Аддиктивный синдром

— Я уж думал, ты снова отключился. Такой хилый, как только ветер не сдувает? Светло-русые брови мужчины скривились в недовольстве от затянувшегося ожидания. Вопреки недовольству, читающемуся на его лицу, Эйзенманн расслабленно стоял, сложивши руки перед собой и облокотившись на серую стену коридора. На мужчине более не было пиджака и лишь легкая ткань белой рубашки разделяла мой взгляд от его накачанного тела. Избавившись от пиджака, Клаус Эйзенманн дал возможность взглянуть на себя из иного ракурса. Ракурса, который заставлял мое больное сердце биться чаще, силясь вызвать очередной приступ болезни. Эйзенманн явно не пренебрегал занятиями спорта. Рубашка обтянула тело мужчины в области груди и бицепса, недвусмысленно намекая на крепкие мышцы. Было видно, что мужчине от природы дан высокий рост и широкие плечи, но он их развил до того степени, что сейчас был почти что в два разы больше меня. Я не обратил на это внимание в лифте, полностью сосредоточившись на Рейнхольде Каттерфельде, но вот так, стоя всего в метре от Клауса Эйзенманна, я осознавал, как мал и немощен на его фоне. Его тело принадлежало взрослому развитому мужчине. С виду ему было чуть больше тридцати, но шрам на его лице придавал строгости и возраста в придачу. Однако, если не смотреть в лицо, а лишь на тело… Да, этот человек чертовски огромен! В смысле, он был… был прекрасен и идеален во всем смыслах, которые я только мог придумать. Не просто «ого, какой мужчина», а «вау, я хотел бы быть подле него вечно». Я сглотнул подступившую слюну и поднял взгляд с груди Эйзенманна на лицо, мечтая о том, чтобы мое пристальное внимание не осталось незамеченным этим человеком. Пускай, самое страшное обошло меня стороной и случившийся обморок не был следствием передоза, в моей крови все еще плескалась высокая концентрация амфетамина после утренней дозы, гоняя кровь сильнее. Притяжение и ощущения усиливались многократно. Чрезмерная, несвойственна обычному мне, похоть являлась одним из последствий наркотика. — Вас уж точно не сдувает, — ответил я с вызовом, подстрекаемый белым веществом в венах. — Ты прав, стажер, не сдувает. Мужчина издал смешок и протянул мне мое пальто. Я вопросительно уставился на него, спрашивая, откуда он его взял. — Сходил в юридический отдел и объяснил твоей руководительнице, что случилось. Скажи спасибо: благодаря мне у тебя освобождение на сегодняшний и завтрашний день. — Спасибо. Теперь моя руководительница не сможет на меня положиться, так как будет думать, что я больной немощный парень, устроенный сюда богатеньким папочкой. Я резко выдернул свое пальто из рук мужчины и закутался в то получше. На смену жару пришел озноб, раздражение и разочарование в мужчине передо мной. На подсознательном уровне этот тип действовал на нервы своей манерой поведения. Вопреки телу Аполлона, его характер напоминал Медузу Горгону. Такой же резкий и кусачий. Я пытался заставить себя молчать и следовать совету доктора Вагнера по налаживанию отношений с этим мужчиной, но просто не мог! Каждое его слово, взгляд, движение заставляло меня резко реагировать. Пожалуй, излишне резко. Чрезмерная возбужденность в физическом и эмоциональном плане. Все из-за гребаного наркотика! — А это не так? — спросил тот с несмываемой ухмылкой на лице. Ах, я ведь и правда больной немощный парень, устроенный в компанию папочкой… Печально, но этот мужчина прав. — Даже если это так, вас это не касается. Попытка заставить Клауса Эйзенманна заткнуться провалилась. Мужчина рассмеялся в ответ, не воспринимая мои слова ни на йоту всерьез. Словно он совершенно не замечал, что я буквально в шаге от того, чтобы сорваться на нем, врезать в лицо несколько раз и обозвать пренеприятнейшими словами. Хотя нет, бить бы я не стал. Не в моем стиле. — Пошли, стажер, у меня и правда не так уж и много времени, чтобы возиться с детьми. Натянутая нить терпения лопнула. Всего несколькими фразами мужчина добрался до моего предела. Почему все считают меня ребенком?! Плевать на внешность! У меня, черт возьми, почти в кармане диплом бакалавра с юридических наук! — Мне двадцать один! — посмотрел я тому в глаза с вызовом. — А мне тридцать семь, смекаешь? — приподнял тот бровь, рассматривая меня ближе. Я не заметил, как самостоятельно уменьшил между нами расстояние. — Для меня ты будешь ребенком, сколько бы не прошло лет. Я бы совершенно не сказал, что этому человеку под сорок. Объективно говоря, Эйзенманн совершенно не выглядел на свой возраст. Когда разглядывал Рейнхольда Каттерфельда, я заметил множество небольших морщинок, собравшихся у глаз. Вот он выглядел на свои сорок четыре. Импозантный мужчина в возрасте, но Клаус Эйзенманн? Нет. Если убрать шрам, то можно дать максимум тридцать. А если надеть на него кожанку, усадить за байк, то чуть больше, чем мне самому… Может, дело в его любви к спорту? Физическая нагрузка помогает так сохраниться?.. — То, что вы старше, не значит автоматически, что я — ребенок. Это так не работает. Он усмехнулся, вытянув лицо в подобии насмешки. На долю мгновения я забыл о страшном шраме на лице. Передо мной лишь широкие брови, на несколько тонов темнее тех волос, что были на голове у мужчины. Пухлые губы, немного больше моих собственных и намного ярче, словно только целованные. И эти серые глаза. Зрительный контакт, заставляющий твое тело замереть в ожидании следующего шага собеседника. Я вздрогнул от того, как быстро его руки оказались на шивороте моего весеннего пальто. Я весь сжался, вспоминая о том, как Стефан однажды едва ли не задушил меня шнурком от капюшона толстовки, однако удушья не последовало. Я открыл глаза и посмотрел на мужчину, склонившегося надо мной и удивленно наблюдая за моей реакцией. — Возможно, в твоем понимании не работает, но в моем — еще как. Так что заткнись, надень нормально пальто, а то простынешь, и иди за мной. Укутав меня получше, мужчина щелкнул по моему носу, словно действительно считал меня десятилетним ребенком, и направился в сторону парковки. Я смотрел вслед Клаусу Эйзенманну, кончиками пальцев касаясь носа и совершенно ничего не понимая: ни эту ситуацию, ни наш короткий диалог, ни мужчину, ни собственною реакцию на произошедшее. В итоге, заткнули меня. К машине мы дошли быстро. Мужчина буквально тащил меня за руках, чтобы я двигался быстрее и не терял времени на разглядывание здания, в котором, между прочим, я был впервые. Выход на офисную парковку через черный ход я тоже видел впервые. Было видно, что им пользуются немногие. Избранные. Как Клаус Эйзенманн — человек, который по неведомым мне причинам близок к Рейнхольду Каттерфельду. Человек, который спешит, поэтому решил провести меня сквозь тайный ход, не видя во мне потенциальной угрозы. Ведь я ребенок. Он сам это сказал, и сейчас только подтвердил то, что так думает. Тем временем я не выпускал из мыслей последние слова доктора. «Отто, ты должен опасаться этого человека. Когда я говорила, что он полный псих, это не было шуткой. Знаешь, как его называют за спиной?.. Цепной пес Рейнхольда Каттерфельда.» Еще бы забыть о таком важном предупреждении. Женщина была права, посчитав, что Эйзенманн не отнесется ко мне плохо. Ставлю сотню, что он уже узнал мою фамилию и, следственно, о моей связи с Беном Керном, пока я был в отключке. Его отношение ко мне, как к ребенку, тому подтверждение. Цепной пес Каттерфельда видит во мне только сына Керна. Несмышленого, слабого ребенка, неспособного ввести его в заблуждение. Слишком непримечательного, чтобы видеть в нем угрозу. Кем бы этот человек ни был, телохранителем, советников или еще кем при Каттерфельде, он должен был отнестись ко мне с подозрением. Прямо, как в лифте, когда Эйзенманн не знал о моей принадлежности к семье Керн. Тогда, пусть и с насмешкой, в его взгляде читалось подозрение и опасение. Однако в связи с его осведомленностью о моей принадлежности к Кернам, всю подозрительность, как рукой сняло. Впредь Эйзенманн не видит во мне угрозу для своего хозяина. Зря. В одном мужчина оказался прав: стоило одеться потеплее. На смену утренней майской жаре пришел ливень с сильными порывами ветра. Он выл настолько сильно, что я слышал его биение о бетонные стены здания в подвальном помещении, где располагалась парковка. Дождь, казалось, лишь усиливался и вниз по асфальту парковки бежали струйки воды прямо из улицы, стремясь затопить подвальное помещение. Эйзенманн скривился посмотрев на погоду, рукой показал залезать наперед, и мы рванули с места, не успел я пристегнуть ремень безопасности. Дорога была скользкой. Опасной. Сильные порывы ветра и сильнейший ливень загнали прохожих в здания Мюнхена, пока не распогодится. После полдника автомобильные дороги были почти пусты. Мы быстро ехали по городу на грани с допустимой возможной скоростью, а как только выехали за город, Эйзенманн разогнался еще быстрее, от чего я буквально вцепился в сидение, молясь пережить эту поездку. Я любил скорость. Любил адреналин, даруемый ею. Если бы у меня был небольшой байк, я бы с удовольствием передвигался только на нем, но… как-то не сложилось с его покупкой. Точнее, я хотел купить, но отец согласился лишь на машину, которая не сильно-то меня впечатлила. Однако прямо сейчас я боялся скорости, ведь понимал, что в такую погоду ездить подобным образом — самоубийство. Лишь псих может разогнаться до ста двадцати километров в час во время ужасающего ливня! Точно, Клаус Эйзенманн же был психом! Подобные поступки, выходящие за рамки, свойственны ему. Теперь я начинаю понимать, о чем говорила доктор Вагнер. Этот человек опасный в своей непредсказуемости и желании находиться на черте возможного. Клаус Эйзенманн тоже любит адреналин, однако не так сильно, как наблюдать за страданиями человека рядом. Я чувствовал: это представление для меня. Чертов садист! — Мамочка и папочка не будут беспокоится, что их драгоценное чадо сегодня чуть не отбросило коньки в первый день работы? — спросил мужчина, включая музыку на фон. Что-то тяжелое и прямо ну очень-очень подходящее для такого человека, как он. Я нервно усмехнулся от собственных мыслей. Тяжелый бит явно шел его агрессивному стилю вождения. — Моя мама давным-давно умерла, а отцу плевать, даже если бы я умер. А эти проблемы с сердцем, сами понимаете, сущий пустяк для отца. Не думаю, что он сможет разочароваться во мне еще больше, чем уже. Мужчина сбросил скорость и я мысленно выдохнул. Я отпустил кожаную обшивку сидения, сцепив руки в замок перед собой. Пальцы невольно нашли друг друга и принялись нервно теребить. После выплеска эмоций, я не понимал, как сейчас себя чувствую. Вроде бы и облегчение, а вроде бы и какую-то непонятную встревоженность. Хотелось убить последнюю в корне, но я попросту не мог сосредоточиться. Все мое внимание было приковано в рукам Эйзенманна на руле. Его чертовым рукам с видневшимися из-под рубашки татуировками на запястьях. Я никак не мог понятно, что за странные то ли символы, то ли рисунок очерчивает его запястья. Я отвлекся и не заметил, как разговорился. Мысленно дав себе оплеуху больше никогда не говорить об отце в плохом ключе перед незнакомцами. Тем более, доктор явно сказала, что этот человек не из ее круга. Он принадлежит Рейнхольду Каттерфельду — человеку, которого я в будущем предам, а значит, именно этот человек может стать его карающей рукой. Рукой, которая накажет меня за мое участие в перевороте… Глупо было бы не предположить, что когда Каттерфельд лишиться всего, он не будет мстить. Будет и еще как, а первым под его руку попадусь я, ведь именно из-за меня все полетит к чертям. Если Клаус Эйзенманн действительно кто-то важный среди людей Каттерфельд, то именно он совершит вынесенный своим хозяином приговор для меня. Если судить логике, то именно законченных убийц, выполняющих грязную работу для хозяина, называют цепными псами. Если люди Тобиас Каттерфельда вместе с доктором Вагнер не помогут мне после удачного исполнения переворота власти, высока вероятность, что пулю в мой лоб пустит именно этот бесподобный мужчина с татуированными запястьями. Куда лучше быть задушенным этими огромными, сильными руками, чем умереть от передоза. Не самая худшая смерть — умереть от рук красавца, не так ли? — Мне казалось Керну есть дело до своей семьи, — задумчиво и без толику предыдущей веселости произнес мужчина. За собственными мыслями я не заметил, как сильно изменилась атмосфера в машине по сравнению с той, что была в компании. Скорость передвижения снизилась, а музыка стала тише. — Ему есть дело до моих будущих детей, но не до меня, — пожал я плечами, давным-давно смирившись с тем, что Бен Керн никогда и ни при каких обстоятельствах не взглянет на меня. В первую очередь я сын своей матери и только после — его собственный… Плевать уже, говорю ли я плохо об отце при Клаусе Эйзенманне или нет. Эйзенманн все равно понял, что не все так сладко в наших отношениях еще после первой моей фразы. Главное, не рассказывать дальше, чтобы не заинтересовать. Любопытство Эйзенманна может погубить весь план. Стоит ему лишь немного углубиться и сразу всплывет моя слабость к амфетамину. Вряд ли тогда меня подпустят к Рейнхольду Каттерфельду. Какой-то наркоман не ровня владельцу компании и главы семьи Каттерфельд… Дождь за окном не прекращал лить, а трасса, ведущая в пригород, по-прежнему была пуста. Казалось, что во всем Мюнхене есть лишь я, этот человек и машина с тяжелым роком на фоне. Служебная машина по всему виду. С затемненными стеклами и, как мне подсказывала интуиция, пуленепробиваемым покрытием. Наверняка, именно на такой и возят Рейнхольда Каттерфельда. — Значит, вы работаете на младшего Каттерфельда? — спросил я имея в виду Рейнхольда. — А ты, как вижу, совсем не осведомлен в делах своей семьи, да? — Эйзенманн вновь озарил меня своей фирменной улыбкой всезнающего мерзавца. — Все, кто знает моего босса, в первую очередь знакомы со мной, а твоя семья служит ему поколениями. — И вы ни разу не преувеличиваете, — нервно хмыкнул я, не веря в слова мужчины о том, насколько он важный. — Так самоуверенно. Какая же у вас самооценка, раз вы считаете себя едва ли не центром этого мира? Чтобы какого-то телохранителя ставили на один уровень с хозяином? Такие консервативные, эгоцентричные личности в высшем обществе просто не умеют стоять на одной ступеньке с подчиненными. Уверен, Рейнхольд Каттерфельд такой же. По нему видно: мужчина старой закалки, никак не привыкший в дружескому отношению с подчиненными. Мой отец такой же. У него нет друзей. Есть лишь бесконечное количество знакомых и партнеров. Причина этому одна: высшие мира сего боятся быть обманутыми и использованными в чужой игре, ведь играют свои собственные. — Потому что я и есть его центр. Я — связующий между всеми семьями Мюнхена и моим боссом. Говорю же, ни капли не завышенная самооценка. Я прямо-таки вижу, как он смотрит на меня сверху, и в этом он так похож на Рейнхольда Каттерфельда! Как говорится, хозяин и пес на одно лицо. — Разбрасываешься обвинениями и этим лишь показываешь свою неосведомленность, словно это какая-то слабость, хотя она таковой не является. Да ты действительно еще совсем ребенок с типичным детским поведением, — протянул тот, искоса посматривая в мою сторону. — Послушай, парень, если так ненавидишь свою семью, то мой совет: тихо работай в компании и не лезь, куда не просят. Этот мир для больших дядь. Не для таких милых пареньков, как ты. Тебя просто заживо сожрут. Была бы моя воля, я бы так и поступил. Забился бы на самое дно и радовался тому, что людям из верха нет до меня разницы, но… Но вот я здесь. В машине человека, хозяина которого должен соблазнить, обличить в измене и лишить всего, чем он владеет. Отцу все равно, съедят ли меня в процессе. Ему плевать, даже если люди в последствии осудят меня из-за вульгарного поведения. Никто не любит любовников, отбирающих место у законных супругов… Однако, как я уже сказал, Бену Керну плевать. Окунув меня в грязь, он верит, что я приползу обратно к нему и больше никогда не захочу показываться на свету из-за чувства стыда. И он прав, так бы я и поступил, если бы у меня не появилась возможность избавиться от него. Я могу раз и навсегда покончить не только с наркотиками, но и с привязанностью к Бену Керну. Лучше умру, чем приползу к отцу снова. Я помогу его уничтожить и хочу, чтобы он видел, кто приложил руку к его падению. Вовсе не из мести. Просто хочу, чтобы хотя бы на смертном одре он гордился мной. Я проигнорировал совет Эйзенманна и решил задать более интересующий вопрос. — Каков Рейнхольд Каттерфельд? — спросил я и тут же спохватился, боясь, что слова прозвучали двусмысленно. — То есть, я имею в виду, какой он, как руководитель?.. Он ведь будет моим начальником, пускай лишь номинально, ведь я вряд ли буду часто его встречать. Он известная личность и… — Господи, только не говори, что он тебе понравился! — удивленно вскрикнул мужчина, обрывая мои попытки оправдаться. — Нет! — вскрикнул я излишне громко в ответ. — Серьезно?! Ты хоть знаешь, что у него есть муж? И более того — ребенок! — лицо мужчины разгладилось так, будто он и сам не знал, что сказать в данной ситуации. Одной рукой он прошелся по ежику светлых волос, а второй сильнее сжал руль. Тяжело вздохнув, мужчина спросил: — Как тебя там зовут? Не могу вспомнить. — Отто. Отто Керн… Погода за окном с каждой минутой становилась все лучше. Ветер уносил темные тучи и из-за них начинали пробиваться первые лучи жаркого майского солнца. Вопреки тому, что ехать стало менее опасно, Эйзенманн еще уменьшил скорость, позволив проезжающим мимо машинам обгонять нас. — Отто, значит, — произнес тот, впервые пробуя мое имя на звук. Его руки сильнее сжались на руле, выдавая напряжение, несвойственное обычному легкому и саркастическому настроению мужчины. — Не знаю по какой причине ты обратил внимание на моего босса, но послушай сюда, парень. Я с ходу могу назвать как минимум с десятка причин, почему тебе не стоит влюбляться в этого человека, но есть одна до ужаса очевидная. Оторвав глаза от дороги, мужчина перевел свой взгляд на меня. Обеспокоенный, взволнованный и не знающий что делать. — Его сердце принадлежит другому. Это больше, чем любовь. Это одержимость, которую тебе никогда не понять. Если не хочешь, чтобы твое собственное сердце растоптали, отступи. Прямо сейчас сотри с памяти его образ и то, чем он тебя зацепил. Этот человек занят и, если ты слишком слаб, чтобы отобрать его у его настоящей семьи, то уйди сейчас, пока еще есть шанс. Такой слабый, трясущийся над ответом крольчонок, вряд ли сумеет противопоставить что-то Джерому Эвансу. Как бы мне не был отвратителен Эванс, даже сломанным он намного и намного сильнее тебя. Конечно, я же ведь не дурак, чтобы не понимать, что Рейнхольд Каттерфельд для меня недостижим. Черт возьми, я это прекрасно понимаю! Этот человек десять лет живет душа в душу с Джеромом Эвансом! Как я могу просто взять и влезть в их пару? Как могу стать третьим колесом, когда у них и так все прекрасно? Пускай, не идеально, со своими проблемами, как у всех парах, но хорошо! И я… Господи, как же я желаю однажды встретить человека, который увидит во мне то, что увидел Рейнхольд Каттерфельд в Джероме Эвансе. Как же я завидую этим двоим, ведь… ведь сам я недостоин чьей-либо любви. Ради наркотиков я продал тело, а вместе с ним и душу. Ради чертовой зависимости я вот-вот совершу то, что не хочу. Ради этих же наркотиков я буду готов пойти на что-угодно и, если однажды у меня появится тот самый человек, я не смогу поставить его на одну чашу весов с зависимостью. Она всегда будет перевешивать. Лицезрение страданий любимого только лишний раз будет ранить мое сердце, пока в один момент я окончательно не лишусь всякой воли к этой жизни. Поэтому лучше не любить. Лучше никогда не влюбляться. Тихо умереть полном одиночестве — вот мой удел. Когда-то Стефан сказал, что однажды попробовав наркотики, ты на всю жизнь становишься наркоманом, даже если слезешь с иглы. Именно поэтому, вопреки всем позитивным прогнозам доктора Вагнер на мое будущее без отца, я не смогу бросить. Даже, если сумею слезть с иглы на год, любое негативное психическое воздействие вернет меня к белому веществу, ведь я слаб душой так же, как слаб телом. Я трус, и боюсь одиночества больше всего, но по иронии судьбы сам же избегаю каких-либо контактов, ведь общение со мной пагубно влияет на людей. Это замкнутый круг, из которого невозможно выбраться. Единственное, что в нем перманентно — амфетамин и мои постоянные несоизмеримые потери. Как я мог допустить мысль о счастливом будущем? Помечтал и хватит. Пора спустить на Землю. Отбросить этот бред, навеянный женщиной из семьи Вагнер, для которой я не более, чем пешка в игре больших цабе. Пустые лживые надежды. Амфетамин уже часть меня. Я не брошу его. Наркотическая зависимость — единственная, что разделяет мое одиночество. Единственная, кто не умрет, не предаст меня и не уйдет. Однажды она убьет меня, но я не буду чувствовать себя так плохо, как бы мог, снова же благодаря ей. Она — мое все, и я никогда не откажусь от нее. Плевать на будущее. Когда освобожусь и избавлюсь от отца, я заберу все деньги Кернов и уеду в другой город, где буду доживать свои последние дни в обнимку с белым веществом. — Вы правы… — грустно улыбнулся я, не в силах закончить фразу, что вертелась на уме. «Вы правы, я лишь глупый ребенок, которого используют и который не в силах сказать «нет». Всего лишь глупый мальчишка…» — Вы правы, но сердцу не прикажешь. Я должен попытаться, даже если останусь у разбитого корыта, — ложь лилась из моих уст, будто я был профессиональным лжецом. Если Клаус Эйзенманн думает, что я влюбился в его босса с первого взгляда в лифте, пускай. Чем раньше он поймет мою заинтересованность в его боссе, тем лучше. И, как я вижу, он не сильно-то против. Всего лишь высказался с предупреждением, напомнив, что я буду не больше, чем любовником, разрушившим семью и детство ребенку. Он не приставил к моему лбу пистолет, не стал угрожать и говорить не приближаться к его хозяину. Всего лишь предупредил и, пожалуй, это доказывало, что внутри этого психа живет что-то хорошее и человеческое. — Ты пожалеешь, что не послушал меня. «Точно пожалею», — ответил я Эйзенманну про себя. Мы подъехали к поместью Керн в полной тишине. Атмосфера изменилась и приобрела неприятные холодные нотки. Я не впервые разочаровывал людей, поэтому меня совершенно не задел холодный взгляд мужчины со шрамом без единой толикой той усмешки или даже насмешки. Может, наша короткая встреча и была скоротечной, но мужчина явно пребывал в хорошем расположении духа, пока речь не зашла о Рейнхольде Каттерфельде. Ему было приятно находится в моем компании, пока я не испортил все ложью… Меня высадили у ворот поместья, передав охране у ворот. Не сказав ни слова, Клаус Эйзенманн уехал, оставляя между нами всего два слова. «Ты пожалеешь.»

***

До самого вечера я пробыл в поместье Керн один на один с собой. Охрана всполошилась, когда увидела меня на пороге дома без охраны в сопровождении Клауса Эйзенманна, поэтому сразу сообщила Викингу. Мужчина наорал на меня по телефону так, что у меня буквально звенело в ушах от его голоса. Всего за минуту его одностороннего ругательства, я успел понять, что безответственный, без чувства самосохранения, последний идиот и совсем еще безмоглый ребенок! В итоге, охрана заперла меня в спальне до самого возвращения Викинга, который пообещал устроить мне ад на земле по возвращению. К чему была чрезмерная нервозность Викинга, я узнал только по возвращению скандинава в поместье, а до того времени я лазил по интернету, ища что-либо о Клаусе Эйзенманне. Ни доктор Вагнер, ни сам мужчина так и не сообщили мне, кто же такой этот Эйзенманн при Рейнхольде Каттерфельде. И ежу понятно, что не последний человек. Как говорила Сабина Вагнер, Клаус действительно может пригодиться мне в будущем, поэтому я нуждался в информации. Хотя бы какой-то. Однако, как ожидалось, в интернете о нем было еще меньше известно, чем о Рейнхольде Каттерфельде. Точнее, информации совершенно не было. В сети такого человека, как Клаус Эйземанн, не существовало. Ни в социальных сетях, ни в статьях желтой прессы о семье Каттерфельд. Единственное, что я сумел подметить: Клаус Эйзенманн всегда был рядом с Рейнхольдом Каттерфельдом на всех тех пяти фотографиях, сделанных исподтишка прессой. Всего пять фотографий Рейнхольда во всем интернете, и на всех неизменно присутствовал его цепной пес. Пять изображений совершенно разных годов, но лишь одна завладела моим вниманием. Черно-белое фото молодого Рейнхольда, только перенявшего бразды правления в компании Каттерфельд после смерти своего отца, и светловолосого юношу лет восемнадцати, стоящего поодаль от него. Снимок был сделан в честь того, что в истории компании Рейнхольд стал самым молодым управителем. В статье пресса пыталась предположить, сможет ли двадцатичетырехлетний наследник не ударить в грязь лицом. Однако ни одного слова о мальчишке позади. Не зря именно эту фотографию я рассматривал дольше всех. Этот снимок был единственным, где Клаус находился вдали от Рейнхольда, скорее наблюдая, чем сопровождая. На всех остальных фотографиях Эйзенманн находился не дальше, чем в метре от своего хозяина, но и выглядел Клаус намного старше. То фото было единственным, где лицо Клауса Эйзенманн не опоясывал уродливый шрам. Фотография, датировавшаяся двадцатилетней давностью. Викинг застал меня за попытками нарыть что-то еще. Мужчина ворвался в мою комнату, сметая на пути все, что видел. Без приветствия, он начал то, что обещал по телефону. Устраивал мне вычитку по полной. То, что на его месте должен был делать любой отец, но делал мужчина, знающий меня от силы несколько месяцев. — Один день, Отто! Один несчастный день на работе и ты уже успел попасть в неприятности! — кривился скандинав, поднося руки к потолку. — Ты хоть знаешь, что меня чуть инфаркт не хватил, когда Сабина сказала, что ты отключился прямо в лифте?! — Это не было передозом, не волнуйся. Всего лишь проблемы с сердцем. — Всего лишь?! Не волнуйся?! У тебя чертова тахикардия! — вскрикнул тот и ударил кулаком в стену, от чего я невольно вздрогнул. До этого момента Викинг никогда не выражал эмоции физическим путем. Даже если был очень-очень зол или раздражен. Скандинав увидел промелькнувший страх в моих глазах и спрятал кулаки за спиной. Мужчина сделал несколько глубоких вдохов в попытках успокоиться и упал рядом со мной на кровать. Его глаза внимательно следили за мной, пытаясь найти там отклик чего-то, чего я сам не понимал. Сейчас я испытывал лишь чувство благодарности перед этим человеком. Доктор Вагнер показала мне, как много он сделал для меня и словом не обмолвившись. А прямо сейчас он бушует по причине искренней заботы. Давно я не чувства этого теплого чувства. Я набрался сил, чтобы произнести благодарность, но Викинг опередил меня: — А если бы ты умер прямо там, в лифте? Что, если бы Эйзенманн не принес тебя в медпункт? Что, если бы Сабины не оказалось там? Кто бы тогда помог нам убрать Каттерфельда? — спросил тот, заглядывая мне в глаза. Я не смог выдержать его взгляда и отвернулся. Ах, как же ошибся. Меня снова спустили с небес на землю. Забота? При чем и искренняя? Нет. Всего лишь банальный расчет. Умру я — умрет и их план. Хотя, скорее даже не умрет, а отодвинется на неопределенный период, а времени они, как я уже осознал, терять не желают. Их цель — достать любым способом те десять процентов акций у мужа Рейнхольда Каттерфельда. Если план с изменой не сработает, отец придумает другой… Никто и никогда искренне не заботился обо мне, кроме матери, и никто и никогда не будет этого делать, не предоставь я им что-то взамен. Сабина Вагнер скрылась под маской любезности и материнской заботы, хотя на самом деле видела во мне лишь инструмент для исполнения их плана, а под заботой Викинга всегда лежит приказ отца. Все то, что он когда-либо делал для меня или из-за меня, так или иначе подходит под волю Бена Керна. Раньше я задавался вопросом, почему Викинг помог мне с ослаблением зависимости вопреки воли отца. Как оказалось, здесь тоже все просто. Если я загнусь раньше времени, гениальный план Бена Керна развалится. Это не сочувствие. Викинг не видит во мне прошлого, наркозависимого себя, как мне хотелось думать. Всего лишь расчет. А я ведь успел понадеяться, что стал кому-то небезразличен. Такой глупый и наивный Отто Керн. Еще одно напоминание, как безгранично я одинок. В такие моменты я вспоминая о наркотиках. Сейчас не исключение. — Зная тебя, ты давно почувствовал себя плохо, но продолжал молчать до последнего, пока не упал, не так ли? В этом весь ты, парень! Но так нельзя! Ты нужен нам живым, поэтому не поступай столь безрассудно в следующий раз, пренебрегая здоровьем, и скажи Сабине или мне сразу, как почувствуешь себя плохо. Ты не ребенок, Отто, чтобы я повторял тебе из раз в раз следить за собой. Да, не ребенок, но все почему-то вспоминают об этом только, когда я в чем-то провинился. — В следующей раз я обязательно скажу, — смиренно произнес я, клятвенно заверяя мужчину. — Я правда не знал, что у меня проблемы с сердце. Я не вру тебе, Викинг, правда не знал. Даже не догадывался. — Да знаю я, знаю, — вздохнул тот, закатив глаза. — Я просматривал твою медицинскую карточку и там не было ни слова о проблемах с сердцем, хотя теперь я понимаю, как это было глупо. Ты ведь подкупал врачей, чтобы они делали тебе фальшивые справки, не так ли? Я предпочел скромно промолчать, отведя глаза к входной двери. Я не гордился этим поступком и, честно, ненавидел подкупать людей в любой способ, но тогда это было необходимо. Я все еще до ужаса боялся, что отец узнает о моей зависимости и был готов пойти на что-угодно, лишь бы он не догадался. Если это значило подкупить с десяток докторов, что ж, я делал это, закрывая на все глаза. — И когда ты в последний раз был у врача, парень? — спросил напряженно Викинг, прощупывая почву. Он развернулся ко мне, ложась на бок. Подперев руку под голову, он внимательно смотрел на меня, не позволяя отводить взгляд. — Эм… — задумался я, потирая лоб. — Сложно сказать. Я помню, что был у стоматолога в прошлом году и это обошлось мне в круглую сумму. — Серьезно, Отто? Стоматолог? Я говорю о нормальных докторах! Кардиолог там, офтальмолог или какие они там еще есть? — махнул рукой мужчина и почесал короткий ежик светлых волос на затылке. — Возможно, это было перед университетом… Нет, не тогда. Еще в школе. Не помню точно, было ли это начало выпускного класса или раньше, но где-то в то время. Именно Викинг попросил Сабину Вагнер помочь мне с зависимость. Вне зависимости от причин, его беспокоит состояние моего здоровья. Порой, этого достаточно, чтобы чувствовать себя нужным. Мне стоит перестать так много требовать от других, чтобы не разочаровываться, когда они не оправдывают мои ожидания. Викинг помог мне? Уже хорошо. Думает о том, как помочь мне избавиться от зависимости? Прекрасно. Не видит во мне очередного потерянного обществом наркомана? Да он находка! И я действительно не мог вспомнить, когда последний раз обследовался. С того времени, как начал баловаться незаконными веществами, я больше не сдавал анализы, боясь, что врачи доложат отцу. Как иронично, что я столько лет пытался скрыть зависимость, а Бен Керн знал о ней все это время. — Тебе нужно будет пройти обследование. Сейчас у нас нет на это времени, поэтому будем полагаться, что молодой организм сможет преодолеть некоторые, скажем, трудности, — запнулся мужчина, но быстро продолжил, размахивая перед собой рукой. К удивлению, не в присутствии отца скандинав был активным человек с ярко выраженной жестикуляцией. — Но потом обязательно сходи к врачу. Я попрошу Сабину подобрать кардиолога, который не расскажет о твоей проблеме с феном, договорились? — Да, — искренне улыбнулся я Викингу. — Спасибо. И не только за это, но и за то, что ты уже сделал. Доктор Вагнер мне все рассказала. Я правда благодарен. — Поблагодаришь меня, когда сумеешь слезть с иглы, парень, — неловко произнес тот. — Процесс ведь долгий. Мы всего лишь уменьшили дозу, но ты по-прежнему зависим. И будешь зависимым всегда. Поэтому, если действительно захочешь избавить от своей проблемы, придется пройти долгий курс реабилитации. В том числе в рехабе или диспансере под присмотром нарколога. И не кривись так, Отто! Я еще не начал говорить о групповой терапии. Ты знаешь, что к тебе приставят такого же бывшего наркомана только со стажем воздержания побольше твоего? Я не стал говорить Викингу, что не собираюсь бросать. Он искренне считает, что я и сам хочу бросить. Разочаровывать его я не желаю. По крайней мере не сейчас. Тем более, я не отрицаю, что в будущем ситуация может измениться и я по-настоящему захочу завязать. Может когда-то я найду смысл жизни в чем-то другом… Точнее, хоть в чем-то. — Ты имеешь в виду коуча? Я немного узнавал об этом когда-то очень давно… — Значит когда-то ты хотел бросить. Это уже хорошо, парень! Да, когда-то очень давно, когда стыдился собственной зависимости и еще не осознавал, что поступаю неправильно, глотая все эти вещества в надежде скрыться от реального мира. Однако сейчас стыда не было. Как и многих других чувств. Наркотики разъели их всех, и мало что осталось от того прежнего Отто, желающего раз и навсегда покончить с зависимостью. Наивного Отто, боящегося, что отец разочаруется в нем, когда узнает о зависимости. Нынешнему Отто плевать, сколько вливать в себя дряни. Нынешний Отто даже не испугался известии о болезни сердца, развитого благодаря наркотикам, ведь последние несколько лет буквально жил на грани. Спросите, были ли у меня планы на будущее? Нет. Видел я себя одной из ячеек общества? Тоже нет. Хотел ли избавиться от зависимости и начать жить, как нормальный человек? Что же, снова нет. У меня не было достаточно мотивации, чтобы бороться. И сейчас ее не появилось вот только… Вокруг меня начали появляться люди, которым небезразлична моя жизнь. Я знаю, что безумно глупо считать их любезность за заботу, но мне этого достаточно, чтобы попытаться. Когда все это закончиться, я попытаюсь завязать ради Викинга хотя бы разок для приличия. Он — единственный человек, который верит в меня, и где-то глубоко внутри я надеюсь, что хотя бы этот мужчина не будет разочарован мною. Хотя бы один человек на всем свете, который искренне скажет, что я молодец… Если я доживу до того момента, когда буду иметь возможность завязать. — Будешь моим коучем? — спросил я, разворачиваясь к Викингу. — Я знаю, что ты тоже был наркоманом, а значит должен состоять в этих твоих групповых собраниях. Мне не нужен никто другой. Хочу, чтобы это был ты. — Ну, я даже не знаю, — неохотно ответил тот, из-за чего я не смог скрыть разочарования. — Я буду по горло в делах после того, как мы свергнем Каттерфельда, поэтому не уверен, смогу ли выделить время еще и для коучинга… Но если тебе действительно никто не понравится среди людей в твоей будущей группе, я попытаюсь втиснуть наши встречи в мое расписание, договорились? — Спасибо, Викинг. Я не знаю, что бы я делал без тебя. Скорее всего, давным-давно загнулся бы. Если проблемы с сердце проявились только сейчас, когда доктор Вагнер уменьшила дозу амфетамина к минимуму, то представить не могу, в каком бы состоянии было мое сердце, если бы я продолжал пичкать себя наркотиками в той же дозировке, что и раньше. В каком-то смысле этот скандинавский здоровяк, до безумия верный моему отцу, спас мою жалкую жизнь… Стоп. До безумия верный?.. Сабина Вагнер говорила о том, что приверженцы Тобиаса Каттерфельда планируют свергнуть и моего отца после того, как используют его. Она заверяла меня в том, что они избавятся от него столь уверенно, будто ни на йоту не сомневалась в невозможности сохранения жизни Бена Керна после смены власти в Каттерфельдах. Однако Викинг верен моему отцу! Не могу вспомнить ни единого раза, когда он отказался исполнять приказ моего отца, если не считать приказ с наркотиками, чтобы держать меня в узде! Как Викинг мог позволить Сабине Вагнер помышлять о том, чтобы навредить своему хозяину?! Только если Викинг не знает, что против моего отца точится заговор. Я ужаснулся мысли, пришедшей на ум. Почему-то я предположил, что та женщина является близкой знакомой Викинга. Она даже представилась другом! Почему тогда она вообще планирует что-то против человека, которому верен ее так называемый друг?! Что происходит в этом обществе? Почему, черт возьми, все пытаются друг друга обмануть, свергнуть и убить?! «Послушай, парень, если так ненавидишь свою семью, то мой совет: тихо работай в компании и не высовывайся. Этот мир для больших дядь. Не для таких милых пареньков, как ты. Тебя просто заживо сожрут.» Клаус Эйзенманн оказался чертовски прав: этот мир не для меня. Я слишком наивен. Постоянно ищу в людях то, чем они не располагают. Все эти люди насквозь прогнили в собственных заговорах и интригах. Пытаясь убрать кого-то одного, они параллельно выстраивают фундамент для поражения следующего. Их мир, что шахматная доска, а они — профессиональные шахматисты, продумывающие тактики по свержению противника на десятки ходов вперед. Я — лишь пешка в их руках. Как шахматный конь, который полезен в использовании, но особого ущерба его утрата не принесет, ведь он такой не единственный. Нет незаменимых людей. Взгляд отца пал на меня, но если я провалюсь, он найдет еще кого-то, а после еще и еще, пока однажды у какого-то милого мальчика не получится разлучить Рейнхольда Каттерфельда с его любимым супругом. Вот только от провала ущерб получу лишь я. Сабина Вагнер, Викинг и все те люди Тобиаса Каттерфельда не протянут мне руки помощи, ведь я не помогу им убрать Рейнхольда с дороги. Меня отдадут на растерзание отцу, который исполнит каждое свое слово, обещанное мне ранее. Он сделает из меня призрака этой семьи, а после рождения внука и вовсе избавится при первой возможности. А может, и вовсе убьет, как обещал в порыве эмоций. Вот — единственное будущее, уготованное мне, если я не соблазню Рейнхольда Каттерфельда. Дело уже даже не в том, что я умру от того, что не смогу получать наркотики. Люди, с которыми я невольно связался, просто не позволят мне жить, провались я. Игра, в которую меня втянули, стала моей собственной игрой на выживание. Пан или пропал, иных вариантов нет.