Судьба Кукловода

      — Канкуро-но-доно, а можно я попробую рогалики в меду с обсыпкой из кунжута? — Бобовая похлебка и просяная лепешка, как всегда, интересовали Шинки гораздо меньше, чем сладкое, которое он сейчас активно выискивал среди щедро расставленных блюд у самого большого лотка с уличной едой, где соглашались обслуживать кукловодов с куклами. В Сунакагуре еще со времен Второго был принят негласный запрет на вход в торговые места человека с оружием, но марионеточникам, как обычно, законы были не писаны, ведь собственных марионеток они считали чуть ли не продолжением себя, чего не избежал даже великий прагматик Сасори-сама. Однако определенные забегаловки все же продолжали обслуживать вооруженных шиноби, ведь сложность и суровость законодательства деревни были таковы, что сам Канкуро, который знал в лицо абсолютно всех мало-мальски известных торговцев деревни, не мог достоверно сказать, что хотя бы кто-то из них абсолютно честно зарабатывал, не нарушая хотя бы какой-то запрет.       А конкретно сейчас прославленного кукловода и второе лицо в Сунакагуре интересовало не это. И даже не щедро разложенная перед ним еда, источавшая такой аромат специй и только что обжаренного мяса, что любой бы подавился слюной. Не-ет. Его интересовала явно молодая хозяйка этого места — хотя и одетая в традиционный шарф Суны и накинувшая ткань на пол-лица в ожидании обещанной с утра прогнозом погоды песчаной бури, но в то же время и выглядевшая ну очень многообещающе и раскованно, так как даже широкий шарф из грубой ткани не мог прикрыть…        — Ваше роскошество! — павлином поклонился, раскинув руки, Канкуро, но, увидев неодобрительный взгляд Шинки, откашлялся и поправился:        — Ваши роскошные яства, говорю…       Хотя над этими самыми «яствами» вились мухи, видно, попавшие в не знающую в обычные дни насекомых Суну вместе с пришедшими издалека караванами верблюдов.       Был четверг: сегодня в деревню ввозили соль и специи, не прижившиеся тут яблоки, грубо смолотую пшеничную муку и металлические детали для кукол и машин красилен. С завтрашнего дня и до понедельника рынки внешней торговли закроют, потому что в пятницу заседает Высший судебный совет деревни во главе с Казекаге, а для прошений по гражданским делам работают окружные мировые суды. И весь народ деревни будет бегать с одной инстанции в другую со своими бумажками, а на первом этаже резиденции Казекаге будет приемка рапортов миссий за неделю без очереди. В общем, завтра все будут очень заняты, в том числе и Канкуро как правая рука брата-Казекаге. Поэтому за сегодня надо наесться как следует, а то завтра даже стакана воды не выпьешь — столько будет работы и недовольных просителей! Кроме того, завтра нужно будет проверить, верна ли опись всех марионеток в деревне, но тут на помощь всегда приходил верный Карасу, «глаза» которого обладали способностью сравнивать то, что видит один и другой. Канкуро лично заморочился, чтобы приладить к любимой боевой кукле эту приблуду, которую некоторые умники из Конохи важно называли «сканером». Но что бы они понимали в том, скольких трудов ему стоило собрать этот прибор по трофейным чертежам из страны Неба, а то у некоторых, как говориться, мозгов много, а вот руки не тем концом…        — Здрасьте, мастер Канкуро! — пробубнил поотдаль кто-то, и от этого голоса Канкуро, взявший из унизанных дешевыми перстнями рук хозяйки поднос с хлебом и жидким рисовым супом, в котором плавал одинокий зубчик чеснока и два пучка какой-то непонятной, но от этого не менее вонючей травы, едва не опрокинул его на окружающий песок, к вящей радости уже порядком исхудавшего пустынного хомяка, которого привлек сюда дух толченых орехов на выпечке.       Шинки с удивлением увидел, как на кончиках пальцах мужчины сконцентрировалось такое количество чакры, что ее светло-синий цвет полыхнул ярким солнечным лучом, бьющим в глаза спозаранку. Он никогда раньше не видел ни нитей чакры, ни то, как они появляются и исчезают, а просьбу показать считал недостойной и некрасивой по отношению к таким великим людям Суны, как сам Канкуро-но-доно, хотя теперь мальчику все больше хотелось называть его просто «дядей Канкуро».        — И вам не хворать, — недовольно пробурчал в ответ Канкуро, соображая, что спокойно поесть ему, скорее всего, не удастся. Трое кукловодов-асов, которые так и не доросли до звания мастера кто по причине своей лени, кто — неаккуратности, а кто и из-за открытых выступлений против некоторых аспектов жизни Суны, стояли неподалеку и голодными глазами смотрели на жарящиеся на решетках крупные куски баранины.        — А Вы сами-то не заболел, мастер? — озадаченно спросил один из них, рыжий и кривоглазый, у которого вместо куфии на голове была такая же ушастая шапка, как и некогда у Канкуро. Ходить с непокрытой головой под прямыми солнечными лучами было небезопасно для здоровья, особенно если ты разведчик и большую часть жизни проводишь в глубоких песках.        — Да чё-то правый бок вечно колет от голода, — честно признался Канкуро, хотя и наврал с причиной. — Видимо, шатаюсь много на миссиях, не то, что некоторые!       Причину он прекрасно знал, но не стал распространяться. Точнее, Канкуро сам старался максимально не думать об этой причине, потому что если он начинал анализировать и сопоставлять факты, то ему становилось дурно и хотелось прибежать к Гааре и попросить, чтобы тот помянул и его здоровье в своих обыкновенных молитвах. Но нет, нет! Ни Гаара, ни кто-либо другой не должен был знать, что дела Канкуро, похоже, такие же неважнецкие, как и у самого Казекаге, который тоже об этом упорно молчал и молчит до сих пор.       Канкуро еще раз улыбнулся товарищам одними губами, стиснув зубы от уколовшей его боли. В последнее время приступы становились все чаще и длительнее, и приходилось уже пить обезболивающее. После последнего такого Канкуро буквально запретил себе есть жареное мясо и пить любой алкоголь, которые до этого составляли основу его рациона на миссиях. Теперь боли после еды прекратились. Зато появилось ощущение инородного тела внутри, и Канкуро впервые в жизни недавно специально пошел далеко в пустыню и обратился там к древним песчаным духам. Авось, помогут. Ничего нельзя было исключать. Идти к ирьенину он, откровенно говоря, боялся. Тем более, что Гаара лишь только недавно по-настоящему оправился от… Он не говорил, чем болен, но Канкуро бы не был телохранителем Казекаге, если бы не понимал. Ему даже не надо было копаться в криво выписанных врачами рецептах, чтобы понимать это.        — Обалденное мясо, Канкуро-сама, — потянул самый молодой из асов. Канкуро все-таки купил им стейков, а также не забыл про Шинки, взяв мальчику тарелку супа и кусок лепешки. — Зря Вы не кушаете!        — Спасибо, наемся еще, — пробубнил Канкуро, незаметно выпив обезболивающее и продолжая оценивающе осматривать лениво снующую туда-сюда, словно разряженный на свадьбу кочевников верблюд хозяйку. Песок в рот, даже бабы теперь как будто перестали радовать его!       А Шинки между тем все никак не мог избавиться от воспоминаний об увиденных нитях чакры. Они были небольшими, но достаточно плотными и тяжелыми, чтобы удержать поднос с едой. Мальчик про себя рассуждал о том, насколько сложно было так тонко контролировать чакру. Или это тоже кеккей генкай, хотя и дядя Канкуро говорил об обратном? В любом случае Шинки бы тоже хотелось так научиться, но он пока боялся просить главного кукловода о чем-то таком.       Мальчик был вынужден есть не под навесом лотка, а рядом из-за наличия сатецу, которое он пока еще не мог хорошо контролировать. Разные мысли посещали его, и одна из них была почти мольбой — за время пребывания у Казекаге он очень привязался к этому необычному человеку. Казекаге Гаара был мягок с ним. Никогда не повышал голос, не обвинял из-за наличии сатецу, как его кровные родители, буквально обрекшие Шинки на верную смерть или превращение в чудовище-носителя Шукаку, не явись вовремя Казекаге. И, что самое главное, Гаара-сама не просто учил его управлять своей силой и, где нужно, удерживал ее с помощью своего кеккей генкая магнетизма. Он по-настоящему верил в него. Верил так, что когда Шинки невольно нападал на него, по-детски обижаясь на вполне обоснованные запреты либо в тот момент, когда он себя не контролировал, железный песок мальчика проходил сквозь абсолютную защиту Пятого Казекаге и действительно ранил его. Но Гаара всегда делал вид, что все в порядке, и продолжал общаться с ребенком, обучая его и поправляя там, где тот был не прав. И если сначала Шинки думал, что Казекаге скорее будет держать его под контролем здесь в Суне, нежели действительно обучать, то за время их короткого общения этот рыжеволосый, больше похожий на молодого парня мужчина со светлыми глазами сумел расположить мальчика к себе как никто другой. Но какими своими качествами?       В первую очередь Шинки бы отметил невероятную искренность Казекаге. А Канкуро, знай он об этом, добавил бы, что она выражается не только по отношении к мальчику и нему самому как к брату, но и по отношению ко всем в деревне. Гаара всегда был честен в своих суждениях, говорил о проблемах открыто, не боясь и не таясь, указывая на самые больные места, но при этом так, чтобы не обидеть собеседника. С Советом он был вежлив, даже, на первый взгляд, услужлив, но последнее слово всегда оставалось за ним, потому что его знания и кропотливая аналитическая работа всегда позволяли ему выдвинуть четкие и логически выверенные аргументы за и против при согласовании любого решения. Правдивость и стремление к истине было еще одной сильной стороной бывшего джинчуурики Песка. И, наконец, Гаара, как правильно показалось еще не разбирающемуся в тонкостях взрослой жизни Шинки, был по-настоящему добрым человеком, который не мог пройти мимо чужой беды.       Канкуро же нет-нет, да поглядывал на то место, где сидел Шинки. Кто знает, что в голове у ребенка? А ну как убежит, а потом ему оправдываться перед братом, бубня себе под нос какую-то несусветную чушь. И если за другие проступки Гаара как Казекаге еще ни разу не наказывал его, то тут Канкуро всерьез опасался, что тут рыжий братец может, как в старые добрые времена, схватив его за шиворот своей песчаной лапой и приблизив к себе, шепнуть на ухо одними губами «мальчик должен быть здесь к утру, даже если тебе придется перебрать весь песок Великой Пустыни по песчинкам, чтобы найти его».       Присевшие рядом с Канкуро кукловоды, как водится, болтали о своем наболевшем, даже не обращая внимания на старшего по званию и квалификации мастера рядом. Судили о том, кто сколько завершил миссий и насколько успешно; о ценах на дерево, запчасти и о том, правильно ли посчитан акциз на яды для тех, кто продавал и покупал, а не делал их сам; о женщинах и об их достоинствах и недостатках; о погоде и о том, будет или нет сегодня песчаная буря по народным приметам; ну и, конечно же, о Казекаге, ведь власть Каге в Сунакагуре считалась неоспоримой и чуть ли не данной свыше еще со времен Первого.        — Мастер Канкуро, а помните то славное время, когда наш любимый Повелитель отправился погреть косточки в страну Воды на местные горячие источники и оставил за главного Ваши благословенные руки?! — хмыкнул опять-таки тот, что помоложе, тем самым стремясь то ли подлизаться, то ли задеть Канкуро. — Поговаривают, что наш господин спутался там с местной красавицей. Ну уж нам-то, свойственникам-кукловодам, можете подсказать, насколько достоверны эти слухи?!       Услышав упоминание об этом случае, вытиравший кусочком хлеба остатки супа с тарелки Канкуро едва заметно вздрогнул. Вздрогнул и испугался больше за то, что это его нервное передергивание сейчас кто-нибудь заметил. На самом деле ему очень не хотелось вспоминать тот тяжелейший для него месяц, но не потому, что брат внезапно и довольно быстро отбыл, как он потом всем рассказывал в страну Воды на местный недавно открывшийся курорт, а потому что, наверное, впервые в жизни Гаара нагло и бессовестно соврал. И, в первую очередь, ему, своему брату!       А начиналось все с банального — слухи по Сунакагуре разносятся быстро и так же быстро достигают ушей того, о ком они. Вот и Гааре «верные услужливые» люди быстро донесли, что, дескать, несколько неудачных попыток женитьбы свидетельствуют о том, что нынешний Каге немощен как мужчина. И, конечно же, Гаару это задело, хотя и он, как обычно, не подал вида. Однако этот вопрос был аккуратно обсужден с Канкуро, и тот то ли в шутку, то ли всерьез посоветовал обратиться не к ирьенинам Суны с таким-то деликатным делом, а ехать в столицу страны Ветра и там обследоваться, чтобы успокоить сердце. Гаара послушал брата, однако из короткого путешествия вернулся неразговорчивым и, как показалось Канкуро, немного опечаленным, но, в то же время, серьезным и решительным как никогда ранее.       Вечером того же дня Казекаге самолично пришел в мастерскую Канкуро, который от удивления даже залез целой пригорошней вместе с помазком в банку с лаком — он до этого покрывал новые детали куклы. Четко и коротко брат тогда приказал принять власть на время где-то около месяца, потому что у него были «неотложные дела в столице именно на такое время». Канкуро тогда изумился тому, что брат говорит не о секретной миссии, не о внешнем враге и даже не о каких-то совместных мероприятиях шиноби, например, с той же Конохой, а как будто бы о своих, личных делах. Но почему тогда он не может сказать об этом прямо? Почему прячет глаза, чего Канкуро как не просто телохранитель и помощник, но и как выросший рядом брат никогда не замечал за всегда уверенным в себе и бесстрашным Гаарой.       Канкуро тогда встал и, забыв про все — завтрашний выход на миссию, сломавшиеся сервоприводы ноги Карасу, треснутый бок Куроари и неотлаженную работу этих двух марионеток с Сеншу, просто подошел и попытался посмотреть в глаза своему младшему братишке. Сейчас он как никогда чувствовал то, что Гааре нужна его поддержка не просто как брата. А как старшего брата. Того старшего брата, которым он никогда не умел быть. Потому что когда они были все вместе, Канкуро было удобно прятаться за спинами Гаары и Темари, ничего не решая, а лишь исполняя то, что придумали брат или сестра. Вообще, такая позиция была очень свойственна любому песочнику — отсидеться в прохладном теньке до удобного момента, а потом ударить издалека. Зато ударить мгновенно и однозначно. Как ядовитая змея. Как кобра. Как скорпион или верблюжий паук. Один смертельный укус и готово!       Канкуро тогда все-таки удалось поймать взгляд прозрачных, как вода в источнике, глаз брата. Вода — это жизнь в бесконечной безбрежной пустыне. Страшно, когда в засушливый сезон она уходит глубоко под землю. Тогда каждый скорпион, каждая змейка, каждая колючка оказывается в смертельной опасности. И сейчас в связи с едва заметной глубокой печалью внутри из глаз брата-Казекаге медленно, но верно уходила эта вода. Нет, он не плакал. Нет, не отчаивался. Даже наоборот, казалось, был более собранным, чем обычно. Собранным настолько, чтобы не позволить себе опоздать, как обычно, а даже наоборот, опередить! Но как опередить безвозвратно утекающее время?        — Никто не избежит своей судьбы, Канкуро, — Гаара опустил голову и дернул свободной рукой ворот своей темной футболки, потому что другой рукой он оперся о стену.       — И поэтому я приказываю тебе… — и тут он поднял глаза и посмотрел брату-кукловоду прямо в душу. — Даже не прошу, как обычно, а именно приказываю: на тот месяц, что я буду отсутствовать в Сунакагуре, прими власть как Казекаге. И действуй уже не от моего имени, а от себя.       И столько надежды было тогда в голосе брата, что Канкуро впервые в жизни не знал, что ему ответить. Точнее, ответ-то он знал, но как же ему не хотелось взваливать на себя все эти обязанности, как было сложно перебороть себя и сидеть сиднем по несколько часов в Совете и слушать то, во что он не хотел вникать! Как неохота было вставать за час-полтора до рассвета, чтобы подготовиться к текущему трудовому дню — просмотреть все отчеты за день по ближним и дальним миссиям, выписки из бухгалтерских книг о текущих тратах из казны деревни, срочные прошения из ведомств, корпусов и со стороны дипломатических миссий в других деревнях. Одевать каждый день традиционное одеяние Каге и напяливать эту дурацкую шляпу, которую, конечно, Канкуро в детстве много раз примерял на себя втайне от отца, пока ближе к двенадцати годам не решил, что если она все-таки когда-нибудь и перейдет к нему, то он долго будет бороться с тайным желанием ей прилюдно подтереться!       Каге Скрытого Песка нужно ходить и говорить по протоколу. Улыбаться и доброжелателям, и своим тайным и явным недругам. Мирить между собой рассорившуюся элиту и корпуса, учитывая интересы и тех, и других, когда на деле хочется плюнуть в глаза и этому грязному мастеру-кукловоду, и вон той хабалке, хотя она и джоунин-владетельница силы белого песка… а жирного и наглого старика, воюющего с соседом из-за полосы земли в двадцать сантиметров и сидящего в Совете только из-за того, что его родня испокон веков решала судьбу деревни, вообще хочется утыкать лезвиями в нутре Куроари! Ну уж нет! Нет, нет и еще раз нет! Нервы кукловода слишком тонкие и нежные, и не следует лишний раз тормошить человека, посвятившего свою жизнь искусству, а ну как он внезапно превратиться из безобидного внешне паяца в злобного гения?!       Но медленно уходившая вода из глаз действующего Казекаге говорила о том, что у Канкуро не было выбора ответа.        — Да, — выдохнул он с болью и осознанием, что не может иначе. — Как прикажете, мой пове… Брат, я не подведу тебя, просто пообещай…       И тут Канкуро, выронив из рук кисточки и инструмент, буквально подбежал и крепко обнял Гаару, забыв о том, что он сейчас замарает его одежду неотмывающейся эпоксидкой. Обнял так, что впервые почувствовал разницу в силе мышц и размерах между ними. Брат был намного-намного слабее физически, чем он сам. И, к тому же, за последнее время сильно потерял в весе. Но что держало его на ногах? Что заставляло таскать на себе тяжелую тыкву с песком в детстве и бремя власти поныне?! Канкуро всегда думал, что брат, каким бы святошей сейчас он не казался, на деле просто очень любил власть и жил по принципу «Первая власть принадлежит Всемогущему, но следующая власть в Суне — это все-таки власть Казекаге»        — …поклянись мне, что только на месяц! — Канкуро едва сдерживал рыдания, которые почему-то бульканием стояли у него в горле. — Поклянись!        — Я не могу.        — Но твоя жизнь?..        — Не в моих руках и не в моей власти, Канкуро.       И песчаный клон Казекаге рассыпался у него в руках, оставив мастера марионеток обнимать воздух.       На следующий день Канкуро явился на Совет и без малейшего промедления вскрыл оставленный Гаарой свиток, в котором ясно говорилось, что он назначает Канкуро как своего преемника на месяц. И никаких заверений о том, что он обязательно вернется.       Первые две недели Канкуро пришлось жить по порядку, заведенному Гаарой. Разве что ходил он теперь по Суне не пешком, а передвигался в паланкине, который несли восемь здоровенных шиноби Песка — выделенная ему личная охрана. О времяпровождении в мастерской тоже пришлось забыть, и от этого внутри Канкуро выли сотни шакалов. Однако работал он добросовестно, стараясь придерживаться тех протоколов и правил, которые были составлены братом. Совет воспринял назначение Канкуро невероятно благостно, как будто бы все теперь встало на свои места, потому что никто не носился более с понятием справедливости и заботы о ближнем, отбирая драгоценные ресурсы деревни на доплаты беднейшим шиноби и строительство фельдшерских пунктов в пустыне. Стали поднимать головы торговцы запрещенными ядами, дурью всех оттенков и прочие бунтари. На деревянном базаре начали поговаривать о том, что Казекаге-кукловод может вновь вернуть хитокугетсу и вот тогда… тогда заживем! И, возможно, еще натянем на деревянный болт Коноху!       А Канкуро между тем совсем закопался в бумажках, и даже консультации чиновников ему не помогали разгрести это дело. Мало того, что он уже тысячу раз проклял свое внезапное назначение, так еще и в личные телохранители ему напросился уже стареющий Баки-сенсей! Который сделал это скорее не из глубокой любви к собственной деревне и желанию служить ее новому повелителю, а потому что… В общем, когда Канкуро закончил читать повеление Гаары об его назначении, то Баки тут же вскочил с места и подойдя к новоиспеченному Казекаге, преклонил колено в знак верности, но когда Канкуро наклонился к нему, чтобы, по традиции в знак уважения помочь подняться исполнительному слуге, Баки резко дернул его за одеяние Каге и одними губами прошептал:       — Я не хочу себе мук совести в могиле за то, что я позволил господину Канкуро пустить по ветру благословенную Суну.       Надо сказать, что сила внушения старого учителя здорово подействовала на Канкуро, заставив его снова почувствовать себя не выучившим урока генином. Природная исполнительность, а также память о тяжелых недельных переходах по пустыне, в которых Баки-сенсей гонял их до седьмого пота, сделали свое дело, и худо-бедно, но обширная бюрократическая машина Песчаной деревни не сошла с рельсов, хотя разговоров уже было очень много.       В конце третьей недели пребывания у власти Канкуро все-таки попытались заставить перечеркнуть все изменения, введенные братом.       Был четверг, точно такой же, как и этот. Конец сухого сезона, когда поближе к человеческому очагу стремились даже гиены, потому что найти пропитание и воду в пустыне сейчас было практически невозможно. Однако скоро должны были прийти ветры, дующие со стороны страны Воды и принести долгожданный ливень, а, если повезет, и два, наполняя водой каналы, у которых люди Суны сажают свои нехитрые сельхозкультуры: ячмень и хлопок. После начнется пора утренних и вечерних туманов, откроются купола оранжерей и садов, резко возьмет в рост неприхотливый пустынный злак… И Суна в очередной год будет спасена от голода и продолжит оказывать свои нехитрые услуги заказчикам по всей стране Ветра.       Но, как и сейчас, близился срок, а долгожданного дождя все не было — все жухло, сохло и умирало. Природа по-матерински изнывала, как женщина, обнаружившая свою беременность на миссии на дальнем рубеже и понимающая, что не выносит этот плод. И тогда к стоявшему на балконе и наблюдавшему за быстро закатывающимся солнцем Канкуро подошла делегация от Совета с одной стороны и запыхавшийся Баки с горсткой верных Гааре людей с другой.        — Повелитель Суны, — быстро затараторил один из советников, — Дождя нет уже неделю от назначенного срока…        — Проявим терпение, — перебил его свистом ветра в ушах Баки. — Мы не можем торопить природу.        — Мы предлагаем найти господина Шукаку и просить, чтобы он помог нам! — нашелся более опытный и старый советник. — Конечно, мы поклялись, что больше не будем обращаться к нему за помощью и не будем пытаться поработить его, но сейчас-то выхода нет. Кто обвинит нас в нарушении запретов?! Мы — в безвыходной ситуации!        — Глупец, разве Шукаку может вызвать дождь?! — огрызнулся на него Баки-сенсей. — Хватит с нас и того, что мы натерпелись, когда пытались создать абсолютное оружие, засунув демона в джинчуурики. Разве вам недостаточно этого урока?!       И две группы уже были готовы наброситься друг на друга, когда Канкуро, откашлявшись и сняв с себя шляпу, изрек совершенно незаготовленную впрок речь.        — Послушайте, уважаемые! — начал он, демонстративно сдувая нанесенный на край балкона песок и подстилая на это место шляпу Каге, чтобы сесть на нее. — Я, может и размалеванный дурак, который совершенно ничего не смыслит в законах деревни, но я немного знаю физику, и, в том числе, знаю то, что будет дождь или нет, зависит не от одного только ветра, а от многих факторов — разницы температур на разных высотах атмосферы, атмосферного давления и влажности…       Баки одобрительно закивал, а советники знатно приуныли.        — И поэтому… а позовите-ка кто-нибудь телефониста, чтобы соединил меня с Конохой!        — Но зачем?        — Сейчас поймете.       Принесли старинный аппарат, который был выигран в домино у некогда молодого генерала Мифуне еще самим любившим передовые технологии Третьим. Канкуро набрал код, и через некоторое время услышал в трубке знакомый голос:        — Какаши-сама, Суна на проводе. А. а… Хорошо… да? А у вас? А как на речке? . Оу, большая рыбка! Кстати, как там Наруто? … Гаары сейчас нет, он в стране Воды. Решил немного расслабиться, так сказать…       Баки-сенсей сильно пихнул ногой его ногу, мол, ближе к делу:        — А помните, Какаши-сама, в предыдущее пребывание в Сунакагуре Вам так понравились мандаринки?       Темная кожа Баки побагровела от подобного высказывания, и он, закатив единственный глаз и потрясая руками, пробормотал, мол какой же все-таки дурак этот Канкуро! Тут деревне грозит вымирание, а он толкует о мандаринках, которых нет! У них остались только сушеные впрок фрукты, да и те самые сморщенные!        — Так вот, помнится, Вы, Господин Шестой, пожаловались тогда, что песчаные мандаринки кисловаты. А что поделать, ведь для сладости нужна вода. Ну так о чем я: мы тут решил сделать Конохе и лично Вам приятное — угостить, так сказать, дружественную деревню сотней килограммов сухофруктов. Уверяю вас, Вы останетесь очень довольны, — тут лицо Канкуро приобрело сходство с одной из таких мандаринок.        Баки-сенсей спрятал лицо в руках, чтобы никто из советников не видел его в пятнах темно-багрового стыда, шепча, мол, ты зачем человеку чай называешь фруктовым соком.       — Что? — продолжил Канкуро. — Разовая поставка бессмысленна? И то верно! На следующий год мы бы еще в Коноху мандаринов и персиков подогнали, только, ай-ай-ай, вот ведь проблемы в небесной канцелярии — дождя нет у нас, а мандаринкам бы уже бутоны набирать, чтобы успеть-то к следующему году. Что? Поделитесь водичкой?! Ой, большая благодарность Вам за это и Конохе всей спасибо! На неделе ворота нам откроете по паролю «мандаринка»?! Что?! Хорошо, говорите?! Вот и я говорю, что никогда нельзя упускать хорошую возможность!       При этих словах все заулыбались и едва подавили смешки. И даже Баки-сенсей. Потому что на этих словах и держалась на практике вся мощь Суны как скрытой деревни. Песочник везде ищет возможности. А как же иначе выжить в этой среде, полной змей, скорпионов и прочей совершенно недружелюбной для человека гадости?!        — Вот только я бы даже в чай не положил то, что Вы собираетесь отдать в Коноху, Канкуро-сама! — с укором заметил Баки, пригрозив все еще сидевшему на краешке балкона с винтажной телефонной трубкой у уха и болтавшему ногами Канкуро. — Нехорошо это.        — Ой, учитель, — махнул рукой совершенно по-свойски Канкуро, — Можно подумать, они нам воды прям из речки вместе с тиной не нальют! Но так ведь даже лучше, не правда ли?! И об удобрениях беспокоиться не надо.       И, улыбнувшись и мысленно выдохнув от осознания того, что проблема была решена, а в деревне не случилось очередного переворота, Казекаге Канкуро слез с балкона и, обмахнувшись шляпой, надел ее, продолжая смотреть на заходящее солнце.       Со стороны часовой башни оповестили о закате, и Канкуро, вспомнив слова отца, что в это время могут сбыться твои самые искренние пожелания, мысленно пожелал только одного. Чтобы его брат поскорее вернулся обратно.       И как раз в тот момент, когда караван, груженый мешками пряностей и сушеностей возвратился из Конохи с тысячью свитков, в каждом из которых было запечатано по тонне воды, в погрязшую за это время в подпольной торговле и сбыте запрещенных веществ как и в славные времена предыдущих Каге Сунакагуре со словами «Смотрю я, что общество забыло, что такое жесткая рука Казекаге!» сильно похудев и едва держась на ногах, но не растеряв своей силы воли и энергии для управления, вернулся Гаара!..       Итак, Канкуро был человеком, который думая об одном, говорил совсем другое.        — О, вы даже себе не представляете! — начал он, отставив в сторону тарелку. — Гаару встречали в стране Воды как героя войны не одна, а все, все красавицы! Но выбрал он себе всего троих! Да-а! Блондинку, брюнетку и рыжую. Хотя нет, он ведь сам рыжий… Ой, вспомнил, еще зеленоволосую! Да-да, он упоминал о зеленоволосой куноичи, владеющей стихией жемчуга! А первые две владели тайдзюцу и гендзюцу на высшем уровне, — и тут Канкуро хитро подмигнул совсем забывшим о еде и с предвкушением подробностей уставившимся на него кукловодам.        — Так вот, красотки развлекали нашего повелителя Песка целый месяц… лучшими акробатическими номерами, — тут Канкуро покосился на Шинки, всерьез опасаясь, что мальчик услышит то, чего не надо.        — И ни одна потом не понесла? — удивленно спросил один из кукловодов, на лице которого было написано вечное сомнение во всем.        — Что за тупой вопрос ты задал! — Канкуро кивнул на сидевшего поотдаль Шинки и цыкнул на мужика. — Конечно, они все носили его на руках! А как же иначе! Это же Казекаге Суны, тупой ты болван, а не такая размалеванная морда, как мы с тобой!..       Но Шинки в этот момент был сосредоточен на своих мыслях об отощавшем, как ему казалось, хомяке. Он давно заприметил его и уже подобрал слова, которыми он попросит Казекаге взять к себе этот маленький пушистый шарик. Он даже сделает ему домик из старой коробки и положит туда сухую траву, а также зернышки и воду. И хомяк заживет как настоящий повелитель царства хомяков! Но, чтобы поймать хомяка, нужно было разжиться орехами, а так как у Шинки не было в арсенале нитей чакры, то он попытался было сосредоточиться и с помощью своего железного песка смахнуть со сладостей немного орешков. И, спустя время, когда хозяйка лотка куда-то отлучилась, а дядя Канкуро потерял бдительность, болтая о своих делах с приятелями, маленький железный вихрь срезал с одного из пончиков корочку с орехами, которая упала на поднос с остывающей просяной похлебкой. Пытаться достать ее оттуда Шинки не смел, потому как всерьез опасался стащить вниз весь поднос вместе с обсыпной коркой.        — Хома-хома-хома! — тихо позвал он хомяка, прищелкнув пальцами и указав на поднос, по-детски надеясь, что хомяк увидит упавшую корку.       К вящей радости Шинки хомяк как будто почувствовал, что в пределах его досягаемости появилась еда. Он перебежками двинулся вперед, зафиксировав в прицеле своего внимания упавшую корку, добежав же, взобрался по неровностям сначала на ножку стола, потом — на стоявший рядом деревянный трехногий табурет, а с него уже аккуратно и не сразу вскарабкался на поднос, заставляя Шинки искренне улыбаться и хлопать в ладоши, раскидывая повсюду свой железный песок.       Итак, узрев прямо перед собой часть обжаренной в кунжутном масле прекрасной золотистой булки, на которой щедро был насыпан грецкий орех, выдержанный в меду, и вымоченный в козьем молоке миндаль, несчастный хомяк явно задержался дольше обычного, чтобы сначала возблагодарить щедрейшие небеса, а уже потом плотно пообедать. И вдруг дикий крик так не вовремя подошедшей хозяйки заставил зверька дать деру вниз, не разбирая дороги и плюхаясь прямо в суповые тарелки!        — А-а-а! — заорала хозяйка, срывая с себя покрывало и с диким грохотом призывая силу полотна, чтобы прихлопнуть зверька, но тот оказался быстрее и успел смыться в пустыню.        — Любезная, если Вы хотите чтобы я изловил животное, — начал было прибежавший на крик Канкуро, за которым подошли и остальные кукловоды. — И если Вы… Оу, пи… Песчаный биджу!       Хозяйка лотка, с которой Канкуро уже мысленно строил планы на вечер, не имела во рту ни одного целого зуба! Хотя тонна косметики из страны Воды и накинутое покрывало совершенно скрывали ее возраст, но Канкуро мог достоверно сказать, что бабка вполне могла оказаться ровесницей почившей Чиё-баа-сама.        — Ущерб кто оплатит?! — взвыла старая ведьма, потрясая своим покрывалом в руке, увешанными дешевыми перстнями.        — Это был не мой хомяк, — развел руками Канкуро. — Пробуй спросить с духов песка, которые пригнали его сюда на запах еды! — и, обратившись к Шинки, добавил:        — Темнеет уже. Пойдем, я отведу тебя домой. Но сначала зайдем ко мне в каморку в общественных мастерских кукловодов Суны.