Под столом прячется демон и назойливо шепчет:
«Рискни, рискни всем до последней монеты».
BIBI — Kazino
(четыре года назад. тот же день)
В районе пяти вечера я был на Каннаме и, несмотря на свою уверенность, что я точно не опоздал, все равно по привычке нервно сверял стрелки на часах, то и дело дергая рукой. Хоть время уже было далеко не обеденное, но я не мог отказаться от такого предложения. Я задумчиво уставился в пол и изучал камушки на асфальте. Его нужно было чем-то заинтересовать, чтобы появился повод снова встретиться — по крайней мере, до тех пор, пока я не найду ответы на все свои вопросы. Он нужен был мне под боком, так, чтобы у него отсутствовал повод усомниться или задуматься еще о чем-то. Голова у него работала, как надо, я не сомневался в этом. Глупые люди в полиции, конечно же, работают, но он точно был не из таких. Я хмуро оглянул проходящих мимо людей, они меня раздражали. — Господин Ким, долго ждете? Его голос прозвучал так неожиданно близко, что я опешил, резко приходя в себя. Мельком оглянул его: черная куртка с выделяющимся белым карманом на груди, черная водолазка под ней, отлично сидевшая по его фигуре, солнечные очки, которые он использовал вместо ободка, открывали взору андеркат на висках. Весьма неформально, что выбилось из моих воспоминаний — в две наши встречи он был одет скорее по классике. Нынешний его образ не вписывался в мои представления, но я был доволен. — Отлично выглядите, — кивнул я удовлетворенно. Он расслабленно улыбнулся. — Вы тоже ничего, — добродушно отмахнулся Юнги в ответ. Я поднял бровь. — Есть у меня один… Приятель, который тоже использует много сарказма в речи. Иногда мне кажется, что он не может разговаривать нормально. Вы мне его напомнили. — Отнюдь. Никакого сарказма, я вполне искренен, — и он улыбнулся так хитро, что я засомневался еще больше. — Видимо, это довольно близкий человек, раз Вы ему позволяете такое обращение. — Со мной надо как-то по-особенному общаться? — Я мотнул головой, растерянно усмехнувшись. Совершенно не понимал, как он меня видит и какой образ у него складывается. — Вы производите впечатление человека, который не будет терпеть, если ему что-то не нравится. — Он кивнул своим мыслям, а я на мгновение нахмурился. Если честно, никогда не задумывался об этом. — По этой логике Вы тоже близкий для меня человек, хотя я вижу Вас третий раз в жизни. Что-то не стыкуется, — я подначивал его, но совсем немного. Он рассмеялся и жестом пригласил на прогулку, ничего не ответив мне. Видимо, до назначенного места нужно было немного пройтись. Я не стал спорить и молча проследовал за ним, не слишком погруженный в свои мысли, чтобы в любой момент можно было вынырнуть и подключиться к диалогу. Я не переживал за свою безопасность и был уверен, что со мной ничего не случится, на худой конец, перед своим отъездом я попросил Пака отслеживать мои координаты. Если произойдет что-то из ряда вон, я среагирую быстрее, чем он успеет понять. Я пытался быть расслабленным настолько, насколько это возможно. Ситуация обязывала, но из-за комка внутреннего напряжения я не мог совсем все пустить по накатанной и наслаждаться его компанией. В конце концов, разве не за этим я приехал? И в самом деле, зачем же я согласился? Только ли в выгоде, которую я ищу, дело, или он действительно заинтересовал меня как человек? Я пытался разобраться в себе, но быстро понял, что сейчас совсем не та ситуация, чтобы углубляться в рефлексию. Подумаю об этом потом. — Куда мы идем? — Я хотел зайти в «Paris Baguette Gangnam Station». Много слышал, но как-то не доводилось дойти. Понимаю, я уже опоздал с обедом, время ланча закончилось, но, надеюсь, Вас это не очень расстроит. — Совсем нет, отличный выбор, — улыбнулся я. — Я люблю кофе. — Правда? Какой предпочитаете? — Десертный. Не люблю крепкие горькие напитки. Они оседают песком на языке, хочется плеваться. — Похоже на Вас. Я невольно нахмурился, но сразу же постарался убрать это со своего лица, почувствовав складку между бровей. Меня не покидало ощущение, что он играется со мной и знает что-то куда большее, либо просто модель поведения у него такая. Совершенно не мог проследить, что у него на уме. Еще чуть-чуть, и превращусь в пресловутого Эдварда Каллена с его: «Я просто пытаюсь тебя понять». Мысленно закатил глаза на это — вот еще чего не хватало! Однако истины это не умаляло: не такой уж и простой орешек, так легко не расколется. Я невольно цокнул языком. — Что-то не так? — он спросил, заглянув мне в глаза. Я почувствовал его взгляд, бегающий по моему лицу, всем своим нутром и отчего-то не спешил посмотреть на него в ответ. — Задумался, — честно ответил я и постарался выдохнуть, расслабленно улыбнувшись. Я ощутил, как все складки на моем лице разгладились и напряжение больше не сковывало каждую мышцу. — Рабочие вопросы. Не могу выкинуть из головы и перестать думать. — Тяжело так, наверное. Я посмотрел ему в глаза, попытался вглядеться в самую их глубь, увидеть суть, и, к своему удивлению, не нашел ничего, что могло бы меня насторожить. Он не пытался интриговать меня намеренно, но у него получалось. Совершенно чистый в своих намерениях… Просто провести со мной время? Поговорить о картинах? Об искусстве? Я понятия не имел. Привыкший полагаться на свою интуицию, закрепляя свои доводы логическими выводами, я был уверен, что довольно хорошо читаю людей невербально, но с ним что-то не работало. И это совсем не значило, что все мои механизмы резко поломались. Просто… Нужно было копать глубже. — Как? — Не умеете расслабляться. Отдыхать. Выдыхать и отключаться. Это довольно грустно — постоянно о чем-то думать и переживать. У Вас желваки постоянно напряжены и Вы часто хмуритесь, хоть и пытаетесь это сбросить, будто все мысли резко и внезапно наваливаются, а Вы осознаете происходящее, когда увязли по уши в этом. — Удивительная проницательность, — улыбнулся я. — Работа обязывает, — он пожал плечами, беззаботно засовывая руки в карманы. Я облизнул губы. — Мой род деятельности Вы знаете, что же о Вас? Он ничего не ответил, однако я заметил, как уголки его губ мягко поднялись. Он жестом пригласил меня войти внутрь кофейни, а я и не заметил, как мы пришли. Плохо это — надо выныривать из своей кипящей головы и сосредоточиться на том, что происходит здесь. Я сел за стол в углу зала у окна и принялся изучать меню, терпеливо ожидая ответа на свой вопрос. — Вам правда интересно? — он открыто и прямо посмотрел на меня, так, что у меня волосы на затылке поднялись дыбом. Не поднимая взгляда от меню, я кивнул, впервые почувствовав себя не хозяином положения, но этого и не требовалось. Даже хорошо, что эти чувства не нужно было из себя выжимать, пугало, впрочем, то же самое. — Чем же вызван интерес к моей скромной персоне? — А Вам разве есть что скрывать? — Я посмотрел на него, чувствуя, как солнце приятно греет кожу. В свете дня он показался мне еще больше похожим на кота. — По-моему, вполне обыденный вопрос. Если Вы считаете нужным не отвечать на него, можете сохранить это в тайне, я не буду настаивать. — Хочешь победить, нужно уметь отступить, главное — показать свою безобидность и не держать собеседника на поводке, как псину, то с силой дергая ближе к себе, то давая чуть больше воли. Ибо собаки всегда возвращаются, если на них поводка нет. — Я работаю в полиции, — ответил он спокойно. — Людям не очень нравится, как правило, иметь дело с кем-то из органов. Поэтому не то чтобы я привык об этом трепаться. — Могу Вас понять, — и это было чистой правдой, хотя он и не понимал всего подтекста. Он осматривал меня с головы до ног, скользя взглядом вверх и вниз, как на лифте, и если бы глазами можно было касаться, мне бы хотелось, чтобы он не спешил, прощупывая меня. — Это вряд ли, — усмехнулся я, подзывая персонал. — Ну, по-своему, конечно, но все же рискну сказать, что понимаю. — Он казался спокойным и расслабленным, и все же что-то в нем заставляло меня не терять бдительность. Он кивнул подошедшему официанту и продолжил. — Мне, пожалуйста, американо. А Вам, молодой человек? — Карамельный латте, будьте добры. Официант принял заказ и удалился. Юнги, как мне показалось, сморщил нос. — Как можно пить что-то такое приторное? — А потом Вы говорите о каком-то понимании, — я рассмеялся и почувствовал, как расслабились плечи. Да уж, куда там понять человека, прикинуть бы хотя бы примерно, в каком направлении он мыслит. В какой-то момент мне показалось, что все, произошедшее между нами на выставке, было каким-то нелепым наваждением, таким нереалистичным, что я это придумал и той сцены вовсе не было. Больная фантазия воображения. Я попытался вспомнить свои ощущения, понять, что мной двигало, но совершенно не мог дать этому никакого объяснения. Оно как будто бы случилось просто потому что, и, глядя сейчас на человека между собой, я бы и не подумал, что это он был тогда со мной. В смысле, мозгом-то, конечно, понимал все, но не мог состыковать две части своей реальности: прошлую, где он целует меня, а его руки скользят по моей шее, и настоящую, где он спокойно и уверенно сидит передо мной, улыбается, видимо, тоже делая вид, что ничего не произошло. А должны ли мы делать вид, что ничего не случилось? С одной стороны, это на руку мне: поддерживать нейтральные отношения и потихоньку добираться до сути, с другой стороны, игнорировать это глупо, надо хотя бы поговорить и расставить точки, чтобы внести ясность и определенность. А с третьей, зачем вообще это продолжать и позволять выходить ситуации из-под контроля? Я кусал губу, глядя на свои сцепленные пальцы. — Опять думаете. Я посмотрел на него, и только сейчас до меня дошло, что он все это время пристально смотрел на меня. Я постарался улыбнуться. Опять изучает. — Простите, привычка. — Вы говорили, что Вам не нравится картина с часами. — Да, это так, она не самая моя любимая. — Вы часто сублимируете свою боль в искусство? — Мне кажется, это удел каждого творца, — я вздохнул и облокотился на спинку мягкого кресла. — Когда ты тесно связан с творчеством, это становится так же очевидно, как дышать. Иногда даже не замечаешь этого, и чувства на картине проявляются быстрее, чем ты успеваешь понять. — Почему Вы решили заняться рисованием? — Это освобождает от чувств, — я спокойно продолжал размышлять, наблюдая за суетой на улице. Люди мельтешили туда-сюда, говорили между собой, смеялись. Для меня время как будто бы остановилось, а я растворился в нем, был незаметен для окружающих — сторонний наблюдатель, которому дозволено только смотреть, не вмешиваясь. — Чем плохи чувства? — Не слишком ли много вопросов? Я не соглашался на интервью, — мне не понравилось, что он столько спрашивает, но, зная, что он наблюдает, я не стал закрываться, скрещивать руки или пальцы. — Мы, кажется, говорили о чем-то таком… Если честно, уже не припомню наш диалог. Дословно ничего не всплывает в голове, помню лишь свои эмоции, образы, да и в целом, когда я увидел Ваши часы впервые, я будто был не в себе. Можно сказать, Вы меня застали в уязвимом положении. — Что же, я виноват в этом? — я перевел взгляд на него и внимательно осмотрел его профиль. Как оказалось, он тоже смотрел куда-то на улицу. Интересно, чувствовал ли он себя невидимым, как я, когда жизнь будто бы проносится мимо, а ты за ней не успеваешь? — Ни в коем случае, Тэхен. В этом никто не виноват. Кажется, Вы говорили, что наши чувства — результат нашего выбора. Я сначала был не согласен с этим, но спустя время понимаю, что в этом есть какая-то истина. У Вас своя философия, пусть я пока что ее не понимаю, но мне интересно. Как говорил ранее, я глубоко впечатлен тем, что Вы создаёте. — Чувства ничем не плохи, Юнги, они просто есть, — кивнул я, — Но иногда они очень мешают жить и мыслить трезво, застревают в голове и парализуют мозг, заставляя зациклиться на чем-то. Рефлексировать над своими эмоциями я предпочитаю в свободное время, чтобы погрузиться и разобраться, а не копошиться поверхностно, в итоге не в силах делать что-либо. Ресурсы восстанавливаются довольно медленно. Он задумался, ничего не ответив мне. Я тоже не стал нарушать образовавшуюся тишину и не пытался заговорить. Принесли кофе, на что Юнги бросил сухое: «Спасибо», шум кафе спотыкался о звон наших чашек. Кофе был вкусным. — Вы похожи на человека, в котором легко утонуть, — вдруг сказал он. Я не понял. — Зачем вообще в ком-то тонуть? — Для Вас это непонятно? — Абсолютно. — Это было искренне. Он не ответил. — Как зовут аристократку с той работы, что Вы мне показали? — Я не думал об этом, но ей бы подошло имя Маргарита. Я много думал о Королеве Марго, когда ее писал. Как-то сам пришёл ее образ. — Вы не думали о том, кто она такая? Чем занимается? Почему несчастна? — Нет, не думал, — честно признался я, — просто почувствовал и нарисовал, как оно часто и бывает в последнее время. — Ваше творчество говорит за Вас больше, чем кажется. — Осмеюсь не согласиться. Мне кажется, наоборот, в искусстве каждый ищет себя, а не автора. Творчество откликается, когда вскрывает раны наблюдателя, когда цепляет за живое, когда человек видит себя в отражении. Я могу вкладывать все, что угодно, но все, о чем Вы думаете — это лишь доводы, основанные на проекции Ваших собственных чувств. Поэтому мое творчество обо мне ничего не говорит, в отличие от моей публики, того, какую аудиторию привлекает мой стиль. — Ваша аудитория — раненые люди? — И да, и нет. В любом случае, я не вижу в этом ничего плохого. Они сами решают, раненые они или нет. — Мастерски уходите от вопросов, никогда не даете чётких ответов, при этом все по делу. — Вас что-то смущает? — Просто наблюдение, не более. Мне интересно Вас слушать, узнавать Вашу позицию, я бы хотел понять, в каком направлении Вы мыслите, чем вдохновляетесь. Пока что Вы для меня сплошная загадка, а я очень люблю их разгадывать. К слову, имя Марго действительно ей очень подходит. Однако не хотелось бы, чтобы та женщина была несчастна. Я много думал над тем, что эта работа резко контрастирует с увиденным мной ранее, у меня не стыкуется эта вальяжная архитектура, отрисованная с одного касания пера, с эмоционально тяжелыми работами, как часы или эта женщина. Как будто бы два разных человека нарисовали. Вместе с тем есть в Вашем стиле что-то неповторимое, какая-то живость, когда смотришь и сразу ясно — Ваши старания. Приглашая Вас на обед, я хотел бы узнать, что Вами движет, как Вам в голову приходят образы, откуда берется вдохновение. — Необычно слышать такое от полицейского. — Я с давних лет люблю искусство, наверное, это и правда странно. — Звучит, как оправдание, если честно. В любом случае, Вам не нужно объяснять, почему некоторые вещи вызывают у Вас интерес, а какие-то категорически не нравятся. Я рад, что мои, похоже, попали в первую категорию. — Это похоже на допрос, да, — он грустно улыбнулся сам себе. Я понял, что сдерживать свое любопытство ему было крайне тяжело, но он старался, чтобы я чувствовал себя комфортно, не развернулся и не ушел, послав его нахрен. — Мне тоже довольно любопытно, как человек, тонко чувствующий искусство, попал в полицию. — Правда интересно? — Я кивнул. Он открыл рот, чтобы начать что-то говорить, но замер и покачал головой. Я почувствовал, как кольнуло разочарование. — Эта история не для посиделок в кафе. В конце концов, мы даже не друзья, какие-то… Знакомые? — Это вопрос? — Похоже на то, так как я сам не знаю, в каких мы отношениях, а однобоко судить о подобных вещах как-то странно. Приятели? Фанат и его кумир? Я надеялся, что Вы внесете ясность. Я улыбнулся. Надо же, как иронично. Я вдруг будто бы стал понимать, что же меня в нем так заинтересовало, почему к нему так тянуло и почему я не мог все это оставить в покое. Я посмотрел на него совсем по-другому, мне показалось, как-то оценивающе. Было в нем, несомненно, что-то интригующее с человеческой точки зрения. Он был чем-то похож на меня: такой же многоуровневый айсберг, может быть, за своей маской он прячет еще одну, а я лишь возомнил, что я один такой и больше так никто не делает. Я почувствовал себя глупо и осознал свою самонадеянность. Он застрял в моей голове, и я все думал, почему так. По спине побежали мурашки, но я убедил себя, что это от солнца, тепло которого я ощущал на коже. Меня к нему тянуло, потому что он интересовал меня, потому что я еще тогда понял, что он не так прост, и теперь мне отчаянно хотелось понять, что же там, в недрах его души, что он прячет? О чем думает? О чем боится сказать? Что ему снится? Я бы охарактеризовал его как пир перед чумой: чувствуешь, что грянет что-то плохое, но предпочитаешь жить сегодняшним днем, забыв обо всем. Это становится таким ироничным. Я не боялся, что он загонит меня в свои сети-ловушки, просто потому, что был уверен — он для меня их не расставляет. Тяжело строить такие глобальные планы, когда не знаешь всей картины. Он хочет заманить художника, и эта часть меня даже не была против, кажется. Я расслабленно сидел, подперев ладонью щеку. Могло бы показаться, что я скучаю, но я заметил, как он невольно закусил щеку и прокашлялся. Он посмотрел на меня как на самую большую фантазию, и я невольно улыбнулся. Воздух потяжелел, и я вернулся в тот день неожиданно для себя очень легко, почувствовав его волнение. — Что-то в Вас заставляет меня отступать, и какая часть меня смотрит из глубин моего сознания на эту картину очень затравленным взглядом. Как будто бы… Сейчас все так спокойно, но это так обманчиво, однако я не вижу к шторму никаких предпосылок с логической точки зрения. Не понимаю Вас, не понимаю, чего Вы добиваетесь, чего хотите… И в такие моменты, когда Вы просто на меня смотрите, я не знаю, если честно, как себя вести. Я расслабленно улыбнулся. Как быстро поменялось положение вещей. В этот момент, когда он перестал все контролировать, я вдруг стал так четко ощущать все его эмоции. Он был однозначно взволнован, а меня это даже будоражило. Он, без сомнений, стоит моего внимания и времени, но как же приятно было увидеть одну из вершин его личности. Я взял чашку в руки и сделал глоток, будучи полностью удовлетворенным. Прикрыл глаза, потянулся ногой под столиком на противоположную сторону, провел кончиком носка ботинка по его икре, ощущая напряжение в мышцах даже сквозь одежду. Мысленно захотелось улыбнуться. — Вам нравится играть в игры? — где-то в глубине сознания я рассмеялся. Да, мне нравилось. Я видел, как напряглась на мгновение его челюсть, но он старался быть непоколебимым, мельком вытерев руки о свои брюки. Я сделал вид, что не заметил, хотя только слепой бы не понял. — Монополию ненавижу, — легко нашелся я. Мне так нравилось включать идиота, будто бы солнце в голову ударило и я превратился в придурка. — Я отойду, с Вашего позволения, — он легко улыбнулся, отодвинул стул со скрипом и ушел в сторону уборной, поправив очки на голове. Я рассмеялся и закусил губу, глядя на его пустую чашку. Во мне что-то невыносимо зудело, какое-то чувство, мне чего-то хотелось, и будь у меня холст под рукой, я бы сообразил куда быстрее. Сублимация, чтоб ее. Но ничего рядом не было, я улыбнулся и подпер рукой щеку, улыбаясь куда-то в бугорки кисти. Разнервничался от действий малолетки, прелесть какая. Это точно не то, что можно было подделать. Пойти дальше или не пойти? Пойти или нет… Я нервно стучал ногтями по столешнице. Азарт взыграл, я понимал, куда все шло и мне хотелось немного подыграть ему, потому что если я сделаю шаг, он сделает десят. Я не мог это объяснить, но чувствовал так отчетливо и осязаемо, что не знал, куда деться. Мгновение, ощущение, что вот-вот… Я не понял, как мое дыхание сбилось. Не зная, чего ждать дальше от себя же самого, я встал и пошел туда, где он скрылся. Сидеть там одному и ждать его, пока секунды кажутся вечностью, было просто невыносимо. Туалет был на удивление очень чист и сделан вполне в стилистике кафе с натуральными оттенками в декоре, с расслабляющей музыкой, аромадиффузорами и приглушенным светом. Я обнаружил несколько кабинок за общей комнатой, где можно было помыть руки, с блядски большим зеркалом возле пресловутых раковин. Я пошарил глазами и решил дождаться его, щелкнув замком. Долго скучать, впрочем, мне не пришлось. Он вышел и остановился, наткнувшись на меня, стоящего у двери. Я сделал глубокий вдох и послал все к черту. Я подошел к нему вплотную, почувствовав его напряжение, которое как будто бы сковало его тело, что он не мог двинуться. Он не дышал и загнанно смотрел на меня в ожидании, что я сделаю дальше. Этот повисший разряд электричества я буквально ощущал всем своим телом, и понадобилось ведь так немного, чтобы все дошло до какого-то безумного накала. Всего лишь вглядеться в него чуть глубже, всего лишь подумать, задержать взгляд на коже. Его грудь вздымалась редко и прерывисто, он глазами бегал по моему лицу, как сумасшедший, ничего не говорил и только ждал. Я сделал шаг навстречу, стоя от него в нескольких сантиметрах, чувствуя удары сердца о грудную клетку. — Опять какая-то твоя игра? — Его голос практически зашуршал, так тихо и почти интимно, что у меня закололо на кончиках пальцев. — Игра — это когда нужно придумывать правила, а мы их не установили с самого начала, — отозвался я вполголоса. Меня сводила с ума вся эта ситуация, когда требовалось немедленно внести какую-то определенность, и я более чем отчетливо понимал, куда все идет. Все было совсем не так, как тогда. Окружающая действительность ощущалась очень остро, в голове крутилась куча каких-то картинок, которые я просто игнорировал, сосредоточившись на нем. — Чего ты добиваешься, Тэхен? Зачем я тебе нужен? — Я сам пока не понял до конца. — От него чертовски вкусно пахло, и сейчас, оказавшись так близко к нему, я будто бы неосознанно дышал глубже. Все мои чувства обострились до предела, когда так отчаянно хотелось еще. Я посмотрел ему в глаза и увидел то, на что рассчитывал: желание, осторожность. Он хотел, но ждал шага от меня, почему ему это было так принципиально важно — я понятия не имел, но надеялся, что однажды мы поговорим об этом. Он просто испытывал мое терпение, стоя так непозволительно близко, как будто бы я никогда не смогу дотянуться до него, как будто бы наши ладони в двух миллиметрах друг от друга, что я чувствую тепло его кожи, и так отчаянно хочется его коснуться, что это расстояние кажется пропастью, сродни какому-то немому запрету. Я глубоко вдохнул, и приблизился к нему, глядя на дрожащую тень от его ресниц. — Ну же… — он почти прошептал, и мне этого хватило с головой. Я понял, каких огромных трудов мне стоило не наброситься на него, потеряв всю силу воли и выдержку. Я старался быть мягче с ним, насколько мог, огладил пальцами его щеку, проследил, как он медленно прикрыл глаза, выдыхая от тихой ласки. Мне так хотелось, чтобы в этот момент он принадлежал только мне, чтобы это было то, чего он действительно хотел, чтобы это наваждение накрыло не меня одного. Я чувствовал, как он прерывисто дышит, оглаживая его шею и спускаясь на солнечное сплетение. Немного надавив на грудную клетку, я подтолкнул его назад, от чего он уперся поясницей в раковину. Все было, черт возьми, совсем не так. Я поцеловал его, стараясь растянуть для себя этот момент, чтобы запомнить. Поцеловал, обхватывая нижнюю губу и повернув голову под удобным мне углом. Он шумно вдохнул и положил свои ладони на мои плечи, но я чувствовал, что еще немного и он, не сдерживаясь, вцепится в них. Я изучал его почти художественно, будто был холстом, стремясь запечатлеть все оттенки его эмоций. Он с нетерпением притягивал меня ближе, не отрываясь, кусая мои губы настолько, насколько я хотел этого. Я уперся обеими ладонями в раковину. У меня такие чертовски большие проблемы. Я целовал его, проводил мягким языком по губам, хмурился, вдыхал и снова отдавался, чувствуя, как он отзывается и в эти моменты сжимает мои плечи чуть сильнее, прижимается торсом. Он был возбужден. И я тоже. Блять, ебаный пиздец. Внутри меня сидел какой-то демон и подначивал, подначивал, отщелкивая в такт сердцебиению и улыбаясь. Мне кажется, я впервые почувствовал свою душу, что зудела и металась, хотела непонятно чего: то ли взять его без остатка, то ли остановить все это безумие, и я предпочитал, если честно, плюнуть на нее. Он сводил меня с ума, вся эта ситуация была странной до абсурда, но я не отступал. Хотел этого он, а попался я, проиграл, получается. Ну и ладно, я улыбнулся и поцеловал его с напором, на что он с удовольствием обхватил меня за шею, оглаживая отросшие волосы и пропуская их меж своих пальцев, ненавязчиво распаляя меня еще больше своей нежностью. От противоречивости эмоций мой мозг как будто бы отказывался функционировать, я чувствовал его порывистость в каждом движении губ, в каждом покусывании как будто бы невзначай, при этом движения его рук были совершенно мягкими и даже трепетными, едва ощутимыми, настолько, чтобы вызвать табун мурашек по моей спине. Сцена из дешевой порнухи, но я плевать на это хотел. Я хотел его. Я сжал рукой его бок, плотно прижимая ладонь к телу, поднялся чуть выше, до ребер, спустился губами на линию его челюсти, жадно вдыхая и целуя шею, которую он благодарно мне подставлял. Я скользнул ниже и почувствовал его тазовую косточку. Он был напряжен и возбужден. Я поставил ногу меж его и надавил, услышав возле уха тихий хрипловатый выдох. У меня закружилась голова, и в один момент показалось, что я тут упаду замертво. Он не стонал как профессиональная шлюха, оттого его короткие вздохи только заводили меня сильнее. Я покусывал его шею, втягивал кожу внутрь на мгновение, с удовольствием проводил языком от яремной впадины до самого края челюсти, заставляя его откинуть голову назад, накрывая ладонью его пах. Он подавался навстречу, я не замечал, в какой части моего тела блуждают его руки, просто наслаждался близостью и мне было хорошо. Звякнула пряжка ремня, я расстегнул пуговицу и молнию, проводя кончиком носа по влажной коже на шее. Мне так захотелось замедлиться и позволить ему раствориться в моих руках. Я скользнул рукой под белье, тут же найдя пальцами его член, который огладил почти привычным жестом, даже не задумавшись. Он закусил губу и зажмурился, я видел, как вздымалась его красивая грудная клетка, как растрепались его волосы, и, честно говоря, сейчас он был намного красивее, чем в нашу первую встречу. Я снял другой рукой очки с его головы, отложив их куда-то в сторону. Он отвлекся, как будто бы вынырнул, пока моя рука все еще покоилась на его теплом члене, посмотрел на меня совершенно дурными затуманенными глазами. Я прижал ногой свою ладонь плотнее к нему, пальцами другой руки отодвинул упавшую ему на глаза прядь волос со взмокшего лба. Он потянулся ко мне, и я с удовольствием припал к его губам, надавливая на затылок. Я целовал его медленно, зарываясь в волосы и сжимая их, водил ладонью по члену и ловил губами его выдохи. Это была какая-то бешеная страсть, сотканная из чего-то непонятного мне. Желание, смешанное с инициативой, что побеждала разум. Я огладил кончиками трех пальцев его головку, делая какие-то закручивающие движения, на что он прижался ко мне ближе, уткнувшись в плечо и крепко обнимая меня. Я целовал его в волосы куда-то за ухом, двигаясь вверх-вниз, собирая выступившую вязкую предсеменную жидкость и размазывая ее по всей длине члена. Я остановился и быстрыми поцелуями прошелся по его шее, не прекращая своих фрикций, приспустил его брюки и опустился, посмотрев на него снизу вверх. Сложен он был замечательно, как ни крути, отрицать глупо. — Ты правда хочешь? Его голос прозвучал как будто с другой планеты, так тихо, что меня оглушило. Я посмотрел на его член и кивнул, собрав на языке слюну и проводя им по всей длине члена. К моему несчастью, внешняя сторона органа не очень чувствительная, поэтому я взял его в руку и одним движением изменил угол. — Ты просто чокнутый… Он не то простонал, не то попросил меня уже закончить начатое, я так и не понял, однако факт оставался фактом: я правда этого хотел. Кожа его была на вкус солоноватая, пахло терпким мускусом, и меня совершенно ничего не смущало. Я не знал уже, сколько времени мы тут — казалось, что целую вечность. И я бы пробыл еще столько же, если честно. Не то чтобы я такой мастер минетов, однако главное я знал четко: не все получится с первого раза и нужно расслабить горло. Дело не в движениях, не в технике, все же удовольствие будет острее за счет того самого электричества и химии, а я ее ощущал очень отчетливо. Я огладил его бока, залезая под одежду и касаясь горячей кожи. Он так мне нравился сейчас. Я закрыл глаза и расслабился, на пробу очерчивая кончиком языка уздечку и бороздку. Он напрягся и вздрогнул, и я мысленно дал себе зеленый свет. Не хотелось просто отсосать ему в туалете какой-то кафешки, но и вытворить что-то эдакое я не то чтобы был способен, однако удовольствие растянуть хотелось. Я сосредоточился и начал вслушиваться, провел мягким языком по головке, очертил ее круговыми движениями, задержался кончиком на уретре, сглатывая лишнюю слюну. Я чувствовал, как он крупно вздрагивает, поставил себе мысленно галочку, что нужно продолжать в этом духе или вроде того, сжал его тазовые косточки, скользнул указательными пальцами по животу, ощущая, как он зарывается пальцами в мои волосы. Его движения были мягкими и плавными, и я тоже решил, что в неопытности нет места грубой ласке, поэтому постарался опустить язык и медленно вобрал головку внутрь, втянув губы так, чтобы они закрывали зубы. Он гладил меня по голове, то ли поддерживая, то ли успокаивая, то ли наслаждаясь и не зная, куда себя деть. Я изучал подушечками пальцев его горячую кожу и посасывал головку, чувствуя стекающие по телу капли пота. Он, блять, ужасно меня возбуждал. Сделав глубокий вдох, я осмелился насадиться на член чуть глубже, чтобы мягкий язык скользил по головке и стволу, пару раз опробовав и прислушавшись к своим ощущениям, я задал темп, подталкивая его тело себе навстречу. Его член плавно скользил в моем рту примерно наполовину, я не осмеливался брать дальше. Он с легкостью подавался мне навстречу, иногда сжимая волосы на моей макушке в кулаки и оттягивая. Я повернул голову и попробовал таким образом продолжать движение, пока его головка упиралась мне в щеку. Юнги дернулся и стукнул ладонью по поверхности раковины. Уловив суть, я поменял угол, пробуя ускориться под разными углами. Я не замечал, как стало много слюны, сколько ее остается на его стволе и как она начинает стекать по моему подбородку, это вообще было последним, что меня волновало. Я вдохнул, приподнялся и попробовал взять чуть глубже, почувствовав, как головка уперлась в нёбо. Я позволил себе несколько выдохов, пока он гладил меня по щекам, забывшись. Я потерся о его руку щекой и возобновил движение, сначала осторожно, но очень быстро понял, что мне комфортно, и начал ускоряться. Он убрал волосы с моего лба, прямо как я это делал совсем недавно, он ничего не говорил, лишь молча принимал, но я чувствовал осторожность в каждом его движении, будто бы он боится меня спугнуть, но я пытался всем своим видом показать, что не боюсь, ведь сам это начал. Движения быстро стали уверенными, и я вошел в кураж, ощутив, как член скользнул чуть глубже, и я от неожиданности почти закашлялся, сглатывая, на что он тихо, по-грудному простонал. Меня словно прошиб разряд тока, я сделал так еще раз, чувствуя его головку в своем горле и борясь с приступом кашля. — Иди сюда. Он позвал тихо, но я услышал и поднялся, обхватив его член своей рукой в кулак. Слюна выступала смазкой, смешиваясь с предэякулятом, скользить стало намного легче. Юнги поцеловал меня крепко и отчаянно, врываясь по-хозяйски языком в мой рот, с удовольствием проводя кончиком языка по зубам. Я почувствовал, как он напрягся и продолжил стимуляцию в районе головки, целуя его в шею с каким-то бешеным желанием и ощущая, как стукается его копчик о поверхность раковины от задаваемого темпа. Он обнял меня крепко, цепляясь за плечи, подавался навстречу и был совершенно открыт. Я мельком подумал, что это, наверное, впервые, когда я его вижу вообще безо всяких масок. Я хотел его таким и запомнить: красивым и обнаженным, вспотевшим от желания, с прилипшими волосами на лбу, нарисованным на моем собственном холсте. Он кончил тихо, прижимая меня к себе с какой-то нечеловеческой силой и толкаясь в мою руку. Юнги цеплялся за меня, словно был утопающим, а я — его последней надеждой на спасение. Выдохнув, он откинул голову назад и дал себе продышаться. Я смотрел на него и поверить не мог в то, что сейчас произошло. Его теплая сперма была в моей ладони — наверное, только это и давало мне чувство реальности. Спустя минуту он пришел в себя, лениво открыв глаза и посмотрев на меня из-под прикрытых ресниц. Он был совершенно доволен, и я невольно улыбнулся, радуясь где-то внутри, что не облажался. Он притянул меня за подбородок совершенно мягко и так легко, что я не мог устоять. Юнги целовал меня медленно и тягуче, как будто смакуя послевкусие и закрепляя результат, гладил меня по лицу в каких-то невесомых порхающих движениях, проходился руками по груди и заводил их на спину, очерчивая выступившие лопатки. — Должен ли я тебя поблагодарить? — Он улыбался по-кошачьи, и несмотря на то, в какой нелепой позе мы были, я поймал себя на мысли, что доволен положением вещей. — На твое усмотрение. Он обнял меня, прильнув ближе, совсем осторожно поцеловал в сгиб плеча у шеи, и меня неожиданно так прошибло, что я сделал судорожный вдох, еще не отошедший от всего, что было буквально пять минут назад. Юнги потерся щекой и одарил меня совершенно очаровательной улыбкой. — Тогда спасибо. — Пожалуйста. Мы посмотрели друг на друга и неожиданно рассмеялись. Он в шутку оттолкнул меня, застегивая брюки, я же споласкивал руку и поймал свое отражение в зеркале. Я улыбался, глаза блестели, я прищурился и не узнавал себя, настолько это непривычный вид. Он обнял меня со спины и положил голову на плечо с такой же довольной улыбкой на лице. — А как же ты? — спросило у меня его отражение. В зеркале я видел, как его руки плотно обнимали меня за поясницу. На мгновение мне показалось это странным, но, глядя на нас в зеркале, я скорее не был удивлен или шокирован. — Вот уж нет. На сегодня с меня хватит сексуальных игрищ. — Так нечестно, — хрипловато отозвался он. — Это повод увидеться снова. Я прикусил губу прежде, чем понял, что сказал. Мне меньше всего хотелось с ним сближаться таким способом и играть настолько по-грязному, червячок внутри меня заворочался, ведь, в конце концов, своей цели я добился. Мне хотелось думать, что мои чувства и мои цели — это две разные вещи, которые не должны стоять бок о бок, и я смогу отделить одно от другого в процессе, смогу все выяснить, не прибегая к таким способам, смогу разобраться и справиться не через постель. Я не преследовал цели переспать с ним, сделал это потому, что хотел, и, наверное, это было самым главным и решающим, что немного меня успокоило. — Ты опять думаешь, — мягко отозвался он, глядя на меня как загипнотизированный. — Да, — кивнул я его отражению, — на этот раз о тебе. Прощается? — Прощается, — улыбнулся он, переплетя свои пальцы с моими.