? Госпожа молчала, по ее мнению он был способен уничтожить весь мир, не разграничивая людей на «своих» и «чужих». Его речи не произвели на нее должного впечатления. Алукард мысленно чертыхнулся и решил просто сказать правду без лишних отступлений. Все, что знал. — Я был в порту Харвича, когда почувствовал, что что-то не так. Связь между дракулиной и ее хозяином очень сильная. В какой-то степени мы с ней — единый организм. Когда что-то случается со мной или с ней, мы оба чувствуем это. Виктория чувствовала, как я терял силы в битве с Андерсоном, а я сегодня ощутил, как что-то ее убивало. Это чувство трудно описать. Словно кто-то, вырвав из груди твое сердце, сжимает его в ладони с чудовищной силой… Он прервался, зажмурлся. Невольно вспомнил по-настоящему описанное выше чувство. Стало дурно. Он ощущал это четырежды за всю свою жизнь, и всякий раз думал, что умрет, если боль его сию минуту не отпустит, такой она была невыносимой. Интегра убрала ладонь с его глаз. Его состояние невольно передалось ей. По спине пробежала неприятная дрожь. — Почувствовав неладное, я рванул домой. На мое счастье, ты спала, и я смог ворваться в твой сон, но было уже поздно. Все остальное ты видела сама. Меня здесь не было. — Мои люди утверждают, что видели именно тебя. Что ты скажешь, если я, просмотрев записи с камер, тоже увижу тебя? — бесстрастно продолжила она, намеренно подвергая сомнению его речи. — Люди, камеры, записи… — недовольно зашипел он. — Почему ты доверяешь какой-то пишущей картинку бездушной железке вместо меня? — Машина никогда не врет. Она показывает все, как есть на самом деле. — Дьявольщина — вся ваша цифровая эпоха, — буквально выплюнул вампир ей в лицо и поднялся, мягко выскользнув из ее рук. Она его больше не держала. Он пренебрежительно снова разорвал ремни, удерживающие его конечности. На этот раз печать не стала связывать, ведь он уже не представлял опасности, и приказа от госпожи не было. Моментально сменив облик на более привычный, Алукард повернулся к ней, присев на одно колено, с серьезным видом заглянул в глаз. — Вы божитесь, оглядываясь назад, что ваш век прогрессивнее предыдущих. На деле все те же грабли: вы так и не выросли из средневековья. От кого, а от тебя, дорогая моя, я не ожидал ничего подобного услышать. Ответь, мой прекрасный белокурый ангел, для чего использовало человечество такое великое и безобидное изобретение, как печатный станок? Интегра опешила от того, как он посмел ее назвать, а он, пользуясь растерянностью, взял ее за руку, и, сбросив с плеч алый плащ, помог ей пересесть на него. Пол был слишком холодный, чтобы сидеть на нем в одной ночнушке. Госпожа могла сильно заболеть. — Чтобы влиять на умы людей и подчинять их своей воле, — очень просто ответил вампир и развел руками в стороны, так, будто это было более чем очевидно. — А паровой двигатель? Знаешь, для чего его на самом деле с таким наслаждением использовали люди? Да, его ставили на заводах, в шахтах, на локомотивы первых поездов, пароходов. Но все это было не ради жизни и удобства людей, а ради их скорого уничтожения. Пути снабжения, повышенная эффективность труда — море оружия и быстрая отправка бойцов на фронт. Надо ли мне еще перечислять? Перейдем дальше. Первые самолеты и автомобили: мне кажется, с ними понятно все. Все они использовались ровно для того же самого. Для убийства. Радио? Чудесный рупор начала двадцатого века. С его появлением промывать мозги населению стало намного проще. Шагнем далее — открытие ядерных реакций, ядерная медицина и ядерная энергетика. Помнишь ли ты немецкую ядерную программу, которую после окончания войны так классно разворовали СССР и США? Ты ведь хорошо знаешь, к какой кошмарной трагедии в Японии привело применение двух крохотных атомных бомб, созданных на основе этих безобидных открытий? И, наконец, подходя к твоей цифровой эпохе, мой непорочный ангел, не могу не вспомнить об интернете. Во истину, теперь сильные мира сего могут пробраться каждому человеку прямо в душу, контролировать сознание: что порекомендовать почитать, что посмотреть, на что обратить внимание. Они знают о каждом из вас все. Вы — их безвольные марионетки. Ваше мнение можно изменить одним легким щелчком пальцев. Щелк, и даже война для вас теперь — не война вовсе. Всю историю человеческую, начиная от сотворения мира, война была войной, даже крестовые походы были войной за гроб господень, а сейчас что? Как вы называете ту резню, которая началась в десятых годах двадцать первого века, и, разгоревшись тянется до сих пор, выжигая более чем половину мира? Первой гибридной войной? Третьей мировой войной? Нет. Каждая страна называет его по-своему. В Англии, например, эта резня к сегодняшнему дню, даже в умах людей, стала именоваться просто «кризисом». Да, я читал газеты. Не думал, что доживу до того времени, когда само слово «война» будет под запретом. Но я понимаю логику: мир пылает долго, уставший народ нельзя лишний раз нервировать — взбунтуется. Щелк! Tout va très bien, Madame la Marquise!² Не беспокойся, не нервничай, ничего не происходит дурного! Люди мрут, как мухи, не понимая, за что, но это же сущие пустяки! Не думай, мы, цари мира сего, все подумаем и придумаем за тебя, решим, как тебе жить и как умереть, что правда, а что ложь. Эх, вы, люди, что же вы с собой сделали?.. Как бараны в загоне. Вы, больше не смотрите на небо, не мечтаете. Все ваше внимание, мысли, желания, чувства, насколько я вижу, силой захвачены внутри мерцающих разными цветами экранов. Вы живете внутри сети. Хорошее изобретение прогрессивной цифровой эпохи! Как славно, что я не могу подключиться к этой всемирной паутине. Я, глядя в новомодные штуки в ваших руках, не могу разобрать ничего. Вижу только мерцание электричества на матрице. Мною ваш прогрессивный век не может манипулировать. А тобой может. Все то, что я перечислил — лишь верхушка огромного айсберга, состоящего из потрясающих ум открытий, использованных для того, чтобы эффективнее контролировать, унижать и уничтожать твое племя. Вампир звонко хлопнул в ладоши, и, опершись обеими руками о пол, накрытый плащом, подтянулся к ее лицу настолько близко, что стал щекотать дыханием кожу. Леди не отстранилась от него. Она, как маленькая девочка, слушала и искренне внимала каждому его слову. Он грустно обвел взглядом все ее черты, и, сведя брови к переносице, ласковым тоном подытожил. — Ты веришь бездушной машине, а я здесь, перед тобой, не теплый, в какой-то степени неживой, но двигающийся, мыслящий и чувствующий. У меня есть душа. Озлобленная, оскверненная, черная, как ночь, страшная, неважно. Она есть, здесь, — он взял ее руку и прижал к своей груди напротив замершего сердца, пропустив тонкую ладонь под черным пиджаком. Под ладонью через невесомую ткань рубашки чувствовался рельеф тела. — Скажи мне, венец творения, разве я когда-нибудь тебе лгал? Разве я когда-нибудь тебя предавал? У Интегры задрожали губы. Она медленно помотала головой из стороны в сторону. Его непричастность к смерти Виктории стала очевидной. Алукард устало вздохнул. На душе немного потеплело. Госпожа наконец смогла выбраться из опутавших разум металлических тисков лжи и поверить. Не сдержав нежного сердечного порыва, он позволил себе робко, но чувственно коснуться губами ее лба чуть выше кожаного ремешка глазной повязки. Коротко поцеловав кожу, он быстро отстранился, чтобы не получить вдогонку ругань или пощечину. Но ничего подобного не было. Леди, напротив, приблизилась к нему сама и прильнула к груди ухом, там, где ранее была ее теплая ладонь. Алукард растаял от прикосновения, обнял ее и тесно прижал к себе. Еще никто на свете не хотел так сильно услышать стук его остановившегося около шести сотен лет назад сердца. Он посетовал про себя, что не может для нее вновь его запустить. Любое движение этого органа приносило невыносимую боль. Сердце немертвого находилось перманентно в состоянии раскрытого настежь клапана, по которому неведомой силой неспеша перемещалась кровь. Если бы леди была вампиром, наверняка бы почувствовала ее неспешное движение. Вампир поднял голову и огляделся. Комната его мертвой девочки разнообразием мебели и вещей тоскливо напоминала о том, что у обитательницы были и желания, и мечты, и тревоги. Виктория была живой, такой же, как он, с незамутненным от прогрессивности цифровой эпохи рассудком. Алукард обвел взглядом шкаф для одежды, стеллаж, доверху заполненный пластинками с крохотным чемоданчиком-проигрывателем, широкий стол с исписанной бумагой. Едва-едва он, вытянув шею, смог угадать в бумаге, лежавшей поверх всех, написанный углем портрет его самого на фоне сияющего звездного неба. Стало больно. Он перевел взгляд на останки своего творения. Хотел еще раз попросить прощения, но что-то инородное в прахе приковало его внимание. Там торчали какие-то клочки бумаги. Он осторожно взял все из них, рассмотрел. Это были две фотокарточки, сделанные через объектив с очень большим приближением. На первой, изорванной в клочья, был он с Викторией, целующиеся на крыше небоскреба. На второй — он с Интегрой в парке этим же днем, как раз в тот момент, когда она приблизилась к его лицу. На обороте целой фотографии, той, что с Интегрой, была надпись карандашом: «Ты следующая». Почерк показался вампиру смутно знакомым, но он не мог вспомнить точно, где видел его. Алукард вынужденно отстранил госпожу от себя и показал ей все, что нашел. Она пришла в ужас, ошарашенно взглянула на свое чудовище, бессловесно вопрошая о том, кто сделал эти снимки. Но тот лишь отрицательно помотал головой. — Это оставил убийца? — осторожно спросила она, не требуя ответа, детально рассмотрела изорванную фотографию. В горле застыл небольшой комок. — Это было на спор, — поспешил объяснить вампир, быстро уловив легкий блеск ревности в ее глазах. Этот блеск был ему хорошо знаком. Трое названных невест ревновали его друг ко другу около четырех сотен лет. Удивительно, что ревность обнаружила себя в глазах госпожи. — На спор, ясно. А эта? — она с претензией ткнула в подпись карандашом. — Понятия не имею. У меня не было контактов с женщинами, кроме вас обеих. Все остальные, кого я касался, становились моей пищей. — А с мужчинами? Вампира передернуло до дрожи, он зыркнул на госпожу, как на врага. Та опешила. Еще никогда он не позволял себе пускать на нее подобных взглядов. Пальцы на его руках сильно задрожали. — Я сказала лишнее?.. — Даже думать не смей обо мне в этом ключе, — утробно прогудел он. Леди машинально отложила фотографии, подняла вверх обе ладони. Она практически ничего не знала о его тяжелом детстве, и о том, какое серьезное увечье на душе и теле оставила царская династия Османской Империи. Об этом кошмарном времени он никогда ей не рассказывал и предпочитал не вспоминать. Интегра скосила взгляд на его руки, он тут же сжал кулаки, но дрожь только усилилась. Дрожь не была следствием его быстро переменившегося настроения. Невольно леди подумала о панической атаке. Она и сама сталкивалась с ними после катастрофы начала века, как и с другими прелестями посттравматического стрессового расстройства. Недолго думая, она взяла его за руку, и, расстегнув пару пуговиц ночной рубашки, прижала его ладонь к голой коже своей груди в районе сердца. — Слушай биение, — спокойно приказала она. Ее не смущало, что широкая ладонь задевала обе мягкие округлости. Она, как невольный инициатор приступа, была непорочно занята его состоянием. Вампир так же послушно сосредоточился только на приказе, внимательно прислушался к биению сердца. Приступ сняло практически моментально, стоило только паршивой мысли оставить голову. Дрожь прошла, он расслабился и задумался о месте, где сейчас лежала его ладонь. Рубашка была из достаточно плотной ткани и полностью скрывала все рельефы тела, но пальцы и запястье задевали обе нежные прелести госпожи, до которых он, когда она выросла, так мечтал дотронуться. Он еле заметно позволил себе напрячь пальцы и попружинить на коже. Кончики легко, совсем незаметно смяли желанную округлость. Она, во истину, была мягче самой невесомой пуховой перины. Интегра почувствовала перемену его настроения, но не сразу поняла причину. Лишь когда она увидела, куда именно был направлен его взгляд и мысли, осторожно спросила. — Что ты делаешь? — Ничего дурного, — ответил вампир, ощущая, как по телу неспеша стала разливаться сладкая истома, и блаженно улыбнулся от уха до уха. Леди вскочила на ноги, закрылась от него руками. Все ее лицо побагровело. — Я тебе тут помогаю, а ты меня щупаешь?! — Ты ведь сама водрузила мою ладонь себе на грудь, — на полном серьезе залепетал он, так, будто его действия были совершенно невинными. — Она такая мягкая, что я не смог сдержаться и не подарить ей свое внимание. Не могла бы ты еще разочек позволить мне дотронуться? Я не закончил, мы с ней не договорили… — Иди нахрен!!! Придурок!!! — сгорая от стыда заорала Интегра, отвернулась, принялась быстро, до самого горла застегивать пуговицы на рубашке. Пока она экспрессивно отживала первую интимную близость с мужчиной, он, прилично расстроившись от ее отказа, взял обе фотографии в руки, встав, протянул ей со спины целую, надписью вверх. Леди шарахнулась от его руки. Ей показалось, что он снова будет ее трогать. —Я уже видел этот почерк, — спокойно сообщил он. Ей понадобилось время, чтобы сообразить, что из его рта выходят слова, которые складываются в логически выстроенные предложения, наделенные особым смыслом, а не просто хаотичный набор звуков. — Где? — Где-то в альбоме, на стеллажах в твоем кабинете. Вернее, тогда, когда я видел этот почерк, это был кабинет твоего деда, — вампир обошел ее кругом, придирчиво взглянул на ее голые ноги. — Можно я возьму тебя на руки? — Схрена ли?! — ощетинилась леди. — Ты босиком пойдешь через весь особняк, можешь их застудить. Я не хочу, чтобы ты заболела. — Бери, сволочь, но не смей меня лапать, — поставила условие она, и, прищурившись, с огромным недоверием, приняла обе фотографии из его рук. Он, стремительно согнулся, и, быстро схватив ее за обе ножки, взял на свое плечо. Леди повисла головой вниз, как добыча. Алукард победоносно облобызал взглядом ее нижние округлости. Мягкие спальные штаны натянулись, открывая страшную тайну об отсутствии под тканью нижнего белья. У чудовища перехватило дыхание от раскрытия этого крохотного интимного секретика. Он сладко вздохнул и, очень довольный, быстро понес ее наверх, пока она не успела сообразить, что происходит. Леди отчаянно забарабанила кулаком по его спине, гневно завопила. — Ты что делаешь, козел красноглазый?! — Прости, раззадорила ты меня, — блаженно улыбаясь стал оправдываться вампир. Он снова скосил взгляд на ее округлости, на этот раз слегка покачивающиеся в такт его шагам. Очень захотелось шлепнуть по ним ладонью, но желание пришлось отложить на потом, потому как госпожа за это точно отрезала бы ему все между ног. — Больно лих я на девок. — Опусти меня, блять!!! В следующую же секунду он вихрем влетел в ее кабинет и осторожно опустил босыми ножками на старую мягкую кушетку у книжных полок. Приказ был исполнен. Леди тут же влепила ему звонкую затрещину и заорала. — Если ты еще раз, проклятый, провернешь что-нибудь подобное, клянусь, я… Я!.. Я лишу тебя невинности! Вампир задумался, потирая ладонью ударенную щеку, про какую невинность могла идти речь, ведь относительно мужчин, как он считал, всегда имелся в виду только традиционный половой акт. Она испуганно зажала свободной рукой свой рот, поняв, что ляпнула несусветную глупость. — Хорошо, я согласен, — активно закивал он. — Но ты, боюсь, еще не готова к таким тесным взаимоотношениям. Я тебя только пальцем коснулся, а ты уже как жаровня раскалилась докрасна. Прелестница моя, давай не будем торопить события? Я люблю растягивать удовольствие. Интегра влепила еще одну затрещину, по второй щеке, больнее, и гневно указала пальцем на книжный стеллаж. Разговор о прелестях был окончен. Алукард тоскливо посетовал, что тема округлостей и всего, что с ними связано, исчерпала себя, и пошел делать дело: влез на стеллаж, стал рыться в старых альбомах, по одному передавая каждый просмотренный вниз. На пятнадцатом он наконец остановился, сверившись с почерком, передал его госпоже. Та гордо уселась на кушетку, стала листать. Вампир осторожно присел рядом, заглянул. Альбом начинался со старой выцветшей фотографии Абрахама на фоне прикованного к стене, обнаженного по пояс Алукарда в отключке. На обратной стороне была полустертая надпись чернилами: «Дорогой друг». Рядом — потерявшая всякий вид от бесконечного трения и воды фотография Джонатана и Мины, снятая, должно быть, сразу после свадьбы. Алукард с особой болью разглядел ее во всех деталях. Сзади на ней была надпись тем же почерком: «Джонатан и Вильгельмина Харкер». Остальные фотографии были без подписей. Почерк на всех снимках, включая новый, был одинаков. Леди покосилась на свое чудовище. — Ты знаешь, кто фотограф? — Нет. Я его никогда не видел. Могу только сказать, что он немертвый. Ни один человек не может прожить так долго, чтобы запечатлеть, и Абрахама при жизни, и меня с тобой. — Еще один немертвый на службе моей семьи. Класс… Интегра устало вздохнула, потерла глаз, приспустив очки на кончик носа. Вампир ткнул пальцем в первое фото. — Это место — старая часовня в моем замке. Девять лет провел в ней Ван Хеллсинг, пытаясь убить меня, а затем вешая на душу цепь. Если этот фотограф был даже там… Быть может, это Мина?.. — Исключено, — уверенно оборвала его леди. — Вильгельмина покинула этот мир. Ее кости сгорели дотла на дирижабле. Мы узнали об этом после трагедии. Нацисты использовали ее для своих опытов, держа на волоске от смерти. Ни один немертвый не пережил бы такого пекла, даже рожденный от твоей крови. — Она была жива? О, Дьявол… — еле слышно прошептал Алукард. В интонации еле заметным обертоном звучала тоска. Госпожа затаилась, заметив эту особенность. А он, ощутив повышенное внимание к своей давней, еще не до конца истлевшей боли, быстро изгнал из головы нагрянувшую ностальгию по несбыточному будущему и невозмутимо продолжил, будто ни в чем не бывало. — Может, там остались записи твоего прадеда. Во всяком случае, кости его точно там. Я присутствовал на его похоронах, прежде чем меня перевез сюда его сын. Если хочешь узнать чуть больше, придется поехать туда. — Предлагаешь ехать в Трансильванию? — недоверчиво уточнила госпожа. — Да. Тебе ведь нужны ответы, мне тоже. Я так же, как ты, хочу найти убийцу и вернуть свою девочку. — Виктория погибла, — непонимающе возразила она и закрыла альбом. — Что есть смерть? — грустно вздохнул вампир. — Потеря тела? А может, смерть есть, когда душа отлетает к Богу, где бы он ни был? Это существо по-тихому могло убить Викторию одним единственным способом: высосав душу. А это точно не смерть. Странно, что моя девочка не оказала никакого сопротивления. Должно быть, действительно обманулась и подумала, что это я. Он поднял взгляд на госпожу. Та вновь внимательно слушала его, принимая все сказанное за чистую монету. Она, его невинный белокурый ангел, доверяла и верила в него, как ни в кого в целом свете. Он не мог позволить себе не оправдать ее надежд. Даже во тьме, когда, поглотив душу Шредингера, он забыл даже собственное имя, его держал на плаву ее немой приказ и вера, рожденная из неназванного взаимного чувства, что было в сотни раз сильнее любой печати. Алукард спустился с кушетки, и, склонив перед ней голову, как перед божеством, прошептал. — Я верну ее, клянусь тебе вечностью.