Аддиктивный синдром

Дни календаря неустанно летели и незаметно для жителей города Мюнхен накрыла осень с присущей ей дождливой погодой. Первые дни сентября я провел на работе, кусая локти от переживаний о скорой среде. Каттерфельд не вызывал меня к себе. Я ни разу не встречал его в компании, как и его верного цепного пса. Знал, что они где-то поблизости, но молился не наткнуться. Чем быстрее приближался день «Х», тем сильнее я нервничал. Викинг заметил мою нервозность и предложил остаться дома во вторник, но я отказался. Ничего не должно сорвать мой план. Ничего, ведь… я не хочу затягивать миссию надолго. Отец приказал в среду и я сделаю это именно в среду, потому что не вижу смысла тянуть. Во-первых, не хочу злить отца, оттягивая неизбежное. Во-вторых, чем быстрее это произойдет, тем быстрее я обрету свободу. После той ночи в клубе я рассказал Викингу, куда ходил и по какой причине. Естественно, он не обрадовался моей самовольной вылазке, но план одобрил. Скандинав и сам понимал, что с моей нулевой опытностью в постели я не смогу соблазнить Каттерфельда, а опоить его — реальный шанс. Мы долго ломали голову над тем, как же осуществить желаемое и я ничего не придумал лучшего, чем подмешать наркотик в дорогой алкоголь. Викинг помог это устроить, узнав любимый напиток Каттерфельда, и уже к вечеру вторника в моей комнате стоял дорогой закупоренный коньяк с примесью галлюциногена. Об амфетамине я умолчал. Спрятал его под ванной в небольшой выемке за плиткой и даже не открывал пакетик. Пока что наркотики мне не нужны, ведь Викинг по-прежнему изрядно ставит мне капельницы по понедельникам. Тело привыкло к получаемой дозе, и я был уверен, что смогу прожить и полторы недели без аддиктивного вещества, не ощутив ломку. Но однажды… Не хотелось думать об этом однажды. Так незаметно подкралась среда. Впервые за дождливые первые дни недели светило солнце. Как ни в чем не бывало, я пошел на работу. Конечно, мне не работалось. Весь день я просидел над документами читая одну и ту же строчку. Заметив гнетущее настроение, ко мне никто не подходил. Я пытался собраться с мыслями о том, что предстоит сделать уже этим вечером. Переспать с человеком, который и об измене никогда не мог помыслить. Соблазнить того, кому я и сам не симпатизирую… Я переживал о многих вещах. Смогу ли заставить Каттерфельда выпить тот коньяк? Подействует ли как должное наркотик? Как нужно подготовиться, чтобы не было больно в первый раз? Как сделать так, чтобы Эванс увидел измену воочию? Как после уйти с дома? Заметит ли Каттерфельд, что был под веществами? Вдруг мужчине, который никогда не принимал наркотики, станет плохо?.. И еще множество мыслей, которые роились в моей голове до конца рабочего дня. Викинг забрал меня с работы и пытался отвлечь разговорами, но я не шел на контакт. Просто не мог. Казалось, еще чуть-чуть и я сойду с ума. Я уже чувствовал подступающую тошноту, как при всех прошлых приступах тахикардии. Я слишком извел себя за эти дни и уже не знал, смогу ли пережить этот день. Может лучше сбежать? Нет, Отто, отец найдет тебя в любой части мира. Может, лучше умереть, пока непоправимое не совершено? Нет, Отто, Бен Керн достанет тебя из могилы, лишь бы ты закончил начатое. Скандинав проводил меня до самой комнаты и неловко спросил, знаю ли я что делать, чтобы интимный контакт прошел гладко. Я кивнул, прекрасно зная теорию, но как же гадко мне было от самой мысли, что нужно делать. Весь час до выезда я просидел в ванной. Пытался настроиться и подготовиться, ведь вряд ли Каттерфельд под наркотиками будет думать о том, как растянуть меня. Я никогда не делал этого прежде. Как оказалось, это безумно неприятно и я сомневаюсь, что когда-либо повторю подобный опыт. И вот подошло время выезда. Я сижу в машине держа в руках коробку с подарочным коньяком и тереблю совсем маленькую колбочку со смазкой, которую Викинг силком засунул мне в карман. Мой наряд выбирал также он. Все, как любит Каттерфельд — строгий костюм. На этот раз Викинг не заставил меня напяливать узкие штаны. Их было бы сложно снять. Поместье Каттерфельд, к удивлению, находилось всего в пяти минутах езды от дома Кернов. Можно сказать тот же район в пригороде, где участки непомерно большие и окруженные лесом. Еще с окна я заметил, что поместье просто огромное, а территория — еще больше. Сад и озеро с беседкой — это то, что находилось только на переднем дворе. Викинг остановил машину у входа в поместье, где меня уже ждал человек. Старый мужчина в смокинге, которому я сразу обозначил, как дворецкого. — Ты готов? — спросил у меня Викинг и накрыл мою руку своей. — От твоего успеха зависит все. — Готов, — просто и легко соврал я, ведь иного ответа мужчина бы не хотел услышать. Мы оба знали, что на самом деле к такому никто бы не был готов. Может, какой-то проститут с подвешенным языком и опытным телом, но точно не я. — Я буду ждать тебя здесь. Как только все закончится я верну тебя домой и ты забудешь обо всем, как о страшном дне. Лишь бы все было так, как Викинг говорит. Я тяжело вздохнул, напялил приветственную улыбку и кивнул. Вот и пришло время поставить точку во всей этой истории. Выйдя из машины меня сразу встретил дворецкий, представившийся Генрихом. Мужчина медленно повел меня к дому, давай возможность рассмотреть территорию и поместье, но у меня перед глазами был лишь образ отца и его предупреждение о том, что будет, если я провалюсь. Я столько раз думал о смерти, но умирать от его руки никогда не входило в мои желания. После разговора с Эйзенманном о матери я осознал, что не хочу повторять ее судьбу… Я так и не смог рассмотреть экстерьер дома. Генрих открыл передо мной массивную входную дверь, как в старых замках, и я оказался внутри. Невооруженным взглядом было видно, что хозяин предпочитает богатство и роскошь. Подобный интерьер любит и мой отец, но в поместье Керн он намного вычурней. Каттерфельд же любит простые, но дорогие и качественные вещи. Почему-то эта мысль меня успокоила. Дворецкий провел меня вдоль коридора в северное крыло здания. Весь первый этаж оказался просторной гостиной, переделанной под столовую, где хозяева принимают гостей. Поближе к панорамному к окнам находился уже накрытый стол, за которым сидел Каттерфельд. Он читал что-то на планшете и не сразу меня заметил. Когда мы подошли, Генрих тихо прокашлялся, обращая внимание хозяина на нас. — Господин, мистер Керн прибыл, — оповестил мужчина о моем прибытии и уважительно склонил голову. Наконец, большой босс заметил меня. В отличие от меня, на его лице так и не появилось хотя бы доли приветствия или радости. На его лице вечная и не растопляемая холодность. Насупленные брови, из-за чего на лбу небольшая морщинка. Острые скулы, как всегда напряженные. Поджатые губы. И эти глаза цвета холодной стали, который бросают тело в дрожь. Даже на работе взгляд мужчины до чертиков меня пугал. — Добро пожаловать в поместье Каттерфельд, — поприветствовал мужчина и протянул мне руку, немного привстав. Эта же рука будет касаться моего голого тела. — Спасибо за приглашение, — улыбнулся я и пожал в ответ. — Отец передал вам небольшой подарок. Не знаю, понравится ли вам. Я протянул коробку Каттерфельду, и тот начал пристально рассматривать ее, сев обратно на место. Не зная, что делать, я продолжал столбычить перед мужчиной, ожидая его оценку. На этой бутылке строился весь план. Если Каттерфельд не захочет попробовать, но ни о каком сексе и речи быть не может. План рухнет, ведь с вероятностью в ноль процентов я сумею соблазнить его собственными усилиями. — Давно хотел попробовать. Словно камень с души! — Генрих, будь добр, позови Джерома и попроси на кухне открыть бутылку. — Будет сделано, господин. Генрих унес коньяк с собой и скрылся из виду в коридоре. Каттерфельд кивнул на место справа от себя и я быстро сел, куда приказали. Моя улыбка не сползала с лица с того момента, как вышел из машины. На Каттерфельда посмотреть я не мог. Делал вид, будто мне слишком интересно разглядывать интерьер помещения. Не знаю, как смотреть этому мужчине в глаза. — Подождем Джерома, а после приступим к трапезе. Расскажи, как там поживает Бен. Значит, Эванс не вышел меня встретить. Интересно, он хотя бы знал, что сегодня у них дома гости? Неужели Каттерфельд так и не помирился с мужем за все это время? Неужели Эйзенманн был прав насчет их ссоры? Неужели она настолько серьезная?.. Отогнав от себя мысли о чужих отношениях, я начал рассказывать мужчине об отце. На днях Викинг накидал пару тем для разговоров и ответы на возможные вопросы, чтобы на ужине не было скучно. Я был безумно благодарен ему, ведь не имел ни малейшего понятия, о чем можно разговаривать с Каттерфельдом. Одной из тех тем был отец, поэтому я точно знал, что ответить. Заученные слова слетали с моих уст просто и развернуто. Когда я заговорил о последнем деле отца, Каттерфельд заинтересовался и попросил получше об этом рассказать. Благо, Викинг ввел меня в курс дела последних юридических дел отца, поэтому я с легкостью орудовал полученной информацией, будто знал все о своем дорогом отец. Будто мы были близки. Я как раз поведал о судовом процессе, как заметил, что в гостиной появился Джером Эванс. До этого момента мне никогда не выпадало возможности видеть его вживую, но он был в точности таким же, как на фотографиях. Темноволосый и худощавый мужчина с карими потухшими глазами. Настолько уставший, что едва ли передвигается и говорит. Однако, несмотря на усталость, держался он стойко. Стоило нашим взглядам встретиться и мне почему-то стало искренне жаль его. Какой бы жизненный период Эванс сейчас не проходил, что бы не случилось, ему было очень и очень тяжело. Как бы он не скрывал это, его тяжелая походка и угрюмая атмосфера все разоблачала. Глядя на него я начинал сомневаться, не ничтожны ли мои проблемы по сравнению с его? И этого мужчину тебе придется обидеть, Отто. Этого мужчину тебе суждено морально добить сегодня. Ты ужасен, как и твой отец. Яблочко от яблони… — Добрый вечер, — поприветствовал меня Эванс и я смущенно кивнул, не зная, как вести себя с ним. Да, я предполагал, что на ужине будет Эванс, но… Господи, я надеюсь он уйдет и не попробует тот отравленный алкоголь! Прошу, просто уйди, чтобы я смог выполнить свою миссию! Мой план пойдет коту под хвост, если бы оба будете не в состоянии! Я продолжал давить лыбу, будто все прекрасно, а тем временем Эванс подошел ближе, рассматривая меня — незнакомца в его доме. — Позвольте познакомить, — спохватился Каттерфельд. — Отто Керн — стажер нашей компании, а это мой муж — Джером Эванс-Каттерфельд. — Приятно познакомиться, Отто. Эванс протянул руку для приветствия, и я пожал ее, надеясь, что он не чувствует, как мое тело бьет мелкая дрожь от волнения и страха. Мужчина нахмурился еще сильнее, стоило ему занять место слева от Каттерфельда. Больше от Эванса я не услышал ни слова до самого конца ужина. Каттерфельд перебрасывался со мной фразами, расспрашивая о семье, отце, моей учебе и работе стажера. В столовой можно было услышать лишь мой голос и редкие фразы Каттерфельда, который с приходом Джерома немного удручился и нервно отбивал пальцами неровный ритм по столу, все время поглядывая на мужа. Как и гласила собранная на Джерома Эванса информация, тот оказался мнительным человеком, несговорчивым. Во время первого блюда он то и делал, что витал в мыслях, разрезая стейк почти десять минут без остановки — настолько был погружен в мысли. Казалось, его не интересовал ни внезапный гость, ни этот ужин — ничего из того, что происходит. Он убежал в собственный мир и не замечал совершенно никого — ни гостя, ни супруга. Так, как тот вел себя тихо, я переключил все внимание на Каттерфельда, пытаясь показаться приятным собеседником. Хотя беседой наш разговор было назвать сложно. Односторонний монолог — вот, что это было. Я говорил — он слушал, редко когда задавая вопросы. Прежде я никогда не пытался так налить воды в беседу, чтобы подольше растянуть ее! В поместье Каттерфельдов царила атмосфера уныния и мрака. Не знаю, всегда ли так здесь, но я едва ли сумел просунуть в горло кусочек мяса — настолько удушающей она была. И все же ужин продолжался. После горячего слуги начали приносить десерты, а также откупоренный коньяк. — Ты будешь пить? — спросил Каттерфельд из вежливости к моему юному возрасту. — Нет, спасибо, — отрицательно мотнул я головой и скосил взгляд на Эванса. Ему спиртного не наливали и я со спокойствие вздохнул. Может он болен и ему противопоказан алкоголь? Тогда бы это объясняло его крайнюю несговорчивость и бледность… Как бы там ни было, главное, что Эванс не попробует коньяк. Мой план продолжал идти по заведомо расписанному плану: ужин, наркотики на десерт и секс. Стоило слугам разложить десерт, как по гостиной раздалась телефонная трель. Мы с Каттерфельдом скосили взгляд на источник звука. Это был телефон Эванса в кармане брюк. — Простите, я отойду на минуту, — извинился тот, уставившись на экран. — Джером, это не может подождать? Давай закончим ужин. Каттерфельд отложил столовые приборы, нервно пригладив русую копну коротких волос. Его голос был так резок и холоден, что я удивился, как он может так обращаться с мужем. Неужели он такой же неприступный даже с близкими? Никогда не снимает маску хладнокровного короля? Или дело в их ссоре?.. — Это звонок из отдела, — так же резко вторил Эванс, разворачивая к мужу телефон и показывая имя звонившего. — Ты прекрасно знаешь, какая у нас возникла проблема в офисе. Каттерфельд раздраженно отвернулся и я заметил, как он сжал край скатерки до побледневших костяшек. — Это может подождать. — Еще раз простите, — попросив извинения у меня, как у гостя, Эванс удалился из столовой, несмотря на запрет мужа. Я мысленно облегченно вздохнул. Без Эванса будет проще. Каттерфельд одурманится наркотиками, и я смогу исполнить то, что от меня требуется… Скосив взгляд на Каттерфельда, я заметил, как тот хмурится, борясь внутри с раздражением. Как и сказал Эйзенманн, в раю не все так гладко. Очевидно, супружеская пара до сих пор в ссоре и это… это действительно мой шанс. — Прости, что Джером так себя повел. У нас и правда проблемы в его бухгалтерском отделе, — через зубы извинился мужчина. Тяжело вздохнув, он расслабился и потянулся к десерту. Я не проронил ни слова ровно до того момента, как Каттерфельд попросил продолжил рассказ о моих впечатлениях о работе в юридическом отделе. Ему ни капли не было интересно мое мнение, просто за моими словами и голосом он забывал о ссоре с мужем и проблемах. Что ж, я делал то, что он от меня хотел, внимательно наблюдая за стаканом возле его тарелки. Полным стаканом, к которому он пока что не притронулся. Односторонний разговор длился минут тридцать, а может и больше. Каттерфельд не шел на контакт и я понимал, что никак не могу принудить его к сексу, покуда стакан повенца полный. Поэтому я продолжал бормотать о всем, что только приходило на ум, изредка касаясь вилкой десерта и не сводя взгляд с коньяка. — Подойди сюда, — подозвал Каттерфельд слугу, собирающего пустые тарелки со стола. — Позови Джерома. Нам нужно проводить гостя. — Да, господин, — пролепетал молодой парень и побежал на выход из столовой, пытаясь оказаться, как можно дальше от внимания строгого господина. — Приятно было провести с тобой вечер, Отто. Пальцы мужчины коснулись стакана и поддели его. — Надеюсь у твоего отца все хорошо. Его немного обветренные губы коснулись венца и жидкость полилась в его горло с жадными глотками. В алкоголе мужчина пытался позабыться, пока я судорожно вдохнул и затаил дыхание, пытаясь подсчитать сколько времени понадобится, чтобы наркотик подействовал. Мое тело била дрожь. Сердце неровно билось, а лицо побледнело. Подступала тошнота только от одного вида алкогольного блеска на сухих губах Каттерфельда. Я не знал, что за наркотик дал мне Стефан и насколько он действенный, но уже спустя минуту я заметил, как бледное лицо мужчины раскраснелось. Он потер начавшие слезиться от света глаза. Светобоязнь. Как же это было знакомо… — Какой крепкий коньяк… — слетел шепот с его губ перед тем, как он одной рукой схватился за столешницу. Мне стало не по себе. Вдруг Каттерфельду плохо? Вдруг доза была слишком большая для его телосложения? Вдруг я ошибся и вместо того, чтобы затащить в постель, он умрет?.. Было ли это желанным исходом для Тобиаса Каттерфельда и моего отца? Я отогнал от себя эту ужасную мысль и вскочил с места, приблизившись к мужчине. — Мистер Каттерфельд, с вам все в порядке? — спросил я, выдавая все свое волнение. Улыбка с моего лица окончательно погасла. В этот момент мне было плевать на план. Я не собирался становиться убийцей. Если Каттерфельду действительно плохо, я тут же вызову скорую и сдамся с повинной. Плевать, что они со мной сделают, я лишь не хочу, чтобы на моем совести появилась жертва. Лучше я буду нерадивым сыном, бесполезным ничтожеством и наркоманом, но только не убийцей… Мужчина не отвечал долгих несколько секунд, за которые я успел полностью извести себя, а после меня резко притянули и заключили в крепких объятьях. Руки Каттерфельда оплели мою талию. Его голова прислонилась к моему телу. Его объятья показались мне такими отчаявшимися, что я не мог выдавить из себя ни слова. Неровный ритм больного сердца отдавался во всем моем теле, больно пульсируя в области груди. — Джером, как же я соскучился. И в этот момент я убедился, что наркотик подействовал. Каттерфельд воспринял меня за своего мужа. Галлюцинации и возбуждение — все, как я просил у Стефана. Я попытался отстраниться, но мужчина не отпускал меня, лишь ближе притягивая к себе, ища во мне желанного успокоения. Я не знал, что делать, ведь не предполагал подобного исхода употребления веществ, но вырваться не мог. Мне оставалось лишь одно: подыграть. Притвориться Джеромом Эвансом и воплотить план в жизнь. Сделать то, ради чего я пришел в этом дом. Положить конец Рейнхольду Каттерфельду. — Пошли в спальню, — прошептал я, борясь с отвращением от касаний этого человека и отвращением к самому себе. Мне претило то, что я собираюсь делать. Перед глазами стояли погасшие глаза Эванса и его безразличный взгляд, но у меня не было выбора. Моя свобода за счастье этой семьи. И я давным-давно сделал выбор. Мужчина резко встал и пошатнулся, поэтому я придержал его. Он оперся на меня, и мы пошли в сторону мраморной лестницы южной части здания. Мужчина касался меня, изнывая от нетерпения. Его руки, тело, прикосновения — казалось, они были везде, а ведь мы только шли и даже не добрались до постели. Каттерфельд был объективно больше и тяжелее меня, поэтому я потратил все усилия, чтобы дотащить его на второй этаж. Я не стал церемониться и открыл первую попавшуюся дверь. Здесь была кровать и этого было достаточно. Я довел мужчины до кровати и вернулся к двери. Вдруг я услышал чьи-то голоса в конце коридора. Мгновенный испуг, что это могут быть слуги, но… Это был звонкий детский писклявый голос вместе с не очень низким Эванса. Я повернул голову и заметил, что в темном коридоре лишь из-под одной двери горит луч света. Эванс был в детской вместе с сыном. Всего за несколько дверей от спальни, куда я притащил Каттерфельда. Когда будет возвращаться, он точно заметит нас и план удастся. Мне не нужно придумывать замысловатый план, как заставить Эванса застать нас за любовной утехой. На одну проблему меньше. Поэтому я оставил дверь незакрытой. Эванс должен увидеть. — Джером… — услышал я из второго конца комнаты и развернулся. Каттерфельд пытался снять из себя рубашку, но ничего не получалось. Он лишь закатил рукава и пытался справиться с ремнем. Мужчина, от взгляда которого мурашки бежали по телу, превратился в жалкое подобие себя. И только сейчас я осознал, что какой бы сильной не была ссора, сердце Каттерфельда по-прежнему принадлежит мужу. Даже сейчас он стонет его имя, найдя его образ во мне. Да, теперь я понял, почему отец выбрал именно меня. Не только потому, что меня просто контролировать из-за слабости. Не только потому, что в его глазах я подхожу под роль шлюхи больше, чем кто-либо. Дело в нашей внешней схожести с Эвансом. Темные короткие волосы. Худощавое телосложение. Приблизительно один и тот же рост, голоса… Если бы не толика испанской крови в Эвансе, я был бы похож с ним, как дальние родственники. Вот поэтому я здесь. Поэтому Каттерфельд, вожделея мужа, увидел его во мне — незнакомце. Я собрался с силами и направился к Каттерфельду. Ему все же удалось снять дрожащими руками ремень и он отбросил его, мгновенно потянув меня за рубашку на кровать. С последних сил он подмял меня под себя и заткнул поцелуем. Моим первым поцелуем. Его язык блуждал у меня во рту, пока руки расстегивали пуговицы и ширинку на брюках. Я не знал, куда деть руки. Банально не знал, что делать и как отвечать, ведь подобного никогда не испытывал. Все, что я сделал, это прикрыл слезящиеся глаза и отдался этому монстру на съедение. Да, в моих глазах Каттерфельд был чудовищем, ведь то, что он делал с моим телом нельзя было назвать иным словом. Он терзал его своими губами. Кусал мои губы и оставлял болезненные засосы на шее. Наконец, ему удалось приспустить мои штаны вместе с нижним бельем и он довольно прорычал, прикусывая мочку моего уха. Я отвернулся и закусил собственную руку, когда его рука коснулась места у моих ягодиц. Болезненный стон сорвался с моих губ, когда он бесцеремонно воткнул в меня палец со своей слюной, шепча, какой я чертовски узкий. Я пытался свести колени, чтобы сделать боль хоть капельку меньше, но он насильно разводил их. Каттерфельд видел во мне своего любимого Эванса, которому, как я подозревал, нравилась жестокость в сексе, но для меня… Для меня это стало пыткой и я пытался сдержаться со всех сил, молясь, чтобы это побыстрее закончилось. Ни о каком удовольствии и речи быть не могло, как и о смазке, ведь Каттерфельд даже не дал мне возможности сказать о ней. В конце концов возбуждение взяло вверх над мужчиной, и он на мгновение отринул, чтобы приспустить свои штаны. Благо, в комнате было темно и я не мог рассмотреть ничего. Ни его наготы, ни его выражения лица. Все, что я ощущал, это его трясущиеся коленки на кровати и тяжелое нездоровое дыхание над собой — результат действия наркотиков. Не желая смотреть ему в лицо во время процесса, я перевернулся на живот из последних сил и схватился за подушку, как за спасательный круг. Когда мужчина навалился на мою спину сзади, меня настиг такой приступ паники, от которого не хватало воздуха. Его рука вновь коснулась места между моих ягодиц, а после… Не передать словами, какую боль я испытал. Боль, которая пронзила мое тело, мигом выбив из меня весь воздух. Он делал это жестко, сильно, без остановки, даже не дав времени привыкнуть. Казалось, я умру от этой чертовой жгущей боли. Умру каждый раз, когда он больно кусает меня за шею, подобно животному. Умру, когда резко входит в меня до самого основания, а после ласково шепчет имя мужа, оставляя засосы вдоль спины. Я скулил, подобно умирающему животному. Хватался за подушку до побледневших костяшек, крепко прикрывая глаза, когда становилось вовсе невыносимо. Когда Викинг заставлял учить меня матчасть о сексе и соблазнении, я вычитал, что иногда при небрежной растяжке можно порвать партнера. Клянусь, я знал даже не заглядывая вниз: этот мужчина ранил меня… Но хуже всего я понимал: его не остановить. Моя вина в том, что он находится в полной власти желаний. Моя вина в том, что сейчас я рыдаю от боли, моля всех богов побыстрее закончить. Моя вина в том, что я вообще согласился на этот план, продав свое тело за свободу и наркотики. Моя вина в том, что я не могу дать отпор отцу. Моя вина в том, что я такой слабый. Эта боль мое наказание. Внезапно из этого кошмара меня вырвал звук. Скрип старого паркета в поместье, а после — дверей. Я знал, кто это. Знал, даже не оборачиваясь в попытке рассмотреть гостя в темноте. Это был Эванс. Его тихое призрачное присутствие, а после такой же едва ли заметный всхлип перед тем, как он исчез. Джером Эванс улицезрел измену. Моя роль в плане отца окончена. В силу возраста, а может воздействия наркотиков, мужчина не продержался долго. Сделав последние болезненные толчки, он кончил в меня и завалился сбоку. Мои дрожащие колени съехали по постели и я с последних сил скрутился в позу эмбриона. Перед тем, как окончательно отрубиться от усталости, мужчина накрыл меня покрывалом и прижал спиной к себе. Его рука оказалась у меня на талии, закрывая пути для отступления. — Мой маленький котенок, — прошептал он перед тем, как уснуть. Больше я не смог сдерживаться. Из моих губ проступил всхлип, быстро превратившийся в рыдания. Я обнял себя, не заботясь, что Каттерфельд может очнуться. Мои ногти впивались в ладони, открывая старые шрамы. Горькие слезы падали на подушку, пока тело боролось с приступом тошноты. Вот так я и получил свободу — ценой самого себя.