Аддиктивный синдром

Каттерфельд тихо сопел мне на ухо все время, пока я пытался прийти в себя. Не уверен, сколько прошло времени с того момента, как все закончилось, но достаточно, чтобы я успокоился, а тянущая боль внизу живота отпустила меня. На улице все еще было темно, и я посмотрел на свои разбитые часы, чтобы подтвердить предположение: всего девять вечера. Я пробыл в этом чертовом доме не дольше двух часов. Двух часов которые показались мне вечностью. Я собрался с силами и высвободился из хватки Каттерфельда. Он даже не до конца снял из меня штаны. Все время они висели на моих лодыжках, сковывая движения. С трудом наклонившись, я натянул их на себя. Заправил рубашку, надеясь, что она несильно помятая, и причесал волосы. Не было ни малейшего желания оставаться в этом доме рядом с этим человеком. Не было ни малейшего желания вообще что-либо делать. Лишь вернуться домой и смыть из себя этот ужасный поступок, а после… В голове — пустота. Все мысли, которые одолевали днем, растворились в небытие. Даже не взглянув на Каттерфельда перед уходом, я устремился на выход, накинув на себя пиджак, оставленный у входа. Меня провел дворецкий, пожелав спокойной ночи. Спокойная — это я сомневался. Кошмары о том, что делал тот человек с моим телом, никогда не отпустят мое сознание. Генрих любезно проводил меня до самой машины и ушел лишь тогда когда увидев, как я сел в машину. Как и обещал, Викинг ждал меня на парковке, изводя себя ожиданием и сомнениями. Заняв переднее место и пристегнувшись, я уставился в ладони. Давно зажившие шрамы от ногтей вновь открылись. — У тебя получилось? — не удержавшись, спросил Викинг. — Получилось. Я не узнал собственный голос — настолько тот был жалким и хриплым. Должно быть, сорвал, когда тот мужчина истязал мое тело. Вовсе не удивительно. — Наркотик подействовал? — Подействовал. — Значит, вы переспали? — осторожно спросил тот. — Да. — И Эванс это увидел?.. — Увидел. У меня не осталось сил на разговоры и пререкания. Как только Викинг убедился в выполненной работе, больше не стал меня трогать. Заведя машину, скандинав повез нас в поместье Каттерфельд. Я развернулся к окну и откинул голову на мягкий подлокотник. Я был благодарен Викингу, что он не включил магнитолу. Слушая тихий мотор и тишину салона, я медленно успокаивался, приходя в себя. Мне это требовалось, ведь я был не уверен, что не сорвусь в любой момент. Откровенно говоря, мне было плохо. Мое физическое состояние было нормальным, но психологическое… Мне было отвратительно находится в этом мерзком теле, которое сегодня доказало, что его можно использоваться, как товар для получение выгоды. Отвратительно от самого себя, что согласился на ультиматум отца и не был силен, чтобы дать отпор. Отвратительно из-за того, что своим поступком я разрушил семью. И еще более отвратно, что Эванс увидел измену собственными глазами. Одно дело, когда узнаешь о предательстве любимого из уст других и совсем другое, когда видишь это лично. Мне было жаль Эванса, ведь я видел, как ему тяжело. Один лишь его усталый вид и потухшие глаза, чего стоили… И сегодня я окончательно убил его брак. Разрушил семью пятилетнего ребенка. Вот, каков настоящий ты, Отто Керн. Слабый. Никчемный. Омерзительный. Викинг довел меня до самой спальни. Я не заметил, как мы приехали и даже то, как вошли в поместье. Все словно смешалось в один моток из ненависти к себе и окружающему миру. Мужчина что-то говорил, спрашивал, но я его не услышал. Закрыл за ним дверь и направился в ванную. Открыл горячую воду, а пока та набегала, снял из себя все вещи. Перешагнув разбросанную одежду, я залез в теплую ванную и уставился на светлый потолок. Сегодня всем детским сказкам о принце пришел конец. Вместе первого раза с любимым я продал себя, как последнюю шлюху ради денег на наркотики. Больше я не собирался мечтать, будто однажды ко мне наведается человек и спасет из кошмара. Больше не буду терзать себя глупыми неисполнимыми надеждами, словно все образумится. Больше никаких мечт и лишь безжалостная реальность. Больше… Больше? Зачем думать о будущем? Ты можешь все закончить, Отто. Прямо здесь и сейчас. Ведомый голосом изнутри я откинул голову к зеркалу, на полочке которого безмятежно стояла подставка с зубной щеткой и бритвой. Мои глаза остановились на последнем. Да. Верно, я мог закончить все прямо сейчас. Уверен, в этот раз я наберусь храбрости. Как раз под ванной хранится амфетамин. Закинусь им в последний раз и… — Отто! Я подпрыгнул на месте и развернулся к двери. — Что такое? — спросил я, не понимая, какого черта Викинг забыл здесь. — Можно войти? — спросил тот, и я не мог не заметить нервозность в его голосе. — Я принимаю ванную. — Прошу, Отто, мне не по себе, что ты там уже час. Час? Мне показалось, что я только снял одежду и погрузился в теплую воду, а прошел целый час. Вода охладела, а на теле появилась гусиная кожа. И правда, прошел час. Я слишком погрузился в себя. Прямо, как Джером Эванс на обеде. Прямо как человек, которого я… — Входи, — согласился я, понимая, что Викинг откроет дверь в любом случае — с моим согласием или без него. Мужчина тут же распахнул чертовые двери, из-за чего те с грохотом удались о стену. Он посмотрел на меня, успокоившись, что я в норме, и прикрыл их, чтобы не впускать холодный воздух из моей спальни. Эта часть дома всегда отапливалась хуже остальных. Конечно, ведь здесь никто не жил, кроме меня. Покинутое всеми крыло Отто Керна, прямо как и его владелец. Викинг подошел ближе и присел на утепленный пол, не заботясь о том, что помнет и промочит штаны. Внимательно смотря мне в глаза, он продолжал молчать. И эта тишина была чертовски напряженной. От такой хотелось сбежать, ведь Викинг явно готовился к разговору по душам. К тому, к чему я не был готов. — Я устал, — прошептал я, отворачиваясь от мужчины. Естественно, моя слабая попытка отгородиться осталась неуслышанной. Скандинав не собирался уходить, ведь еще с машины убедился: со мной не все в порядке. Да и что я мог поделать? Будто я смогу продолжить натянуто улыбаться после всего случившегося? Моя поясница по-прежнему ноет, напоминая об проведенной с Каттерфельдом времени. Мое тело покрыто пятнами от его губы. А между ногами… Каттерфельд даже не надел презерватив. Конечно, было бы странно, если бы он про него вспомнил в том-то состоянии. И в этом я тоже виноват. Во всей своей боли виноват лишь один Отто Керн. У него нет права жаловаться. — Ты так и будешь столбичить надо мной? Захотелось посмотреть, какой я без одежды? — Прошу, парень, не нужно этого… — умолял мужчина, опершись локтями на край ванны. — Поговори со мной. Поплачь. Сделай что-угодно, черт возьми! — Я и делаю: моюсь. — Ты знаешь о чем я. Конечно, знаю, но… — Во всем, что произошло, виноват я сам, Викинг. Я был слишком слаб, чтобы отказать отцу. Моя зависимость стала моей слабость и сейчас… сейчас у меня нет права на жалобы. Я вытер сбегающую по щеке слезу и обнял себя, погружаясь в воду по плечи. — Сегодня я разрушил семью и даже не знаю так плохо мне от этого или из-за того, как я себя ненавижу. — Парень, ты всего лишь орудие. Виноваты в разрушении семьи Каттерфельд твой отец и Тобиас Каттерфельд. Ты ведь умный, сам это понимаешь. Нет, если бы я не согласился, всего бы этого не произошло. Я опоил Каттерфельда. Я фактически изнасиловал его против воли! Позволил и так несчастному Эвансу увидеть измену и полностью разбил его! В конце-концов я лишил ребенка семьи! Виноват я. Один лишь я. Я жалобно посмотрел на Викинга, который до последнего надеялся на мое благоразумие. — Прошу, Викинг, я тебя умоляю… всего раз… только сейчас… дай мне их… — Нет, — категорически возразил мужчина. — Никаких наркотиков. Ты сейчас встанешь из этой чертовой ванной, вытрешься досуха, оденешь пижаму и пойдешь спать. Это понятно? — Я не смогу уснуть… — Я дам тебе седативные — это максимум! Никаких гребаных наркотиков, парень! — уверенно повторил мужчина, давая мне понять, что он не пойдет на попятную. С этими словами Викинг взял меня за руку и потянул наверх. До этого момента меня никто не вытирал прямо, как ребенка, но стыд или неловкости не одолевали меня. Мне было плевать на все. Лишь бы он на пару минут ушел из комнаты за лекарством, чтобы я смог достать фен из-под ванной — вот единственное, о чем я мог думать. О наркотиках, что подарят мне столь необходимое забвение. Викинг вывел меня из ванной, вытянул из шкафа мою пижаму и протянул мне. Приказав одеться, он пообещал, что быстро вернется. Я проводил его взглядом, пока двери моей комнаты не закрылись. Быстро натянув на себя штаны и пижаму, я вернулся в ванную комнату и упал на пол. Залез под ванную я потянулся рукой в самый дальний край и детская радость промелькнула внутри меня, когда я достал пакетик. Я не мог сосчитать, сколько таблеток мне дал Стефан. Слишком много. Двадцать? Тридцать? Не столь важно. Я достал всего две, прекрасно зная, что этого количества будет достаточно, чтобы не проснуться завтра. Мое нынешнее тело, привыкшее к малой дозе амфетамина в капельнице по понедельникам, потрясет шок. Я надеялся, что этот шок будет достаточным, чтобы закончить мое жалкую жизнь… У Отто Керна нет будущего. У него нет ничего. Лишь больное тело, которое он сегодня продал. Я прекрасно знаю, что отец не остановится. После Каттерфельда будут еще враги и Бен Керн не сможет не воспользоваться мной. Больше я не нуждаюсь в помощи и обещаниях Сабины Вагнер. Плевать на свободу. Что она значит, если я продолжу жить с этими чертовыми мыслями о разрушенной семье и своем испорченном теле? Свобода будет подобно аду. Нужно закончить все сейчас, пока еще имею шанс. Я закинул две таблетки в рот и запил водой из-под крана. Краем глаза посмотрел в свое омерзительное отображение в зеркале и побрел в спальню. Прилег на кровать и накрылся одеялом с головой. Викинг пришел, как и обещал, быстро, будто никуда и не уходил. Протянул мне таблетку со стаканом воды. Будет ли внутри моего тела диссонанс из-за наркотиков и седативного? Мне хотелось, чтобы был, ведь тогда не будет никакого завтра. Не нужно будет идти в компанию, смотреть в глаза Каттерфельду или Эвансу. Не нужно будет продолжать жить с бременем вины. Не нужно будет вообще жить. Викинг не ушел. Присел возле меня, наблюдая, как я медленно погружаюсь в последний сон. — Не уходи, — попросил я, не желая умирать в одиночестве. — Прошу, останься… — Иногда ты совсем ребенок. Мужчина лег на одеяло за мной. Слишком близко, как для обычного телохранителя или няньки, приставленной моим отцом. Мой смотритель. Мой друг. Мой единственный и последний человек. — Все будет хорошо, — прошептал он, поглаживая мое плечо через одеяло. Вот только я точно знал: не будет. Сегодня все закончится или я буду обречен на вечные страдания.

***

Сон был дивным. Впервые за семь месяцев с уменьшением в моей крови амфетамина, я увидел маму. Она сидела у моей постели, такая живая, здоровая и счастливая, словно отца в нашей жизни никто не существовало. Она улыбалась мне и я чувствовал, что в этот раз ее улыбка настоящая. Искренняя. Не такая, какую я помнил в реальности. Ее длинные аристократические пальцы перебирали мои длинные детские кудри, напевая колыбельную. Что это была за песня? Существовала она в реальности или она выдумала ее специально для ее любимого чада? Голос у Анке Бернтольд всегда был сравнимым с ангельским. Высокий и тихий, ни капли не хриплый, как в последний годы ее жизни, отягощенный мучительным лечением. — Мой маленький зайчик, — шептала она мне давно позабытое прозвище. — Мой милый малыш. Я слышал, как ребенок, которым я был во сне, смеется ей в ответ. Так же искренне, как и сама женщина. — Мама, мы куда-то едем? — спросил я, заметив, что мама разбудила меня посреди ночи. Анке была одета в пальто, а на ее плече висел огромный рюкзак. — У нас будет небольшое путешествие, малыш, но для этого нужно быть очень-очень тихими. Она приложила палец к губам и я сделал то же, копируя ее. — Папа не должен нас увидеть, Отто. Только ты, я и мамин друг, договорились? — А можно взять с собой мистера Ушки? — Конечно, малыш. Мама щелкнула меня по носу и протянула мою любимую игрушку, которая стояла на тумбе возле ночника. Анке помогла мне одеться и замотала в свой огромный шарф мне не по размеру. Я никогда не был высоким, но в свои четыре я едва ли доставал ей до поясницы. Мама взяла меня на руки и снова напомнила о том, что нужно быть крайне тихими. — Мы будем как шпионы? — прошептал я маме тихо-тихо на ушко и она хихикнув, кивнула. Анке вынесла меня из комнаты и быстро зашагала в неизвестную мне ранее часть поместья, куда слуги запрещали мне ходить. В нашем крыле, куда не ступала ничья нога, были еще одни старые ветхие ступеньки на первый этаж, которые вели на выход из дома. Задний выход из поместья, которым никто не пользовался, созданный, как запасной в случае пожара. Проход, который в моем времени был заколочен… Всего за пару минут мы оказались во дворе в канун глубокой ночи. Фонари погасли, как только часы пробили полночь, поэтому мама пробиралась сквозь сугробы в полной тьме. Я слышал ее тяжелое дыхание у меня над ухом. Ее руки так сильно прижимали меня к себе, словно боялись навсегда потерять. Однако я молчал, ведь мы играли с мамой в шпионов, и эта игра мне безумно нравилась. Единственный раз, когда мама отпустила меня был тогда, когда нам пришлось перелезать через забор. Возле главных ворот стояли люди отца, охраняя территорию, поэтому иного выбора, как лезть напрямую, не существовало. Я с трудом смог это сделать, исцарапав маленькие ладошки железными прутьями. Мама вновь подняла меня на руки и начала нежно успокаивать, как только я начал хныкать. Мы в быстром темпе шли вдоль длинной дороги, которая вскоре превратилась в трассу, окруженные тьмой, лесом и сугробами. В тот год зима выдалась суровой, поэтому я очень хотел спросить маму, почему та без шапки. Ее светлые локоны раздувались сильным ветром, прилипая мне к лицу вместе со снегом. Однако я молчал. Ничего не спрашивал. Ведь мы шпионы. И для нее я хотел быть самым лучшим шпионом на свете. — Еще чуть-чуть, зайчик. Совсем немного, — уверяла мама, оборачиваясь от каждого шороха, издающегося из тьмы неосвещаемого леса. Мне оставалось лишь сильнее сжимать мистера Ушки, так же прикрывая его от всего мира, как мама меня. Когда мы увидели машину, несущуюся в нашу сторону, мама испугалась и побежала в лесные чащи, сходя с дороги. Присев за одним из деревьев, присыпанным снегом с обеих сторон, она выглядывала из деревьев, рассматривая машину. Внезапно ее телефон завибрировал в пальто и она схватилась за него, как за спасательный круг. Ее руки дрожали то ли от адского ночного холода, то ли от волнующих чувств. Она приложила его к уху и стоило собеседнику что-то сказать, на ее лице засияла облегченная улыбка. — Теперь все в порядку, Отто. Приехал мамин друг. — Я никогда не видел, что у мамочки есть друзья. — Но они есть, малыш. К счастью, они еще остались… Мы вышли из укрытия и я заметил машину, из-за которой нам пришлось прятаться. Из нее вышел мужчина и помахал нам рукой. Мама со всех ног побежала к незнакомцу, отдала свой рюкзак и залезла на задние сидения, ни на секунду не выпуская меня меня из рук. Мужчина сел за водительское сидение, бросив мамин рюкзак на сидение рядом, и развернулся к нам. — Мы не договаривались на еще одного пассажира, Анке. — Он мой сын! Я не могла его бросить в том доме! — А еще он сын Керна. Мужчина посмотрел на меня нечитаемым взглядом и я сжался, почувствовав его враждебность. Спрятал истерзанное морозом лицо в ее объятьях. — С ребенком будет сложнее. Ты должна это понимать, Анке. — Отто сильный. Он справится. Мама взяла мое лицо своими замерзшими ладонями и поцеловала обветренными губами. Я улыбнулся ей в ответ и в мгновение враждебно настроение мужчина перестал меня волновать. Ведь со мной была мама, а я был под ее надежной защитой. Вместе с ней мы свернем горы. Мамин друг завел машину и, круто развернувшись на скользкой дороге, полетел в обратную сторону. Мы удалялись из Мюнхена в неизвестном мне направлении. Мама перебрасывалась словами с водителем, пока меня медленно укачивало. Тепло салона и звук двигателя погрузил меня в дрем. Мамина рука вновь оказалась у меня на макушке, как только она убедилась, что я согрелся, и сняла мою шапку. Ее тихий голос всегда успокаивал меня даже, когда я сильно плакал по пустякам. Не знаю, как долго мы ехали, но на улице была еще ночь, когда машина резко остановилась. Я вынырнул из сновидения и потер глаза, прежде чем посмотреть сквозь окна машины. Лишь тогда я заметил несколько машин, загородившим нам дальнейшую дорогу. Из них вышли с десятка мужчин. Нашу машины слепили фары, поэтому я не мог рассмотреть их лица. Только силуэты. Большие. Слишком большие даже по сравнению с моей мамой и ее другом. — Это конец, Анке. Я говорил, что это суицидальное решение. — Прости… — шептала моя мама и я видел, как по ее щекам начинали течь влажные дорожки. — Прости, прошу, я не хотела никого втягивать, но сама… Сама я ничего не могу сделать против него… — Знаю, Анке, и согласился тебе помочь даже зная, чем все это закончится. — Прости… Прости меня, прошу, прости… Я начал вытирать слезы с маминого лица, целуя ее щеки, как это делала она, когда плакал я. Мне было так странно, что она роняет слезы. Никогда прежде я не видел ее рыдающей. Лишь улыбка. Одна лишь улыбка… Те мужчины подошли у нам и открыли двери с маминой стороны. Она не сопротивлялась, лишь натянула на меня шапку. Вышла, по-прежнему держа меня в руках, а с маминым водителем обошлись жестче. Мужчину выволокли с машины и бросили на заснеженную дорогу, наставив к голове пистолет. — Мама?.. — спросил я, не осознавая, что происходит. Прежде, я никогда не видел пистолет и какое-либо оружие, так как мама запрещала покидать наше крыло без нее. Я никогда не видел людей отца до этого момента. А если и видел, то лишь когда был младенцем и эти воспоминания для меня заблокированы. Мама строго запрещала мне выходить за пределы нашего крыла и все детство я был изолировал в одной части дома, лишь изредка спускаясь в столовую… Анке не ответила. Лишь сильнее подхватила меня, от чего я вцепился в ее шею. Любопытство подстрекало меня узнать, что же это за люди, из-за которых мама безмолвно плакала, поэтому я исподтишка подглядывал за ними и маминым другом, который молча уставился на снег перед собой, не поднимая головы. Я вновь перевел взгляд на маму. Ее голубые глаза с темной каемкой беспрерывно пялились в одну точку и я устремил взгляд туда же. Мама наблюдала за человеком, который только-только вышел из машины и направлялся к нам. Единственный, в чьих руках не было оружия. Из-за яркого света я не мог рассмотреть его, пока он не приблизился достаточно близко, чтобы я узнал в нем знакомого человека. — Папочка?.. — удивленно протянул я и сильнее вцепился в маму. Даже четырехлетний я чувствовал опасность от этого человека. Страх к Бену Керну преследовал меня с рождения. Передался с кровью матери в утробе, как бы мама не пыталась привить мне любовь к нему. Любовь у человеку, которого она сама ненавидела. Даже спустя года я так и не понимал этого ее решения. — Моя глупая, Анке. Мужчина остановился в метре от нас и засунул руки в карманы брюк. Мама сделала шаг назад и немного развернулась, словно защищая меня от папы собой. Я немного выглянул из-за ее плеча и уставился на папу. Сердце матери вырывалось из груди. Я слышал его стук несмотря на плотное зимнее пальто. Мама нервничала. Боялась. Но продолжала стоять стойко. Только улыбка с ее лица окончательно исчезла, как только мы вышли из машины. — Я дал тебе все, моя дорогая, а ты поступила так глупо. Думала, что никто не заметит твоего маленького исчезновения посреди ночи? — Ты отнял у меня все! — внезапно очень громко закричала мама и я заметил, что ее глаза вновь наполнились слезами. — Отнял? — рассмеялся мужчина и сделал шаг навстречу нам. — Какой-то второсортный неприбыльный банк? А что сделала ты, Анке? Ты отобрала у меня сына так что не смей сравнивать наши потери! Прежде я никогда не слышал, чтобы папа с мамой так громко ругались. Я и видел их вместе не так часто, ведь все время мы с мамочкой проводили время в нашем крыле, куда нога отца никогда не ступала. Но вот он впервые повысил голос и я поджал губу, пока слезы наворачивались на глаза. Так же, как делала моя мать, поджимая пухлые, искусанные губы. Мужчина вернул прежнее самообладание и вновь улыбнулся, но больше его улыбка не казалась мне приветливой. Ни на каплю. — Единственное, что я просил у тебя взамен на твою защиту, это ребенок. Законный наследник семьи Керн, но ты отняла у меня его и превратила в столько же ничтожную и слабую копию себя. Это противоречит нашему договору, дорогая. Бен сделал еще один неспешный шаг и приложил ладонь к щеке матери, стирая дорожку ледяных слез. Она попыталась отвернуться, но папа схватил ее подбородок и заставил смотреть в карие, как и у меня, глаза. На его лице блистала усмешка. Он смеялся над глупой попыткой матери сбежать от него. Насмехался над ней, потешаясь тем, что был выше ее. Властнее. Сильнее. — Знаешь, как я узнал о побеге? Видишь того юнца? Это он заметил, как кто-то пытается перелезть забор. Он заставил маму посмотреть в сторону худого, но очень высокого мальчишки. Ему было лет восемнадцать с виду, но в своих руках он уже держал пистолет. Светловолосый со светлыми глазами. Еще совсем ребенок. Потерянный и не осознающий в полной мере, что сделал. — Ты знаешь, как будет дальше, дорогая, а сейчас… Отто, иди к папе. Рука мужчины легла на мое плечо, и я сжался всем маленьким тельцем, сильнее прижавшись к матери. — Мамочка? — тихо позвал я, заглядывая в ее испуганные глаза с расширенными зрачками. Мама не смотрела на меня. Ее взгляд был прикован к одному единственному человеку — к ее мужу. — Иди к отцу, — настойчиво повторил Бен и его рука сильнее сжалась на моем плече. Слишком сильно. Больно. — Видишь, Анке? Он выбрал тебя. Неправильный выбор, чреватый последствиями. Как для него, так и для той, кто его воспитал. Бен отпустил меня и развернулся к нам спиной, следуя к своим людям. — Он всего лишь ребенок, Бен! Я виновата! Только я! Папа не развернулся к нам. Мы видели лишь его спину с идеальной осанкой, которая никогда ни на миг не сгорбливалась под тяжестью власти и обязанностей. — Он твой ребенок, Анке. От меня в этом существе ничего нет. Кивнув своим людям, Бен направился в машину, оставляя нас с мамой наедине с его людьми. Мамин взгляд резко устремился на ее друга. Водитель встал на колени, отряхивая руки от снега. К нему подошел один громила и приставил пистолет к голове. Мужчина развернулся и посмотрел на мою маму. Улыбнулся и прошептал ей что-то губами. Я посмотрел на маму и заметил, что ее слезы, наконец, скатились дорожками по щекам. Анке пошевелила губами что-то в ответ и накрыла мою голову своей рукой. — Не смотри, зайчик. Закрой глазки, — сказала она дрожащим голосом. Звук выстрела шокировал мое тело и следующее, что я услышал — звук падения тела на снег. Мама прижалась лбом к моему. Меня сотряс резкий всхлип от испуга, а после слезы потекли по щеках, не в силах остановиться. — Мама, мне страшно… — Ничего, малыш, — уверяла Анке, оставляя один за одним успокаивающие поцелуи на моем лбу. В сопровождении нескольких людей папы нас с мамой повели к самой дальней машине. Я никак не мог прекратить плакать, поэтому мама продолжала успокаивать меня, загораживая собой вид на своего друга, с которым я не понимал, что произошло и почему он не идет с нами. — Мама рядом и всегда будет, зайчик. Помни, что даже после самого темной ночи, наступает рассвет. Такой же ослепительный, как твоя улыбка, поэтому улыбнись для меня. Улыбнись, малыш и все станет хорошо. Улыбнись, Отто, как делаю это я… Улыбайся, что бы не произошло. Улыбайся, как бы плохо ни было. Улыбайся, ведь твоя улыбка может положить новый рассвет. Улыбнись, Отто. Улыбнись… Распахнув глаза, я увидел перед глазами исчезающий образ улыбающейся матери. Улыбки, которую четырехлетний ребенок ложно считал искренней. Лишь вырос, я осознал, что был обманут, и сейчас, прямо как она сама, сам обманывал всех, натягивая ее на лицо. Однажды Клаус Эйзенманн сказал, что я похож на Анке Бернтольд. Он не соврал. Несмотря на различную внешность, мы были одинаковы. Ощущали то же давления Бена Керна. Ненавидели этот дом всем сердцем, из года в год пропитываясь атмосферой отчаянности и безвыходности. И чтобы совсем не сойти с ума от одиночества, мы улыбались. Со временем эта улыбка так приедалась, что ты начинал считать ее настоящей… С этими мыслями я встретил новый день, после сна о минувших днях. Прежде под наркотиками мне никогда не снились воспоминания о первым побеге Анке Бернтольд от мужа. Через несколько лет мама предприняла еще одну столь же безуспешную попытку, а на третий и последний побег мама ушла одна, оставив меня позади. Ее поймали спустя несколько месяцев. После возвращения она вела себя, как ни в чем не бывало. Однако я знал: последний побег ее сломил. Мама прожила еще несколько лет. У нее обнаружили рак и она быстро скончалась до самого последнего дня, показывая миру лишь лживую улыбку. — Отто? — услышал я голос Викинга и перевел на него взгляд из потолка. Он только сейчас заметил, что я очнулся. — Господи, как же ты меня испугал, парень! Под глазами у мужчины залегли темные круги. Его глаза покрылись красными капиллярами, а в руках тот держал книгу, которую никак не мог дочитать уже который месяц. Мужчина спрыгнул с широкого подоконника и подбежал ко мне. Присел на кровать и приветливо улыбнулся воскресшему из мертвых. Увидев его, я окончательно отогнал пелену сна и понял одну простую вещь. Я выжил. Трусливый побег в забвение не удался. И теперь мне придется столкнуться с последствиями совершенных решений. — Что… — не успел я закончить вопрос, как вдруг ощутил пустыню в горле. Там было так сухо, что я суметь издать лишь жалобный писк. Викинг протянул мне стакан с водой, аккуратно обойдя капельницу, которую я заметил только сейчас. Прочистив горло и вернув мужчине пустой стакан, я спросил: — Что произошло? — Я не знаю! Я был с тобой, пока ты не уснул, и стоило мне подойти к двери, как ты начал захлебываться пеной! Мужчина вскинул руки кверху и я поморщился от его громкой гневной бравады. — Я позвонил Сабине и она помогла оказать тебе первую помощь, а после приехала сама и, клянусь, я чуть не умер, пока она ехала! Викинг перевел дыхание, словно переживая воспоминания о той ночи еще раз. Будто он действительно так сильно волновался обо мне и, зная его, такое вполне имело место быть. Спустя семь месяцев наших ссор и перебранок, я, наконец, принял тот факт, что этот человек — единственный, кого заботит моя никчемная жизнь. Единственный, кого волнует, умрет ли Отто Керн этой ночью или следующей. И так было всегда с тех пор, как мы познакомились. Не из-за приказа отца. Не из-за схожей истории с наркотиками. Было еще что-то и, кажется, я начинал понимать, скрытую ранее истину… — Причина приступа в передозировке седативными, что пагубно повлияло на твое сердце… или… — мужчина внезапно запнулся и раздраженно закатил глаза. — Честно, я ни черта не понял из того, что Сабина мне сказала! Я просто рад, что эта ужасная ночь закончилась. Больше ты от меня не получишь ни грамма лекарств. Никаких, понял?! Сабина Вагнер — опытный профессиональный врач. Не заметить передозировку амфетамином она не могла. Вопрос только в том, почему она умолчала об этом Викингу? Хотела помочь мне? Скрыть то, что я предпринял попытку покончить с жизнью, обдолбавшись наркотой? Не сильно вертится в ее доброту. Вагнер принадлежит к кругу тех людей, которые за каждую помощь просят что-то взамен. Оставалось лишь понять, чего же она хочет от меня на этот раз. — Мне приснилась мама, — сорвалось из моих губ то, что тревожило меня больше, чем собственная попытка суицида или произошедшее с Каттерфельдом. — Ты серьезно хочешь поговорить о своем сне именно сейчас?! Отто, если бы я не остался с тобой этой ночью, ты мог бы умереть! — В этом сне я видел, как она пыталась сбежать в первый раз. Я сложил руки на животе и посмотрел на Викинга. Он резко замолчал, и эта тишина сказала мне больше, чем тысячи слов. Больше, чем за все время, пока мы знакомы. — Мои детские воспоминая расплывчаты, — продолжил я, наблюдая, как лицо скандинава бледнеет. — Но я помню, что в ту ночь там был мальчик. Он заметил нас с мамой убегающими и рассказал отцу… Викинг, скажи мне честно, это был ты? Высокий. Светлые волосы. Серые глаза. Точное описание Викинга, разве что телосложение побольше и волос поменьше. Однако я знал: это был он. Сдал нас отцу, из-за чего мы не смогли с мамой уйти в лучшую жизнь. Виновник того, что отец улучшил охрану поместья и слежку за нас с мамой, из-за чего все ее следующие попытки не увенчались успехом. Из-за чего однажды она бросила балласт в виде меня и попыталась сбежать сама. Викинг был тем мальчиком. Мне не нужно было его подтверждение. Лишь причина, почему он сдал нас, ведь… Ведь эта причина заставляла его заботиться обо мне больше, чем родной отец и кто-либо в этом мире. Вот какова была истина. — Не молчи, Викинг. Я не злюсь. Это произошло так давно, что я и позабыл эти воспоминания, если бы не сон. Просто скажи хоть что-то. Я и правда не злился. В то время мы оба были детьми. Кто знает, какими причинами был ведом юный скандинав? Да и чем я был лучше Викинга? Как он разрушил жизнь моей матери, так и я — семью Каттерфельдов. — Ты знаешь, как я начал принимать наркоту? — тихо спросил тот, после продолжительного молчания. — Я даже настоящего имени твоего не знаю, не говоря уже об истории с наркотиками, — усмехнулся я, немного привстав, опершись на постель. — Что ж… Раз уж ты все равно вспомнил, мне нет причины больше умалчивать. Викинг похлопал меня по одеялу и нервно улыбнулся. — Мне было девятнадцать. Отец привел меня в семью Кернов, которым служил сам. С папой у меня всегда были весьма и весьма напряженные отношения, поэтому в работе на твоего отца я увидел возможность показать себя, выслужиться. Ты ведь и сам знаешь, как это — желать одобрения человека, которому оно ни разу не нужно… Когда госпожа Керн пыталась сбежать, я заметил это, пока сторожил главные ворота. Вот причина, почему я сразу же доложил мистеру Керну о ее побеге. Но даже этот поступок не помог нашим с отцом отношениям, но быстро продвинул меня по карьерное лестнице в Кернов… Значит, дело в его отце. Хотел заслужить его почтение, чтобы он гордился сыном, а в итоге история Викинга наверняка закончилась так же, как и моя — полнейшей неудачей в попытках обрести отчую любовь. — И к чему тут твоя история с наркотиками? — задал я вполне логичный вопрос, ведь не мог же Викинг настолько разочаровать в семейных связях, что начал принимать наркоту. Он не кажется настолько хилым, как я, для которого проблемы с отцом стали главной причиной зависимости. А я чувствовал: где-то во всей этой истории закралась причина зависимости мужчины. — А как ты сам думаешь? — усмехнулся мужчина и сложил руки в замок перед собой, неотрывно смотря в ладони. — Я начал принимать их из-за чувства вины. Знаешь, как это, видеть Анке и ее несчастье, а после слышать ее обвинения, что все из-за меня? После я начал подмечать, как к ней относятся в этом доме… Я вертелся в нелегальных кругах, ведь работал на твоего отца. Один знакомый заметил мое подавленное состояние и предложил всего на вечер забыться. Как ты понимаешь, одним разом все не обошлось. Так было и со мной, как и, пожалуй, со всеми наркоманами. Хотел отречься от реальности всего на день, но чувство расслабленности и опустошения влекло тебя с каждым разом все сильнее и сильнее. В итоге ты становился зависимым от него, ведь возвращаться в грязную реальность никто не желал. Сначала амфетамин служил для меня способом сосредоточиться на учебе, ведь, как я думал, хорошие оценки смогут изменить отношения отца ко мне. А когда пришло осознание, что даже хороший аттестат в этом не помощник, продолжил принимать, чтобы забыть о семейных проблемах. Для Викинга же наркотики были способом избавиться от чувства вины. Кому, как ни мне понимать его лучше всего? — Поэтому отец приставил тебя ко мне? Он думал, раз уж ты однажды остановил побег его жены, то сумеешь и меня остановить от неправильных действий? — Частично… — вздохнул мужчина, ни разу не оправдываясь. — Я вызвался на это сам. Что-то такое я и подозревал. Зная отношения людей отца к непризнанному наследнику, никто бы не захотел тагяться со мной, в особенности зная о зависимости. Однако Викинг вызвался, и теперь я понимал почему. Больше семи месяцев прошло с нашей встречи, и я наконец, понял. — После смерти твоей матери, я наблюдал за тобой. Ты был ее олицетворением. Я… я лишь хотел загладить вину перед ней с помощью тебя. Знаю, использовать тебя в моих целях весьма эгоистично, но… — мужчина поднял взгляд и накрыл мои руки своей широкой ладонью. — Мне легче с тобой. Легче, когда я вижу, что с тобой все хорошо пускай такое бывает редко. Анке была бы рада видеть тебя счастливым, и я пытаюсь сделать все для этого. Пытается, но у него не получается. Викинг все еще оставался одним из верных подчиненных Бена Керна, который не может пойти против его приказа. Приказа подготовить меня к плану с Каттерфельдами. Уверен, пока я спал с Каттерфельдом, скандинав извел себя от вины. С одной стороны приказ хозяина, с другой стороны — мое счастье. Две несовместимые вещи. — Ты винишь себя в ее смерти? — Да, Отто, виню! Если бы тогда она ушла от Керна… Если бы я не остановил… Рука Викинга немного дрогнула. Он всегда поддерживал меня в самые тяжелые моменты, как вчера, поэтому и мне захотелось сделать что-то для него. Я улыбнулся и уже своей рукой накрыл его, немного сжав. Мужчина неловко рассмеялся, но я ощутил: ему полегчало. За столь лет он сумел высказаться. Эта правда стояла между нами одной из множества стен, которые мы одну за одной разрушили. И сегодня последняя стена пала. Чувство вины держит его возле меня. Вот истинная причина его помощи с моей зависимостью. Вот причина его доброты и неестественного желания, как для незнакомца, помочь… И, как бы не было эгоистично об этом размышлять, я рад, что история Викинга с моей мамой свела нас вместе. Так я получил первого человека после Анке Бернтольд, которого мог назвать своей семьей. За больше, чем полгода с нашего знакомства, Викинг стал мне ближе, чем Стефан, Барыга и все, кто проявлял какое-либо сочувствие или участие к Отто Керну. Это не пустые. Лишь рядом с Викингом я ощущал себя любимым. Он стал мне, как старший брат, которого у меня никогда не было… — Господин Керн приказал привести тебя, когда встанешь. Я не говорил ему о случившемся и вряд ли это будет его интересовать, но если хочешь я могу пойти прямо сейчас и объяснить, что ты болен и не сможешь прийти. А еще я взял на себя ответственность и позвонил твоему начальнику, взяв тебе отгул до понедельника. Я взглянул сквозь окно. За полупрозрачным тюлем было темно. Наверняка проспал весь день. Хоть какая-от отсрочка до встречи с Каттерфельдом в компании. Наверняка она случится на следующей недели или в скором времени, но… Мне нужен был передых. Проснувшись, я пожалел о вчерашней попытке все закончить, ведь… Мама сражалась до самого конца, даже когда у нее отобрали все шансы. Я должен держать ради нее, даже если я навсегда разучусь искренне улыбаться. Она бы не хотела, чтобы Бен Керн сгубил мою жизнь так же, как и ее. — Будто у меня есть выбор, — усмехнулся я. — Его люди притащат меня к нему, даже если я буду мертвым. Так что иди скажи, что я приду через полчаса. — Через час. Дай себе время отдохнуть, парень. Ты выглядишь так, будто восстал из мертвых. Что ж, фактически так и было.