Странно, что я не могу видеть собственное тело.
Чем дольше я сидел в темноте, тем меньше оставалось уверенности,
что я существую на самом деле. Чтобы справиться с этим ощущением,
я время от времени покашливал или проводил ладонью по лицу.
Так уши подтверждали, что у меня еще есть голос,
руки — что лицо никуда не делось, а лицо — что руки тоже на месте.
Харуки Мураками «Хроники заводной птицы»
(настоящее время)
Я сидел дома, выпивая, кажется, десятую чашку кофе за день. Спать не хотелось, да и, честно говоря, в последние дни мне было не по себе, когда я пытался заснуть. Стоило мне закрыть глаза — я видел темноту, и мое сознание уже представляло тот холодный колодец, в котором пахло мхом и сыростью вперемешку со страхом. Это ощущение непреодолимого, почти животного ужаса, растворившегося в темноте, подогретого интригой и любопытством, а еще чувствами к нему, создавало во мне какую-то непреодолимую смесь эмоций, с которой я не то чтобы был готов столкнуться лицом к лицу. Иногда к тебе приходит осознание, что каким-то вещам ты должен взглянуть в глаза, но, честное слово, все, чего мне сейчас хотелось — это пойти помолиться и забыть обо всем этом. Однако если бы бог существовал… В любом случае мне в целом слабо верится в такие вещи, но иногда очень уж хочется знать, что есть какая-то всеведущая сила, на которую можно скинуть все переживания и положиться на нее, ни о чем не переживая, получить какую-то поддержку извне. Жаль, что я был не из таких людей, и сейчас моя собственная принципиальность впервые в жизни раздражала меня, ибо желание докопаться до истины никуда не делось, хотя прошла уже неделя с того инцидента. Хотелось смеяться, плакать, молиться и забиться под кровать одновременно. Я боялся бога, который меня любил. Иногда в сумерки мне чудилось, что я остался в том колодце, все еще сижу там, замерзший и покинутый, ведь ни один нормальный человек не додумается заглянуть в колодец посреди пустыря, чтобы проверить, не сидит ли там на дне какой-то идиот вроде меня. Уснувший на грани смерти, преследуемый собственными призраками — что за глупая смерть выходит в конечном итоге. Не мог же я так по-идиотски закончить свою жизнь? Или мог… Я посмотрел на свои руки, совершенно настоящие, осязаемые, подчиняющиеся мне кисти, все мои страхи — абсурдны, но я ничего не мог с собой поделать, я так и не смог вернуться в реальность после того вечера. Она казалась мне ненастоящей, будто бы вся истинность находится там, а все происходящее со мной в настоящий момент — очередной сон в полуживом сознании. Я никак не мог понять, что я должен сделать, чтобы уяснить, что настоящий мир здесь, а не там. Может быть, мы реально живем в какой-то матрице и со мной случился сбой? Когда с тобой случается нечто настолько шокирующее, поверишь ненароком во все теории заговора. В попытках понять, что реальность реальна, я полез в научное сообщество и наткнулся на кое-что интересное. Оказывается, я не сумасшедший и многие известные умы уже несколько столетий выдвигают теории о том, что мир нереален. Способ, которым можно проверить, живем ли мы в реальном мире или представляем собой порождение виртуальной реальности, созданной нашими дальними потомками, предложили три физика-теоретика из США и Великобритании. Свою работу они выложили на одном весьма уважаемом портале: он представлял собой сборник нереферируемых научных статей и черновиков будущих публикаций в реферируемых журналах. Серьезные научные журналы всегда пропускают свои будущие публикации через сито экспертов, однако специалисты могут оказаться жертвами предубеждений, поэтому сайт представляет собой способ, пусть и не слишком надежный, проломиться сквозь эту стену и заявить на весь мир что-нибудь громкое, как это было в случае со сверхсветовыми нейтрино. Даже странно, насколько часто в последнее время перекочевывают в науку идеи, позаимствованные из научной фантастики. Достаточно вспомнить Мультиверс — идею множества параллельных вселенных, поселившуюся в научных журналах с пятидесятых годов прошлого века; или словно бы позаимствованную из романа Стругацких «За миллиард лет до конца света» идею о том, что Вселенная следит из будущего за тем, чтобы человек не совершил каких-нибудь неугодных ей действий. О нашем виртуальном происхождении люди говорили давно — начал Платон, а в прошлом веке идею подхватили фантасты. В 2003 году о ней заговорили ученые. Тогда Ник Бостром, философ из Оксфорда, опубликовал статью, где заявил, что шансы человечества достичь технологического уровня того, что он назвал «пост-человечеством», близки к нулю, но если все-таки этот уровень будет достигнут, тогда мы почти наверняка представляем собой «компьютерную симуляцию» своих собственных потомков из далекого будущего. Одно из положений этой статьи так и звучало: «Мы живем в компьютерной симуляции». Профессор физики университета штата Вашингтон Мартин Сэвидж вместе со своим аспирантом Зоре Давуди и Сайласом Бином из Университета Нью-Хемпшира решили найти способ проверки этой гипотезы. Они исходили из существующих методов компьютерного моделирования процессов, происходящих в мире элементарных частиц. Все эти методы имели одно общее свойство — компьютер обрабатывал четырехмерную (три пространственных измерения плюс одно временное) решетку квантовых состояний, и, по мнению авторов, вряд ли его можно заменить чем-то другим. В ходе своих теоретических изысканий они выяснили, что на сегодня таким способом наш мир можно описать только в очень небольшом объеме, не превышающем по размеру одной сотой от одной триллионной части метра, а это чуть больше размера атомного ядра. Развитие технологий, конечно, может этот размер увеличить на многие порядки, и действительно в очень отдаленном будущем (если человечество до него доживет) можно будет создать компьютерную модель Вселенной. В общем, пока великие умы бьются над вопросом, реальны мы или нет, я понял вот что: все ученые, кто занимался данной проблемой, отмечали, что независимо от того, реальны мы или виртуальны, на нашу жизнь это никакого влияния не оказывало. Соответственно, если уж ученые не знали ответа, то я тем более не способен. Выходит, я должен был найти свой способ, чтобы доказать себе реальность происходящего. И это пугало меня больше всего. Итак, начнем с малого. Кто я такой? Меня зовут Мин Юнги, мне двадцать семь лет, я сержант-констебль Южной Кореи, весьма неравнодушный к произведениям искусства. Я люблю джаз, итальянский ренессанс и воду с лимоном, у меня темные волосы, которые, к слову, слишком отросли, но мне лень пойти их постричь. Я бы назвал себя импульсивным и местами вспыльчивым, но издержки профессии накладывают свое на характер. С недавних пор боюсь темноты и обожаю работы Микеланджело. Из всех людей, которых я любил в своей жизни, самым особенным был Ким Тэхен, и он не выходит из моей головы уже бог знает сколько лет, хотя черт его разберет, любил ли я его — возможно, по-своему, какой-то своей извращенной любовью, не в ее правильном понимании. Я склоняюсь к тому, что все-таки это была не любовь, а какая-то болезненная зависимость, хотя чем, по сути, они отличаются? Не я один такой, для кого понятие «любовь» приравнивается к чему-то болезненному, к страданиям. Некоторые даже находят в этом какую-то особую ценность, особенно великие мастера, ведь еще у Шекспира любовь означает несчастливый конец и смерть, и сколько веков люди обожают эту историю, несмотря на то что там нет ничего, кроме самопожертвования и горя. Я исключал вероятность того, что такая любовь, пронесенная исключительно через страдание и муки, является истинной: ну какой человек в современном мире поверит в это? Может быть, всегда найдутся люди, которые воспевают любовные муки и приносят себя в жертву, потому что им нравится идея любви, но это не имеет ничего общего с тем, чтобы быть рядом с объектом своего вожделения и жить в мире и гармонии. Мне кажется, такие личности по характеру не способны на отношения, им становится некомфортно, когда все хорошо, потому что постоянно нужна какая-то драма, чтобы выставить себя жертвой и пожалеть себя. Я слышал от Намджуна, что после нашего разрыва Тэхен упивался до беспамятства в барах Итэвона, а я в душе злорадствовал и думал, что так ему и надо. О какой любви может идти речь? Я такой же пиздострадалец, как и Ромео, а он был придуман аж шесть веков назад. Но как же хотелось встретить его где-нибудь на улице с улыбкой и спросить: «Ну что же ты, дорогой, я ведь тебе не нужен, а теперь ты из-за этого так убиваешься — как глупо». Да, я мечтал о том, чтобы он страдал из-за меня и я сидел в его голове так же прочно, как он в моей. Я мстительный придурок, и он ничем не лучше — может быть, поэтому мы бы были идеальной парой, ведь у нас бы постоянно присутствовала драма в отношениях. Бьюсь об заклад, через пару лет мне бы это надоело или ему, и мы бы разошлись, правда, это лучше, чем то, что я имею сейчас. Знаете, почему он сволочь? Потому что худшее, что может сделать человек — это уйти и оставить после себя кучу вопросов, на которые он никогда не ответит. Он там что-то для себя решил, а ты не имеешь никакого понятия, что творится в его голове, отчего остается лишь теряться в догадках и спрашивать у себя снова и снова: «Да почему, блять, так?» и никогда не получить ответа. Это все равно что похоронить человека, не имея возможности с ним заговорить снова когда-либо, хотя он живой, спокойно себе ходит по этой земле, возможно, в этом же городе, а для тебя он подобие трупа, только надгробия не хватает. Мысли, обуревающие сознание, мечутся в хаотичном порядке, путаются и теряются, одолевая тебя снова и снова. В конце концов повезет, если ты сможешь принять тот факт, что так случилось, что ответов ты не получишь, написать и поговорить ты не сможешь, останется только заменить вопросительный знак точкой. Вместо «почему он ушел?» просто «он ушел», и точка. Потому что вот так, без причины, потому что жизнь несправедливая и никогда не случается так, как мы хотим, потому что так устроено мироздание, он так решил и карты биты, нет никаких причин, и искать их не надо. Но это невероятно сложно, и способен на это далеко не каждый. Я тоже не могу. Вообще с Тэхеном все очень странно получается. В силу ли моего характера или дело в этом своеобразном юноше — было непонятно для меня, но каким-то образом выходило, что как только я решал двигаться дальше, жить своей жизнью, он всегда давал о себе знать. Особенно когда мне было хреново, и я не знал куда деться. Он как будто бы чувствовал такие моменты и всегда оказывался рядом, чтобы просто поговорить или сказать мне пару приятных слов. И это всегда работало: возможно, он этим и заякорил меня к себе, оттого я и не могу всплыть на поверхность такое долгое время. Тэхен будто бы вбил мне в голову, что у меня никого нет, кроме него, и я оказался под влиянием страха собственного одиночества. Хотя, если подумать трезво, что в этом страшного? Он приручил меня, как зверька в лаборатории, выработал у меня рефлекс и реакцию: случается что-то плохое — он тут же рядом, тут как тут. Неудивительно, ведь в моменты эмоционального горя люди особенно чувствительны и уязвимы, и он просто ударил в мою слабость, хотя я понятия не имел, как он так подгадывал момент каждый гребаный раз. Хотя, если рассуждать как взрослый человек, я сам виноват во всем, я на это повелся, я придумал эти чувства, я сам себя к нему привязал и сам страдаю от этого. Я же уже зрелая личность, меня никто не связывал веревками и никуда насильно не тащил, и если я что-то чувствую — это мой выбор. Я не хочу сказать, что решаю, какие чувства должен испытывать, а какие нет — все-таки это за гранью человеческих возможностей, — но я могу работать над реакцией. Я выбираю, как реагировать на то или иное чувство. Вот говорят, мол, насильники совершают преступление, потому что жертва спровоцировала или, что ещё хуже, была как-то не так одета — ничего более абсурдного я в жизни не слышал. Ни одна из жертв не подбегает с криком: «Пожалуйста, изнасилуй меня!». Мы же, черт возьми, взрослые люди, а не животные, у нас нет инстинктов, мы отвечаем за свои действия, эмоции и реакции. В насилии всегда виноват насильник. И я виноват в том, что сам себя к нему привязал — от этих мыслей очень горько, и признавать это перед собой было тяжелее всего. Куда проще оказалось скинуть всю ответственность на Тэхена. Обостренное чувство справедливости, чтоб его. Стадии моего отношения к нему менялись неоднократно за все эти годы: от обожания до ненависти к собственной слабости из-за него. Кто-то наверняка понимает, как же это бесит — быть эмоционально привязанным к человеку, как же это злит и как же хочется вырваться, но силы будто бы отнимают и высасывают из тебя. Обидно? Ну конечно обидно. Когда ищешь намеки в каждом сообщении, случайном слове, жесте или взгляде, особенно когда все вокруг пытаются тебе сказать, что ты прав, и ты начинаешь надеяться еще больше. А зря! Все это зря! Я почувствовал, что начинаю злиться, и непроизвольно сжал руки в кулаки. Надо ж быть таким дураком, чтобы поверить в то, что между нами особая связь! Поскорее бы уже забыть это и выбросить из своей жизни все эти чувства, но, видимо, мое стремление отвязаться от него побыстрее лишь доказывает, как сильно я привязан к нему. В моей злости смысла нет, надо отстрадать — тогда двигаться дальше получится само собой, в один день, когда я не вспомню о своей боли и оставлю его в прошлом, как он и сделал. Но это будет потом, а сейчас я злюсь, испытываю злость, раздражение и все-таки какую-то теплоту к нему. Придет день, когда я встану и мне будет фиолетово, попрощаюсь с ним и пойду вперед. Ладно, раз у моего мозга есть потребность в том, чтобы сидеть и страдать, то надо отстрадать по максимуму, на пределе своих чувств, чтобы не на половинку и чуть-чуть ненавидеть его, а как заклятого врага, как последний раз в жизни, чтобы так страдать, пока тошнить не начнет от себя самого. Как говорил Тэхен? Все великие вещи в нашу жизнь приходят через боль, развитие человека происходит через кризисы и преграды, и если он моя боль или какой-то мой урок, смысл которого я пока что не понимаю, я выучу его сполна. Я так отстрадаю, что вселенной и всем богам станет меня жаль. Я полез в гугл и зашел на сайт национального музея современного искусства, что расположен в Сеуле. Последний раз я видел там его выставку во временных экспозициях. Может быть, и сейчас там что-то осталось? Бесполезно тыкаясь по разделам сайта, я не нашел вообще никакой информации и недовольно цокнул языком. Что я делаю и зачем? Чего я хочу на самом деле? Такие простые вопросы, а ответы находятся где-то на уровне, который мне не дано постичь. Я сделал себе еще кофе — как-то все не так. Разочарованные разговоры на ночь об ушедшей любви, где не было нежности в объятиях — только секс, ложь и деньги, — где меня не интересовало, буду ли я в порядке, а когда мы просыпались, то расставались, и я не знал, увидимся ли мы снова. Было ли все так плохо и по-черному драматично, как я сейчас это вижу? Конечно же нет, многого хорошего и приятного произошло в наших отношениях, какими бы они ни были. Тэхен приобщил меня к искусству, дал мне много сил в моменты, когда я сидел в слезах на полу. Неважно, была ли его поддержка искренней или нет — это работало, и тогда он очень мне помог. По-честному, не хотелось омрачать эти моменты, ибо это то немногое, за что я действительно испытывал благодарность к нему. Не понимаю, я такой дурак или он воровал мою жизнь? Он был моим ярким положительным чувством в жизни, а теперь я должен буду вырвать эту страницу, как только закончу ее писать. Это шрам, который я никогда не смогу стереть из своего нутра, но чем больше он заживает — тем больше болит. Когда отдаешь человеку столько чувств и эмоций, искренне выкладываешься — он забирает это с собой. Неудивительно, что ты чувствуешь себя так, словно что-то потерял или тебе чего-то не хватает, будто ты какой-то неполноценный, ведь у тебя ничего не остается в конце концов, даже себя самого, и я сам себя положил на этот алтарь, даже не подумав тогда о цене, которую мне придется заплатить. Никак не стать ближе к человеку, который так далеко от тебя. Все, что я ему отдал, выброшено, как нечто ненужное, и все рухнуло. Я очень драматичный, но когда человеку больно, разве это не позволительно? Я хотел верить, что он особенный для меня человек, что я смогу дать ему столько же сил, сколько он давал мне в моменты отчаяния, что я способен ему помочь. Откуда-то я решил, будто я настолько всемогущий, что способен воскресить умершее, что наши чувства будут нерушимы, что я смогу всегда оставаться с ним рядом, если ему это нужно, если в тяжелые моменты ему это поможет. Но он просто использовал мою глупость и мою наивность себе во благо, и я не могу его в этом винить: я сам позволил собой воспользоваться, более того, в тот момент я испытывал счастье, потому что у меня было слишком много сил и воодушевления. Любимый, охотник, друг и враг — все это было в нем, и он никогда не сможет этого понять, а теперь колыбельной для моих ушей были бы звуки его разбитого сознания. Я хотел его разрушить настолько же, насколько любил. В любви и на войне нет ничего честного. Мы встретились с Тэхеном в первый раз на его выставке. По четвергам раз в месяц посещение всех экспозиций музея было бесплатным, и я не упустил возможности. Вообще-то в тот день я не нашел для себя ничего особенного, пока не услышал переговоры двух посетительниц, что с увлечением беседовали о выставке какого-то художника на третьем этаже. Я туда не дошел и со своей любопытной натурой ничего поделать не смог, оттого прямиком и направился наверх, минуя половину залов, которые вдруг показались мне совсем непримечательными. На третьем этаже народа действительно было куда больше, чем я мог подумать, они все толпились и яро обсуждали увиденное. Я рискнул пройти чуть дальше и в тот момент эмоции так сильно меня захлестнули, что я едва устоял на ногах. Весь зал был увешан причудливыми работами, весьма экспрессивными и с первого взгляда даже непонятными, отчего я даже растерялся, не имея никакого понятия, откуда мне следует начать. Я уставился взглядом в первое, что попалось на мои глаза. Картина напоминала пожар, огненное месиво из ярких мазков оранжевого и красного оттенков. Я был так поражен, что не мог отвести своего взгляда бесконечное количество времени. На картине были изображены часы, и чем больше я смотрел на нее, тем четче в голове у меня стоял звук тиканья секундной стрелки. Стук был такой оглушающе громкий, что пульсировал в моих висках, и я не заметил, как участилось мое сердцебиение. Я смотрел и был не в силах даже моргнуть, мои ноги будто бы вросли в землю, или их засосало в зыбучие пески — такой сокрушительный эффект живопись произвела на меня впервые. Безусловно, это было для меня впервые. Часы словно горели, и я готов был поклясться всем на свете, что чувствовал удушающий запах дыма. Мне стало не по себе, но мое сознание будто бы отключилось, мозг отказывался воспринимать сигналы тела, которое отчаянно кричало о том, что ему нужен отдых. Часы горели и плавились, и я впервые понял ту самую известную картину Сальвадора Дали, которая в свое время так же прошла мимо меня. Мысль о том, что я мог снова упустить нечто настолько грандиозное по эмоциям, прошибла меня насквозь волной ужаса. Сердце выдавало не меньше ста семидесяти ударов в минуту — слишком много для обычного визита в галерею. Раньше я только слышал такое: реакция подобного типа на произведение искусства называется синдромом Стендаля, хотя с точки зрения научной медицины это ничем не обусловлено. Индивидуальная реакция организма на шедевры искусства, когда человек так впечатлен и одухотворен, что не может сдержать чувств и у него случается культурный передоз или вроде того. Получается, нахлынувших сенсорных эмоций так много, что организм перестает с ними справляться. Я никогда не мог подумать, что подобное может произойти со мной. Хотя, возможно, эта картина так меня впечатлила по личным обстоятельствам, и если бы я не наткнулся на то, что так мне близко, работы Тэхена в дальнейшем не произвели бы на меня такого шокирующего впечатления. Мне казалось, что все мое тело охватила лихорадка, меня потряхивало, и я реагировал быстрее, чем мог это осознать. Неудивительно, что все после этой выставки оставались под таким впечатлением. Это так прекрасно, что пугает. Только позже я понял, что это понятие отлично подходит и создателю этих картин: пугающая красота. Я смотрел на часы в огне, которые растекались, я слышал, как трещат деревянные стрелки и рама, наблюдал, как обугливаются тонкие римские цифры, и все это длилось для меня целую вечность, бесконечное количество минут, где я был уверен, дотронусь — обожгусь. Это было так по-настоящему, как будто бы мои глаза меня обманывали, но это было самое реальное из всего, что я видел и ощущал. Жар от картины обдавал мое лицо, так что мне даже хотелось прокашляться и выйти подышать. — Вы в порядке? Тогда я подумал, что это картина со мной говорит, но быстро понял, что это невозможно: горели неодушевленные предметы. Значит, это человек, который находится со мной здесь, по ту сторону от пожара. Мы с ним оказались по эту сторону, а часы были там, горели и горели… — Эти часы горят, — только и ответил я, не отводя своего взгляда, словно загипнотизированный. — Почему Вы так решили? — Я вижу пожар, тронешь полотно — обожжешься, а часы рассыпятся в прах или растекутся. Зачастую время так и ощущается: текучим, как раскаленная лава. Думаю, это превосходная интерпретация. — Может быть, красота в глазах смотрящего? — Вы не видите моих глаз. — Уверен, там пожар. Пожалуйста, сделайте несколько глубоких вдохов. Здесь работники обучены, как оказывать помощь людям с синдромом Стендаля. Я заставил себя закрыть глаза и глубоко подышал. Это подействовало как вылитое ведро ледяной воды: очень отрезвляюще и свежо. Захотелось расправить плечи и встряхнуться, его совет несомненно, помог мне. Спустя пару минут я нашел в себе силы повернуть голову туда, откуда раздавался голос, обнаружив, что передо мной стоял молодой юноша, и не знал, сколько ему было лет — на вид чуть больше двадцати. Он выглядел немного встревоженным, но я расслабился и попытался улыбнуться, давая знать, что я в порядке. Полагаю, у меня вышло отвратительно, потому что он лишь фыркнул и помотал головой. — Не нужно никого звать, я в порядке, спасибо, — попытался успокоить его я. — Уверены? — Он пристально посмотрел мне в глаза и положил свою ладонь мне на лоб. Она была обжигающе холодной, будто бы этот юноша только вернулся с мороза. Он был одет в простой вельветовый пиджак оттенка кэмел и берет, что сразу же привлекло мое внимание. За очками на меня смотрели темные глаза с искрами, прямо как на этой странной картине. — Это у Вас глаза горят, — сделал я нелепое замечание быстрее, чем успел подумать. — Думаю, Вы правы. В конце концов, это моя работа, — улыбнулся он. Я опешил. Как такое возможно, он ведь так молод? Я перевел взгляд на табличку: Ким Тэхен. «Стук часов», акрил, 2017г. Он внезапно продолжил, выдернув меня из размышлений и показывая свой бейджик, — Вот видите, у нас совпадают имена с автором. Не может быть, чтобы существовало два человека с одинаковым именем. — И правда… — я смутился и не знал, как продолжить этот странный диалог. Раньше я ничего о нем не слышал, не интересовался современным искусством и не знал, как оправдать свое присутствие здесь, понятия не имел, поэтому рассыпаться в комплиментах было бы как-то странно. — Почему Вы решили сжечь часы? — Вообще-то я не планировал их сжигать, — спокойно ответил он, переведя взгляд на свое творение. — Я сидел в комнате в тишине, и единственный звук, который я слышал, — это часы. В итоге он так меня разозлил, что я написал картину. — Так огонь — это Ваша агрессия на время, получается? — Страннее диалога в моей жизни еще не происходило, но мне было интересно, черт возьми, пообщаться с автором, в конце концов, узнать, что он в это вложил. Это редкий и очень приятный опыт, было бы еще страннее упускать такую возможность. — Да, потому что я считаю, что время очень несправедливо. — Жизнь вообще несправедлива… — горько усмехнулся я, прикусив губу в следующий момент, когда понял, что перебил его. — Вы правы, но эта злость на время, несправедливость или что-то еще и делает нас живыми. — Способность чувствовать, получается, делает нас особенными. — А что еще? — Он выглядел расслабленным и спокойным, разглядывая яркие желтые и белые мазки в районе циферблата. Я задумался и не нашелся, что ему ответить, обратив свой взор туда, куда, как мне казалось, смотрел он. — Люди, — в конце концов нерешительно ответил я. — Потому что чувства появляются из-за людей. Он улыбнулся и ничего не ответил мне. Мы стояли практически бок о бок и разглядывали текучие часы в огне его злости. Его звали Ким Тэхен, молодая восходящая звезда в мире живописи. Не было никаких сомнений, что его ждет большое будущее и через пару-другую лет его имя будет у всех на слуху. Было в нем что-то очень загадочное и притягательное, а любопытная человеческая натура больше всего любит то, что неизвестно. Мне вдруг подумалось, что я бы очень хотел стать первооткрывателем его личности и узнать что-то сокровенное о нем: что-то, чего еще никто не знает. — Еще никто не говорил мне, что эти часы горят, и я сам никогда не задумывался об этом. Забавно, а ведь, наверное, так оно и получается. Самое очевидное всегда лежит у нас перед носом, но мы, близорукие, имеем свойство этого не замечать. Как смешно, правда же? Я ничего не ответил. Ничего смешного в этом не было. Неочевидный признак, что человек прошел через кучу дерьма, заключался в том, что люди, способные так глубоко мыслить, слишком рано в своей жизни поняли много дерьмовых вещей, которых они не должны были понимать, но жизнь действительно несправедлива. Молчаливые и способные дать дельный совет в сложных ситуациях — и он показался мне именно таким. Он мог выглядеть как избалованный сопляк, и только какие-то такие вещи выдавали то, что у него за душой. — Не хотел бы я примерить Ваши ботинки… — мне сразу вспомнились те грустные песни Эминема, которые хочется слушать на балконе в три часа ночи с сигаретой в зубах, сокрушаясь над своей жизнью. — Пошли всех на хуй и оставайся верным себе, — улыбнулся он совсем искренне и обезоруживающе. Я улыбнулся в ответ и обрадовался, что он понял мою отсылку, хотя совсем не ожидал этого. — Свои ботинки я и сам никому не отдам. Приходите на мою следующую выставку через пару месяцев. Интересно, что Вы скажете. — Может, еще пригласительное мне дадите, господин Ким, раз уж вам так нужно мое мнение? — Посмеялся я, но увидел, что он и в самом деле достает билет и ручку. Я смутился. — Пожалуйста, перестаньте, я совсем не то имел в виду, это была простая шутка… — Покажите это на входе, — невозмутимо продолжил он, поправляя сползшие очки, — Как Ваше имя? — Мин Юнги, — опешил я. Он закончил писать и вручил мне билет, который я нерешительно принял. Наверное, он стоит кучу денег. Как ценно получить такое случайным образом фактически задаром! — Хорошо, господин Мин, теперь вы должны прийти, раз у вас и пригласительное имеется, разве не так? — Благодарю, — я поклонился ему. — Рад, что вам лучше, — спокойно ответил он, видимо, привыкший к такому вниманию к своей персоне. Как же так вышло, что я упустил его мимо своего взора? — Хорошего вечера, господин Мин. Он спокойно отошел, будто бы этого странного диалога и вовсе не было между нами. Я смотрел на билет и не верил своим глазам, разглядывал свое имя, написанное его рукой. Это было так удивительно и так необычно, что позже я занес этот день в один из самых удивительных в моей жизни. Удивительная картина, занимательный автор — если бы я знал, что преподнесёт мне тогда тот день, даже не знаю, решился бы я вновь его повторить и познакомиться с ним вновь. Ошибки делают нас теми, кем мы являемся, и как бы мы не хотели вырезать из нашей головы все травмирующее прошлое и спасти себя от роковых событий, это невозможно, потому что оно уже случилось, и остается только принять все, даже если это очень сложно. Я был хорошим, честным человеком — не то чтобы я внезапно перестал им быть, но я резко начал напоминать себе самому ту версию себя, которой не хотел бы оказаться. Мстительная сволочь, одержимая злобой с желанием сломать в человеке тот костяк, который его держит, если он еще остался. Я никогда не считал себя белым и пушистым: в нас всех есть хорошее и плохое. Но плохих чувств не существует — есть лишь наша реакция на те или иные эмоции, отрицать их в себе нельзя, как и вымарать. С теми своими качествами и чертами характера, которые были мне не по душе, я смирился, а вот с его поведением — нет, оттого все отрицательное во мне будто бы накалялось до предела, как горящие часы на его картине. Я сам стал тем пожаром, что от всей души желал испепелить его в прах и слушать, что он будет говорить и какой заумный диалог завернет, чтобы усыпить мою бдительность. Был ли Тэхен так же зол, когда писал ту картину? Он сублимирует свою боль в творчество, не давая ему стать осязаемым и не наделяя разрушительной силой, поэтому ему удается оставаться таким спокойным? Я впервые задумался о том, что мне нужно завести кота: говорят, что мурчание снижает стресс на какое-то количество процентов. Может быть, хотя бы его я смогу полюбить? Я так и не узнал, на что он злился, когда писал ее, да и вообще не был уверен, что готов узнать и хочу этого. Я хочу, чтобы ему было также сложно, как и мне, и так не поступают с людьми, которых любишь. Потому что мои чувства с каждым днем все меньше напоминают любовь. Я понятия не имел, как такая гамма чувств может умещаться во мне одном, и не знал, выдержит ли мое тело такую нагрузку, ибо, как показывал опыт, душевные переживания отнимают слишком физических сил. Неосязаемое становится осязаемым и перетекает в реальность, влияя на состояние моего тела. Так вот нереальное и становится реальным, а тело в этом всем — всего лишь проводник. Ненавидел ли я его? Безусловно, да, злость бурлила во мне, и пословицу «от любви до ненависти один шаг» я вкусил сполна и уяснил одно: вкус разочарования очень горький. Что я знал о нем? Его зовут Ким Тэхен, ему было, кажется, двадцать четыре, он рисовал очень своеобразные картины, вероятно, не найдя иного пути, как справиться со своими чувствами и эмоциями. Он был тем, кого я полюбил, но у нас все сломалось, и во мне кипит целая смесь эмоций, с которой я тоже пытался как-то справиться. Проблема была в том, что какой-то частью себя я все еще любил его и испытывал к нему довольно нежные чувства, что злило меня, но я ничего не мог с этим сделать, ведь инцидент с колодцем самое яркое тому доказательство. Я допускал тот факт, что мы можем быть вместе, и это действительно пугало меня. Не то чтобы я готов был его простить, но я мог дать ему шанс, и сам этот факт вводил меня в ужас. В этом великая сила или я просто дам вытереть об себя ноги? Но ведь это от меня зависит, поступят со мной аналогичным образом или нет. И если вероятность этого довольно высока, стоит ли игра свеч? Надо ли в очередной раз впутываться в это? Задаю себе вопросы, даже не зная, где он и что с ним — как глупо разговаривать с призраком человека в своей голове! То, что я вспоминаю многие хорошие вещи, что были между нами, разве не самый яркий признак, что я оправдываю многое плохое тем положительным, что было между нами? Хитрый мозг пытается облагородить его образ в моей голове и выставить его лучше, чем он был на самом деле, чтобы воспоминания меня не травмировали. Подкидывает мне сладкую ложь вместо горькой правды, хотя это не совсем уж и ложь, просто разный процентаж между хорошим и плохим. Лучше зацепиться за одно хорошее событие, чем вспомнить десять плохих. Реальность, в которой я существую, осязаемая и настоящая, та, где я пью кофе на своей кухне, злюсь, сжимая кулаки, и вспоминаю колодец, где я был неделю назад, даже если мне в это не верится. Мой мозг кричал мне о том, что я сейчас здесь и должен концентрировать свое внимание именно на этом. Мне нужен был прочный якорь, как у ДиКаприо в "Начале", чтобы понимать, что я тут, настоящий, и меня не засосало в какую-то неведомую реальность моего подсознания или я не потерялся в одной из его картин. Для этого мне нужно понимать, какие якоря работают в этой реальности, а какие работают везде, чтобы не попасть впросак. Вот окажусь неведомо где, захочу выбраться, а мой маячок не будет работать, и что тогда делать? Я приму вымышленные события за настоящие, а так быть не должно. Иными словами, мне нужно изучать грани собственного сознания и копать еще глубже, чтобы определить для себя рамки осязаемого. Звучит как полный бред, будто бы рехнулся и окончательно помешался на нем, но настроен я был твердо. Зачем оно мне было нужно, что я кому-то пытался доказать — пока оставалось для меня непонятным, но мотив побуждает к действию, даже если целей я до конца не понимал. Я по своей природе был так сложен, что, пока не получу ответов на свои вопросы, я не успокоюсь, а Тэхен оставил мне их огромное количество, совершенно бессовестно решив, что я с этим потоком информации как-нибудь сам разберусь. Правда же была в том, что без него никак не обойтись, он был нужен мне даже сейчас, когда я с год назад решил отказаться от него. Привычки не уходят просто так, а Тэхен был самой вредной моей привычкой, буквально перекроившей мое нутро от и до. Я сел поудобнее на стуле, закрыл глаза и начал медленно возвращаться в тот день. Солнце клонится к вечеру, у меня за спиной рюкзак. Я прислонился поплотнее к спинке, чтобы усилить степень своих ощущений и немного себя заземлить, пусть и обманывая. Я досчитал до десяти, шагая в такт и замедляясь. На десять я снова оказался в поле за пару часов до заката и передо мной оказался уже знакомый мне колодец. Недолго думая, я сделал решительный вдох и полез туда, вспоминая налипшее чувство сырости и холода, отчего даже поежился. Как и тогда, я сел, посмотрел на камни, на траву рядом, налил себе чая. Подняв голову вверх, я увидел ярко-голубое небо, которое ослепило меня, и я невольно зажмурился. Небо казалось высоким и далеким, а сам колодец будто бы вытянулся и стал намного уже, чем я запомнил. Мне нужно было дождаться темноты и заката, и это то, чего мне не хотелось больше всего, однако если я хотел найти ответы на свои вопросы, то должен был. Это давало мне надежду, что, как только в моем сознании все прояснится, моя злость к нему поутихнет и я немного приду в себя, раз уж я не в состоянии смириться с текущим положением вещей. Я смотрел в одну точку до тех пор, пока не побежали мушки перед глазами. Я сосредоточился на этом ощущении и почувствовал, как закружилась моя голова, а тело стало неметь. «Скоро», — подумал я, и время в моем сознании, будто бы послушавшись, потекло быстрее. Постепенно мушки изменились до причудливых спиралей, которые перекручивались и напоминали фейерверк в калейдоскопе. Я увидел вдали очертания поля и почувствовал, как ускорилось мое сердцебиение. Поле было все такого же ослепительного цвета, а солнце клонилось к закату. Тэхен тоже там был, все в той же разрисованной джинсовке и в очках. Он сидел ко мне спиной и смотрел куда-то вдаль. Мои рефлексы как будто бы отключились, а страх притупился. Я знал, что он чувствует меня, но не оборачивается и ничего не говорит, а я не решался первым начать этот диалог. В конце концов, это лишь его проекция в моем подсознании, и я пытаюсь ответить на какие-то вопросы, исходя из своих воспоминаний, ведь вполне вероятно, что я чего-то не понял и не заметил в моменте или забыл что-то, упомянутое им ранее. — Зачем ты подошел тогда ко мне на своей выставке? — Это была моя самая нелюбимая картина, но ты был единственным, кто обратил на нее внимание. В подтверждение моей догадки я увидел смутное воспоминание, как мы сидели на моем диване, Тэхен положил голову мне на плечо и оглаживал тыльную сторону ладони большим пальцем. Он был спокойным и даже умиротворенным, на его губах застыла легкая улыбка, и я вспомнил, как он мне это говорил. А в тот момент я и не придал этому никакого значения. Почему это не показалось мне таким важным? — Ты правда хотел от меня уйти? Ты действительно никогда не любил меня, Тэхен? Тебе нравилось смотреть, как я злюсь и мучаюсь, правда? Мой голос казался мне надрывным — слишком громко он звучал для подсознания. Видимо, это была моя самая большая боль, и сейчас эти чувства бесконтрольно выходили наружу, а я ничего не мог с этим поделать. Тэхен, сидящий в поле, обернулся и как-то грустно посмотрел на меня, пока лучи закатного солнца бликовали на линзах его очков. — Почему ты хочешь так думать, Юнги? — Потому что ты ушел! — А я когда-то был тебе нужен? — его спокойный голос отдавался эхом в моей голове. Я задохнулся от своих эмоций и дал себе пять секунд, чтобы разразиться новой тирадой. — Да о чем ты говоришь? Ты всегда мне был нужен! А где ты теперь? Почему ты оставил меня? Почему ты решил все бросить? Я думал, что все это не просто так, я думал, что мы сможем создать что-то нерушимое, что-то большее, чем секс временами, я думал, что ты мой человек, что наша связь, она… Она другая, Тэхен! Я любил не твое тело, я любил тебя! — Спасать меня — это твой выбор и твое желание, Юнги, — отстраненно сказал он. — Потому что ты ничего не предпринимал, чтобы выбраться. Что я должен был делать? Позволить тебе потонуть, даже не попытавшись тебя спасти? Позволить тебе причинять себе боль? Молча наблюдать, как ты гробишь свою жизнь? Ты не думаешь, что это бесчеловечно, так не поступают с людьми, которых любят?! — Все верно. Так не поступают, а ты поступаешь. — Потому что я больше не люблю тебя, — я выпрямился и сделал глубокий вдох. Это напомнило мне последние месяцы наших отношений, когда мы общались примерно в таком же ключе. Разговоры подобного рода всегда давались мне очень тяжело и отнимали достаточное количество моих сил. — Ты не любишь меня? — мне подумалось, что впервые слышу такую интонацию в его голосе, тихую и шуршащую, будто бы ровная гладь воды содрогнулась от падения листка. — То, что я испытываю к тебе сейчас, лишь отдаленно напоминает любовь в самом ее непонятном и извращенном понятии. Я не хотел бы любить тебя так, Тэхен, — хотелось верить в то, что я говорю, ведь проще всего сказать, что я все еще люблю его, но нужно достаточно смелости, чтобы быть честным хотя бы с самим собой. — Ты мог бы утонуть вместе со мной, Юнги. — Нет, не мог бы. Мне дорога жизнь здесь, работа, ты важная часть моей жизни, Тэхен, но ты не все. — Я не все… — глупо повторил он, словно попугай, глядя на меня стеклянными глазами из-под линз своих очков. Солнце садилось. — Любовь — это еще не все, Тэхен… — моя злость сходила на нет, мне хотелось рухнуть в это поле от бессилья и остаться там лежать. — А ты был для меня всем, Юнги. Я всегда был для тебя вторым, ты давал мне много личного пространства и времени, но мне был нужен только ты. Ты был прав, когда говорил о том, что приоритеты могут не сходиться — наши тоже не сошлись, потому что у тебя всегда было что-то важнее меня, но для меня ты был единственным важным. Чем дольше заживает шрам, тем сильнее он болит. Мне тоже больно. А теперь я не могу тебя увидеть и поговорить. Дело не в том, что в этом нет абсолютно никакого смысла и ни к чему ворошить прошлое. — А в чем тогда? — Ты не хочешь этого. Для тебя все, что ты строил, рухнуло, ты злишься на меня за мое решение и тебе нравится страдать, обвиняя воспоминание обо мне во всех твоих бедах и неудачах. Когда я ушел, я внезапно стал для тебя первым, но никогда до этого. Кажется, время все расставило на свои места и ты наконец понимаешь, каковы должны были быть твои приоритеты, но уже поздно, Юнги, слишком поздно, чтобы что-то изменить. — Где ты сейчас? — он ничего не ответил, лишь перевел глаза на горизонт, где солнце уже садилось. — Слишком поздно, Юнги, — в конце концов вымолвил он звенящим голосом, и я резко открыл глаза, жадно глотая воздух. Я был на своей кухне, где не было ни одного источника света. Я вконец запутался, что со мной происходит. Все это было слишком странно и непонятно, но самое главное, что я никак не мог взять в толк — как я целый год прожил нормально без особых мыслей и переживаний о нем, а сейчас вдруг все это приобрело такие масштабы? Я хотел узнать себя, а по итогу в каждом уголке своей личности я только и делаю, что нахожу его. Ну разве это не дурацкая шутка вселенной?