Второй шанс

К вечеру следующего дня госпожа и ее ручное чудовище добрались до следующей стоянки: заброшенной, сокрытой меж могучих скал деревни — последнего пункта, подразумевающего хоть какую-то цивилизацию. В маршруте, созданном находу из-за пропажи снаряжения, была еще одна точка, но она находилась в дремучем лесу, в который Алукард настоятельно не рекомендовал совать нос до рассвета. Этот странный дремучий лес простирался далеко меж гор, залезал на них, и спускался к подножию, скрывал стремительные горные реки и крохотные ручьи, скрывал даже больше, чем мог увидеть человек. Этот лес был последней преградой перед замком, а потому был местом крайне опасным. Алукард при жизни пролил в окрестностях столько крови, что после строительства обители (размеров ровно таких же грандиозных, как его собственное эго), земля вокруг зажила своей собственной странной жизнью. Практически всякий, кто смел войти в здешние девственные леса, обратно никогда не возвращался: попадал либо к замку (прямо в распростертые голодные объятия), либо погибал по пути. Единственным исключением стал чудом выбравшийся Джонатан Харкер. Но там Алукард сам допустил серьезную ошибку, безрассудно понадеявшись, что бедный ослабший англичанин скопытится от местного зверья или иных лесных причуд. Небольшая деревня стелилась между двумя богатыми нераспаханными полями и лесом. В самом ее центре находился большой колодец-журавль, деливший всю деревню как бы на две части. Дома были в основном из старого сгнившего сруба. Некоторые из них покосились, завалились, от некоторых остались лишь каменные фундаменты, да старые обугленные печи. Правое крыло деревни было сплошь усеяно остатками большого пожарища. На вид поселение было совершенно безлюдное, мертвое и унылое. Более-менее целым сохранился только один домик с деревянным крыльцом. Рядом с ним располагался небольшой хлев, огород с порослью за забором, сад с кустами и тремя стройными деревьями. Стоял дом у самого леса и выглядел вполне ухоженно. В мутном зашторенном окошке тихонечко тлел живой огонек масляной лампы. Алукард мягко опустил госпожу со своих рук на заросшую травой тропинку в самом центре поселения, близ старого колодца с журавлем. За его плечами на одной широкой лямке, под наклоном к земле, в крепком чехле из толстой шершавой ткани находился гроб. Леди сняла серый рюкзак с затекших плеч, и, опустив около колодца на траву, от души потянулась вверх, покачала головой из стороны в сторону. Четыре часа в одном положении, пускай и на руках чудовища, сильно ее вымотали. Очень хотелось пить и есть. Закончив с разминкой затекших суставов, она огляделась вокруг. Окрестности, все еще видимые в последних лучах заходящего солнца, встретили иностранку отчаянием пустых окон, мраком проглядывающих через них помещений. За одним из таких окон она рассмотрела старую пыльную печь, доски, бывшие когда-то деревянной лавкой, сгнивший кускок ткани и останки плетеной колыбели. Когда-то давно, быть может, даже целый век назад, в ней спокойно спал какой-нибудь ребенок, и мать, ласково покачивая, пела ему колыбельную. Стало по-настоящему жутко. Бродя по разрушенному Лондону леди не испытывала такой сильной тревоги, как в этой мертвой деревне. Катастрофа в столице была понятна, в отличие от того, что могло случиться здесь, так далеко от других населенных пунктов. В деревне не было ни водонапорных башен, ни линий электропередач. Даже автомобилей не было ржавых. Она сохранилась в первозданном виде, какой была при своем немертвом господине. — Ты говорил, что тут жили люди, — обратилась к вампиру леди. Ее верный спутник был мрачен. Вид и содержание места его ничуть не обрадовало. С помощью шеста «журавля» он вынул из колодца полное ведро воды, снял его с крюка и поставил на скамейку возле. Прежде чем позволить госпоже пополнить запасы воды, Алукард понюхал содержимое ведра, и, зачерпнув из него воду ладонью, сделал небольшой глоток. Вывод был позитивный. Он жестом попросил госпожу подать емкость. Та расстегнула рюкзак и протянула небольшую флягу зеленоватого оттенка на полтора литра. — При мне жили. Долго, и много. Тут столько ребятни было! Я иной раз, сидя вон на той скале, — он, наполняя флягу, мельком кивнул вперед, на громадную гору, — глядя на селение, поражался силе человеческой плодовитости. Почти полтора века прошло. Костлявая дотянулась иссушенной рукой и до моих скромных владений, как скверно. Интересно, как сильно она, и время, и твои предки обнесли мой дом. Интегра не поняла, что он имел в виду под глаголом «обнести». Приняв полную флягу, она спрятала ее в сумку, а после подошла и алюминиевой кружкой зачерпнула живительную влагу, жадно выпила. Вода в колодце была прохладная и мягкая. — Как ты себя чувствуешь после вчерашнего? — Ты это уже шестой раз спрашиваешь, — буркнула леди и зачерпнула еще одну полную кружку. — По-человечески, как женщина пятидесяти двух лет себя чувствую. Перепелиные яйца меня немного взбодрили, но я до сих пор хочу есть. Где ты их нашел? — В гнезде, госпожа. Яйца обычно в гнездах лежат. Со стороны леса послышалось протяжное сонное мычание. Оба стремительно обернулись на странный звук. — Кто это? — с опаской поинтересовалась Интегра. Обтерев кружку платком, быстро спрятала ее в рюкзаке. Всю ночь ее мучили странные шорохи и звуки: далекий вой волков, щебет птиц, встречающих зарю, возня мелких животных в зарослях бука близ стоянки. Поспать нормально этой ночью не удалось. Она сумела заснуть только после того, как, провозившись до рассвета, попросила чудовище подержать себя на руках. На них было комфортнее и спокойнее, чем на твердой крышке гроба. Очнулась она только к обеду, все в тех же сильных мужских руках, но уже в полете. — Корова, — уверенно ответил вампир и вылил остатки воды. С воздуха он видел крохотный огонек около одного из домов, но не придал ему значения. Думал — показалось. Подождав, пока его госпожа закончит возиться, он быстрым шагом повел ее на звук, к хижине, что была у самого леса. Домик был маленький, одноэтажный, со старой покосившейся соломенной крышей и крепкой печной трубой. В завешенном окошке тлел крохотный огонек масляной лампы. К самым воротам калитки была протоптана узкая тропинка. На воротах одиноко висел засохший венок майских цветов. Из-за приоткрытой двери хлева слышалась какая-то возня: звон ведер, легкое цоканье копыт, пыхтение и чавканье. Алукард приоткрыл ворота, и, впустив госпожу, невесомо зашел сам. Из хлева, поскрипывая пустым жестяным ведром, вышла хозяйка: высокая худая старуха лет восьмидесяти, в широкой серой сорочке и темного оттенка длинной юбке. На ее шее, через небольшой разрез горловины, был виден кончик деревянного распятия, прихваченного шершавой пеньковой веревкой. Заметив гостей, женщина обернулась всем телом, прихрамывая на левую ногу, которую ставила, как курица, на подушечки пальцев. Интегра машинально сунула в ухо наушник и включила гаджет на автоперевод, ожидая стремительного потока незнакомых слов. — Чего явился, стригой? — устало и совершенно без капли страха обратилась старуха к Алукарду. — Ты сегодня рано. Губы Носферату моментально исказила полная азарта ухмылка. Он довольно обнажил клыки, гордо раскрывая свою незамысловатую сущность. Никто не смел обращаться к его персоне в таком тоне, особенно люди. — Молока хочу, — дерзко ответил он, и, оглядев ее ухоженный двор, легкой, почти летящей походкой подошел на пару шагов вперед. — А ты проницательная, сразу смекнула природу мою, да только ошиблась в ранге. — Тут не ходит никто кроме вас, нечистых. А, ты не из этих… Не местный, — старуха понимающе кивнула самой себе, и, цокнув языком, гордо отправилась в хижину с пустым ведром, по дороге договаривая. — В загоне корова, опоздал ты немного. — Из закромов принеси, — нагло потребовал вампир, надменно сложив руки на груди. — Надоенное с вечера есть поди. Женщина вернулась через пару минут с небольшим осиновым колом в правой руке. Опершись о косяк сухой тонкой рукой, она развалилась в дверном проеме. Ее голову украсила длинная седая коса, которая ранее была спрятана для работы под белым платком. Старушка была всего на пару пядей ниже Носферату. — Какой настырный! А ты мне — что? Я тебя знать не знаю. Вампир развел руками. Ее тон ему страшно пришелся по вкусу. — Проси. Кровавым золотом не осыплю, но руки у меня на месте, их используй. Женщина придирчиво оглядела его с ног до головы, так, будто каждый день принимала немертвых в своем доме. — Рыбы принеси из лесу. Там речка течет меж гор быстрая, глубокая. В ней рыбы, говорят, немерено, какой хочешь. Ее хочу. — Договорились, — согласился вампир, и, потерев руки, отошел, жестом открывая взору старухи свою замершую в высшей степени изумления госпожу. — Прими мою деву в своем доме. Негоже не пускать за порог гостей желанных. — Это ты-то желанный гость? — ухмыльнулась женщина. — Пускай сперва докажет, что живая. Я в свой дом кого попало не пускаю. — Чего?.. — на своем родном языке проронила леди. — А, иностранка, как интересно… — удивилась старуха и протянула вампиру осиновый кол. — Вели ей подержать. Не вспыхнет — так уж и быть, пущу. Люди в этих краях — большая редкость. Алукард принял вещь. Рука тут же вспыхнула и обуглилась до самых костей. Фаланги пальцев оголились. Он отдал кол госпоже, та немедля схватила обеими руками, только для того, чтобы ее чудовище больше не горело. Ее руки на вещь никак не реагировали. Из самого опасного можно было только занозу зацепить. Вампир отрегенерировал конечность и довольно оскалился. — Это же сколько ты его намаливала? Хорошо бодрит, как с ранней ночи холодный душ. — Долго, нечистый, ты столько не жил наверное, — удовлетворенно ответила старуха и скрылась в доме, не закрывая дверь. — Пускай войдет. Леди стремительно подошла к чудовищу, и, схватив за алую ленту галстука, гневно тряхнула. — Что все это нахрен значит? — заголосила она. Чудовище, аккуратно сняв ее руку со своей горловины, стянуло с плеча гроб и удобно пристроило его под окном. Леди пришла в настоящий ужас. — Ты куда собрался?! — За рыбой, — беспечно ответил вампир. — Полчаса, и вернусь. Ты пока чай попей, поешь чего-нибудь в доме. Сама говорила, что голодная. Если старуха выкинет чего или попытается покуситься на мое имущество, застрели ее. Она — человек, простой человек, как ты, хрупкий и дерзкий. Бояться ее не надо. — Ты совсем сдурел?! Я приказываю тебе остаться. Чудовище моментально, словно веревкой связало. Он мрачно обернулся к своей леди, и, подойдя ближе, хмуро взглянул в глаза. — Я принадлежу тебе одной, госпожа, весь без остатка. И ты вольна делать со мной все, что душа пожелает. Приказывать все, что взбредет в голову. Но послушай, возлюбленная моя Интегра, послушай и внемли одному крохотному желанию своего вечного раба. Клянусь своим черным сердцем, я вернусь очень скоро. Леди напряженно поджала губы, перебесившись, легко топнула ногой. — Если посмеешь опоздать хоть на одну минуту, знаешь, куда я тебе этот кол засуну? — Знаю, пичкать меня осиной — излюбленное развлечение всего твоего рода, — нервно буркнул он. — Не беспокойся, я не на войну ухожу, вернусь вовремя. — Иди, — устав бороться вздохнула она. Алукард свободно выдохнул, и, не сдержавшись, прежде чем стремглав сорваться с места и исчезнуть в гуще леса, приблизился к ее лицу и чувственно поцеловал в уголок губ. На живых щеках сам собой расцвел небольшой румянец. — Придурок! — возмущенно бросила леди ему вслед. Постояв на улице еще пару минут, насухо вытерев губы ладонью, она зашла в дом. Несмотря на возраст, изнутри хижина была не так уж плоха. Первым, что бросилось леди в глаза, была настоящая огромная печь из красного кирпича, сложенная, должно быть, давным-давно очень умелым мастером. Рядом с печью, соединенный трубкой с выхлопной трубой печи, пыхтел жестяной кипятильник, по правую сторону располагался небольшой деревянный стол на четыре персоны, три старых стула, скамья у окна, подсобка. По левую руку, у стены стоял большой клепаный сундук, а около него — закрытый люк на полу, должно быть, в подызбицу, рядом — проем, ведущий в хозяйскую спальню. В уголке, между печкой и стеной располагалась небольшая полочка с мелочами вроде пары колец, старой затертой фотографии и длинной массивной флейты. Над входной дверью висела крохотная деревянная икона Богоматери, почерневшая от времени. Леди задрала голову чтобы получше ее рассмотреть. Старуха к тому моменту уже успела накрыть на стол: разрезала хлеб, достала и открыла малиновое варенье в глиняном сосуде, вынесла накрытый тряпкой кувшин молока и топленое масло. — Ты творог ешь, девка? — спросила она. Леди растерялась, не зная, как ответить, чтобы она ее поняла, набрала перевод в телефоне, и, прослушав, выдавила из себя с дичайшим акцентом робкое «да». Старуха зашуршала, поднявшись из погреба, вынесла холодную миску, полную аппетитных белых комочков творога, только что из-под пресса. Поставив на стол, она по-хозяйски отошла к кипятильнику, присела. Несмотря на преклонный возраст, сил у старухи было с достатком. «Должно быть, крепкому здоровью способствовал образ жизни и здешняя природа. Хотела бы я в 80 быть такой же бодрой…» — невольно подумала леди. — Ну, что стоишь, как неродная? Ставь котомку свою, да садись за стол. Я, чай, не кусаюсь, клыков у меня нет. Такой же человек, как и ты, что в этих краях редкость, так что цени природу свою. Интегра опустила сумку у порога, и, неуверенно просеменив по комнате, спряталась, заняв место в уголке. Рукой она на всякий случай пощупала через одежду висевший на поясе пистолет в кожаной кобуре, положила на стол осиновый кол. Старуха поставила перед ней глиняную кружку, наполовину наполненную парящим кипятком, и чайничек с заваркой. Присела напротив на одинокий третий стул. — Сейчас, сейчас, дай травкам минут десять, пусть заварятся. А пока ешь. Вот, бери хлеб, творог, масло, варенье, что любишь. Молока налить тебе? Леди помотала головой. Старуха подперла обеими руками сухую голову с крючковатым носом и уставилась на нее темными, словно сама ночь глазами. Интегра неуверенно выговорила с переводчика: «Вы тут одна?» — Одна, давно одна, — активно закивала женщина. — Муж помер лет сорок назад, а всю деревню стригои выжрали. Одна вот осталась. Приходит нечисть каждую ночь ко мне, ровно в полночь. Саму меня не трогают — корову некому доить будет, а молоко они ох как любят. Кажется, жить не могут. Говорят, в отсутствии иных плотских наслаждений совсем хандра берет. Только лакомством и спасаются. А молоко у меня вкусное — скотина довольная, сытая ходит. Я корову свою люблю. Одна осталась, правда, да кур немного для яиц. Но ничего, я и ей рада. Если бы не она, и меня сожрали бы. Вот только я не вкусная — не девка уже давно, крови мало, кожа, да кости. Но им ведь без разницы. Они долго живут, все на свете попробовать успели — скучно. Вот соберутся вшестером, и будут гонять во тьме хромую по деревне — весело. Будто я не знаю их, проклятых. А пока такового не случилось, я жить пытаюсь, да Богу молюсь, чтобы уберег меня от нечисти поганой, да дал покой душе моей, если вдруг помру. Вот, такие дела. Старуха разлила душистый травяной чай в две глиняных глянцевых кружки, намазала для гостьи хлеб маслом, передала. Леди приняла угощение. — Тебя как, девка, звать-величать? Меня Анкой. — Интегра, — по буквам выговорила леди и тихонечко притронулась к чаю, сладкому и душистому от сушеных трав. Старуха тоже отпила, мазанула себе варенья на хлеб, и, прожевав кусочек, закивала, мило улыбнувшись. — Какое необычное имя. Иностранное, должно быть, — она наклонилась, заглянула под стол. — Боевая, смотрю, сабелька на поясе висит. Ты откуда такая? Леди не произнесла ни слова. — Да не бойся, — спокойно и уверенно продолжила женщина, — не вернется твой нечистый. Из леса этого никто не выходит, даже стригои. Один пару месяцев назад разбудил меня под самый рассвет, лакомства потребовал. Сидели мы с ним на скамеечке, а он такие байки травил, мол, в лесах, да горах этих замок стоит, а в нем добра видимо-невидимо. И ведь стоит же, точно стоит. Ну я ему говорю, иди, мол, сходи, поищи. А он как зашел в лес, так и поминай как звали — не вернулся. Погибель их там. Хозяин замка этого хорошую защиту выставил. Вот только сам погиб. Полтора века его не видел никто. Последней моя прабабка застала, такие сказки сказывала! Красивый такой, высокий ходил, величаво задрав к небу нос, волос, точно у твоего нечистого, как уголь был, длинный, да вился слегка. А говорил как красиво! Лил, будто бальзам на душу. Образованный был, начитанный. Девки, когда тот являлся, глаз не могли оторвать. Прятались, да шептались, да на него украдкой поглядывали. Завидный жених, хоть и мертвец. И, говорили, уж точно четыре столетия мертвец. Да, шептались девки, вот только он никого здесь не трогал никогда. Не приставал и крови не пил, только глазами игриво сверкал. Должно быть, нравилось ему внимание. Нечистые, они ведь одиноки, как деревья посреди полей. Мы для него, вроде как «свои» были, единственные на всем свете «свои». И деревенька-то наша была сытая, детей целая куча, бабы румяные ходили, здоровые, крепкие, просто кровь с молоком! И хозяйство богатое: поля распаханные, мельница, скотины несколько стад. Коли в чем нуждались, так его просили. А он почти ни в чем не отказывал. Хорошо о нас заботился, хорошо при нем было. Канул в Лету. Прабабка сказывала, будто явился он однажды, собрал мужиков, да и отвел в обитель свою работу делать. Они когда возвратились, таких небылиц рассказывали! Что и виноградники там, и реки, полные рыбы, и зверья в лесу жирного целая куча, а в замке самом золота да роскоши видимо-невидимо. В таком доме только и жить бы! Так вот, возвратились они и говорят, уехал наш нечистый в страну заморскую, решил там невесту себе сыскать. Но, недолго сказка сказывалась — спустя какое-то время возвратился, такой переполох устроил… В нашу деревню из шестерых, что сопровождали его, только один вернулся. Сказывал, что нашелся человек с далекой земли, которому даже этот вот лес нипочем был. Догнал и убил господина нашего. Вот и все. Эх, помянуть бы, да нечисть не поминают. Как исчез он, так и вымерла вся деревня. Раньше я и хоронить-то не успевала, а сейчас вот живу и думаю, а кто ж меня-то схоронит? «Какой кошмар… Получается, кроме моего чудовища у этих бедных людей не было совсем никаких защитников», — очень тяжело подумала леди и взглянула на пищу. От внезапно открывшейся правды кусок в горло не лез. Женщина сунула в рот остатки хлеба, прожевала, запила, и, бодро тряхнув головой, снова обратилась к оцепеневшей гостье, внимательно ту рассмотрев. — Красивая ты, крепкая, да ладная. Теперь, коли нечистый твой в лес ушел погибель свою искать, жить у меня будешь, помогать мне будешь. До ближайшей деревни ох как далеко пешком топать. Можешь хоть вечно бегать, не добежишь, умрешь по дороге. А искать тебя никто не будет. У нас в краях кто пропадает — никого не ищут. Бесполезное это занятие. Стригои-то — они быстрые: схватит девку и убежит, да так резво, что ни на одной лошади не догонишь. Да… — старуха облизнулась, смачно цокнула языком. — Жить со мной будешь. Вместе — оно всегда лучше, чем одной. Днем работать будешь, а к полуночи я тебя в печку запрячу, чтобы нежить не пронюхала. Вот так жить и будем с тобой. Подмаренник мне собирать будешь на Иванов день. Я уже сама дальше своего поля не хожу почти… — Молоко неси, старая, — внезапно послышалось с улицы. — Вот твоя рыба. Старуха вздрогнула всем телом, так, будто ей в спину нож воткнули, обернулась. За порогом, в дверном проеме, слегка нагнувшись, стоял Алукард с длинной острогой, сделанной на скорую руку из какой-то ровной палки. На ней висела, проколотая за брюхо жирная рыба всех мастей, и белая, и красная: ручьевой форели штуки четыре, тройка средних щук, линь и шесть судачков в ряд практически одного размера. Во второй руке за лапы он держал двух пестрых крупных птичек со свернутыми шеями. На его голове, как всегда, покоилась шляпа, сам был весь сухой, хотя мокрые волосы липли к коже, отчего вид был не таким грозным, как обычно. Женщина выпучила глаза, взяла со стола оставленный леди кол, и, спрятав за спиной, осторожно подошла к проему. — Ты откуда такой прыткий взялся? — с откровенной претензией, стараясь не показывать изумления, спросила она. — Не узнала меня, что ли? Хозяин я, — прогудел вампир. Повисла долгая напряженная пауза. Старуха нахмурилась, старательно пытаясь понять, о каком хозяине шла речь. Затем взор ее прояснился, она побледнела лицом и угрожающе направила в сторону незваного гостя два пальца в непонятном жесте. — Да не господин ли ты земель этих?.. Дракула… Дьявол!!! Вампир довольно ухмыльнулся: давненько не слышал собственного прозвища, слетевшего с чужих, замерших в страхе уст. — Пусти в дом. — Ну уж нет, ступай отсюда, куда шел! — со страху запротестовала женщина, и, хотела было дверь закрыть, да вампир сапогом подпер, не позволяя сдвинуть с места. — Мы так не договаривались, — недобро протянул он. — Ты гнев мой увидать желаешь или просто от старости тронулась умом? Совсем уважение потеряла, от рук отбилась? Знаешь же, кто я такой. Впусти, сказал. Женщина выставила вперед себя осиновый кол, но незваный гость даже с места не сдвинулся. Тогда она, крепко подумав, опустила руки и отошла, позволяя войти. С ним она бы в любом случае не справилась, а жить подольше очень хотелось. — Входи. Леди показалось странным, что без простого разрешения ее родное чудовище не могло порога переступить. Обычно вампир решал эту проблему выбиванием двери. Алукард, получив желаемое слово, свободно ввалился в дом, находу вручая старухе рыбу, и довольно огляделся, сняв шляпу. Особое внимание он уделил иконе над дверью. — Мы у тебя останемся на ночь, — уверенно заключил он. — А я взамен еще чем-нибудь тебе подсоблю. Постелишь моей деве на печи помягче, пару перин каких-нибудь, если есть. Она у меня не крестьянка, на твердом не сможет заснуть. Он растворил шляпу в своем теле и по-хозяйски подошел к столу. — Хлеб, да творог — вот и все твое гостеприимство? Варенье… Тащи муку из закромов и овощи, какие остались с осени, яйца. Картошка и морковь есть поди? Все тащи. И чугунок побольше. Сготовлю вам обеим. По-человечески поесть надо, а не вот это все — крохи для малых пташек, — он одарил ласковым взглядом возлюбленную госпожу, и, осторожно опустив на стол двух мертвых рябчиков, по-английски обратился к ней. — Ты ведь у меня не пташка? Леди угрюмо отпила чаю, не зная, послать своего вампира куда подальше крепким словцом или начать расспрашивать, чем он на самом деле занимался до пленения. По правде говоря, она никогда не расспрашивала его об этом отрезке жизни, полагая, что рассказывать было особо нечего. — Ты чего мокрый? — спросила она, стараясь держать лицо, взглянула на него исподлобья. — В реку свалился. Галечник скользкий был. Течение стремительное подхватило, понесло. Я синим пламенем вспыхнул, потеряв дно. Сама знаешь, мы не любим водные пространства. Искупался, в общем. Волосы отрегенерировали раньше, чем одежда, потому мокрые. Да и под ней я не сильно сухой… Старуха, снеся рыбу на улицу, чтобы разделать, вернулась, подала гостю большое шершавое полотенце. Тот взял, принялся вытирать влажную шевелюру. Женщина замаячила по дому, по одному вытаскивая все, что он хотел: и муку, и овощи, а кроме всего прочего, кухонную утварь, разожгла огонь в печи. Когда все было принесено, он стянул с себя плащ, аккуратно свернул и положил на свободный стул, затем пиджак: повесил на спинку, вывернув рукава. Вся белая рубаха была такая мокрая, что можно было выжимать, прилипла к телу, повторяя незамысловатый поджарый рельеф, кое-где совсем просвечивала, являя миру угольную дорожку пушковых волос, густо и красиво тянущихся по центру тела от пушистой груди до пупка и ниже, под брюки. Раздеваться совсем при госпоже он не стал. Леди зависла, невольно остановив взгляд на его животе, занялась неспешным изучением таинственного незнакомца, которым с каждой новой подробностью становилось ее ручное чудовище. Ей в голову пришла ужасающая мысль о том, что она не знает о нем, подлинном, практически ничего. Странно. В прошлом ее вполне устраивал тот факт, что он бродил по коридорам, нередко действуя ей на нервы, но был простым и вполне понятным ужасом ночи с богатым прошлым. Теперь, оглядываясь назад, она медленно начинала понимать, что дорогое чудовище было гораздо загадочнее и удивительнее , чем она его представляла. Масштаб его личности встал комом в ее горле. — Интегра, — осторожно произнес Алукард, тихонько раскрыв и закатав рукава, спрятал золотые запонки в кармане брюк. — Все в порядке? Его леди неуверенно кивнула. Он нахмурил брови, не понимая причин ее переменившегося настроения. Она глядела на него так, будто видела впервые. — Волосы смущают? Так они у многих мужчин на теле есть. — Да, да, это… естественно. — Иди прогуляйся чуть-чуть по деревне, проветрись. Только в головешки не заходи, они ветхие, да в лес не заглядывай. Собери черешню во дворе. Она как раз уже налилась сладкими соками. Майский сорт, говорят, вкусный. Сейчас я буду потрошить дичь. Это зрелище не для благородных дам. — Я спокойно смотрю, как ты потрошишь людей, а ты тут о птице заливаешь, — возразила леди, но все же поднялась с места, негромко лязгнув ножнами рапиры по деревянной ножке стола. Алукард скромно улыбнулся. Он и правда успел приучить госпожу к собственной, нередко излишней, выходящей за рамки человеческого понимания жестокости. Леди мельком глянула на его руки, так же покрытые от локтя до кисти черным волосом, и быстрым шагом вышла во двор. Солнце уже успело скрыться за холодными шапками скал. Все селение охватила густая тень. Где-то за домом копошилась старуха, разделывая рыбу. Интегра огляделась вокруг. Небо было высоко, ощущение бескрайности пространства вновь наполнило ее горячее сердце. Она скромно прогулялась по выложенной деревянной тропиночке через широкий огород к трем крепким деревьям, среди которых одно как раз изобиловало алыми глянцевыми плодами, больше напоминающими крохотные сердечки. Рвать и пробовать их она не стала. Хозяйство было чужое, пускай Алукард и пользовался им, как своим собственным. Оглядев сад, леди обратила свой взор к густым зарослям бука за покосившимся высоким забором. В лесу еле видимо засверкал слабенький голубой огонек. Вероятно, заметив на себе чужой взгляд, он скользнул меж грубых древесных стволов и скрылся за одним из них. Леди сначала не поверила в то, что увидела, поэтому сняла очки и по привычке почистила оба стекла крохотным мягким платочком, который всегда носила с собой во внутреннем кармане пиджака. После — потерла глаз пальцами, и, проморгавшись, вернув оправу на место, взглянула еще раз. Лес был тих и пуст. Объятая любопытством, она подошла к самому забору, прошлась вдоль, надеясь увидеть хоть что-нибудь в густых зарослях. Из-за толстого древесного ствола вновь выпорхнул еле видимый огонек, и, быстро проследовав немного вглубь, закружил над землей. Леди затаила дыхание, и, влекомая его светом, нагнувшись, миновала ограду и побрела рассмотреть поближе. Глаз ей не лгал. Огонек действительно был настоящий, притом, достаточно близко. У густых зарослей она остановилась. Алукард наказывал ей в лес не ходить. Лес был настолько опасным местом, что в нем не то, что люди, но даже немертвые запросто конец свой находили. Блуждающие огоньки упоминались в легендах разных народов мира, как враждебные духи неупокоенных мертвецов. Ни в одну из подобных легенд леди не верила просто потому, что точно знала благодаря своему дорогому чудовищу, как могли выглядеть души. Однако, подобное явление блуждающего огонька было упомянуто в романе Стокера, который был написан под прямую диктовку ее предков. — Дьявольщина, — с досадой выругалась Интегра. — И ведь точно настоящий и что-то охраняет. Но с опушки я точно правду не выясню. Поглядев еще чуть-чуть на огонек, леди печально вздохнула и собралась было уйти, как вдруг огонек снова закружил меж деревьев. Где-то вдали сверкнули алым пара незнакомых глаз. «Иди, не бойся», — ласково зазвучало в седовласой голове. Интегра на голос никак не отреагировала, будто не услышала ничего. На душе враз стало невероятно спокойно и отчего-то радостно. Страх исчез, наставление дорогого чудовища забылось. Рассудив, что небольшая прогулка в лес не принесет никаких хлопот, Интегра, робко прокралась к огоньку. Тот, как только она приблизилась, ушел в землю. Она присела. Земля была влажная, покрытая большим слоем мягкого мха. Подумав и решив проверить правду, она взяла лежащую неподолеку сухую ветвь и ковырнула землю. Сняв внушительный слой мха и почвы, ее труды были вознаграждены. Она потянулась и тихонечко извлекла из небольшой ямки треугольный блестящий осколок с полостью посередине, похожий на наконечник арбалетной стрелы. Внезапно впереди что-то зашуршало. Она резко подняла голову. Что-то маленькое, похожее на ежа с беленькими иголочками копошилось около старого бука. — Фу ты, черт… — испуганная шумом прошептала леди, и, выпрямившись, подошла на звук. Перед ней копошился небольшой ёжик, пытаясь, должно быть, достать лакомство из углубления корней. — Ёжик, — понимающе заключила она, и, сунув находку в карман, обернулась к обратному пути. Перед ней был густой дремучий лес. Позади — точно такой же лес, и, даже по бокам — все тот же лес. — Странно, — легко удивилась леди, — впереди вроде как была деревня. Она спокойно прошла вперед, надеясь по собственным следам выйти к селению, но, сколько не шла, лес не заканчивался, а, казалось, только дремучее становился. Леди трижды прошла около одного и того же куста, который с каждым кругом слегка менялся, становился мрачнее и необычнее. Подумав и поняв, что следовало идти в другом направлении, она пошла назад, встретила знакомого ежа, обошла его, и, переметнувшись через небольшой холм снова наткнулась на него же. — Твою мать, опять ёжик… Игольчатому на леди и ее проблемы было абсолютно все равно — он преспокойно жевал мелкую гадюку. Интегра обеспокоенно огляделась вокруг. Впервые в жизни ей посчастливилось по собственной глупости заблудиться в лесу, из которого самостоятельно смог выйти только Джонатан Харкер. Она достала пистолет и телефон, включила фонарик. Из-за пышных ли крон деревьев, или просто из-за того, что ночь по какой-то неведомой причине решила поторопить свой скорый шаг, видимые окрестности охватила кромешная тьма. — Так, Интегра, соберись, — быстро затараторила она самой себе, — ты заблудилась. Всего лишь ослушалась и заблудилась. Это не гребаная сказка, впрочем, даже если так, не бойся, ты отсюда выйдешь, ты же Хеллсинг. Тебе орда нежити нипочем была, стоит ли страшиться какого-то куска земли с пышной растительностью? Да, совершенно незнакомого куска, населенного незнакомыми чудовищами. Кстати, о чудовищах… Где там ёжик? Леди обернулась, посмотрела вниз. Ни ежа, ни его добычи, ни даже росшего рядом дерева не было. Впереди в непроглядной тьме легко блестела пыльная покореженная часть лопастей военного вертолета. Она подошла ближе, держа наготове пистолет. Под ногой что-то хрустнуло. Кусок длинной обглоданной кости, должно быть, с руки. Интегра отпрыгнула в сторону, ее передернуло от омерзения. Она нехотя подробно оглядела поляну. В центре находились останки вертолета с выбитыми стеклами. Носом он достаточно глубоко зарылся в землю, должно быть, падал штопором. Вокруг — сплошь куски металла, поваленные сухие древесные стволы, да разбросанные зверями останки человеческих костей: три черепа, ребра, две тазовых кости и иные мелкие части. Внутри вертолета что-то шевельнулось. Леди побледнела от ужаса. Слева послышался скрип, она не глядя выстрелила в пустоту леса. Нечто длинное вдали скользнуло меж стволов. Заметив его, она выпустила еще пять пуль, и, наконец вернувшись к вертолету, заметила стоящую на нем величавую беременную волчицу с голубыми, как утреннее небо, сверкающими глазами. Животное, точно мираж, не мигая глядело на нее, а она, не контролируя охвативший все человеческое существо ужас, направила на нее ствол. Леди в спину что-то ощутимо дыхнуло. Она резко обернулась, закричала, нажала на курок. Дуло уперлось в бледный лоб. Оружие щелкнуло, оповещая хозяйку об отсутствии патронов. Перед ней, ласково наклонившись чуть вперед, в полном облачении, исключая шляпу и очки, стоял ее родной вампир. Руки затряслись от перенапряжения. Она выронила оружие. Он поймал, и, легко забравшись рукой под ее расстегнутый пиджак, вернул в кобуру. — Т-ты?.. — не веря своим глазам, запинаясь выдавила Интегра. — Я, — спокойно подтвердил Алукард и услужливо застегнул пару пуговичек ее пиджака. — Ты погубить меня здесь решил, да? Вампир нахмурился, не понимая логики своей не на шутку напуганной седовласой малышки. — Нет, просто суп сварил. Я разве не велел тебе в лес не ходить? Разбрасываешь серебро по моим владениям, вся в прадеда, Хеллсинг. Ее фамилия, сорвавшаяся с его уст, звучала как оскорбление. — Я только чуть-чуть в лес зашла, присела к земле, — воинственно заговорила она, — а когда поднялась, была уже совершенно в другом месте. Что это за лес такой? Сколько я ходила? Почему так быстро стемнело? Тут был ёжик, он ел какую-то змею… и волки! Алукард растянулся в клыкастой ухмылке. — Волки? — Беременная волчица с голубыми глазами, — на полном серьезе закивала леди, показала пальцем на вертолет, где на тот момент уже было пусто. — Вон там стояла. Вампир разогнулся полностью, с большим сомнением оглядел остатки машины. — Беременная, одна что ли? — не веря ни слову уточнил он. — Волки только стаей ходят. Беременная… Может, искала место, где ощениться? — Я видела ее! — Активно верю. Тут и не такое может почудиться. Видать, лес в тебе опасность чувствует, раз сразу стал за нос водить. Больше от меня ни на шаг. Он своевольно взял ее за руку и не торопясь повел за собой вокруг вертолета, чтобы оглядеть его полностью. Машина была пуста. Внутри не было ни малейшего намека на жизнь, а также на волчье логово. Вампир тяжело вздохнул. — Современный. Американский. Должно быть, с той стороны гор принесло, или еще откуда. Может с севера. Там земля гремит уж десять лет. Странно видеть в родных краях иностранную военную технику. Надеюсь, в мою обитель смертные подобной пакости не накидали. — Надеюсь, ты не собираешься в эти войны ввязываться? — Нет, — Алукард нахмурил густые брови, — войны людей мне давно опостылели. Если я с кем-то воюю, то только защищая собственные интересы. Или, как тридцать лет назад — твои, и в 44-м — твоего отца. Радует, что на этой гибридной войне, что постучала в двери и моего дома, не используют немертвых, иначе нам с тобой пришлось бы расстаться на пару месяцев, а мне — кататься по восточной Европе и Азии. Может, до Индии доехал бы даже. Всегда хотел побывать в этом цветущем краю, на родине Ватсьяяны. — Кого? По бледным губам расползлась очень широкая ухмылка. Вампир, томно объяв невинный объект своих воздыханий, лукаво загудел. — Это индийский философ. Замечательный трактат о любви написал. Леди легко ухмыльнулась, не поняв, про что он говорил. — Ты, значит, любишь о любви читать? — О да… Она непорочно представила свое чудовище, развалившееся в мягком кресле, с любовным романом в руке. — Как вернемся домой, хочешь, посетим библиотеку? На выходной день. Прочитаешь мне что-нибудь… о любви. — Если госпожа вольна слушать, я — с превеликим удовольствием. Вампир мягко подхватил леди на руки и понес, куда глаза глядят. — Убери, пожалуйста, этот свет, — попросил он, имея в виду включенный фонарик на хозяйском телефоне. Леди сильно удивилась странной просьбе. — Я тогда ничего не увижу. — Тебе и не нужно видеть. Ляг на меня и расслабься. Тут десять минут ходьбы. Ну? Пока ты видишь дорогу, лес тебя не выпустит. Она нехотя выключила фонарик, убрала гаджет в карман. — Какие у твоего леса странные правила. — Какова природа, таковы и правила, а природа у него моя. Ты бродила по нему три часа и наверняка не почувствовала, что прошло так много времени. Твоего прадеда он тоже за нос водил, но тот был куда хитрее, и, быстро смекнув его законы, нашел мое логово, а Джонатан — меня. Впрочем, ему, прошедшему Ад, это было несложно. Да-а… нажил же я себе врагов, — невесело протянул он. — Тогда в меня столько гадости всадили, что сам Андерсен позавидовал бы. Представь арбалетные болты со ртутным стержнем… — Мне кажется, я нашла наконечник. Интегра порылась в кармане и показала чудовищу блестящую находку. Алукард мельком глянул на вещь. От головы до копчика прокатилась неприятная волна мурашек. — Да, это он. Какая ты молодец. Огонек привел? Мой лесок это любит. Заманит путников сокровищами незримыми, а затем разорвет в клочья. Я тебя, дорогая моя, вовремя нашел. — Как прадед смог наложить печать на тебя? Ты же такой всесильный, неубиваемый. Серебро, осина — все тебе нипочем. Вампир ощутимо напрягся. Пленение было самым позорным событием в его жизни и посмертии, переплюнув даже казнь и ловушку Шредингера. На то, чтобы подчинить Носферату своей воле, у Ван Хеллсинга ушло более десятка лет. Вскоре после того, как печать была наложена, профессор отдал душу Богу. Вынужденное пребывание с чудовищем в полном страшных кошмаров краю высосало из него все силы. К концу жизни чудовище послушно таскало его на руках, потому как тот совершенно не мог ходить самостоятельно. Вдали засверкал еле видимый огонек масляной лампы в окне деревенской хижины. Алукард, увидев его, остановился. Огромная, полная мельчайших подробностей история о том, как из него сделали раба, была не для чужих ушей. Начать ли с самого начала, когда, очнувшись, он открыл глаза и оказался на холодном импровизированном столе в своей часовне, разрезанным на части, или с момента, когда профессор, перепробовав все способы убить несчастного, решил сломить его дух с помощью его же самой страшной пытки? От воспоминания стало дурно, что-то в груди ощутимо толкнулось, ноги подкосились от внезапно нагрянувшей слабости. Бледное лицо исказилось от боли, вампир упал на одно колено, затормозил, жестко встретив кулаком землю. Интегра испуганно, выронив находку, с ногтями вцепилась ему в шею, громко коснулась земли ботинками. — Что случилось?! Что с тобой?! Ответом было лишь тяжелое неровное дыхание. Она выбралась из-под тела и, на ощупь найдя его руку, залезла подмышку головой. Крепко схватив за рукав и через силу взвалив на себя часть веса, леди медленно повела чудовище к хижине. Весило оно прилично. К ее счастью, он все еще был в сознании, пытался хвататься за древесные стволы, но с каждой минутой слабел и норовил отключиться. В лесу оставаться было опасно. Вдали появился еще один огонек, замаячил. Должно быть, старуха вышла со свечным фонарем на шум. Интегра громко вскрикнула, чтобы привлечь внимание. Кое-как перетащив чудовище через забор, она обессиленно упала на оба колена. Громадное тело безжизненно опустилось рядом на нежную траву. Женщина, прихрамывая, подошла к ним быстрым шагом. — Батюшки, что с ним?.. Так, давай, вставай, занесем его в дом. Она схватила чудовище под вторую руку, и, взяв на себя большую часть веса, вместе с леди потащила к хижине. Войдя, помогла положить на гроб, который, освободившись от чехла, удобно расположился у прогретой печи. Дом был вычищен до блеска. В воздухе витал и переплетался дивный аромат человеческой пищи. Но Интегре было не до еды. Опустив ослабевшее по неизвестной причине чудовище на гроб, она поднялась. Ее взгляд зацепился за край алого, совершенно незнакомого широкого плаща, сотканного из совершенно другой, очень дорогой ткани — должно быть, бархата. Едва ли ее вампир носил при ней раньше нечто подобное. Она подняла взгляд выше и остановилась на руке. Руки вампира были свободны от перчаток.На левой руке, на безымянном пальце, блестело уже знакомое широкое золотое кольцо с крылатым змеем, кусающим собственный хвост. Ногти, такие же бледные, были чуть длиннее, чем обычно позволяли себе люди. Взгляд побежал дальше, обвел край богатого, украшенного еле заметной, не вычурной вышивкой черного сюртука, из-под которого выглядывала свободная белая сорочка, прихваченная в горловине небольшим красным бантиком. Леди поднялась полностью и с ужасом осознала, что из лесу вынесла на своих плечах собственной персоной, того самого, плененного ее семьей, Графа Дракулу.