Судьба Кукловода

      На следующий день дела никуда не делись, и поэтому Канкуро чуть свет заспешил в общественные мастерские деревни. Они были явно не настолько величественными, какими их представлял Шинки, но, тем не менее, здесь тоже было на что посмотреть. И не на великолепные своды здания со щедро выбитым растительным орнаментом на стенах, которые чередовались с многочисленными защитными печатями. И даже не на нехарактерные для Сунакагуре большие овальные окна, выходящие не только на восток и запад, а по два-три окна в каждую сторону света и даже несколько небольших окон, расположенных прямо над рабочими столами-верстаками, где кукловоды обычно чинили своих марионеток.       Мастерские самого известного и славного боевого подразделения Суны среди всех великих и не очень стран по праву считались одним из достояний деревни Скрытого Песка. Ведь именно здесь хранились, чинились, обслуживались и дорабатывались самые удивительные боевые машины. Марионетки-реликвии, вышедшие из-под руки знаменитых мастеров. Кое-кто из них стал легендой еще при жизни, а кое-кто — был объявлен нукенином и проклят с высочайшего соизволения Казекаге и Совета Суны, что не помешало, впрочем, тихонько продвигать идею о том, что Сасори, дескать, покаялся перед смертью, сделал доброе дело (о котором было известно со слов одной лишь Сакуры, что в деревне Скрытого Песка считалась более чем бездоказательным) и вообще очень сожалел обо всей неправильно прожитой жизни.       И если бы Канкуро лично не говорил с воскрешенным нечестивой техникой Скорпионом Красных Песков, то он бы тоже счел душевные терзания Сасори чьей-то глупой выдумкой. Он изо всех сил старался не думать о том, что Гаара может быть прав, и Сасори сейчас, мягко говоря, тяжело там. Там. Про «там» Канкуро старался вообще лишний раз не думать, чтобы Духи Песка, что вылезают перед закатом, не услышали его мысли и не забрали его «туда». Однажды ему уже привиделись присмертные ужасы, которые потом Канкуро, здраво рассудив, списал на воздействие яда Сасори на его многострадальный мозг. Но забыть это все равно не получалось. Особенно, когда ты выпил совсем чуть-чуть, а в боку крутило, как будто внутрь пропихнули раскаленный кунай.       Но не пить совсем Канкуро не мог. Как и не смолить местные сигаретки, которые знающие люди старались не брать, предпочитая привозные из Конохи, потому как сам прекрасно знал, что туда добавляют местный дурман. Организм Канкуро был еще крепок, но многие употребляющие шиноби послабже психикой и здоровьем обычно кончались на них через пять-десять лет.       И дело было не в том, что Канкуро подсел на это. Это, надо сказать, очень успокаивало нервы, которые в последние годы мотали все, кому не лень!       Канкуро усмехнулся, вспомнив о миссии по изучению Секретной Белой Техники, которую на него возложил Гаара. Надо же! Единственный реальный псих в семье в конце концов бросился в другую крайность и стал прямо олицетворением добродетелей Сунакагуре, как часто за глаза называли его даже те, кто помнил его зверства.       Канкуро тоже все прекрасно помнил. Он помнил, как подростком, еще до знакомства с Наруто, Гаара заявился на Совет Старейшин и прикончил одного из них прямо перед священными ликами предыдущих Казекаге. Прямо взял и растер в кровавую кашу перед их отцом, который от бессилия просто начал призывать на голову Гаары все мыслимые и немыслимые кары. Ну, в самом деле, если бы и Четвертый Казекаге тогда применил свой золотой песок, то статуи Каге, да и вместе с ними и сама Суна, были бы разрушена до основания.       Конечно, Гаара все равно потом разрушил Старую Суну. Он разрушал ее четко и методично: камень за камнем, как в случае с капищем Шукаку; традицию за традицией, заменяя их законами; человека за человеком, не устраняя их, как было еще во времена их покойного отца, а постепенно разрушая старое мировоззрение и заменяя его новым. Он искренне верил в то, что он делал, и верил в то, что на основе накопленных им знаний сможет построить Новую Сунакагуре. Сунакагуре, с которой будут считаться и без сомнительных военных союзов и предательства. Сунакагуре, живущую в мире с соседями и не завидующую их богатым и плодородным землям. Сунакагуре, в которой не убивают неугодных, нет долгового рабства и кабальных расписок, в которой каждый рядовой шиноби и гражданин будет одинаково защищен законом, неважно, мужчина ты или женщина, есть у тебя способности или их нет, силач ты или калека.       Вот только Канкуро не верил в то, что такая, как это некогда метко назвал Шикамару «утопия» вообще возможно. Где-то там, далеко, возможно да, но точно не в этом мире.       На самом деле Гаара даже не знал о том, сколько покушений на него самого было предотвращено его братом. Скольких убийц Канкуро лично придушил своими нитями чакры. Он-то уже с детства привык, что его младший брат — особенный. Что его хрупкий разум нужно оберегать и защищать сначала во имя его собственного здоровья, а потом — во имя спокойствия деревни и их с Темари. Даже сейчас Канкуро считал Гаару в чем-то беззащитным, прежде всего, перед своим бременем как Казекаге и правителя скрытой деревни.       Канкуро привык быть тенью брата. Его не тяготило. Проклятье, он и правда любил Гаару. Любил за его незаурядный ум, рассудительность, неболтливость и приверженность ценностям шиноби. Любил за то, что брат умел хранить их с Темари секреты, а также взял на себя лидерство в их троице. И всегда защищал их, иногда даже от самого себя.       Поэтому-то Гаара и Канкуро всегда тихо прощали друг другу несовпадение картины мира. Правда, в последнее время стычки по этому поводу случались довольно часто, но всегда заканчивались терпением со стороны Гаары и пофигизмом Канкуро.       Это продолжалось ровно до тех пор, пока Канкуро не припер домой одну из своих марионеток и, за неимением места, пока он обедал, посадил ее с собой за стол и принялся, по своему обыкновению, рассказывать ей о том, как прошел его трудный день на миссии в пустыне. И именно тогда, изменив своему обыкновению обедать вместе со своим караулом, на кухню заявился Гаара. Этот раззява, оказывается, забыл свою новую кружку дома!       Естественно, что Гаара застал картину маслом — Канкуро как раз предлагал марионетке свою еду. Естественно, что он не понял, что Канкуро делал это в качестве игры — чтобы ему не было так скучно есть одному. А старший брат, вместо того, чтобы объясниться, сразу узнав гримасу презрения на лице Гаары, вздумал ляпнуть что-то про то, что мол, это его дом тоже, и если он захочет, то может перенести туда всех своих кукол!        «- Канкуро, это оружие и достояние Скрытого Песка, а не игрушки. Да и ты далеко не мальчик, чтобы не понимать этого, — слова брата-Казекаге ранили Канкуро, любившего свои марионетки как любят настоящих товарищей, в самое сердце»       Тогда он встал, стукнул кулаком по столу и объявил, что ноги его больше не будет в доме, где так относятся к части его души.        — Канкуро, не смей так говорить! — в тот момент Канкуро впервые услышал, как Гаара закричал. Сильно закричал. — Не смей уравнивать марионеток и людей! Приди в себя, брат. Это просто куски дерева, — сказал он уже спокойнее.       Он впервые назвал его братом так ясно, что Канкуро вздрогнул. Губы его плотно сжались, он сильно потер лицо, размазывая грим.        — Но они для меня живые, Гаара!        — Они разговаривают с тобой? Отвечают тебе? — Гаара закрыл глаза, нахмурив несуществующие брови как всегда, когда он что-то не хотел видеть. — Или они просят тебя о своих нуждах? Задумайся, они тебя хотя бы слышат?        — А что ты сам? — вдруг неожиданно спросил Канкуро. — Ты, и правда, веришь в то, что можно много лет быть чудовищем, а потом вдруг стать строителем светлого будущего деревни?! Единственным, мать его, справедливым Казекаге этого куска песка, будь он неладен!        — Все дело в уверенности, — ответил ему Гаара спокойно и твердо.        — Именно.       С тех пор они негласно решили, что каждый останется при своем мнении. И Канкуро действительно снял комнатку в небольшом одноэтажном здании, являвшемся общежитием Корпуса Кукловодов, возродить который теперь для него становилось делом чести. Гаара тоже быстро успокоился и уже скоро вновь общался с братом как ни в чем не бывало. Обсуждения произошедшей между ними ссоры они оба упорно избегали, прекрасно понимая, что если вернуться к этому еще раз, то дело может дойти до драки.       Канкуро мотнул головой. Не хотелось лишний раз думать о разногласиях. Тем более, что власть имущий братец доверил именно ему изучения Секретной Белой Техники, первого и лучшего достояния Скрытого Песка, созданного, чтобы там ни думал Гаара, еще приснопамятным Мастером Чикамацу, марионеточников и подмастерьев, помнящих которого уже не осталось.       Он подошел к огромному деревянному столу из мореного дуба, столешница которого потемнела и растрескалась посередине от времени. Положил свиток на край у самого центра стола и медленно развернул его.       Взору Канкуро открылись десять сакральных символов, каждый из которых олицетворял какую-то из марионеток Великой коллекции Чикамацу. Глубоко вдохнув, чтобы унять волнение, Канкуро закрыл глаза и, мелко трясясь от охватившего его священного ужаса, сложил печати…       Последовал громкий хлопок призыва, и когда Канкуро открыл глаза, все десять марионеток ровным рядом уже разместились на Великом верстаке Второго Казекаге, который собственноручно сработал его для почитаемого им Первого из кукловодов.       Увиденное так потрясло Канкуро, что из накрашенных глаз кукловода брызнули непроизвольные слезы. Едва не упав от осознания того, что он видит своими глазами ту реликвию, о которой он в детстве слышал столько легенд, что готов был помогать старой карге Чиё в ее грязных делишках, Канкуро, еще раз зажмурившись и с болью разомкнув глаза, убедился — да, он это действительно видит! Он призвал их! Прикасаться к ним он пока боялся.       Раньше свиток с секретной техникой принадлежал преславной Чиё Песка, да будет светлой ее могилка! Перед тем, как умолкнуть навеки, она передала его Сакуре, которая, вместо того, чтобы сразу отдать его ему, которому проклятая старуха завещала все техники кукловодов (хотя Канкуро не был уверен, что в тот момент старушачий призрак сказал это серьезно, а не, как всегда, просто прикольнулся!), отдала этот свиток своему обожаемому Саске! И, надо отдать должное этому угрюмому, злобному, холодному и всех задолбавшему мужику, он в кои-то веки поступил правильно, вернув свиток на место, то есть в его, Канкуро, умелые руки!       Канкуро еще раз протер глаза, окончательно перемазав краску по всему лицу и неверящим взором уставился на десять деревянных, распластанных перед ним марионеток.       Да. Сомнений не было. Это были действительно они. Марионетки из коллекции Великого Монзаэмона Чикамацу, руки которого, создавшие эти шедевры, истлели еще задолго до рождения самого Канкуро. И печати врат — личная пометка прославленного Мастера — однозначно подтверждали это.

***

      На самом деле все десять марионеток, для управления каждой из которых причиталось по одному пальцу, были невероятно похожи на демонов. Да-да! Именно такими всегда и представлял себе демонов Мастер Канкуро. Почему? Да потому что демоны должны одновременно пугать и очаровывать воображение.       Канкуро внимательно осмотрел все десять марионеток. О да! Они были по-настоящему демонически прекрасны. Марионетка номер один была первой и, как первоначально подумал сам Канкуро, наверное, самой близкой сердцу Мастера Чикамацу в прямом и переносном смысле этого слова. Синяя рожа и рога куклы были на редкость мерзопакостны, а сама она пахла не деревом, а каким-то нафталином – видно, старая грымза Чиё относилась к переданной ей реликвии как должно и хорошо обработала волосы и бороду марионетки от обитающей даже в жаркой пустыне моли. Но зато огромные кулаки куклы были как нельзя кстати для ближнего боя. Итак, марионетка №1, видимо, была призвана защищать самого мастера-кукловода от посягательств врагов на его жизнь.       Марионетка номер два была уже не человеческого, а, скорее, звериного обличья. Морда этой марионетки, вытянутая и немного сплюснутая по бокам как у лошади, но в то же время неуловимо напоминавшая и верблюжью, имела во рту огромные крепкие зубы зверя. У нее также имелся хохолок на голове, как у птицы-змееборца, а также вполне человеческие руки, между пальцами которых Канкуро как будто бы разглядел открывающиеся пазы для оружия. Прикинув про себя, что внутри, наверное, как обычно хранились отравленные лезвия, кукловод поспешил отодвинуться и обратил свой взор на следующие из десяти кукол.       Марионетки номер три и номер четыре лежали настолько близко друг к другу, что напомнили Канкуро животное и его хозяина. Марионетка номер четыре настолько смахивала на Орочимару, будь он неладен, что руки Канкуро даже затряслись от гнева. Приглядевшись, мастер кукловод заметил, что от руки четвертой марионетки к рукам третьей идут небольшие, но на вид очень прочные цепи. Секция лица четвертой марионетки была съемной, и Канкуро с суеверным страхом подумал, какие неприятные для врагов Суны сюрпризы может таить это доброе на вид красное деревянное лицо с нарисованными на нем растительными красками и покрытыми потрескавшимся от времени лаком рыбьими глазами. Итак, марионетка №3 и марионетка №4, скорее всего, предусматривали совместное действие.       Марионетка номер пять показалась Канкуро такой же отвратительной и пугающей, как и первые четыре, и, хотя ее конечности были не так хорошо развиты, как у предыдущих, интуитивно он понимал, что она тоже способна дать хороший отпор противнику. Она имела синее, искаженное то ли злобой, то ли плачем отчаявшегося человека лицо, точь-в-точь такое, какое себе марионеточник ребенком представлял у некоторых Духов Песка, прилетающих ночью с неба и нападающих на зазевавшегося путника. Из уродливой продолговатой головы торчало несколько отростков. Приглядевшись, Канкуро с ужасом понял, что, скорее всего, эти гибкие выдвижные кабели предназначались для битья, удержания и удушения не умеющих вовремя скрыться жертв.        - Духи Песка… - Канкуро едва удержался, чтобы суеверно не плюнуть в это уже облупившееся по бокам синее перекошенное деревянное лицо.       Он поспешил переместиться и приступить к осмотру других кукол.       Три последующие марионетки были сделаны лучше и искуснее предыдущих. Канкуро осклабился и едва удержался от того, чтобы не дотронуться до каждой из них и погладить с чувством благоговения перед Первым из кукловодов.       Шестая марионетка была похожа на рыночного торговца средних лет, которых до сих пор в избытке водилось на каждом из базаров Суны. Седьмая – на старика-обманщика на том же рынке, предлагающего заскучавшим покупателям сыграть в наперстки или кости и обирающего их на восьмом-десятом ходу до нитки. По новым законам была запрещена любая игра на деньги как раз по той самой причине, что таких умельцев развелось однажды видимо-невидимо, и только наивный в мире шиноби не знал, что лучше никогда не садиться за игорный стол с представителем Страны Ветра. Потому что те еще шулера, хе-хе!       Восьмая же марионетка чертами лица и величественностью напомнила Канкуро Третьего Казекаге, виденного им в только в виде статуи, да и то до тех пор, пока Гаара не приказал сколоть статуям Каге черты лиц, чтобы некоторые старейшины не взывали к их справедливости во время спорных вопросов на Совете. Правда, по преданиям, при жизни волосы у Третьего были иссиня-черные, а марионетка была с абсолютно белыми волосами. Видневшаяся из-за распахнутой робы рельефная деревянная грудь куклы могла бы завлечь любую куноичи. Неужто и правда Первый Повелитель Железного Песка был настолько силен и красив при жизни? Говорят, что у него каждую ночь была новая женщина, но мало ли сказок есть в Стране Ветра, и в Сунакагуре тоже их очень любят вне зависимости от возраста!       Итак, марионетки под номерами шесть, семь и восемь были, как ему уже сообщил Гаара, частями для выполнения одной и самой важной для этого набора кукол техники – Техники всасывающего измельчения Трех Драгоценностей. Канкуро не знал точно, что это такое, но Призрак бабули Чиё некогда как бы намекнул, что это – то еще сильное ниндзюцу! Правда, щепетильный до вопросов изготовления марионеток Канкуро что-то невероятно сильно сомневался, что ниндзюцу эти марионетки могли призвать сами, без использования чакры Мастера. Мистрис Чиё обладала поистине невероятной силой характера, не говоря уже о прочих знаниях, и, кроме того, считалась ученицей Монзаэмона Чикамацу. Да что там – она даже на Совет Суны могла прийти, потому как ее брат Эбизо-сама был его бессменным главой! И это при том, что женщины в Сунакагуре до недавнего времени не могли занимать никаких серьезных должностей и сами возглавлять отряды и миссии. Отец, как до сих пор болтали на рынке, поначалу пытался это исправить с помощью примера Пакуры но Шакутон, но правящие семьи, надавив на Совет, осадили выскочку однозначно и жестоко. У Чиё-сама была защита в виде брата. У никому неизвестной, но талантливой и уникальной девушки Пакуры не было никого.       И теперь, глядя на лежащие перед ним марионетки, Канкуро уже нахмурился. Ведь если хотя бы часть из них не принадлежала его родной деревне, то какой был смысл тогда в традиционном для Суны искусстве боевых кукол? И какой смысл тогда в них, кукловодах?!       Думая так, Канкуро повернулся к Марионетке номер девять и с удовольствием отметил, что она, наконец-то, женского пола! Он невольно улыбнулся, потому что наметанный глаз мастера-краснодеревщика заметил в этой марионетке нечто, что было дорого ее творцу. Нечто, что испытывал и сам Канкуро, глядя на свою рукотворную Сакуру.       Эти правильные, почти нереальные черты лица, эта белая кожа, эти чуть подернутые розовым дымом щеки, эти губы нереального холодно-алого, почти бордового цвета – сколько ж краски и лака ушло на то, чтобы простой деревянный чурбачок стал настоящим лицом! А эти руки, эти тоненькие сахарные пальчики! Какое тонкое искусство вырезания, с какой любовью повторен каждый суставчик! Любопытный Канкуро сейчас как никогда жалел, что он не имеет силы глаз, как у некоторых, чтобы взглянуть под просторную робу, на которую прославленный мастер не пожалел белого атласа. Там, чуяло его сердце, скрывалось по-настоящему великое искусство.       Да, несомненно. Мастер явно списал эту марионетку с какой-то живой красавицы. С той, которую хотел звать «Моя душа», «Моя красоточка», «Мой аленький цветочек». С той, которая, несомненно, была так же далека от него, как и прекрасная Сакура, даже к пяточкам которой сам Канкуро до сих пор безумно хотел прикоснуться не меньше, чем почти десять лет назад. О да, при виде этой марионетки, пусть и вооруженной двумя тяжелыми клинками, сердце Канкуро потеплело, хотя у любого другого человека наличие такого оружие бы вызвало, скорее всего, невольное передергивание плечами от внезапно подкатившего комом к горлу страха.       Темно-чайные глаза кукловода зажглись страстью, блеснув отраженным светом обжигающего послеполуденного солнца Суны, попавшего в одно из окон на потолке и отразившегося от ближайшего к столу бокового окна, верхняя часть стекол которого была украшена зелено-алым витражом, расцвечивая марионеток замысловатыми пятнами цветных теней.       Как и любой мужик Сунакагуре, Канкуро был истинным ценителем танца мечей. Его могла исполнить не всякая куноичи. Нее-ет, не всякая! Нужен был идеальный баланс физической силы и ловкости, выверенности движений и скорости, красоты и ума, чтоб уметь не только игриво дернуть плечиком в нужный момент, но и суметь повернуться так, чтобы настоящее обоюдоострое оружие, поставленное на голову лишь на лезвие, не упало и не разрубило тебя напополам. Танец с мечами был настоящим искусством. И он ценился выше остальных танцев, потому что в нем женщина превращалась как бы в марионетку, движения которой были не хаотичны, как в реальной жизни, а подчинены будто бы невидимым нитями Мастера. Самого совершенного Мастера, который смог создать совершенное во всех смыслах творение.       Но была ли эта марионетка для самого Монзаэмона Чикамацу не просто куклой, а еще и олицетворением любимой?! И если Канкуро был во всех смыслах согласен, что женщины – это наипрекраснейшие творения, чьи-то творения, почти дочери, то причем тогда здесь мужчины? Неужели для кого-то и он, и бедняга Чикамацу, склепавший эту вечную красоту и вложивший в нее всю свою грешную душу, тоже являются нечтом прекрасным? Нечтом, что достойно восхищения?!       Едва оторвавшись от созерцания марионетки №9, взгляд Канкуро, обуреваемого такими вопросами и мыслями, уперся в последнюю, Десятую марионетку. О да! Эта марионетка была точно квинте…квинти… ссенцией уродств, как бы явно выразился куда более грамотный аристократ Учиха! Ведь она имела всего один глаз на подобии лица из двух половинок дерева с огромным клыкастым ртом. Да и пахло от нее если не застарелой кровью, то каким-то животным запахом, от которого Кибу бы точно, как минимум, сильно замутило.       Канкуро случайно посмотрел в единственный глаз чудовища. В нечеловеческий, скорее, неживой глаз, который явно являлся частью какого-то механизма. Пораженный свой догадкой, Канкуро взглянул в него еще раз, теперь уже более пристально, как вдруг…       Рот марионетки раскрылся, и огромная раззявленная львиная пасть, полная сотни острейших лезвий-зубов, сверкая красными, будто налитыми от ярости кровью, глазами ринулась на Канкуро!       Марионеточник среагировал мгновенно. Взметнулись нити чакры на пальцах, взмыла вверх лежавшая рядом кукла Сасори, которую Канкуро притащил для того, чтобы еще раз показать Великому Мастеру гениальное творение Первого кукловода. Кукла Сасори вскинула руки будто бы в защитном жесте, и стена огня в мгновение ока спалила то место, где за мгновение до этого находился успевший отпрыгнуть в дальний угол Канкуро. Он уже догадался, что глаз последней из марионеток Чикамацу был вовсе не глазом, а следящим механизмом. Но не мгновенная реакция, а идеальная марионетка, в которую Мастер Сасори наворотил в свое время всяких-разных приблуд, в том числе и автоматическое принятие решений, спасла сейчас его никчемную жизнь.       Канкуро с шумом выдохнул и с благодарностью посмотрел на куклу Сасори. Песок ему в рот, да он и сам готов был на все, чтобы его дорогие марионетки были счастливы. Он переживал за них, испытывал их, чтобы сделать еще лучше, плакал и смеялся то ли за них, то ли вместе с ними. И он, как никто другой, понимал Мастера Чикамацу, хотя его никогда не видел и лично с ним не разговаривал. Но, лишь раз взглянув на его творения, хотя все же так и не разобравшись, как они точно действуют, Канкуро почувствовал это. Глубокий личный смысл, который был заложен творцом в каждую из марионеток.       Интересно, у него тоже есть Творец?! Но, даже если и так, что Ему за забота до какого-то Канкуро?

***

      Вздохнув, Канкуро сложил печати, и коллекция снова отправилась в свиток. Пора было начинать изучение кукол — процесс всегда непростой и требующий осторожности, особенно это касалось наличия скрытых механизмов внутри и ядов.       Дело тут осложнялось еще и тем, что сам Канкуро никогда не видел ни одного трактата и ни одного сохранившегося чертежа хотя бы какого-нибудь из творений Монзаэмона Чикамацу. Проклятье, он уже и сам начал сомневаться в том, что эти марионетки действительно были сделаны в Сунакагуре! А так как любой нормальный технарь никогда не приступает к работе с механизмом наобум, не имея на руках никакой выходной документации на изделие, то Канкуро, памятуя свой подростковый опыт работы с марионетками, оставшимися от Мастера Сасори, что едва не стоил ему жизни еще задолго до встречи с самим опальным кукольником, решил разделить непростую задачу на несколько если не более простых, то хотя бы более понятных.       Во-первых, следовало все-таки постараться найти хотя бы какое-нибудь достоверное описание работы этих боевых марионеток, если он даже не сумеет разживиться чертежами их внутреннего строения. Даже по простому, но достоверному описанию их применения, Канкуро бы мог примерно прикинуть принцип действия каждой, что значительно бы сузило круг поисков места их создания. Однако же сам Мастер кукловод был убежден, что Саске, как всегда, придумал себе какую-то хренотень, убедил в этом легковерного Наруто, а тот преподнес это Гааре как истину в последней инстанции, а на самом-то деле Мастер Чикамацу всего-то смешал вино, спирт и выжимку из дури, принял эту бормотуху перед сном, и во сне ему явился театр из десяти марионеток, в оригинальном видении наверняка имевших принадлежность к женскому полу… Чего греха таить, такое бывало часто с каждым кукловодом вообще и мужчиной в частности.       Во-вторых, если бы даже Канкуро все-таки не сумел найти такие материалы в обширных анналах Сунакагуре, включая открытые и закрытые архивы, следовало еще раз детально обследовать обширную библиотеку Корпуса Кугетсу. На самом деле она занимала практически весь подвал и содержала десятки тысяч свитков с описанием и схемами столь причудливых механизмов, что некогда еще шестнадцатилетний Канкуро, неправедно и практически единолично завладевший ключом от одной из комнат, мог просидеть над чертежом какой-нибудь приблуды целые сутки, но так и не разобраться, что это такое!       В-третьих, если бы даже поиск по каталогу всех этих мест накопления знаний пустынных шиноби ему ничего не дал, Канкуро всегда мог воспользоваться современными технологиями, которые он, как и любой знаток механизмов, любил как применять, так и придумывать сам.       На самом деле метод натурных испытаний всегда был наиболее предпочтительным для Канкуро, но, памятуя, чем однажды закончился один из таких экспериментов с неизвестными ему техниками, кукловод предпочел все-таки лишний раз не испытывать судьбу. Хотя для любого мастера именно разбор очередного механизма, а отнюдь не его унылая сборка по схеме, была неким обрядом священнодействия. Правда, плата за интерес обычно была тоже немаленькой. Канкуро уже устал считать, сколько раз он был отравлен, порезан, обожжен и облит химикатами из-за своего непомерного любопытства. Его с детства интересовала любая рукотворная вещь — начиная с того, как закрепить ножку табурета, которую, качаясь, сломала Темари, до устройства телевизора и систем радиовещания. В свои неполные семь лет он даже сумел реанимировать железную стиральную машину с электрическим барабаном. Отец поначалу оценил его труды, однако же когда брошенный «на постирать» плащ Казекаге превратился в лоскуты, то задница мелкого Канкуро в очередной раз получила отцовского ремня под умничание со стороны уже тогда начитанного четырехлетнего Гаары о том, что «сказано было соблюдать температуру и вращение как в инхструкции!».       Вот и сейчас, решив на сей раз поступить по-умному и с упоением роясь среди воняющих плесенью и затхлостью пыльных свитков с чертежами, во многих из которых уже расплодились вездесущие песчаные пауки, Канкуро в который раз ловил себя на мысли: не послать ли все под хвост биджу-сама, и не пойти ли просто тупо разобрать все десять марионеток, а потом притащить эту груду деталей под нос Саске и помахать перед ним заключением с печатью Казекаге о том, что никаких артефактов страны Огня в них найдено не было. Хотя, с другой стороны, если бы ему самому в ответ на запрос преподнесли такое, Канкуро бы встал и демонстративно подтерся ничего не значащей для него бумажкой! Ну уж нет! Он должен докопаться до истины! А то мастер он все-таки или простой кустарь?!..       К великому удивлению Канкуро в поисках чертежей, да и вообще какой-либо информации, незаметно пронеслась целая неделя, и подошло время выхода в патрульную миссию.       И даже находясь в патруле, на другом конце Пустыни, Канкуро, портя себе и без того плохое зрение, читал «Историю Сунакагуре от Первого до Пятого», пытаясь хотя бы в зализанном до святости основном историческом источнике обнаружить что-то, что бы могло пролить свет на происхождение Коллекции Десяти марионеток. Естественно, что и там он ничего не нашел, но и много бы он прочитал при свете небольшого костерка?!       Итак, спустя ровно месяц поисков Канкуро, наконец, принял волевое решение вскрывать марионетки. И плевать, что за секретные техники и механизмы там могли быть встроены — дальше тянуть было нельзя. Да и Гаара последнее время частенько спрашивал о результатах. И все чаще и чаще оставлял на его попечение Шинки, потому что вечно мотался из Скрытого Песка в столицу Страны Ветра, собирая документы, необходимые для опеки над ребенком.       Гаара окончательно и бесповоротно решил забрать себе мальчика, тем более что за время пребывания в Суне Шинки так привык к нему, что и слышать не хотел ни о каком другом месте проживания, хотя большинство уважаемых людей деревни и были против, потому что вполне обоснованно боялись его.       Вот и сейчас Шинки крутился во дворике у главного здания Корпуса кукловодов, разбрасывая свой железный песок во все стороны и вызывая недовольную ругань проходящих мимо подмастерьев, шедших приводить в порядок разбитые и поврежденные во время миссий марионетки.        — Ты пока пойди погуляй, — попытался было отвадить его от драгоценных мастерских Канкуро, где к Шинки прилипало все, что было меньше гайки. — Не мешай мне тут. У меня, знаешь, ли, очень важное дело! — Канкуро с пилами и стамесками в одной руке важно поднял свой заляпанный химикатами указательный палец в рваных крагах другой руки, в которой он держал защитную маску, применявшуюся при работах с химическими соединениями. — Дело государственной важности, так-то, пацан.        — Вы собираетесь распилить марионетку? — удивленно спросил Шинки.        — Да, — задумчиво посмотрел на него, прикрыв один глаз, Канкуро. — Хочу посмотреть, что внутри. Жаль, конечно, что придется испортить достояние деревни, но потом отремонтирую их — и будут лучше прежнего!       Мальчик вдруг задумался, и железный песок ровным столбом взвился над его головой. Посмотрев на это, Канкуро понял, что магнетизм Шинки, а значит, и воздействие железного песка, во многом зависят от его настроения, как и у обычного песка его младшего брата. Что ж, выходит следовало не злить его. А то может и не сдержаться!       Постучав пальчиком по пухлой детской щеке (у Гаары мальчик хорошо отъелся), Шинки вдруг важно изрек:        — А разве нельзя посмотреть, что внутри, не распиливая куклу? Например, есть такая штука. Называется ринген…        — Чего? — не понял Канкуро, а потом вдруг расхохотался и, забывшись, похлопал мальчика по плечу:        — Неет, риннеган есть только у Учихи Саске. У меня его нет, а не то бы я уже упал и умер бы от страха, увидев духов Песка, а, может, и кое-чего похуже!        — Рентгеновские лучи, — наконец смог произнести Шинки. — Они вылетают из длинной трубки и проходят даже сквозь стены. Это как фотография, только того, чего мы не видим.        — А, ты про это, что ли? — почесал в голове Канкуро. — Даа, пацан. Я как-то вообще об этом не подумал. Может быть, просто отправить куклы на исследование в клан Хьюга? Или, постой, они же специализируются на течении чакры… Хотя, я им могу обеспечить течение моих нитей чакры в куклах, — продолжал беседовать Канкуро уже сам с собой.        — Можно же самостоятельно сделать излучатель, — важно нахохлился Шинки. — Или можно попросить в больнице, он же там наверняка есть.       Последние слова вызвали у Канкуро неприкрытое раздражение. Ишь, маленький засранец, разговаривает с ним, как с неопытным подмастерьем! Думает учить, да не кого-нибудь, а Мастера-кукловода!        — Больной умный ты, пацан! — обиженно ответил ему Канкуро, в глубине души понимая, что Шинки дело говорит, но все равно не признающий этого, — Сказал же тебе, иди, погуляй и не мешайся мне тут. Тоже мне… нашелся маленький Мастер Сасори, крепко спать ему! Если такой умный, то иди и делай сам свой рентген!        — И сделаю! — громко и четко ответил Шинки. — Когда вырасту и стану таким же взрослым, как Вы, то сделаю!        — Смотри-ка, поймаю сейчас и задам тебе, сопляк!.. — нити чакры Канкуро рванули было вслед за мальчиком, но были отсечены завертевшимся перед ним железным песком. — Еще и огрызается!        — Сделаю! — заорал уже отбежавший в сторону и взобравшийся на крышу соседнего глинобитного строения Шинки.        — Смотри, — пригрозил ему кулаком издалека Канкуро. — Смотри, проклянут тебя потом, как Мастера Сасори, если будешь делать недозволенные вещи! Мышей вместе сшивать, тьфу-тьфу, я этого не говорил, — он суеверно плюнул в с торону, а потом продолжил:        — Быть может, ты бы еще вознамерился марионетками управлять без нитей чакры?!        — И буду! — обиженно и упрямо крикнул мальчик и, показав язык, спрыгнул с крыши на противоположную сторону.        — Если так, то будешь в тысячу раз хуже Мастера Сасори! — крикнул ему вслед раззадоренный Канкуро. — Выгонят тебя потом, и сгинешь в безвестности! И, будь ты хоть тысячу раз песчаный принц, ни одна принцесса тебя не полюбит! — последнее он крикнул практически в сердцах, вспомнив о Сакуре и о своей горькой доле.        — Полюбит! — вдруг послышалось издалека, — Меня полюбит!        — Нет! Не бывает такого! — заорал ему вслед Канкуро, — Не бывает, сопляк! Тут даже обычные, не сказать что красавицы, не любят размалеванных, пахнущих смолой кукловодов! Куда тебе химе? Может, ты еще скажешь, что тебя, обычного мужика, принцесса Конохи полюбит?!        — И полюбит!       — Да кто ты такой?! Ты, безродный приблудок… — вдруг в сердцах уже выругался Канкуро и, сообразив, что он только что сказал, вдруг бросил инструмент и сел на песок.        — Шинки, — позвал он, вытирая грязными пальцами выступившие слезы. — Шинки, это я про себя… Не бери в голову, Шинки! Шинки?!       Но Шинки уже не было рядом. Он то ли обиделся, то ли действительно просто убежал играть. А Канкуро остался. И вместе с ним остались его воспоминания, мечты и несбывшиеся надежды. У Сакуры вон, скоро еще дети будут, а он так и ходит по земле. Бездомный. И одинокий.       Канкуро не знал, как бы он жил, если бы не дело всей его жизни. Его марионетки. Его куколки. Его деревянный театр, такой же, какой делал и его дед много лет назад. И ничего не должно меняться. Все должно оставаться на своих местах.       Но даже один и тот же песок в пустыне ветер перегоняет с места на место, формируя новый ландшафт с течением времени.