Судьба Кукловода

      Возвратившись в свою комнатенку ближе к закату и обнаружив там невероятное количество налетевшей за день песчаной пыли, которую задуло ветром, Канкуро, даже не чертыхнувшись, потому что сил у него на это просто не было, молча взял тряпку и принялся отряхивать песок на пол. Потом он просто возьмет немного воды, расплескает ее по полу и соскребет с него уже комки грязи, как обычно было принято в Сунакагуре для экономии воды.       На душе у мужчины тоже было неспокойно и не все ладно. И дело было не только в том, что он зашел в тупик с изучением Десяти марионеток Чикамацу. И не только в Шинки, который, похоже, серьезно обиделся и убежал куда-то в сторону старых развалин. Дело было в нем самом, точнее, в его душе, которая сейчас ныла намного хуже, чем его больная бочина.       Разрушенные здания в этой части Великой деревни остались еще со времен, когда Гаара не мог контролировать Шукаку и, пробуждаясь, тот сносил целые кварталы. Теперь же Шукаку, освобожденный после победы над Акацуки и Кагуей, снова жил в Великой Пустыне как ни в чем не бывало и даже пытался было вернуть свое былое величие, но Гаара, как всегда, вовремя остановил его.       Канкуро удивляло лишь только то, что некогда великий биджу Песка, по праву считавшийся самым агрессивным и неуправляемым даже среди Хвостатых зверей, хотя и слыл слабейшим из них, избегал нападать на караваны и уж тем более вваливаться в Сунакагуре как к себе домой! Насколько помнил сам марионеточник из рассказов своего дяди, Шукаку всегда стремились запечатать в человеке, дабы медиум своей силой воли управлял силой зверя, заставляя его беспрекословно подчиняться его приказам. У Гаары же в итоге вообще получилось чуть ли не завести дружбу с Однохвостым. И поэтому, освободившись от Шукаку и став Казекаге, брат не стал снова искать зверю джинчуурики.       И если бы Канкуро слишком хорошо не знал Гаару, то он мог бы предположить, что в этом виновато исключительно сострадание нынешнего Казекаге к любому жителю Сунакагуре. Но так почему же Гаара, который уже умел контролировать биджу, не запечатал его самостоятельно в себе снова, а отпустил Шукаку в Сердце Пустыни?! Ведь всем известно, что доверять биджу нельзя, а уж если речь заходит о том, чтобы давать им свободу, то тем более.       Вспомнив, какие события предшествовали тому, что Гаара нашел ребенка в пустыне, Канкуро снова подумал о Шинки, которого он «несправедливо обидел», как бы выразился Гаара. Марионеточник отложил тряпочку, которой протирал корпус Карасу, на малый верстак, и, присев на уже колченогий от постоянного раскачивания на нем табурет, сделанный его же руками еще в бытность подростком, и подперев подбородок рукой, задумался.       Для самого Канкуро его поступок по отношению к Шинки не был ничем выдающимся. Это как отогнать назойливую муху, что лезет в рот во время законного обеда. Но если бы Гаара узнал об этом, то он бы сказал, что Канкуро «обидел сироту». И в этом заключалось их различие. Они были братьями, но каждый мыслил в своей собственной вселенной. И, на самом деле, ни Темари, ни Канкуро достоверно и не смогли бы сказать, что такого случилось с их младшим братом, который из кровожадного чудовища внезапно превратился в аскета?       Хотя нет. Тут Канкуро врал себе. Причем врал настолько нагло, что у него даже глаза защипало.       Гаара всегда был одним и тем же. С таким же внутренним обостренным чувством справедливости, как и у их многострадального отца, душевное строение которого не выдержало бремени власти Казекаге. И даже убийства и бесчинства бывшего джинчуурики в деревни были в чем-то понятны. Он не просто не мог контролировать Шукаку. Не просто страдал от одиночества, непонимания и душевной боли и поэтому выпускал погулять биджу-сама вместе со своими эмоциями. В конечном итоге Гаара начал убивать вполне осознанно, потому что у него была на это причина.       Гаара всегда хотел лишь одного.       Нет, не власти — это было для него слишком мелко. На самом деле он лишь открыто хотел того же, что и многие другие сильные шиноби до него. Чего всегда хотел и их убогий отец, но всегда боялся по-настоящему серьезно высказать свои мысли и тем самым в открытую выступить против Совета старейшин Суны.       Да, Гаара хотел справедливости.       И он был, как же там его… как там говорил тот же самый Саске про Наруто? А, вот, идеалистом!       Итак, Гаара был идеалистом, но в отличие от того же Наруто, который спокойно косячил сам и спускал косяки другим, брат (который на самом деле был младшим, но назвать его так даже в мыслях у Канкуро сейчас не хватило бы смелости) был идеалистом во всем. И, до определенного момента, никому и ничего скидывать не собирался.       Нет, брат не был мстителен. Не был лжив. Не был неустойчив. Он не был психом или маньяком, как про него все думали. Канкуро и Темари точно знали это, потому что будь так, он давно придушил бы своим песком всю семью в их собственных постелях, начав, конечно же, с отца. Но Гаара старался уважать этого опустившегося к концу своей жизни и отчаявшегося донельзя человека до его последнего вздоха.       До встречи с Наруто Гаара говорил о том, что он любит только себя и убивает только во имя себя. Это Канкуро слышал сотню, если не тысячу раз. Но он-то, живя с братом, знал его лучше всех.       Зная свою силу и свои способности, Гаара по-своему пытался воплощать в жизнь идеалы шиноби Песка, бывшие тогда в ходу. Баки-сенсей бы назвал это «неукротимой настойчивостью», а Канкуро бы все-таки поправил своего старого учителя, назвав это непонятным словечком уровня Саске Учихи.       Идеализм. Это — быть лучшим во всем, даже когда дело касается оружия. Гаара сумел стать идеальным оружием, хотя и никто не знал, как его использовать.       Справедливость. Это — смелость принимать и отстаивать истину. И Гаара отстаивал. Свою собственную истину о своей абсолютной власти, придуманную им же самим.       В любом случае, это был лютый коктейль, который бы точно наделал немало бед и разрушений, если бы не одно «но».       Мать, которую Канкуро едва помнил, была прагматичной и доверчивой одновременно. Прямо как Темари, у которой это явно выражалось в ее отрицании веры в приметы, которые она на самом деле повсюду выискивала. Канкуро тоже мог бы считать себя прагматиком, как и все уважающие себя кукловоды, но, в глубине души, не мог не признать, что он и Темари все-таки больше страдали не от угрызений совести и стремления улучшить этот несовершенный мир, а из-за… банального суеверного страха перед ним!       Даже если взять отношение к внезапно начинавшейся песчаной буре, о которой не передавали в метеосводках, но которая заставала на полпути в Великой Пустыне. Первая мысль Канкуро всегда была не о том, что он не смог подготовиться должным образом, а «да что же это такое, да почему ж так, да что же все против меня-то: миссия, противник, и вот теперь погода — все наперекосяк!». Первая мысль Гаары всегда была «что мы можем с этим сделать?». И если «ничего не можем», то зачем нервничать, метаться и вообще многое в мире не в нашей власти…       Так было, например, когда во время собрания Пяти Каге туда заявился Саске с не самыми добрыми намерениями, и, наверное, его гнев был бы куда сильнее, если бы вовремя не переставший дергаться, когда остальных знатно перемкнуло, Гаара попытался воззвать к душе этого негодяя! Канкуро даже сейчас мог признаться себе честно — он дико испугался Аматересу. Он боялся огня так же сильно, как боятся его все представители страны Ветра, потому что нет ничего страшнее в сухом климате, чем пожары, которые распространяются на огромные площади и несут голод и смерть и без того страдающим животным и людям! Носители Стихии Ветра были слабы перед носителями Стихии Огня.       Гаара тоже боялся вечного непрекращающегося огня, но не Аматерасу. Он боялся огня собственной совести. Того огня, от которого у него не было абсолютной защиты. И поэтому при наличии у родственной троицы Песка одинаковых задатков к конкретному и абстрактному, использовали они их каждый по-разному. Отсюда и различие в мышлении. Отсюда и разница в целях и поступках.       Но вот Шинки? Пусть даже он генетически и принадлежит к семье Казекаге, но каким он будет? Как сложится его судьба? Или он сам создаст свою судьбу? А может быть, Шинки сумеет найти способ избежать этого извечного поиска: что главнее — теория или практика, идеи или реальность? Сознание или материя, как сказал бы этот шаринганистый ублюдок, которого биджу дернул в буквальном смысле этого слова перейти ему дорогу!       Канкуро посмотрел на ползущего по его рабочему столу детеныша скорпиона, который успел забраться туда, пока кукловод витал в своих мыслях. Канкуро точно знал, что тот его не укусит, если его не пугать, хотя и яд у этих малюток мог быть сильнее, чем у взрослых особей. Вот так и сомнения внутри. Вроде маленькие, но если начнешь развивать их, страшась, дергаясь, и, тем самым ослабляя себя — то жди беды.       Канкуро подцепил скорпиошку нитями чакры и поднес поближе.        — Мелкий засранец! — выругался он, наблюдая, как скорпиончик пытается взобраться по его нитям чакры поближе к руке и ужалить его.       — Чок-чок-чок, — поцокал языком Канкуро, дразня его, а потом вовсе взял в другую руку осторожно, так, чтобы его не смог достать ядовитый хвост.       Другой рукой он подтянул к себе стоявший в углу на маленьком столике стаканчик с остывшим сладким чаем. Канкуро капнул немного чая на столешницу (пусть, не жалко!) и выпустил скорпиончика прямо перед образовавшейся продолговатой коричневой лужицей.        — Сасори-сасори, — пробормотал он, тыкая в скорпиошку пальцем, пока тот жадно глотал своим ротовым аппаратом живительную сладкую влагу, — и ты вот наведался к людям из-за жажды. Также и мы сами.       И тут Канкуро покосился в дальний угол, где на крюку висела кукла Сасори. Глотнув уже протухшего за ночь чая в стакане, Канкуро продолжил, теперь уже обращаясь к самому себе:        — Люди тоже вечно чего-то жаждут. Как говаривал мой старик — людей губит не золото. Людей губит их жадность. Скорее, — и тут он посмотрел на скорпиошку, жвалы которого слиплись из-за попавшегося ему нерастворившегося тростникового сахара, а, значит, пить он больше не мог, — Людей губят их желания.       И, вскинув руки, Канкуро резко притянул к себе куклу, которая через пару мгновений с грохотом опустилась на пол рядом с ним. Некогда бывший шиноби Сунакагуре, а теперь — просто боевая марионетка, наполненная оружием и ядом. Напуганный таким грохотом скорпиончик предпочел покинуть драгоценную лужицу и не связываться с сильным и могущественным Человеком, который мог как одарить сладким сиропом, так и внезапно раздавить и уничтожить его!       Заметив это, Канкуро засмеялся и, снова повернувшись и посмотрев на Сасори, который теперь был всего лишь бессловесной куклой, открывающей и закрывающей рот по мановению пальцев, и нарочито вежливо обратился к нему.        — Она была невероятно хорошенькая, правда, Мастер Сасори? Такая хорошенькая, что даже Вы, будучи в своем деревянном теле, не смогли не поддаться ее обаянию. Но, в конечном счете, — и тут Канкуро встал с места и театрально развел руками, — Она досталась Саске Учихе, а Вы стали деревянной куклой. Вы думали, что Вы нашли способ жить вечно, Мастер. Вы думали, что Вы тогда гарантированно убили меня. Но почему-то я все еще в этом мире, а Вам не помогло ни Ваше деревянное тело, ни сотни ваших лучших творений! Так что вместо того, чтобы болтать о своем величии во время нашей первой и единственной встречи в бою, лучше бы Вы мне сказали, как я могу достичь такого величия, что сделает меня сильнее шаринганистого ублюдка.       И тут дикая боль острым кунаем вонзилось Канкуро прямо под ребра. Он вскрикнул и, схватившись за бок, повалился на пол. Упав на колени и скрючившись, Канкуро пополз в сторону двери, постоянно задыхаясь и буквально плача от боли. Да, он получал раны в бою и страдал от них, несомненно. Но болезнь была куда хуже. Она мало-помалу отнимала у него силы, лишала его любимой еды, выпивки и даже сна. Это напоминало Канкуро те дни, когда он мучился от яда Сасори, того самого, который должен был убить его за три дня. Но явившаяся тогда в Сунакагуре, словно светлый дух, Сакура не позволила этому произойти.       Канкуро помнил тот распроклятый день встречи с нукенином Песка Сасори настолько явственно, что, казалось, если он сейчас закроет глаза, то представит все до мелочей…

***

Воспоминания Канкуро

      Было предвечернее время, и патруль спешил в Сунакагуре, чтобы до заката солнца успеть передать донесение в резиденцию Казекаге о том, что сенсор уловил в одном из секторов сильную чужеродную энергетику. Но они опоздали. Гаара уже вступил в бой с нападавшим, и два парня сцепились белой тучей, покрывающей седые горы, и облаком песка в вышине.       Брат, как всегда, среагировал вовремя, и всеми силами старался навязать нападавшему свои правила боя, но это было не так-то просто. И он, и сам Канкуро впервые встречались с взрывчаткой такого типа, но единожды взглянув на взрывы, воспроизводимые глиняными бомбами человека на птице, кукловод понял, что опасность представляют вовсе не они.       Опасность представлял этот молодой нукенин, лишь немногим старше его самого, но невероятно, просто сумасшедше талантливый, везучий и самоуверенный. Своим острым зрением Канкуро видел выражение, застывшее на лице Гаары: напряженное и немного тронутое озлоблением и сосредоточенностью.       Почему Гаара не использовал силу Шукаку? Канкуро было очевидно: берег деревню. Хладнокровию Гаары, которое он сохранял в любой момент и в любой ситуации, можно было только позавидовать, но сейчас движения управляемых им песчаных вихрей были отточены особенно, идеально. Однако этот парень на белой птице (позже Канкуро узнал, что это был гигантский орел, обитающий в Великих горах Страны Земли) был еще и невероятно умен и быстр. Скорость его реакции и стойкость, которую он проявил, даже не дрогнув, когда Гаара буквально оторвал своим песком одну его руку, выдавали в нем истинную Волю Камня. Гордый, красивый, он не сражался — он танцевал вокруг пытающегося хоть как-то восстановить контроль над ситуацией Гаарой. Такой бы точно не стал Тсучикаге и вообще не был бы привязан к кому-либо и к чему-либо, кроме стрелки компаса своего сердца. И в глазах джинчуурики Песка, помутненных от трудного боя, снова плескалось холодное желание убить. Но убить не только от ненависти, но еще и от осознания того, что этот нукенин Камня здоров и свободен, а Гаара — привязанный к деревне Песка Казекаге. Внутри Гаары, наверное, боролись исходящее из глубины познавшего милосердие сердца желание помочь заблудившемуся и холодный призыв рассудка поймать и наказать нападавшего по всей строгости.       Все это Канкуро уже видел в глазах брата, когда тот проводил с ним время в далеком детстве. Гаара то пытался помочь ему, то вставал в позицию судьи, а то и вообще завидовал, как тогда, когда Канкуро только-только начал встречаться с местными девчонками-куноичи, такими же сопливыми, как и он сам. Но в Канкуро не было этой гордой самоуверенности, которая так бесила и, в то же время, так интересовала сейчас в этом никому неизвестном парне Гаару.       Канкуро видел это. Видел, как напали на деревню. Видел, как сражался изо всех сил Гаара. И как это его не застали врасплох, ведь к началу боя были сумерки, а потом сгустилась тьма? Как это Гаара не замешкался, не растерялся?       Канкуро стоял и смотрел, тупо наблюдая и про себя прося всех духов Песка поднять сейчас весь песок, что окружал Суну и…        — Объявляйте чрезвычайное положение. Стерегите источники воды. Пусть Медицинский корпус укроет гражданских под защитными барьерами. Действуйте, руководствуясь нашим знанием и нашими законоположениями. Проявляйте терпение и стойкость. Проявляйте терпение и стойкость. Терпение дорого в первые минуты страха, и пусть каждый сражается, чем может.       Канкуро обернулся. Баки-сенсей, не будучи обязанным к этому, не будучи постоянным Членом Совета Старейшин, а лишь попечителем при не достигшем шестнадцатилетнего возраста Казекаге, уже взял организацию обороны в свои руки.       Но тут… взрыв огромной силы сотряс скрытую деревню и столб света ослепил Канкуро, заставив упасть лицом вниз. Стоявший рядом Баки-сенсей, закрыв лицо рукой, но не упав, пробормотал что-то типа «вот и явилось наказание на голову Гаары и на наши головы вместе с ним».       Однако Канкуро верил в брата. Он знал его лучше всех и он также знал, какой силой воли обладает Гаара. И когда свет, огонь и дым рассеялись, Канкуро довольно и злобно усмехнулся. Песчаный щит заслонил собой всю деревню. Как и ожидалось от Гаары. Бесконечные тренировки своей силы и разума, намного более серьезные и суровые, чем у обычных шиноби, и вынуждающие его жить в строгом аскетизме, в конце концов сделали Гаару воистину Великим Казекаге! Да, он отказался от чувств и эмоций, потому что все, абсолютно все силы уходили на самоконтроль: себя, Шукаку внутри, песка вокруг. Теперь вот и плотности и размеров щита, защитившего всю Скрытую деревню!       Гаара шел к этой силе каждый день, хотя и тренировал не свое тело и испытывал не рассудочную часть своего разума. Он шел по пути стойкости и сосредоточения. Тяжелейшему пути, возложенному на шиноби Сунакагуре, но тогда, когда нужна была абсолютная защита, если требовалась неукротимая настойчивость, невозможно было найти более упертых, более непоколебимых и более твердо стоящих на своем, чем шиноби Суны.       Однако упорство и дерзость шиноби Камня тоже были не просто расхожими словами из легенд. Даже с оторванной рукой, с минимальным запасом своей глиняный взрывчатки Дейдара все еще был очень опасен. Он не собирался ни отступать, ни сдаваться. Этот красивый гордый человек предпочитал смерть смирению перед судьбой. Для Канкуро было удивительным, как он вообще мог сохранять здравый рассудок, когда кровь из его руки начала хлестать фонтаном и нукенину пришлось буквально превратить остатки предплечья в обуглившееся мясо собственным взрывом. У Канкуро от одной подобной мысли на глазах выступили слезы. Дейдара же не колебался. Он точно знал, что речь идет не просто о поимке джинчуурики. Речь о том, чтобы доказать Сасори-но-Данна, что его искусство лучше.       Канкуро же свято верил, что он-то сможет загасить этого выскочку. Он, как и все остальные стоявшие рядом и глазевшие вверх, открыв рты и перешептываясь, шиноби Песка, которых Баки буквально криками и пинками разогнал по позициям и во имя деревни призвал к оружию. Аркбаллисты Суны были поистине произведениями искусства, спроектированные еще Вторым Казекаге и приснопамятным дедом самого Канкуро. Конечно же, кукловод знал, как с ними управляться, вот только стрелок он был никудышный, поэтому Канкуро вместе со своим отрядом встал у одного орудия только после нескольких грубых окриков Баки-сенсея: «Что стоишь, раззява! Помоги, в самом деле, брату!».       Они едва зарядили аркбаллисту, как вдруг мощный взрыв в небе разорвал шар абсолютной защиты Гаары, заставив гордо усмехнуться довольного удачей своего искусства нападавшего. Обескураженный, Канкуро мог только с нескрываемым шоком наблюдать, как его оглушенный, поверженный брат из последних сил пытается убрать тонны тонн песка, все еще висевшего над деревней!       После люди Суны еще долго спорили, почему член Акацуки позволил Гааре убрать свой песок и подождал, пока он это сделает. Но Канкуро точно знал, почему. Он хорошо знал своего брата: наверное, в его расфокусированном взгляде, обращенном в размытую для него точку противника в небе, исполнения техники которого он просто не видел, но прекрасно слышал результаты, читалось это бесконечное чувства не просто желания, а стремления к справедливости.       Справедливость. Твердость. Желание стоять насмерть, как стоит древняя могучая скала.       В тот момент Гаара обратился к чужому шиноби на понятном для него невербальном наречии.       И безумные глаза отступника Камня на мгновение сделались печальными.        — Ты — настоящий Каге, — с удивлением то ли действительно услышал, то ли просто додумал Канкуро слова воина Скрытого Камня. После говорили, что это слышал не только он, а еще и такой-то и такой-то где-то на другом конце Сунакагуре, но люди ничто не любят делать так, как судачить и спорить по одному и тому же делу.        — Гаара, — только и смог крикнуть Канкуро вслед глиняной птице, поймавшей летящего вниз поверженного Казекаге и теперь уносящей его на своем хвосте куда-то далеко. Так Канкуро оказался разлученным с братом впервые после его рождения.       И только теперь кукловод опомнился и осознал, что случилось, в полной мере. С его глаз будто бы спала пелена.        — Казекаге похищен, — вдруг однозначно и обреченно сказал все еще стоящий рядом Баки, а потом схватился за голову. — Господи, что с нами будет?!        — Я верну его, — Канкуро сам не понял, откуда вдруг в нем взялась такая уверенность. — Даже если это сделали Песчаные духи, то все равно верну!        — Опять ты… — Баки в сердцах едва не замахнулся на него, но Канкуро, жестом приказав своему отряду следовать за ним, побежал в сторону врат Главного входа в Сунакагуре.        — Я сразу приказал обследовать все возможные входы и выходы из деревни, — крикнул ему издали Канкуро. — Я тоже думаю, что не может быть, чтобы похититель пришел сюда один. Я видел знак шиноби Камня, они давно уже не добирались до Суны. Кто-то предал нас, сенсей. Кто-то из своих.       Канкуро решил начать осмотр с главного входа в деревню. Во-первых, потому что он на самом деле не только лучше всего охранялся, но и здесь чаще всего сменялся караул, да и многие шиноби были заняты досмотром входящих и выходящих жителей Суны. Следовательно, их бдительность подвергалась здесь наибольшей проверке, и они могли просто вовремя не среагировать из-за банальной усталости за день.       Когда марионеточник увидел впереди себя пустой проход и ни одного стражника в нем, то сомнений уже не осталось. Шиноби Камня точно не мог прийти сюда один. Ему помог кто-то в пределах деревни. Но кто?       Продвинувшись далее по проходу, Канкуро, наконец, понял, куда подевалась вооруженная до зубов охрана. Он охнул, увидев, что добрых два десятка отборных шиноби Суны лежит бездыханными, будто бы миниатюрные модели марионеток, которые разбросал сильный ветер. Опытный глаз Канкуро не мог не заметить отсутствие крови на многих из них, а запах разложения вперемешку с едва заметной ноткой паров яда из тяжелых металлов сразу ударил ему в нос, пусть и не такой чувствительный, как у Кибы.       Подозрений становилось все больше, и Канкуро, засунув руку за пазуху и, на всякий случай, смочив свои пальцы в желатиновом порошке, чтобы имеющиеся остатки яда, при случае, не попали в микротрещины на пальцах, подошел к ближайшему трупу, чтобы проверить его пульс на шее. Но даже от легкого прикосновения к холодной коже тела, некогда бывшего одним из членов элитного отряда АНБУ Сунукагуре, на ней появились темные круги. Канкуро понял, что этот шиноби, должно быть, был мертв уже к самому началу предвечернего времени.        — Их убили не сейчас, — оповестил Канкуро следовавших за ним. — Скорее всего, это случилось еще до боя Гаары.        — Но как они могли настолько быстро уничтожить такой большой отряд? — раздалось неподалеку.       А в душе Канкуро внезапно начало зарождаться дурное предчувствие. Оно было настолько дурным, что его замутило сильнее, чем от трупного смрада.       «Когда Гаара стал Казекаге, он приказал мне еще раз поднять все материалы дела нукенина Песка Сасори. Вытащить из архива и перетряхнуть все пять томов, изучить там каждую закорючку, каждую даже самую незначительную улику, только чтобы понять, где находится отступник, представляющий угрозу не только для Страны Ветра, но и для всех стран в целом»       Ни Канкуро, ни Гаара никогда не видели Сасори Акасуна вживую, тем более, мало знали об его истинной силе, ведь он исчез из Скрытого Песка, когда Канкуро еще даже не появился на свет. Но те марионетки, которых теперь непонятно по какому праву таскал за спиной сам Канкуро, некогда были созданы именно им. Скорпионом Красных Песков. Тем, чье имя до сих пор упоминалось даже на Совете Сунакагуре с благоговением и со страхом. Сам Гаара, только-только ставший Казекаге и впервые представший перед желтолицым усатым и пузатым Даймё Страны Ветра, в первую очередь пообещал тому, что будоражащий одним своим присутствием в этом мире нукенин Суны будет изолирован от общества.       «Я расследовал это. Я знаю, какими бывают последствия от его яда. Все дело лишь в том, что, согласно материалам дела, Сасори никогда не использует один и тот же яд два раза. Поэтому это всего лишь мои домыслы и догадки»       Марионеточник напрягся. Впереди, после узкого прохода в рукотворных скалах, насколько хватит глаз, простиралась каменистая часть пустыни, где чаще всего свирепствовали сильные ветра, выдувая песок в противоположные стороны. Что-то зловещее видел он в этом привычном ландшафте. Что-то настолько чуждое, насколько одновременно и родное, близкое его собственному мировоззрению. И мысль о том, что убить всех этих несчастных мог кто-то из своих, теперь начинала беспокоить его только сильнее.       Канкуро встал с места и, жестом успокоив запереживавших соратников, объяснил:        — Похоже, что группа, захватившая Гаару, начала свои действия отсюда. Быстрее, мы пойдем за ними.       И Канкуро, долго не думая, сорвался с места и бросился вперед. Его отряд послушно побежал за ним.        — Стойте! — вдруг остановил его окрик одного из шиноби. — Кто-то выжил!       Канкуро обернулся в тот момент, когда было уже поздно.        — Стой! — окрикнул он пытающегося проявить милосердие даже к безнадежному. — Не трогай его!       Но было уже поздно. Взрывная печать, привязанная к груди раненого, активировалась ровно в тот момент, когда его подняли на руки.        — Взрывной свиток, — заорал было Канкуро, но вокруг начали раздаваться еще взрывы, активировавшиеся по своим свиткам сразу после первого. Чисто суновская штучка. Тут Канкуро даже второго мнения не нужно было. У всех остальных известных ему спецов по ловушкам были немного иные методы.       Над Канкуро начала осыпаться скала, и он был вынужден реагировать мгновенно. Достав из-за спины один из свитков, он распечатал находящуюся в нем марионетку…       Когда дым от завала рассеялся, Канкуро при помощи Сеншу буквально вылетел на поверхность. Он успел укрыть в защитной марионетке еще двоих шиноби Суны, тем не менее, получивших тяжелые травмы.        — Я смог спасти только этих двоих, — он обратился к подоспевшему на выручку второму отряду во главе с обеспокоенным Баки. Сенсей был напряжен и даже несколько напуган. Наверное, потерять сразу двух своих бывших учеников за день было все-таки выше его моральных и человеческих сил. Он заметно выдохнул, когда увидел живого и невредимого Канкуро.        — Что ты будешь делать? — спросил у него взволнованный Баки.        — Разве не очевидно? — не менее нервный от пережитого Канкуро посмотрел на него. — Я собираюсь вернуть Гаару!       Баки как всегда осуждающе посмотрел на него, но, наверное, впервые Канкуро заметил в его единственном глазе некое подобие беспокойства за него самого (обычно-то всегда беспокоились за братца).        — Если он смог одолеть Гаару, то это значит, что наш противник невероятно силен! — вполне обоснованно и очень эмоционально заметил Баки. Даже невнимательный мог заметить, что, говоря о Гааре, он сильно переживал.        — И ты предлагаешь мне ничего не делать?        — Я этого не говорил! Я хотел сказать, что торопиться с нападением не следует, — на лице Баки явно проступил холодный пот, что с ним бывало в минуты сильного волнения. — Просто наблюдай за ними, ладно? Если узнаем, где их укрытие, то сможем подготовить ударный отряд и освободить Гаару.       Канкуро почувствовал на себе его озабоченный взгляд — тот взгляд, которым может смотреть только бывший наставник, прекрасно знающий все сильные и слабые стороны своего уже вступившего во взрослую жизнь, но так и не усвоившего некоторые очевидные уроки ученика.       Он обернулся и с вызовом посмотрел на Баки. Нет, не так, на Баки-сенсея, который вечно называл его то торопыгой, то, напротив, раззявой, который постоянно был недоволен тем, что Канкуро не умел ни толком добыть воду в пустыне, ни запечь в песке страусиного яйца и они вечно получались всмятку, а уж после того, как Баки отравился сушеной кониной, которую Канкуро купил на торговом толчке какой-то стоянки кочевников, учитель едва сдержался, чтобы собственноручно не выпороть его и с тех пор конину просто ненавидел.        — Ага, если сдержусь! — гнев Канкуро, на самом деле, был направлен не на непонятного противника, а на самого себя. Что не смог, что не успел, не предотвратил и сразу не догадался. В Сунакагуре был предатель, и Канкуро предполагал, что этот кто-то мог уйти вместе с нападавшими. И ему невероятно сильно хотелось посмотреть в вытаращенные в предсмертном ужасе глаза этого человека, когда он будет его душить своими нитями чакры!       Лицо Баки исказилось праведным гневом. В первое мгновение он, видимо, хотел было крикнуть «вернись», но сдержался. Канкуро же уже поместил за спину свиток с Сеншу и перешел на быстрый бег.       Он не слышал, как Баки сначала чертыхнулся ему вдогонку, а потом, охнув от осознания собственного бессилия, едва слышно прошептал мольбу о защите непутевого Канкуро, которым двигало все то же обостренное чувство ощущения неправильности всего происходящего.       Неидеальности этого бренного мира, в котором лишь песок, камни, обжигающий знойный ветер да ядовитые скорпионы под ногами. А так хотелось прохлады тени и источника воды — понятности, доверия, предсказуемости и, опять же, справедливости.