Второй шанс

Дракула бежал по лесу. Вернее, шел очень быстрым шагом, насколько оставалось сил. Порезанное кинжалом горло зажить успело, но вот рана в сердце оказалась слишком глубока, ей требовалось больше времени. Каким же самоотверженным идиотом был этот Квинси, что полез в схватку вблизи. «Что ж, теперь спит в сырой земле, где ему самое место», — удовлетворенно подумал Граф, шумно ступая по снежной пелене. В спине, где-то под лопаткой, застрял полый арбалетный болт. По телу уже успело разлиться его содержимое: холодное нечто, которое смешивалось с кровью, заполняя сосуды, и препятствовало регенерации и превращениям. Граф стрелка не видел, но был точно уверен, что это был Харкер. На то, чтобы отфильтровать кровь и вывести эту дрянь, требовались время и покой. Черт знает, что было бы, засади он этот болт прямо в немертвое сердце. Рисковать было нельзя. Единственный верный путь — поскорее добраться и спрятаться за крепостными стенами обители, а потом уже думать, как изгнать поганых смертных со своей земли и вернуть нагло отнятую женщину. Вампир остановился около одинокого дерева, чтобы отдышаться. Состояние было не на шутку паршивым. Он огляделся по сторонам, прищурился. Перед глазами все плыло. «Надо было приказать мужику сопроводить меня, был бы моими глазами. Черт. Проклятый профессор! Арбалетные болты, которые ты дал Джонатану содержат не только освещенное серебро? Этот яд, что внутри, он славно проник в мою кровь. Как весело… Почти ничего не вижу, раны не заживают, стаей мышей разлететься не могу…» Мимо со свистом пролетел второй болт, попал в дерево около вампира, разбился. Из полой древесины потекла металлического оттенка жидкость. Граф со всех ног рванул прочь. Промедление могло дорого ему обойтись. Внезапно сердце больно дернулось. Он рухнул в холодный снег, схватившись за грудь. В голове раздался истошный крик одной из его возлюбленных дракулин. Следом, с еще большей болью, раздался еще один, и еще. Под ребро сзади прилетел второй арбалетный болт, едва не достигнув сердца. Дракула взвыл от боли. Надо было срочно вставать. Полный первозданной ярости и ненависти за гнусное тройное убийство, он вскочил на ноги, и, ориентируясь на звук, с ревом, точно разбуженный медведь, набросился на стрелка. В ответ от смертного прилетел третий болт. Он прошел прямо сквозь сердце и застрял, больно ударившись в лопатку. Тело на мгновение совершенно перестало слушаться. Граф завалился на бок, схватившись за дерево, из последних сил вырвал этот снаряд из груди, и, плотно зажав рану, интуитивно, на ощупь побрел к замку, попутно харкая кровью из-за пробитого легкого. «Сколько крови я потерял? Способен ли продолжать сражаться?.. Чертов человек, что за яд ты пустил по моим венам? Проклятый профессор, что ты за оружие придумал? Ты ведь там, в моей дорогой обители? Ликуешь. Думаешь, конец мой близок? Как бы не так. Убей моих малышек, оскверни мое последнее пристанище, вырежи и сожги мое сердце, но я все равно не умру. Не ты первый и не ты последний, кто пытался сделать это. Я бессмертен, глупец! Сам Дьявол отказался принимать меня в Аду! У тебя есть только один способ спастись — беги без оглядки. Ибо сейчас я спрячусь, и, зализав раны, обязательно отправлюсь на твои поиски. Болты не бесконечные. Что ты будешь делать, когда их не станет?» Он вышел к знакомому кладбищу, побрел к часовне, опираясь обеими руками о старые каменные надгробья. Впереди пурпурно алел закат. Из-за нечеткого зрения он казался сплошным кроваво-красным пятном. Граф рухнул на колени. Последние силы покидали его пропитанное ртутью немертвое тело. Ноги отказывались ходить. Справа послышался шорох. Вампир резко дернулся на звук, и, судя по прикосновению, рассек когтями кому-то плоть. Мужчина вскрикнул, ударил холодным ботинком в лицо. Граф обессиленно рухнул наземь, сплюнул кровь. Тогда человек взял его за грудки, и, прицелившись, вбил ему в сердце толстый осиновый кол. Алукард вздрогнул всем телом, как от ужасного кошмара, задышал, схватился за грудь, и пришел в себя. Грудь была цела. Под ладонями ощущалась привычная ткань расшитого сюртука. Закрытые глаза чувствовали теплый мягкий свет двух масляных ламп, перегороженный темным силуэтом. На губах ощущалась приятная горячая влага. Он пошевелил языком и уперся его кончиком в рассеченное запястье. От прикосновения кто-то чуть выше его головы нервно цокнул. Вампир сглотнул накопившуюся во рту жидкость, она жарко и приятно согрела внутренности, словно душистый глинтвейн с корицей и медом в морозную погоду. Необыкновенный вкус крови на минуту занял все его мысли. Некто убрал от бледных губ сочащуюся влагой плоть, завозился. Алукард облизнулся и медленно поднял веки. Перед взором четко возник лик седовласой женщины с кожаной повязкой на глазу. Она деловито перебинтовывала порезанное запястье подобием бинта. Сперва он неосознанно спутал ее с Божьей Матерью. Но затем, когда наваждение стало отпускать его разум, до боли знакомая синева ее глаза заставила его боязливо вжать голову назад, как оказалось, в ее мягкие ноги. Он не сразу вспомнил в женщине свою госпожу. — Ты чего? — с тревогой в голосе спросила леди. — Не узнал меня? — Не сразу. Прости, — вампир нахмурил лоб. — Кажется, мой странный сон был слишком плох. Что случилось? Интегра поиграла лицом, подбирая нужные слова, затянула зубами повязку на своей руке. — Шли по лесу, ты трещал, как всегда, я слушала. Потом, когда подошли к выходу из лесу — вдруг упал, схватился за сердце. Мы с Анкой, как могли, притащили тебя сюда. Похоже на сердечный приступ. Я знаю, что немертвые не болеют, но у меня нет иных версий того, что с тобой случилось. Ты в порядке? Как себя чувствуешь? Алукард закрыл глаза, прислушался к недрам своего тела. — Отлично. Как и всегда после хорошего сна. Леди с нескрываемым интересом объяла его взглядом. Губы дернулись в порыве смущенно улыбнуться, но желание быстро было погашено. — Ты, я смотрю, без ума от плащей. — Не то, чтобы без ума… — он повел бровями, подбирая слова. — Это просто очень удобная одежда. — А шили из чего? — У кого на что денег хватало… Шерсть тонкой выделки, бархат, шёлк. После изобретения прорезиненой ткани, стали шить еще и из нее. — На твой, судя по всему, много ткани и денег ушло, учитывая твой рост. Вампир непонимающе свел брови к переносице. — Достаточно и того, и другого. Но я мог себе это позволить, во всяком случае, пока был свободен… Ты себе плащ собралась заказывать? — Нет, твой разглядываю. Это 17-й век или уже 18-й? Алукард поднял тяжелую голову с ее ног и оглядел себя. Непроизвольная смена обличия ничуть его не порадовала. — Черт… Надеюсь, в этот раз ты пережила мой необычный вид без обмороков. Клянусь, это произошло непроизвольно. Сама знаешь, наша природа склонна к изменчивости. Стоит только крепко подумать о себе в новом ключе, и глаза начинают натурально на лоб переползать… Леди тихо прыснула, поджала губы. — Останься так. Я хотя бы полюбуюсь тобой, подлинным. — Я всегда подлинный, — возразил вампир, и, поднявшись с ее колен, сел прямо. — Моя суть никогда не изменится, кем бы я не обращался. Все это — я. Но, если тебе удобнее в данный момент видеть меня таким, каким видел меня Абрахам, хорошо, пусть будет так. — Я никогда еще не видела Дракулу. Из немертвого тела рефлекторно вырвался звонкий смешок. Алукард, опершись ладонью о гроб, осторожно приблизился к ее лицу и лукаво шепнул, легко коснувшись ее теплого ушка кончиком носа. — Дракула уже давно облюбовал твое теплое сердечко, дорогая моя. Леди покрылась мурашками, от небольшой щекотки вытянула шею. Вампир, пользуясь моментом, втянул носом аромат ее волос. Она отстранилась и резко повернулась, собираясь приказать ему больше не вторгаться в свое личное пространство. Его бледная физиономия замерла в пяти сантиметрах перед ней. Он вожделенно, не мигая, глядел ей в глаза. Она оцепенела, не смея разорвать зрительный контакт. «Умеешь же, дьявол, соблазнять», — сурово подумала она и попросила Господа дать ей сил бороться с искушением. — Я совершенно ничего не делаю, — нагло прочитав ее мысли, честно ответил Алукард, — просто люблю тебя, вот и вся премудрость. Леди расслабила плечи. Все ее тело враз стало гибким и податливым. В животе все задрожало и закружилось вихрем. — Меня?.. — Тебя. — Зачем?.. — Как понимать, зачем? — серьезно переспросил он. — Нам же нельзя. — Кто нам запретит? Люди? Господь? Брось. Она быстро отвернулась, села прямо. Ее чудовище тоже вынуждено было отстраниться. — Не в этом мире, где все делится на праведников и грешников. Меня же анафеме предадут за связь с тобой… Стоит хоть кому-нибудь узнать о нас, как на следующий день вся Британия будет трещать о том, что я, на минуточку, Рыцарь Круглого стола, охотница, имею отношения с мертвецом. Не в обиду, тебе, Алукард. Вампир легко пожал плечами. — Не в обиду, ты все верно говоришь. Я — мертвец, чудовище и все такое. Интегра нервно выдохнула. От его согласия на душе стало только тяжелее. Забросив ногу на ногу и порывшись в кармане брюк, она вытащила портсигар, раскрыла. Тот оказался пуст. — Блять… — она громко захлопнула вещь и раздраженно сунула обратно в карман. — Анафема — это очень серьезно. Я и так у общества на особом счету, как и все мои предки, просто потому, что являюсь хозяйкой всех всадников апокалипсиса в одном лице. Потомков у меня нет. Если меня заподозрят в том, что я посмела перейти «на твою сторону» — мне не жить, и тебе тоже. Я всю жизнь с дулом пистолета у виска. Смертную казнь в Британии никто не отменял. — Будь уверена, — надеясь успокоить загудел вампир, — они ни о чем не узнают. Пока мы здесь, дурной глаз не представляет опасности. В моем краю ты вольна творить все, что тебе вздумается. Ты хоть когда-нибудь просто думала о любви? — Что есть любовь по-твоему? — буркнула леди. — Любовь — это… Вампир поднялся, и, проследовав к серенькому рюкзаку леди, опустился около него на корточки, зашуршал. Интегра невольно скосила на слугу взгляд. Бархатный плащ закрыл его практически полностью, полукруглым шлейфом лег на пол со стороны спины. Спустя минуту Алукард поднялся на ноги, обернулся, придерживая свободной рукой полу, и, вновь опустившись на одно колено, на этот раз, перед госпожой, открыл, точно коробочку с обручальным колечком, небольшой кожаный портсигар с ее любимым лакомством в количестве четырех штук. Леди невольно улыбнулась. — Откуда достал? Украл что ли? — Позаимствовал у тебя перед отъездом, — поправил он и тоже улыбнулся. — Спрятал в подклад. Думал — сам побалуюсь, но тебе они, вижу, куда нужнее. Она по-хозяйски, с трудом скрывая удовлетворение от приятных ухаживаний, взяла одну, и, обрезав миллиметра два с покровной шапочки миниатюрным v-образным каттером, подожгла газовой зажигалкой, вертя по кругу. Когда кончик достаточно подсох, она взяла лакомство в зубы и сладко попыхала вампиру в лицо, раскуривая. Хеллсинги курили поголовно все, и Интегра, найдя лет в 12 папины сигары, тоже, не удержалась, и, попробовав, стала дымить. В отличии от всех своих предков, она предпочитала тонкие, не длинные и страшно крепкие, из кубинского табака. Вкусный ароматный дымок, никотин и тепло сильно расслабляли и позволяли ненадолго забыться, отойдя от насущных проблем. Курение всегда выводило Алукарда из седла равновесия, заставляя невольно сглатывать излишне накопленную во рту слюну. Он обожал подглядывать за этим незамысловатым и ароматным ритуалом в исполнении возлюбленной женщины и испытывал настоящий восторг. Нередко ему самому хотелось обратиться таким же ароматным изделием и оказаться в тепле ее рта, закушенным крепкими зубами. Он мог конечно растворить в своем теле одну из сигар и подложиться к остальным в карман ее широких брюк, но курение подобной прелести, ставшей частью немертвого тела, могло иметь последствия столь же серьезные, что и питье его крови. Такой жестокой подлянки вампир себе позволить никак не мог, потому просто продолжал наблюдать за ее наслаждением, истекая слюной. Леди взяла в щеки немного вкусного дымка, и, открыв рот, с наслаждением выпустила вверх теплое облако, перевела взгляд на чудовище. Тот немигающими алыми очами, точно змей, наблюдал за каждым ее движением. — Ты что-то говорил про любовь, — удовлетворенная лакомством и вниманием к себе, расслабленно напомнила она. — Да… Любовь — это самое человечное, что я способен испытывать. Касаемо моей природы она — настоящее безумие. Когда-то давно, я из-за этого чувства, очертя голову, рванул в твою страну. Представь, насколько сильно может снести крышу. Я более четырехсот лет провел на Родине, никуда особенно не выезжая. Даже идея отправиться куда-нибудь была не так уж желанна. Если честно, это была совершенно не моя идея, а скромное желание трех моих девочек. Мы рассматривали в качестве страны для поездки, помимо Великобритании, Российскую Империю, Польшу, Францию… Все поменялось враз, когда я встретил Джонатана Харкера. Вернее, увидел фото его невесты. Это могла быть история со счастливым концом, если бы в нее не вмешался твой предок. — Прямо как одна из твоих сказочек, — без шуток подметила леди и жестом пригласила слугу присесть с собой рядом, что он тут же и исполнил, — та, что про Змеу. — То есть, я для тебя — хтонический крылатый змей? — Есть определенное сходство: наглый, всесильный, девушек воруешь, по воздуху летаешь, из чудовища в «доброго молодца» обращаешься. — Кто в таком случае ты в этой страшной сказочке? — довольно ухмыльнулся вампир. Леди взяла лакомство тремя пальцами, преспокойно и уверенно выпустила в сторону чудовища облачко ароматного дымка. — Ни-кто. Я так, мимо проходила. — Я украл тебя из дому, несу в свое логово. Думается мне, ты в этой истории далеко не рассказчик. Она беспечно прыснула, ухмыльнулась, и, передав ему сигару, вопросила с откровенной провокацией. — Что, нареченной своей сделаешь, замуж меня позовешь? Алукард задумчиво поджал губы, и, затушив ароматное лакомство в собственной ладони, подрезал кончик и убрал к остальным. Сигары его леди часто курила в два, а то и в три подхода. Обернувшись к своей госпоже вполоборота, он аккуратно взял ее за тонкую косить, и замер, собираясь с мыслями. Ему никогда в жизни и посмертии не приходилось просить руки. Первый брак, заключенный в далекой молодости, был предложен стороной невесты, второй брак — недругом. У Вильгельмины он руки тоже не просил, потому как знал, что она никогда не согласится. Что насчет госпожи — мысли о предложении роились в его голове довольно давно, но он не спешил их озвучивать. Она, строптивая вечная дева, в любом случае тоже дала бы отказ. Сейчас, когда мысль о предложении, пускай и в форме шутки, сорвалась с ее губ, вампир подумал, что получил реальный, совершенно крохотный шанс добиться ее расположения. Насмешливая ухмылка леди медленно исчезла. Увидев, что слуга натурально завис, сочиняя любовный текст, Интегра пришла в ужас, резко вырвав свою ладонь из рук, перебила его с мысли. — Сдурел? Не пойду я за тебя! Ни в жизни! — А в смерти? По бледной щеке прилетела звонкая и болезненная пощечина. Только госпожа была вольна бить чудовище по лицу. В прошлом для него пощечины были в принципе единственной, пускай и достаточно болезненной возможностью прикоснуться к совершенной деве. Для нее это был способ осадить его за дурное поведение, не гоня в шею. Чудовище часто не желало понимать простого человеческого «нет». Из уголка бледных губ к подбородку потекла крохотная алая струйка. Леди невольно ударом разбила ему губу об острый клык. — Прости, я не хотела тебя травмировать. — Делать мне больно в твоей природе, госпожа, — язвительно подметил Алукард и стер струйку пальцами. Та практически моментально впиталась в кожу. — В природе? Хочешь сказать, я изверг? — искренне возмутилась она. — Ты — Хеллсинг. Я давно смирился с тем, что никогда не удостоюсь даже крохотной ласки с твоей стороны, ведь против природы не попрешь. Не уверен, что ты на подобное в отношении меня в принципе способна. — Ах ты, сволочь… — прошипела Интегра, и, с силой сжав оба кулака, будто собираясь продолжать бить по лицу, гордо развернулась к чудовищу. — Возьми свои слова назад. — Не-а, — лукаво улыбнулся вампир, — пока не докажешь обратное. — И каким же это образом? Алукард с нескрываемым азартом, отодвинув полу плаща сел вполоборота, и, опершись о гроб бледной кистью, нагнулся поближе. — Есть идея. Давай я закрою глаза, и ты сделаешь с моим лицом все, что тебе вздумается. Быть может хоть один из сотни жестов будет настоящей лаской. Тогда я признаю, что был совершенно не прав. Подглядывать не буду. — Трогать тебя за лицо? — с нескрываемым напряжением уточнила леди. — Да, — он поймал ее взгляд. — Брось, госпожа, меня за лицо с упоением трогала твоя Королева. Мне кажется, я достаточно недурен для подобных занятий. Как считаешь? — Ну, допустим, недурен… — Так, что ты решила? Будешь пробовать меня переубедить? Или битва с природой априори будет проиграна? Как было бы жалко… Знай, душа моя, с кем бы ты не сражалась, я всегда ставил на тебя. Хеллсинг скрипнула зубами. — Ладно. Но если почувствуешь ботинок на своем лице — не разочаровывайся. Ты сам напросился, чтоб тебя… — Да, да, понимаю — природа. Леди в сердцах замахнулась на него кулаком, но смогла вовремя себя остановить. Переждав пик гнева, она протяжно выдохнула и процедила сквозь зубы. — Бесишь, гад. Давай сюда свою морду. Вампир подставился для прикосновений, и, восторженно закрыв глаза, замер в ожидании. Он действительно понятия не имел, что могла выкинуть его неумолимая непорочная дева. Иногда в ее обращении действительно проскальзывали крохотные нотки ласки. Излюбленным ласкающим жестом у нее было поглаживание по голове. Оставаясь наедине со своим чудовищем, в особенности, если тот стоял перед ней на колене, она имела привычку опускать ему на лоб теплую ладонь и легонько перебирать пальцами угольную шевелюру. Жест был очень приятен, пускай и был применим, скорее к собаке, нежели к человеку. Закрыв глаза, Алукард ожидал почувствовать именно его, но вместо этого ощутил настоящий человеческий жест. Леди довольно грубо взяла его лицо в обе ладони и робко провела большими пальцами по щекам, средними по чувствительным участкам кожи за ушами. Он затаил дыхание. По спине сама собой прокатилась волна небольшой дрожи. — Что, нравится? Уже готов взять назад слова? — Этого мало, госпожа, — возразил Алукард, надеясь напроситься еще хотя бы на пару поглаживаний, — попробуй еще. Но, хочу признаться, начало замечательное. Твои ладошки такие мягкие и теплые… и вкусно пахнут. Скажи, ты везде такая мягкая? Щеки леди моментально покрылись жгучим румянцем. Она трижды подумала, стоило ли делиться с ним подобной тайной. — Если для тебя мои ладони мягкими считаются, то да, везде. Вампир растянулся в широкой счастливой улыбке. Интегра вынужденно убрала руки с напрягшихся щек. — Я думала, ты в курсе. В Бистрице всю наверное облапал. — Ты скверного обо мне мнения. Я тебя почти не трогал и совсем не видел. Подглядывать и трогать против воли — не в моих манерах. Я люблю растягивать удовольствие. — И замуж вслепую, получается, зовешь? Алукард поджал губы, и, неспеша облизнув их, утвердительно кивнул. — Современные люди делают предложение только после хотя бы одной проведенной ночи, — вполголоса, будто делясь сокровенным секретом, продолжила леди. — По меркам современности твой порыв безрассуден. — Я немного устарел, госпожа. Любовь не в моде видимо сейчас… — Все, — резко оборвала его леди, — довольно чесать языком, я продолжу. Чудовище послушно замерло. Интегра тяжело вздохнула, не зная, что еще можно было сотворить с бледным ликом. В светлую голову закономерно пришла идея о поцелуе, но была тут же стыдливо отвергнута. По ее мнению, вампир и так получил слишком много прикосновений ее губ за последние пару дней. Взгляд невольно остановился на самой выпирающей части. Длинный, достаточно тонкий с горбинкой нос был настоящей родовой чертой всей княжеской династии, начиная от основателя, жившего в 14-м веке. Именно нос, словно крутой скалистый отвес, привлек все ее внимание. Леди задумалась, что с ним можно было сделать, и можно ли было вообще касаться этой выпирающей части. Придя к положительному ответу, она робко дотронулась тремя, пахнущими табаком пальцами до твердой горбинки. Чудовище невольно дернуло головой от неожиданного прикосновения. Руку тут же пришлось одернуть назад. — Неприятно? — Странно, — прогудел вампир, — из всего, чего можно было коснуться, ты выбрала именно нос. — Он выделяется. В плане, он действительно большой, длинный… м-м… — Ты там точно нос описываешь? — Конечно нос, — спокойно и непорочно продолжила госпожа, — я же могу его трогать? — Делай с ним все, что душа пожелает. Леди, получив разрешение, задумчиво провела подушечкой указательного пальца от носолобного угла до самого кончика, и вниз, через мягкие губы до подбородка. Бледные щеки в ответ на ее прикосновения залились еле различимым румянцем, челюсти и скулы напряглись. Внезапно в светлую голову пришла совершенно потрясающая мысль. — Все, что душа пожелает, говоришь… Слегка повернув голову вправо, она аккуратно приблизилась к его лицу и легко не больно укусила за кончик. Чудовище мысленно взвыло. И без того уже минуты две кипящая в жилах кровь, с бешеной скоростью наполнявшая сосуды немертвого тела, со всей силой хлынула вниз. Пришлось вынужденно шевельнуться и раздвинуть ноги. Не сдержав брызжущих через край эмоций, Алукард тихо утробно загудел. — О, Господь всемогущий… Интегра тут же отстранилась от лица, резко поднялась на ноги, сделав вид, будто совершенно ничего не делала. — Я тут грешу, а ты опять с Господом говоришь? Вампир воззрел на свою леди с таким упоением, с каким при жизни никогда не взирал даже на икону Пречистой Девы. — Как раз хотел наказать ему простить тебе все прегрешения… О, желанная моя, быть может, ты пересмотришь свое поспешное решение насчет предложения и дашь положительный ответ? Блуда в таком случае не надо будет бояться. Обещаю, буду самым ласковым супругом. Сможешь без зазрения совести кусать меня в нос хоть каждый день. — Нет!!! — завопила леди, вскинув руки. Дверь, ведущая в хижину противно скрипнула, и в дом вошла старуха. Оба обернулись на нее. Женщина, прихрамывая, подошла к столу, сервированному под три персоны, взглянула на них обоих, в особенности на вампира. На щеках леди вовсю цвело маковое поле. Бледный лик Носферату вновь имел более живой вид, чем обычно. — Вот видишь, девка, кровь творит чудеса! — уверенно заявила она и поставила на стол третью глиняную кружку у места, где отсутствовала пустая тарелка. — Очнулся. И видок даже живенький какой! Быть может Граф желает лакомство? — Не желаю, а алчу, — охотно подхватил Алукард, поднимаясь на ноги. — Наливай скорее все, что есть. Старуха выпучила черные, как кофейная гуща глаза, когда взглянула на его бриджи, постепенно скрывающиеся в массивных ботфортах. Там, в области сосредоточения его достоинства, ее привлекло некое утолщение, слегка заползающее в левую штанину с внутренней стороны. Леди, поймав любопытный взгляд, тоже невольно скосила туда взгляд, но тут же закрыла лицо обеими руками и невольно взвыла от стыда. Услышав ее протяжный вой, в хлеву вопросительно замычала корова. Вампир, быстро прочувствовав все тонкости неловкого положения, закрылся полностью, сомкнув обе полы бархатного плаща, гневно сверкнул глазами в сторону старухи. — Ты ничего не видела, — медленно процедил он сквозь зубы. — Я ничего не видела… — безвольно ответила ему женщина, зависла, и, будто бы по чужой воле двинулась к большому чугунку, встала перед ним, качнулась, как тростинка, тряхнула головой. — А ты… — он скосил взгляд в сторону своей леди. Та отрицательно покачала головой, затем кивнула, затем, убрав руки, сжала оба кулака, должно быть, бессловесно делясь с самой собой невообразимо крупным впечатлением. В конце концов, она сдавленно пискнула и снова закрылась. Алукард скептически поднял одну бровь и удовлетворенно улыбнулся. — Ладно, смотри… Черт бы побрал эту моду девятнадцатого века. Все такое узкое и неудобное. Чувствуешь себя не красавцем с хорошим вкусом, а просто хреном в бараньей кишке¹⁵… Леди громко топнула ногой, и, не раскрывая глаз, наотмашь ударила его кулаком в грудь. Вампир замолк, вразумив, что ляпнул лишнее. — Нет, продолжай, скажи все, что я обязана узнать о тебе и этих интимных подробностях 19-го века, и закроем тему. За столом это я обсуждать не намерена, — уверенно возразила она, надеясь, что подробностей много не будет. Старуха поставила на стол тяжеленный чугунок, полный ароматного супа, стала разливать по двум глубоким глиняным тарелкам: себе и гостье. Пока она мельтешила, Алукард мягко прижал кулачок госпожи к своей груди и вполголоса загудел. — Принес я как-то в замок первые и последние свои лосины. Долго портному пришлось с ними возиться, а мне нетерпелось. Схватил я их без примерки, потому как доверял человеку, давно его знал (искусный он мастер был), притащил домой, затаился. Думал, сейчас, облачусь, выйду к своим девочкам, и они, узрев меня, с ума сойдут. Ага! Этот, невероятно узкий кожаный предмет гардероба надевали в смоченном в воде виде на голое тело, а затем он, высыхая, слегка уменьшался в размере и плотно обтягивал ноги… и все такое. Ты уже догадалась, что случилось, когда я с трудом натянул их, и они начали высыхать? Мой вой прокатился по всей горной цепи Карпат в обе стороны. Интегра сдавленно прыснула, невольно представив, как три обворожительные девицы с тремя швейными ножницами в руках освобождали своего господина из плена кожаных штанов. — Почему одна часть твоих историй о жизни настолько депрессивна, что вешаться можно, а вторая похожа на анекдоты? — Жизнь — веселая и разнообразная штука, когда не сидишь вечно за рабочим столом в кабинете, или в темном подвале, подперев кулаком щеку. В моей было много самых разных моментов. От смерти до пленения я жил вполне спокойно, радовался даже. Встреть ты меня полтора века назад, точно влюбилась бы. — Нет, не думаю, — уверенно оборвала леди, и, грубо выскользнув из хватки его рук, опустилась у стеночки. Алукард присел рядом с ней на место, где не было тарелки. Старуха закончила с сервировкой стола. Услужливо налив вампиру полную кружку молока, она опустилась напротив их обоих, и, закрыв глаза, бесшумно, одними губами зашептала молитву. Леди также присоединилась к ней, чуть-чуть опустив голову и сложив кулак в ладонь. Алукард объял их обеих пристальным взглядом и погрузился в вынужденное ожидание. С крохотной полочки над дверным косяком, с вечным, немым укором расписанных дереву глаз на него взирала Божья Матерь. Он не обратил на нее никакого внимания — давно привык к тому, что святые образа больше не были к нему благосклонны и казались крайне враждебными. Когда обе спутницы закончили привычный ритуал, он мрачно поднялся, подняв глиняную кружку молока. — Прежде, чем вы обе вкусите мой скромный труд, я бы хотел выразить искреннюю благодарность вам обеим. Тебе, старая, за то, что просто жива осталась. Если бы не ты, ночевали бы мы сегодня в пустых головешках. И тебе, госпожа. Тебе я дважды обязан жизнью. Первый раз — за то, что пробудила меня в подвале. Второй… — он напряженно закусил зубами кончик нижней губы. — Не будь печати на моей душе, не будь между мною и тобой этой страшной связи, Шредингер бы победил. Спасибо вам обеим. Аминь. Алукард тяжело выдохнул, будто сбросил с плеч огромную гору, и, поднеся к лицу кружку, принюхался к содержимому, а затем, точно кот, лизнул острым кончиком языка. Почувствовав привычную молочную сладость, он удовлетворенно сверкнул глазами в сторону госпожи, и, сделав большой глоток желанной жидкости, не смог остановиться, выпил сразу все. Закончив, он поставил пустую кружку на стол и опустился на место. — Ух! Ох и хорошо лакомство! Тащи, старая, тканую салфетку какую-нибудь. Женщина немедля пошла исполнять его просьбу. Леди скромно улыбнулась. У ее чудовища были еле заметные молочные усы. Старуха с чистой салфеткой. Получив тканую ее, прежде чем опустить себе на колени, леди потянулась к лицу слуги и легко промокнула ему губы. — Вот так ласка, я тебя не узнаю, — тихо шепнул он ей и растянулся в довольной улыбке. — В жизни бы не поверила, что ты хлещешь молоко. — Граф, не окажешь для старой женщины еще одну услугу? — робко вопросила женщина, вмешавшись в разговор. — Что хочешь? Старуха услужливо поставила на стол полный молока кувшин и щедро наполнила глиняную кружку до краев. — Коль ты меня на эту ночь без молока оставляешь, будь добр, избавь от нечисти поганой, не то они мне жить не дадут совсем. Каждую ночь приходят, и этой будут. Алукард довольно ухмыльнулся, оскалив оба клыка. — Сколько их и возраст примерный, чтобы я понимал, с кем дело имею. — Осемнадцать обычно приходят. А возраст… Одному точно за сотню наверное перевалило уже, давно ко мне ходит. — Можешь спать спокойно. Будет мне сегодня сытный ужин, да развлечение. Эх, люблю родной край! Интегра взяла деревянную резную ложку и заглянула в тарелку. Основным блюдом был суп на наваристом бульоне из рябчиков с галушками из яичного теста. Варево выглядело очень аппетитно. Крохотными кругляшками блестел жирный бульон, сверху плавали травы и небольшие белые комочки. — Что это за комочки плавают? — Галушки, госпожа, — добро пояснил вампир, и, вновь опустошив кружку, сам плеснул себе молока из глиняного кувшина. — Сытное тесто. Ты, верно, их видишь впервые. — Тесто в супе… ладно. Она несмело зачерпнула немного бульона и понюхала. Рот в мгновение стал полон слюны. Вампир слегка отодвинул стул и сел так, чтобы свободно наблюдать за тем, как трапезничала его госпожа. Леди попробовав одну лишь ложку горячего содержимого, налетела на предложенное, напрочь забыв про меры приличия. Виной бестактному поведению был как реальный голод (последний прием пищи был восемь часов назад и состоял из трех перепелиных яиц, наскоро сваренных в алюминиевой кружке), так и настоящий талант чудовища к приготовлению яств. Алукард обожал наблюдать за тем, как она трапезничала. Ему чудеса кулинарии по природе больше были недоступны. Единственным способом насладиться даже собственной стряпней было созерцание вкушающего. Он удобно подпер кулаком скулу и принялся наблюдать за тем, как его труды по ложечке исчезали в госпоже, разогревая изнутри. Быть причиной чьего-то хорошего самочувствия было крайне отрадно. Еще приятнее было, посасывая молочное лакомство, воображать, что еще помимо поглощения, курения, ругани и укуса в нос, мог сотворить маленький хозяйский рот. Через полчаса тарелки были пусты. Старуха взяла посуду и скрылась из хижины, оставив незваных гостей одних. После сытного горячего супа леди стало жарко. Она поднялась из-за стола и разделась до белой рубахи, стянутой со всех сторон крепкими ремнями двух портупей: верхней для пистолета и нижней для рапиры, расслабленно прислонилась к теплой стеночке печки. — Что теперь? Вампир широко зевнул, довольно развалившись на стуле. Его сильно клонило в сон. Сказывалось сладкое лакомство и вчерашний ночной недосып: госпожа тогда заснула прямо у него на руках, так что ему приходилось не смыкая глаз следить за огнем, чтобы она не замерзла насмерть. — Ты сейчас ляжешь на печь и поспишь как следует. Утром соберемся, позавтракаешь, и в путь. Нам топать целый день по лесу. К вечеру, может быть, дойдем до реки, а от нее — рукой до моего замка подать. Ночью переходить ее нельзя — опасно. Разобьем лагерь, переночуем, и, получается, послезавтра уже будем на месте. — Нам обязательно идти пешком? — занервничала она, памятуя свой неудачный поход в дремучий лес. — Почему ты не перенесешь меня по воздуху? — Хочу, чтобы лес запомнил тебя, как мою… — он хотел было сказать «нареченную», но вовремя себя остановил, — спутницу, а не врага. Для этого тебе придется пройти его пешком, минуя все опасности, под моим чутким взором, конечно. Я не дам тебя в обиду. — Ты говоришь о нем, как о живом. Вампир довольно ухмыльнулся, обнажив левый клык, снова широко зевнул. — Понимаешь ли, возлюбленная моя, мой лес — особенная сущность. Он, безусловно, мое скромное творение, как гроб в сорок четвертом году, самостоятельное и своевольное. Ты когда-нибудь видела гроб, курящий сигары твоего отца? Госпожа скептически вскинула брови. — Да, нагло спер целую пачку прямо из стола в его кабинете. Артур хотел посмотреть самые диковинные причуды, что я способен был сотворить, из безобидного. И я явил ему ходячий гроб и «девочку». Так что, не удивляйся сильно, принимай, как должное, да слушай меня, — он поднялся с места, и, по-хозяйски сунувшись на полочку между печью и стеной, стащил с нее массивную флейту, которую в его стране скромно называли кавалом¹⁶. Вернувшись, серьезно взглянул в глаза хозяйке. — Это очень опасное место. Все, что ты пережила в Лондоне едва ли сможет сравниться по опасности с ним. Дело не в том, там зверье страшное бродит. По нему там все в порядке: волки, медведи, еще что-то по мелочи. Это ерунда. Лес проникнет в твой разум и начнет водить вокруг пальца до тех пор, пока не убьет. И, дорогая моя, это будет далеко не иллюзия, которую можно рассеять простой верой. Он изменчив так же, как изменчив я. И воображение у него мое, богатое. Иной раз люди, заходя в него, дня по четыре вертелись на одном месте, а затем, даже не осознав того, сколько прошло времени, падали замертво от обезвоживания. Другим чудились волки, и они бросались с крутых обрывов, ломая шеи. Третьи тонули в ручьях, которые были по колено. Кому что только не чудилось. Благо, до Троицына дня еще около месяца — у воды, наверное, безопасно будет. Если кого-то увидишь завтра чудного на земле, на дереве или в воде, то сразу меня зови. Интегра понимающе закивала. — Веночек бы тебе из полыни сплести на всякий случай, да не цветет полынь в мае… — Еще скажи, чеснок надеть. — Нет, так радикально мы поступать не будем, иначе я сам чихать начну. Алукард мило улыбнулся ей, а она, усталая от насыщенного дня, не ответив, согнулась вниз, чтобы снять обувь. — Тебя подсадить? — заботливо поинтересовался он. Леди поднялась, и, хотела было отказаться, но из ее рта вместо простого «нет» вырвался громкий утробный «ик». Вампир удивленно улыбнулся. Она прикрыла рот ладонью и беззвучно дернулась снова. Не стоило сгибаться на полный желудок. — Прошу прощения. Эта порция была слишком велика. — Я вижу. Моя la-la-la-la-lady немножко надулась, — чудовище позволило себе дотронуться до ее живота и легонько попружинить на нем пальцами. Ощутив большее, чем обычно напряжение, он восторженно ахнул, растянулся еще шире, оскалив практически все зубы. Его скромная стряпня теперь покоилась внутри ее тела. Алукарду в тайне хотелось подглянуть за тем, какой кругленькой она была бы в обремененном положении. — Твердая такая, даже не знаю, смогу ли поднять тебя… Леди возмутилась до предела, а он согнулся, и, не спрашивая разрешения, легко обхватив руками обе ножки, поднял и усадил ее на печь, где, к тому моменту уже было мягко постелено. Она по одной брезгливо скинула с себя его руки. — Интересно, какой бы ты была беременной, — продолжил он. — Хочешь попробовать представить? — А толк с этого какой? Этого больше не будет никогда, — буркнула она и зашуршала, освобождая себя от портупей. — А ты хотела ребенка? — Хотела. Почему ты спрашиваешь? Она отложила ремни в сторону, к стеночке, вынула из кармана брюк телефон и из уха наушник. Выключив переводчик, она отложила телефон к остальным вещам. Алукард сложил руки на краю печи и опустил на них подбородок. — Тенденцию чувствую. Много женщин в мире решили не заводить детей. Я не осуждаю, это их выбор. Думал, может ты тоже не хочешь. — Это не так… Интегра очень хотела ребенка, и не только из-за того, что так велел ей долг перед собственным родом и человечеством или навязанная обществом гендерная модель. Просто хотела, чтобы был кто-то рядом родной, чтобы не кануть в Лету, а продолжить себя в новом, совершенно другом человеке. Ей безумно хотелось любить и заботиться о ком-нибудь по-настоящему, но простому желанию не суждено было сбыться. — У тебя при жизни были дети? — тихо поинтересовалась она и прилегла на бок, перед ним, скомкав края двух перин в качестве подушки. Алукард дал себе время, чтобы подумать, стоило ли отвечать на этот вопрос. — Были. Трое мальчиков не моей крови, — тихо прогудел он, и, предвосхищая очевидный вопрос, спокойно продолжил. — Не думай о причинах. Меня смерть кровью напоила в тринадцать лет, и уже тогда мое тело проявляло себя не в полной мере, как человеческое... Не получилось своих. Чужие дети — тоже дети. Ты не думала взять приемного? Интегра взяла небольшую паузу, чтобы обдумать услышанное. Каким ударом было в суровое средневековье для мужчины с горящим сердцем, вдобавок правителя, было не иметь кровных детей? — Нет. Я хотела своего. — От кого? — Не важно. — А как бы выглядел наш с тобой общий ребенок? — внезапно спросил он. — Я не на что не намекаю. Просто представь, интереса ради. Тебе ведь не важно, от кого. Да хоть бы и от меня. Это априори невозможно. Она нахмурила брови, попыталась представить все с самого начала, как было заведено у людей: предложение, венчание, первую ночь, беременность во всех подробностях. Полная горечи улыбка исказила живые губы. — Наверное у него были бы угольного оттенка вьющиеся волосы и голубые глаза, — скромно зазвучала она, воображая, как ребенок рос бы в ее родном особняке и носился по коридорам, как угорелый, играя с отцом в догонялки. — Он бы точно имел мой скверный нрав. — И курил, как паровоз, — на полном серьезе подхватил Алукард и мягко улыбнулся. — Что? У тебя в роду все курят. Нашел бы, как ты, сигары в столе, и закурил бы. Он точно был бы без ума от строгих брючных костюмов. Весь в мать. — И от плащей. Весь в отца. Как думаешь, он был бы жестоким? Вампир затих, невольно вспомнив свое детство, в особенности момент, когда видел своих отца и мать живыми в последний раз. Ему тогда, как и Интегре, было всего около двенадцати лет. — Нет. Мы бы оба в нем души не чаяли. Те, кого любят родители, как правило, не вырастают чудовищами. Этот ребенок точно не знал бы насилия. — Девочка? Он представил все трудности отцовства, в особенности выдачу замуж. — У меня бы точно сердце кровью облилось. Тяжек крест отцов невест. — Значит, мальчик? — Без разницы… Быть может, двойня? Интегра представила два крохотных плода, размером с абрикосовые косточки где-то, в глубине своих недр, затем двух разнополых младенцев и все трудности возни с ними не спящими, вечно шалящими и любопытными. Затем их обоих в подростковом возрасте: бунт, первую влюбленность, скверный нрав, и то, как бы она со своим чудовищем, знающие одно лишь насилие, с трудом искали бы способы взаимодействия и понимания, чтобы, навек разорвав порочный круг, вырастить двух действительно счастливых и достойных людей. Леди сурово шмыгнула носом. Вампир невольно поднял голову со своих рук, внимательно оглядел ее лицо. Влаги на щеках не было. Она почти никогда не позволяла себе плакать. — Ты заставляешь меня мечтать. — Я заставляю тебя жить, — тихо вздохнул он и разогнулся. — Ладно, хватит на сегодня приключений. Молись на ночь и ложись. Я потушу лампу и посижу немного на крыше, подожду возможных гостей. Посмотрю хотя бы, кто сожрал моих людей. Быть может, сыграю тебе что-нибудь на этой дивной флейте. Послушаешь. Интегра поднялась с перины и поправила постель. — Ты умеешь играть на этом? — Конечно. Я много сотен лет варился в собственной культуре. Заняться было нечем, вот я и… — он мило улыбнулся своей леди. — Тут хотя бы отверстия для пальцев есть. А ведь есть пастушья флейта совершенно без них. Трилинка называется. Ладно, может завтра я тебе об этом расскажу. Леди сняла очки и повязку. Отложив к стеночке, села на колени, спиной к немертвому. Вампир послушно подождал, пока она закончит и ляжет, натянув на себя старый выстиранный шерстяной плед. — Доброй ночи, Алукард, — расслабленно прошептала она. — Удачной охоты. Ее закутанного в плед плеча чувственно коснулась широкая ладонь. — Noapte bună, draga¹⁷, — пожелал он, и, разорвав прикосновение, удалился. В помещении погас свет. Скрипнула дверь. Ее вампир с массивной флейтой в правой руке вышел из хижины и, невесомый, присел на высокой соломенной крыше, так, будто был всего лишь серой тенью, далеким бесплотным воспоминанием о самом себе. Он взглянул вдаль, на полное звезд бездонное небо, чистое и совершенное, как его возлюбленная, и, поднеся свисток к бледным губам, затянул для нее на кавале грустную протяжную дойну¹⁸.