Второй шанс

Создателю экономкласса в Аду точно выдали бы медаль. Сервис был хуже, чем все двенадцать лет, проведенные в венгерской тюрьме. Воистину, если бы в средние века существовало авиасообщение, Алукард бы выбрал самой страшной пыткой, вместо сажания на кол, пожизненное приковывание к креслу в узкофюзеляжном самолете. Пытка была, воистину, невыносимая. Колени ни за что не хотели вмещаться в расстояние от одного кресла до другого, макушка постоянно задевала дно багажной полки, так, что приходилось сидеть с вытянутой вперед шеей, будто в клетке. Ладно, одну ногу еще можно было выпустить в проход, что он и сделал. О нее впоследствии запинался почти каждый человек, шедший в туалет. Со второй ногой была проблема серьезнее. К счастью, между ним, сидящим у прохода, и его леди у иллюминатора, было еще одно место, на котором мило сидела зеленоглазая десятилетняя девочка. Дитя быстро, по-взрослому, смекнуло, что большому человеку нужно место для колена, и, подобрав свои ноги, села по турецки. Так второе колено враскорячку нашло свое более-менее удобное положение. Превратиться в кого-то покомпактнее нельзя было — заметят. Самолет был чертовски полон людей. Алукард даже искренне удивился, действительно ли его страна была настолько интересна всем этим смертным, чтобы они потратили немалые деньги и купили билет на адский самолет для лилипутов. Но делать было нечего, приходилось как-то терпеть. Лететь предстояло около трех часов. Европа была компактной, перелеты — достаточно быстрыми. Первый час все сидели молча. Интегра — глядя в иллюминатор, Алукард — мужественно терпя неудобное положение, а девочка — разглядывая его почти со всех ракурсов. Большой человек вызывал у нее неподдельный интерес. Если бы они могли встать рядом, она была бы ему чуть выше колена. Устав чувствовать на себе чужие взгляды, вампир тоже обратил на нее внимание, рассмотрел, насколько позволяло состояние: он все еще дико хотел спать. Черты девочки — зеленые как лужайка глаза, насыщенного каштанового оттенка локоны, заплетенные в две маленькие косички — показались ему смутно знакомыми. Но он не предал этому никакого значения, приняв свои ощущения за усталость. От нечего делать и для собственного успокоения, дополняя свою мотивацию еще и «помощью госпоже в знакомстве с его особенной культурой», Алукард основательно присел на уши обеим спутницам. Лучшим способом ощутить дух края, по его мнению, был фольклор. За почти два часа полета он успел рассказать и про стригоев, и про балауров с золотой чешуей, и про народного «богатыря» Фэт-Фрумоса и почти про все его многочисленные подвиги. Так много сказок в один присест Интегра еще никогда не слышала, от их обилия начинала невольно болеть голова. Зато девочка была вся во внимании. Большой человек и так ей очень нравился, а тот факт, что он еще и сказочником был, запал малышке в самую душу. Она была по-настоящему счастлива. Закончил вампир на сказе об эгоистичном и жадном Змеу, крылатом змее, похитителе молодых девушек. Как раз на том моменте, когда у него эту самую девушку нагло отобрали. Чудовища в сказках всегда проигрывали богатырям. — Змеу же всемогущ, зачем он крадет девушек и уносит их по воздуху, чтобы сделать своими невестами? — наивно спросила девочка у большого человека. — У него же уже есть все, о чем мечтает каждый. — Богатства, золото, сила, бессмертие — ерунда все это, — держась из последних сил, чтобы не упасть от недосыпа, ответил Алукард. Лбом он уже около десяти минут лежал на спинке противоположного кресла. — Всякому чудовищу, малому или великому, летающему или плавающему нужна вторая половинка. Как матери нужен отец, дню — ночь, солнцу — луна, а ребенку — оба родителя… Не любит Змеу никто в целом свете, вот он и тоскует. Вот ты бы была счастлива, если бы у тебя отца и матери не было? Девочка глубоко задумалась, так, будто он, тыкая пальцем в небо, попал ей прямо в сердце, и отрицательно помотала головой. Отца и матери у нее и правда в каком-то смысле не было. Вампир нахмурился. Не хотелось обижать ребенка. — А если бы Змеу кто-то полюбил, он бы перестал воровать девушек из дому? — снова спросила она. — Конечно, — ласково ответил он. Во всяком случае девочка не расплакалась от его слов, значит понимала, что он не со зла такое ляпнул. — Зачем воровать, когда в замке своя желанная будет ждать, с которой и в огонь, и в воду… — В каком замке? — строго перебила его госпожа. Чудовище совсем не понимало, что несет. Не ответило. Его силы на сегодня были исчерпаны. Он, неспеша высвободив ногу и чуть не стукнувшись затылком о потолок, вылез с кресла, согнулся, чтобы Интегра смогла увидеть бледное, измученное недосыпом лицо. — Могу я прилечь ненадолго? — попросил он. Леди поджала губы, воображая, как он засветится на всех камерах наблюдения. — Иди, — нехотя согласилась она, — только, прошу тебя, не привлеки к себе внимания. У стен есть глаза и уши, не забывай. Это не деревянное средневековье. Алукард понимающе закивал, так, будто был под градусом, и, держась обеими руками за что попало, включая макушки особенно высоких мужчин, скрылся в направлении туалета. Еле втиснувшись в кабинку, он просто прошел сквозь пол в багажное отделение и улегся в гроб. Весь оставшийся путь из Клужа до Бистрицы он провел в мирном отдыхе в своей обители. Отель находился в сотнях метров от центра Бистрицы, на улице, богато украшенной пышными кронами деревьев и ухоженными пирамидальными туями. Постояльцев в нем было не много, а потому затеряться среди них не было ни малейшей возможности. Впрочем, суеверный народец, населяющий данный городок, от обилия туристов совершенно потерял бдительность и осторожность. Их, как и любой другой народ, совратили деньги. И, чем больше их было, тем чаще закрывались глаза на своего рода странности, такие, например, как тяжеленный гроб вместо чемодана у хрупкой английской леди. Впрочем, чему удивляться в двадцать первом веке — времени вседозволенности, времени, когда культура перемешалась и стала одной для всех народов мира. Вот Сара Бернар, например, блестящая французская актриса, а тоже, бывало, спала в гробу. Так что удивляться было нечему. Воздух в Бистрице был чистый, лишенный привычной лондонской гари. Как-никак, это был маленький городок в туристической зоне. Свежестью и жизнью веяло с предгорий могучих Карпатских гор, резавших громадой своей страну на несколько неравных частей. С крохотных, пышущих зеленью улиц, их каменных пиков конечно видно не было, но дух свободы, приевшийся и потерявший всякую ценность для местных, особенно в шумных городах, гулял по улицам, заглядывал в каждое открытое окошко и наполнял собой сердца людей. В гостиничный номер он тоже проник через настежь распахнутое окно. Вместе с тихим прохладным ветерком он прогулялся вдоль стены, обитой старыми бордовыми обоями, легко пощекотал пятку госпожи, высунувшуюся из-под белого мягкого одеяла, а затем, спустившись на пол, обвил контуром и легонько постучался по черной крышке лакированного гроба. Внутри что-то шевельнулось, пробуждаясь от долгожданного сна, приподняло крышку и осторожно выглянуло через крохотную щель. Интегра спокойно спала на двуспальной дубовой кровати, обняв подушку обеими руками. Взору из щели как раз лучше всего была видна ее розовая пятка. Внутрь деревянной обители проник легкий свежий воздух. Алукард не спешил вылезать. От чего-то являть себя миру в новом месте было довольно боязно. Предчувствие ностальгии по новому настоящему охватило все его существо. Он хорошо понимал, в какой точке мира находился, предполагал, что мог увидеть на улице. В этом городе за всю свою долгую жизнь он бывал не одну сотню раз, знал каждую улицу и дом, и даже тех, кто поколениями селился в них. Дух свободы вновь тихонечко, дуновением ветра постучался в гроб, как бы зазывая пойти за собой. Алукард осторожно, чтобы не разбудить госпожу, сдвинул вбок крышку и вылез. Присел на колени на алый ковер с коротким ворсом и диковинными черными узорами, уходящими далеко под двуспальную кровать. Он не мог просто встать. На этой родной земле его полторы сотни лет назад сделали рабом. Как побитая собака, он помнил свой ошейник и огромную палку, которой били по спине, и весь мучительный процесс дрессировки, длившийся около десятка лет. Каждый день был Адом, а каждая ночь, проведенная в царстве Морфея — еще одной пыткой. Девять лет Алукард не видел звезд. Серебряный кнут профессора с болью выбил из его существа всю любовь, чувственность, мечты и надежды на будущее. Оставил лишь непослушную, озлобленную, но хорошо контролируемую пустую оболочку. Чудовищу при Хеллсингах было на все плевать, даже на собственный внешний вид. Он страстно жаждал только своей смерти, ждал того, кто сможет завершить громким аккордом бесцельное существование. Быть бездушным оружием в чужих руках было невыносимо, ровно до того момента, пока его госпожой не стало двенадцатилетнее дитя. Эта девочка не знала ни кто он такой, ни своей над ним власти. Невольно между ними завязались отношения, построенные на взаимном доверии. Вампир все так же был непослушен, нередко слишком груб и своеволен, но выполнял ее поручения, прежде всего исходя из собственного желания. А оно часто совпадало с ее желанием. Если дело было не срочное или не имело особой важности, он позволял себе даже отказывать госпоже в исполнении, на что она, конечно же, выражала свое недовольство, но затем смирялась, оправдывая непослушное чудовище накопленным опытом, усталостью или еще какой-нибудь чепухой. На деле она прислушивалась к его мнению. Оно было ей важно. Крайне редко бывало так, что их желания совершенно не совпадали и приходилось использовать силу печати. Интегра эти моменты, которые можно было пересчитать по пальцам обеих рук, страшно не любила и старалась выстраивать ситуацию так, чтобы ее чудовищу всегда было комфортно. Госпожа и слуга по большей части были тайными игровыми ролями, которые доставляла обоим массу удовольствий. Ветер качнул растрепанные черные волосы, как бы потянул немного вверх, добродушно призывая встать с колен. Но вампир не смел позволить себе это сделать. Вместо этого, он прополз вперед, уперевшись в бортик кровати, вынужденно привстал и зацепился взглядом за хозяйскую пятку — живое доказательство его несвободы. Отчего-то страшно захотелось спросить у госпожи разрешения. Странное желание истерзанной неволей души. Если бы он спросил, она наверняка удивилась и сказала бы вместо разрешения, что не вольна контролировать его сердечные порывы. Можно ли было поднять голову? На улице пролетело что-то небольшое, легко хлопая крыльями. Должно быть, летучая мышь. Алукард услышал этот знакомый звук, медленно поднялся на ноги и, не поднимая головы, подошел к открытому окну. Деревянный лакированный подоконник малость отражал уличный свет фонарей и блеск луны в чистом бездонном небе. Прохладой овеяло макушку, будто опустило на нее венец из душистых свежих полевых цветов. Вампир легко улыбнулся ветру, как старому забытому другу, и, наконец, нерешительно поднял голову. Вид из окна не был чем-то сверхъестественным. Улица, тускло освещенная желтыми фонарями, немного влажная от ночных испарений листвы, манила к себе. Вокруг нее располагались ухоженные дома со спящими окнами. Где-то из-за одного дома виднелся густо покрытый зеленью громадный холм. Его богато освещал лунный свет. Бледные губы невольно растянулись. Алукард втянул носом свежий воздух. Его будто оказалось мало, и он вдохнул еще, а затем еще, насколько хватало объема легких. Закрыл глаза. Две большие кровавые капли упали на деревянный подоконник. — Господи… Я дома, Господи, наконец-то дома… — еле слышно сорвалось с его растянутых в болезненной улыбке дрожащих губ. Дух свободы, вновь наполнивший до краев давно опустевшую чашу его сердца, легким дуновением утер с бледной щеки кровавую слезу и ушел беспечно гулять по зеленым холмам и душистым полям, стелющимся далеко за горизонт. Шел третий час тихой лунной ночи. Алукард, успокоивший разрывающееся от боли и ликования сердце и сменивший привычный вид на более утонченный — простой брючный костюм черного оттенка, отпустивший длинные вьющиеся локоны по плечам и спине, сидел, расслабленно забросив на ногу другую ногу в одном из мягких кресел сокрытого в полутьме гостиничного номера. Он с упоением глядел в распахнутое окно на черепичные крыши крохотных домиков и ухоженные сады, глядел даже далеко за все это великолепие, в самую душу своего родного края. Мимо по улице прошел молодой парень: вампир с интересом проследил за ним взглядом и задумался, мог ли быть этот юноша потомком того, кого он лично знал когда-то давно, казалось, в прошлой жизни. Сбоку послышался шорох: должно быть Интегра, ворочаясь, уронила одеяло, в четвертый раз за последний час. Алукард не обернулся и не встал, чтобы снова вернуть его на место, слишком прекрасна была томная ночь, слишком чист и приятен был весенний воздух, слишком любима родная живая земля. Интегру мучила бессонница. Утомительные сборы, еще более утомительный перелет, акклиматизация, новые звуки и запахи, новые люди, не знающие английского языка, вдобавок потерявшийся рюкзак в багаже со всем снаряжением — все это мешало здоровому сну и заставляло ворочаться в постели, случайно или намеренно ронять одеяло на чистый ковер, притворяться спящей, а затем, к своему невероятному изумлению, замечать, что ее страдания кому-то небезразличны. Одеяло раз за разом возвращалось на место, чтобы согреть озябшие ноги. Но на этот раз ничего не произошло: Алукард то ли раскусил ее маленький обман, то ли просто устал ухаживать. Из-за потерянной вместе с рюкзаком одежды приходилось спать в том, в чем была, сняв пиджак, стянув галстук и носки. Ее крохотная ручная кладь на тридцать литров, из крупного, располагала только трекинговыми ботинками, широким полотенцем, флягой и некоторой электроникой вроде небольшой солнечной панели с встроенным аккумулятором. — Какая прекрасная ночь, — восторженно прошептал Алукард. Интегра медленно придвинулась к краю кровати, подняла одеяло на смятую постель. — Упиваешься красотами родного края? — Только на чужбине понимаешь, насколько велика может быть тоска. То, что я чувствую, невозможно в полной мере описать ни одним языком мира. Я дома… — он помотал головой, до сих пор не до конца веря в то, что видит перед собой. — Я старался любить Британию всем сердцем, как мог, но она все равно не смогла заменить мне это… Взгляни. Леди обернулась в одеяло, как в кокон, и подошла, встав по левую руку от слуги. К сожалению, его восторг было сложно разделить обычному человеку, видевшему лишь кончики оранжевых черепичных крыш, слабо освещенных тусклой луной, да редкие огоньки фонарей, нередко скрытых пышными ветками. Дух свободы, бесцельно и беспечно гулявший по полям и в горящем немертвом сердце, был ей незнаком. Она, выращенная в четырех стенах фамильного особняка, никогда не видела свободы. Сколько самых разных воспоминаний хранили эти улочки, историй, какими Алукард бы хотел поделиться, да рассказывать пришлось бы всю жизнь. Потому он просто томно вздохнул, расслабленно сидя в мягком кресле и, ожидая рассвета, глядел в окно, за которым был целый мир. Леди невольно обернулась, его необычное состояние было гораздо интереснее всего, что происходило на незнакомой улице. Он был похож на влюбленного, но она не смела об этом сказать: слишком трепетала его душа, и смущать ее, находящуюся в порывах нежных чувств, было бы слишком жестоко. — Хочешь сесть мне на колени? — неожиданно предложил он, и предвосхищая негатив, добавил: — Посмотреть со мной на луну. Она сегодня особенно прекрасна. В небе нет ни единой тучки, чтобы затмить ее холодное сияние. Ты когда-нибудь любовалась луной, госпожа? Интегра впала в ступор от неожиданного предложения. Потерлась босой лодыжкой о вторую ногу, чуть выше голеностопа. — Нет, никогда. Я человек занятой. В отличие от тебя у меня нет так много свободного времени, чтобы смотреть на небо. Ночью я сплю, восстанавливаю силы. Алукард легко беззлобно ухмыльнулся, поставил обе ноги прямо. — Позволь показать. Не бойся, я не сделаю ничего дурного, просто покажу то, что недоступно обычному человеческому глазу. Я подержу тебя руками. Тебе ведь обычно комфортно на моих руках? Леди замялась, потупила вниз взгляд. Она не могла описать того, что чувствовала, когда он держал ее тело. Очень странное ощущение защищенности и доверия. Ей, старающейся жить так, чтобы ни от кого не зависеть, ловить удовольствие от подобных ощущений было очень необычно. — Показывай, — согласилась она и робко присела на краешек колена. Едва она смела дать свое согласие, как Алукард стремительно подхватил ее на руки, и, легко перемахнув через подоконник, выпрыгнул в окно, как ящерица пополз по стене на крышу отеля. Леди крепко обняла его руками за шею, зажмурилась от страха. — Что ты делаешь?! Куда ты меня понес?! — испуганно пискнула она и ощутила, будто ее тело вмиг лишилось всякого веса. Она украдкой выглянула поверх плеча и не обнаружила ничего перед собой кроме безграничности предрассветного неба и двух кусков огромной ткани. Вампир, крепко держа ее обеими руками, воспарил как можно выше и завис, так, будто гравитации для него не существовало. Длинные и широкие, как парусины, два куска черной и алой ткани выбивались из-под пиджака сзади, и, беспечно надуваясь в потоках ночного воздуха, держали обоих на одном месте. Леди сжалась и оказалась со всех сторон окутанной одеялом, как ребенок в утробе. Она не могла ничего возразить, настолько ловко он ее провел вокруг пальца. — Смотри, госпожа, — ласково прошептал он. — Я обещал показать. Так смотри же, не бойся, я очень крепко тебя держу. На самолете летела, ни капли высоты не боясь. Что же переменилось? Это все то же небо, что и там. Не так высоко, конечно, но холод бьет по пяткам. Поторопись, я не хочу, чтобы ты заболела, взгляни туда, куда смотрят мои глаза. — Я тебе не доверяю, — со страху выдавила леди. Вампир улыбнулся. — Почему же? — Ты мне только что соврал. — Разве? Оглянись вокруг. Она неуверенно и не сразу, выпутав голову из одеяла, поглядела через его руку вниз, и, увидев растянувшийся вдоль реки город сверху, поняла, насколько высоко он ее поднял. Попытавшись найти отель среди оранжевых черепичных крыш, леди впала в ступор. Даже такого громадного здания различить не было никакой возможности. — Ну же, посмотри, разве это не чудо? — тихо попросил он, и она подняла взор, обратила его вперед, туда, куда был устремлен его взгляд. Невольно перехватило дыхание. Перед ней сияла холодным серебряным светом, словно отражение в воде, растущая луна, так близко, что казалось, если подняться еще чуть-чуть выше, ее точно можно было бы коснуться пальцем. Где-то вдали, за толщей горного воздуха и тумана, в ее вездесущем великолепии блестели пики широких Карпатских гор, а вокруг — тишь да благодать бесконечных зеленых холмов и полей. Леди и думать не смела, что пространство, окружающее ее крохотное, ничтожное тело, могло быть таким бесконечно огромным. — Рожденная ползать, я и не думала, не понимала, не замечала, — робко зашептала она. Вампир потихоньку стал опускать ее обратно. На высоте воздух был слишком холодный, нельзя было находиться в нем долго. У него самого успели ощутимо замерзнуть уши. — Скажи, есть ли такие люди, которые видят и понимают все это великолепие, уходящее далеко за горизонт? — Мечтатели, творцы. Писатели, музыканты, художники, поэты, актеры… я. Может быть, кто-нибудь из последних оставшихся на Земле романтиков что-то и понимает о том, насколько велик, безграничен, удивителен и неисповедим мир Господень. Это лишь крохотный кусочек всего, что я мог бы показать тебе. Для того чтобы увидеть еще, не обязательно нарушать законы гравитации и подниматься на тысячи миль над поверхностью земли. — Покажи, — активно подхватила она, напрочь забыв про сон, — я хочу увидеть. Он внес ее в открытое окно, и, подойдя к двуспальной кровати, уложил на постель. Она схватила его за черный рукав, бессловесно требуя продолжить странную ночную прогулку. — Позже, не сейчас, — ласково пояснил Алукард, расправляя свободной рукой ее одеяло. — Сейчас тебе нужен сон. Сердце и разум должны быть свободны и здоровы, чтобы видеть то, что обычные люди стараются не замечать. У нас с тобой еще очень много времени. Поверь, может быть не все на свете, но самое потрясающее душу я смогу показать тебе. Оно как раз входит в наш маршрут. Леди напряженно поджала губы, и, согласившись со своим чудовищем, отпустила его. Прогулки в холоде были не лучшей идеей. Завтра им предстоял трудный день с долгим перелетом до первой стоянки — в горах. Она робко улеглась на одну половину кровати, на спину, укрылась одеялом. Он объял ее ласковым взглядом и развернулся, чтобы вернуться в кресло. — Приляг со мной, — вдруг ударило ему в спину. — Я не смогу заснуть без твоего внимания. Вампир обернулся. Никогда еще госпожа не просила его лежать с собой в одной кровати. Послушно сняв сапоги, он взобрался и лег на другой половинке и, не зная, куда деть руки, сложил в замок на животе, точно покойник. Мягкий матрас от веса длинного тела немного прогнулся, достаточно ощутимо. Но леди это не смутило — сама приказала лечь. Вдобавок, он лежал на достаточном расстоянии, так что волноваться было не о чем. — Расскажи мне, что видел ты в этой ночной глубине. Ты же видишь намного больше несовершенных божьих творений. Алукард легко ухмыльнулся. Кого, а себя он точно не мог считать совершенством. Интегра повернула голову и взглянула на контуры его лица, слегка двигающиеся в лунном контражуре⁷. — Я видел сегодня, как ветер колышет нежную листву далекого леса, и белку в темном дупле одинокого старого древа, рыжую такую, пушистую. Кажется она сладко спала, свернувшись калачиком. А под деревом — цветущие кусты малины. К концу июня они наверняка обильно украсятся сладкими ягодами. Ты любишь малину, госпожа? Я вот очень люблю. Вернее, любил. Сейчас ее уже не поешь. Попробовать осторожно мог бы, разве только в виде наливки, и то не уверен, что смогу быть достаточно терпим к этому вкусу. Эх… Еще я видел гнезда ласточек в мягкой отвесной скале около этого самого леса. Они ее так густо покрыли дырами, что она невольно напомнила мне сыр. Забавно... Еще я видел девушку в соседней деревне. Она нервно набирала в колодце воду. Рядом в доме была какая-то возня, мелькали перед светом тени. Кажется там кто-то разрешался от тяжкого бремени. А в соседнем дворе на луну обеспокоенно выла собака, разбуженная внезапным шумом. Я видел, как нежно дышат и испаряют лишнюю влагу в полях крохотные цветущие растения. К пяти утра от них наверняка покроются густым белесым туманом поля. А еще я видел знакомые горы. Где-то меж них лес, а за ним мой дом, скрытый от любопытных людских глаз. Он взял паузу, чтобы собраться с духом и сказать то, что никогда еще не говорил. — А еще я видел тебя, живую и теплую, восторженную, и этот восторг стал для меня высшей наградой. Ты даже представить не можешь себе, насколько я счастлив, когда вижу тебя, и в особенности, когда могу чем-то порадовать или удивить. Я люблю этот мир, госпожа. Я люблю… — он обернулся к ней и прервался на полуслове. Его белокурый ангел сладко спал, удобно забросив за голову обе руки и слегка повернув лицо к одной из них. Алукард нервно расхохотался, еле слышно, так, чтобы не разбудить ее. Затихнув, облегченно вздохнул. Признание не удалось. И ладно. Наверное, это к лучшему. Не пришло еще время рассказов о сердечных терзаниях, мучивших его последние полгода. В другой раз он ей расскажет.