Судьба Кукловода

      Сакура. Канкуро сам не мог понять, когда начался этот бред в его жизни. Когда благословенный образ матери сменился образом одной странной розоволосой девчонки из Конохи. Глупо было думать, что это произошло внезапно и случайно. Но также глупо было утверждать, что это чувство росло и крепло медленно и осознанно. Скорее, все произошло спонтанно и немного старомодно.       Канкуро впервые увидел ее, когда они с братом и сестрой прибыли в Коноху на очередной для него экзамен на чуунина. До этого Канкуро уже участвовал в экзаменах с другой командой в Стране Земли, но при прохождении испытаний они угодили в грязевую ловушку, и двое его сокомандников не смогли вырваться из-под нахлынувшего на них селя. Канкуро спас то ли случай, то ли некое покровительство свыше — в последний момент что-то удержало его от спуска в по всем признакам безопасную долину. Возможно, что это было воспоминание о словах отца, который любил повторять, что нельзя доверять двум вещам — незнакомой местности и незнакомым людям.       В Конохе же, будучи вместе с Гаарой и Темари, Канкуро был относительно спокоен. Относительно, потому что Гаара вроде как внял напутствиям их сенсея, Баки, и старался вести себя сдержанно, да и Темари была рядом и, в случае чего, они вдвоем могли хотя бы попытаться утихомирить брата. Но все это спокойствие улетучилось к чертям, когда Канкуро увидел в переулке Конохи ее. Увидел и застыл. Увидел, и заскребло в районе груди, как будто бы он песка наглотался.       Розовые волосы. Зеленые глаза, такие же яркие и нереальные как у куклы. У дорогой, элитной куклы для особого рода развлечений, доступной только взрослым кукловодам-мастерам за баснословные деньги. А ведь он тогда не был даже кукловодом-асом!       А как она двигалась! Как быстро, сильно и ловко! Как самая лучшая, самая искусно сделанная марионетка из всех виденных им и даже никогда не предполагаемых к изготовлению в дереве!       И он просто не мог ее не заметить. Не мог не восхититься ее силой, ловкостью, уверенностью и красотой.       «Надо же! Вот сотворил же Господи! Идеальная кукла!»       И все дальнейшие его поступки, такие как издевательства над мелким Конохамару и прочая галиматья с Наруто и Саске, тогда еще ему незнакомых, была заведена только с одной-единственной целью… Нет, не выпендриться. Выпендриваться и прочее он никогда не умел и не любил. Нет. Канкуро, как истинный кукловод, не мог не заметить реакцию Сакуры на его ужимки, напоминавшие глупую браваду. Да. Канкуро не просто хотелось показать ей себя. Не просто хотелось заявить, мол, смотри, какой я взрослый и сильный по сравнению с окружающей тебя мелюзгой. Он, как настоящий марионеточник, хотел теперь только одного — управлять ей! Ее эмоциями. Ее мыслями. Чтобы от него зависела ее боль и ее радость. И у него это почти получилось. Он даже Карасу ей собирался показать, чего бы никогда не сделал, потому что у песчаной троицы был строгий приказ отца — все техники применять только на площадке экзамена и не раскрывать лишнего. Но этот зеленый взгляд, полный ужаса и мольбы, эти взъерошенные розовые волосы, этот страх вперемешку с благоговением, который Канкуро видел в ее глазах… Они стоили всего! А Канкуро любил это — когда его уважают и бояться. Возможно, потому что все это обычно доставалось его сдвинутому, но талантливому и умному брату и не менее умной и практичной сестре. А что он?!       «- Ты — позор деревни! — сказал тогда ему Гаара, тем самым надавив на самое больное и остановив его тогда, когда он уже хотел наподдать явившемуся будто из ниоткуда Саске, этому напыщенному хлыщу, глядя на которого в глазах его куколки появились любовь и обожание. Те самые чувства, которые должны были по праву принадлежать ему, Канкуро!»       И тогда перед мысленным взором молодого подмастерья на мгновение проплыли все те обидные и больные слова, которые он не просто слышал, но скорее чувствовал всю свою сознательную жизнь. Властный и суровый взгляд отца, в котором всегда читалось «Ты — бездарность!». Злобный, с прищуром, полный скрытого превосходства, презрения и якобы наполненный благовидным недовольством нерадивым учеником взгляд старой ведьмы Чиё: «Ты до сих пор не смог сделать свою собственную куклу, не то что…». Насмешливый взгляд сестры и ее издевательская полуулыбка: «Да это Канкуро, что с него взять, он будто не от мира сего». И холодный взгляд немигающих глаз младшего брата — единственного человека, который действительно имел хотя бы какое-то право сказать о том, что Канкуро — полное ничтожество и мразь. Но этот взгляд обычно не выражал ничего. И даже сейчас Канкуро понял, что Гаара сказал те обидные слова не затем, чтобы выставить его ничтожеством, а потому что Канкуро поддался зову своей души и тела и открыто продемонстрировал это, что в Скрытом Песке исконно было не принято выносить на люди. Тогда, под давлением долга и брата, он вынужден был отступить. Но с тех самых пор светлый образ розоволосой девочки-куклы навсегда отпечатался в сознании и памяти Канкуро.       Да, Канкуро влюбился в образ. Но то, насколько этот образ призрачен и похож на мираж в пустыне, он в полной мере осознал, уже будучи взрослым, сложившимся человеком, осознал в тот день, когда он почти что забежал в кабинет брата между миссиями, а Гаара как бы нечаянно бросил через плечо, перебирая документы и отчеты: «А Сакура вернулась домой в Коноху. С ребенком»       И тогда внутри Канкуро все оборвалось, наверное, впервые со дня смерти матери. Тогда он учтиво кивнул брату, пробормотав что-то из разряда «Ну и слава Богу!» и поспешил побыстрее выйти. Караульные на входе честно предупредили его, что снаружи началась песчаная буря, но Канкуро, скрипнув на них зубами и покрепче сжав свитки с запечатанными в них куклами, бросился вон. В песок. В ветер. В ураган. Ему было легче, когда приходилось сражаться с внешней силой. Например, с непогодой. Или с превосходящим противником. Лишь бы не оставаться наедине с самим собой и со своей болящей грешной душой.       Песок срывал с него одежду, жестко скрипел в волосах, с лязганьем стирал с кожи остатки грима… А Канкуро все бежал и бежал: через главную Площадь деревни, через покинутые в суматохе торговцами лотки и шатры, спотыкаясь о брошенные кем-то навзничь сушеные персики, бежал дальше, через узкие проходы к полотняному и галантерейному рынкам. Бежал, сам не зная куда. Бежал от себя. От своих слез, которые непрошенными каплями катились по размалеванному лицу и, смешиваясь с краской, пачкали одежду, руки и песок мостовой.       А он ведь так надеялся. Надеялся, что эта тупая розоволосая дура все-таки поймет и разлюбит! Но нет! Нет, итить ее мать! И теперь… да какая разница, у нее ведь все равно уже есть ребенок! Наверное, еще и мальчик. Ага, точно, мальчик с красными учиховскими глазами и волосами, черными как смола! Мальчик… ребенок Саске, этого отступника, этого не нашедшего покоя своей заднице мужика… Ведь он по факту был нукенином, он самовольно покинул свою деревню, и только доброе сердце дурака Наруто вытащило его из той дыры, в которую он упал…       Канкуро остановился, буквально врезавшись в деревянный столб, поддерживающий купол высокого шатра, в котором еще час назад бойко шла торговля мелочевкой. Весь в песке, который уже мёл и сек лицо так, что невозможно было открыть глаза, Канкуро, наконец, сообразил, что это именно он — тот дурак, что из-за боли от своей глупой любви побежал прямо в центр песчаного шторма. Он зашел под навес трепыхаемой из стороны в сторону ветром палатки, внутри которой оказалось на удивление тихо, и снова в полутьме наткнулся головой на еще один столб, теперь уже толстый, из корабельной сосны, которую привозили в Сунакагуре из страны Воды и продавали на деревянном базаре за такую безбожную цену, что даже одно поленце проще было приобрести у нелегальных дельцов!       Канкуро облегченно вздохнул и обнял дерево, прижавшись к нему лбом. Оно напомнило ему о марионетках. О своем деле, которое всегда приносило ему небольшой кусочек счастья в этой суровой жизни. Карасу. Куроари. Сеншу. Теперь еще и Сасори и его первые марионетки, Мать и Отец. Его сердце стало биться чуть ровнее, когда он вспомнил о своих куклах. Но… на самом деле ему безумно хотелось, чтобы рядом с ним была одна-единственная кукла. Живая. Теплая. Но так похожая своей красотой на застывшее в дереве и эпоксидной смоле произведение искусства! Ах, теперь он почти понимал Сасори, который при жизни так восхищался своим учителем Третьим Казекаге, что даже не смог покинуть деревню, не забрав его с собой…       И в этот момент Канкуро почувствовал совсем рядом присутствие человека, чакра которого имела общее начало с его чакрой. Казекаге Гаара стоял неподвижно с другой стороны толстого ствола и как будто ждал, когда чувствительные пальцы брата случайно коснуться напитанного его собственной чакрой песка.       — Ты шел за мной? — тихо и почти отрешенно спросил кукловод, сильнее прижимаясь лбом к дереву и натыкаясь своей рукой в крагах на никогда не знавшую мозолей руку. — Зачем, Гаара?       — Канкуро, — прошептали одними губами в шершавую кору ствола напротив. — Я не хочу копаться в твоей душе, но ты должен знать, — и тут Гаара замолчал, а его рука аккуратно легла на руку брата, заставляя того проглотить уже готовящие возражения и прислушаться. — Я всегда ценил и ценю твою верность и поддержку. Я уважаю тебя как шиноби, признаю твои таланты и способности, а также тот неоценимый вклад, который вносит в поддержание спокойствия в стране Ветра корпус Кугетсу. И, кроме того, ты — мой брат, мой родственник, а это многое значит для меня как для представителя Сунакагуре. Родственные связи — это святое…       — Она предпочла мне Учиху, — Канкуро с шумом втянул окрестный воздух, перемешанный с мелкой песчаной взвесью, а потом легонько стукнулся головой о дерево. — Мне нужно было раньше что-то предпринимать…       — И что бы ты предпринял? — тон брата потяжелел, в нем послышались нехорошие стальные нотки.       — Не знаю. Но я бы мог… Я хотя бы мог еще раз попытаться завоевать благосклонность Сакуры. Сделать официальный запрос на имя Шестого, в конце концов. Какаши-сан бы не стал портить отношения с чужой деревней из-за своей бывшей ученицы. Он бы наверное…       — Послушай, — и тут рука Гаары неожиданно для Канкуро легонько и успокаивающе погладила руку брата. Другой человек бы и не почувствовал этого прикосновения, возможно даже, что его на самом деле и не было, и Гаара коснулся рукой воздуха рядом, но чуткие пальцы кукловода сумели уловить эти движения по разлетевшимся песчаным частицам. — Послушай, брат, смирись с этим. Мы не властны над судьбой. Значит, так было суждено. Но, как бы то ни было, теперь мы не можем изменить объективной реальности. У Сакуры есть ребенок. Она — жена Саске Учихи. А ты живи своей жизнью в Песке. В конце концов я не думаю, что…       — Саске — недостойный человек! — выпалил Канкуро, снова легонько ударившись головой о дерево. — Послушай, ведь, если подумать, только из-за него произошли все те неприятности, которые в итоге привели к печальным последствиям как для Конохи, так и для всех нас! И неужели Сакура за столько лет не поняла, что он из себя представляет? Или здесь сыграла роль благородная фамилия Учиха?!       — Можно подумать, что мы с тобой — святые, правда, Канкуро? — Гаара, видимо, горько усмехнулся, — Но дело не в благородстве фамилии. И не в чем-то ином. Выбор был сделан. Сакура не стала твоей, поэтому смирись, забудь и живи дальше.       — А что если я откажусь? Если не смогу? Если мое сердце никогда больше не сможет полюбить никого другого? У меня было много женщин, ты сам знаешь… Но в сердце всегда жила только она одна! Но больше всего, — и тут Канкуро в сердцах стукнул кулаком свободной руки по стволу дерева, обдирая костяшки пальцев, — Больше всего меня бесит то, что она ему сына родила!       И тут Канкуро уже сам тяжело и сбивчиво задышал, не зная, как успокоиться, а потом внезапно едва не сорвался на крик:       — Сына! Сына, блин! И счастлива до небес. А Саске наверняка от радости даже мелочевки нищему не пожертвовал! И почему ему, фактически нукенину, достался сын, а мне, который всю войну берег ее, почти что был ее тенью…       — Ну ты много-то себе не придумывай, — и тут рука Гаары сжала подушечки пальцев Канкуро. Сжала стальной хваткой, перекрывая поток чакры в узлах на пальцах и вызывая тем самым не боль, но заметный дискомфорт, который могут испытывать только кукловоды.       — Успокойся. Ты нужен деревне не меньше, чем я. Поэтому прошу, — и тут Гаара резко отпустил его руку, вызвав внутри системы чакр Канкуро волнение, а в мозге — ощущение покинутости, — Перестань роптать на то, что изменить нельзя, и живи дальше.       И клон Гаары рассыпался песчаным водопадом.       Еще некоторое время Канкуро постоял в полутьме шатра. Буря к тому времени уже утихла, и сейчас на деревню быстро опускались сумерки.       Да. Гаара всегда знал, как управлять им. Джинчуурики Однохвостого еще с детства заметил эту закономерность — его старший брат, отстраненный и не менее замороженный, чем он сам, терпеть не мог, когда резко отпускали его руку, тем самым обрывая невольно установившуюся связь. Не только песок Гаары отражал его эмоции, (и поэтому Казекаге привык к каждодневному контролю, в котором нуждалась такая мощная стихийная техника) но и подушечки пальцев Канкуро чутко реагировали на прикосновения к ним, потому что самые мощные и энергоемкие рабочие точки чакры находятся у кукловода именно там.