Предатель

Оффирим не спалось. Она проворочалась на подстилке едва не полчаса, переворачиваясь с боку на бок и вздыхая, пробовала считать мысленно птичек, вспоминать колыбельные — без толку. Все сознание занимала огромная, невероятная в своей настоящести мысль — они дошли. Еще две недели назад она сидела за шитьем с утра до ночи, носилась по дому, помогая матери с уборкой и готовкой, слушала соловьев, приникнув лицом к приоткрытым ставням окна на рассвете, ходила за водой и проведать тетушку на другом конце поселения эльфов в Синих Горах. Полотно жизни стелилось ровно и предсказуемо, спокойной, гладкой строчкой на ткани. Еще две недели назад она знать не знала, как там — за неприступными на вид горами, что там за лес? Как выглядят ужасные d’hoine, о которых старшие эльфы старались не говорить? На каком языке они говорят, раз не на Старшей Речи? Ужасные d’hoine ужасно кричали, когда умирали. И эти странные круглые уши… Они вообще хорошо слышат этими ушами? «Должно быть,» — думала она, пытаясь отвлечься от воспоминаний о крови на зеленой лесной траве, крови на шерстяных плащах и льняных рубахах, крови на человеческой, но так похожей на эльфскую коже — «должно быть, ужасно неудобно заправлять за такие круглые уши волосы, ничего же держаться не будет.» И дивные сережки, которые так красиво получались у Элты, жены кузнеца — тонкие, невесомые кружева из проволоки, узкой, как металлическая нить, — сережки, которые так хорошо и красиво садились на острые кончики эльфских ушей, на такие круглые людские уши тоже не наденешь. Эльфка вздохнула, сердясь на себя за такие дурацкие мысли. Иорвет же сказал, что это — враги, почему она думает о том, какие сережки носят людские женщины? Иорвет говорил о людях столько страшного, что мысли о сережках не вписывались совершенно. Носят ли люди их вообще? Чтоб создать такие украшения, нужно быть мастером, а люди живут так мало… Это все было неважно, совершенно неважно, и те странные люди с круглыми ушами были сейчас совершенно неважны. Они дошли. Оффирим, Фири, дочь барда и вышивальщицы, ни разу не выходившая за пределы родного поселения в сердце Синих Гор, вышла из палатки, взглянула на звезды. Совсем такие же, как дома. Но все же — другие. И все вокруг — другое, странное, такое непривычное — белый камень стен, целых и разрушенных, высокие дома, провалы окон, почти нигде не закрытых ставнями, белый камень под ногами, гладкий, неровно уложенный, — не то, что на стенах, — в пятнах не то грязи, не то копоти, в щелях между камнями растет пучками упрямая трава. В городе, который из леса казался огромным белым скелетом, буйная зелень расползлась везде — на мостовой между камнями, на стенах — вьющимися побегами, над улицами — разросшимися за десятилетия запустения палисадниками. — Фири, — тихо-тихо позвали ее сбоку, — Фирь. Что не спишь? — Не могу, — эльфка шагнула в сторону Иорвета, застывшего у стены. Тот кивнул. — Я тоже не могу. Это так, — молодой эльф жадно огляделся, будто пытался охватить взглядом вообще все, что мог, что освещали горящие чуть поодаль костры и Луна, — так необычно. Я никогда не был в каменных городах. — Я тоже, — тихо согласилась Оффирим, глядя на него снизу вверх. В золотых отсветах костров Иорвет выглядел таким живым, таким счастливым, каким она не видела его никогда — и оттого эльфка самой себе казалось все более маленькой и жалкой со своими глупыми мыслями, глупыми страхами и глупым непониманием. — Иорвет, — она зябко закуталась в плащ плотней, хотя на улице было совсем тепло, — те люди в лесу… Чего они хотели? — А? — эльф будто забыл о ней и вспомнил только тогда, когда она подала голос, взглянул с удивлением, — не знаю. Какая разница, чего хотели те люди? — Но почему-то же они ненавидят нас, — почти неслышно ответила Оффирим, — ты сказал, что все люди ненавидят эльфов. — Потому что мы другие, Фирь. Люди ненавидят тех, кто от них отличается. Эльфке было совсем чуть-чуть интересно, откуда Иорвет, не выходивший никогда до этого из их поселения в сердце Синих Гор точно так же, как и она, знал, кого и за что люди ненавидят. Но он говорил так уверенно, что Фирь поверила тут же. — Поэтому мы тоже должны их ненавидеть, — неожиданно продолжил Иорвет, тихо, но твердо, лицо его тут же хищно и страшно заострилось в теплом золотом свете, — и убивать их, иначе они убьют нас. — Убьют?.. Оффирим вспомнила людей, лежавших на лесной поляне в пугающих, неестественных позах, торчащие из липко-бордовых пятен на ткани древки стрел. Не могла только вспомнить, было ли у тех людей при себе оружие — отряд тогда ушел быстро и тихо, боясь, что за этими людьми придут другие. Их, людей, говорят, так много, намного больше, чем эльфов. — Конечно, — Иорвет нахмурился, — пока ты, Фирь, сомневаешься, они ненавидят тебя. И убьют сразу же, как представится возможность — если ты не убьешь их первой. Эльфка смотрела на него снизу вверх — удивленно и испуганно, широко раскрыв прозрачно-серые, светлые глаза. Цвет в темноте Иорвет разобрать не мог, она понимала, но они знали друг друга всю свою жизнь — и, конечно, Иорвет знал, какого цвета ее глаза. И она не видела, но знала, что у него глаза зеленые, яркие, с янтарными тонкими прожилками. — Пойдем, — эльф неожиданно потянул ее за рукав к стене. Вцепился руками в пустой край оконной рамы первого этажа, подтянулся — Оффирим полезла следом, заскребла носками сапогов по белой каменной стене. Влезть на разрушенный дом оказалось удивительно несложно — не сложней, чем на дерево — и через пару минут двое юных эльфов сидели на обломке стены третьего этажа, глядя на город. — Ты знаешь, что это за город — Лок Муинне? — хмуро спросил Иорвет, глядя вдаль. — Нет, — эльфка качнула пару раз ногой, упершись ладонями в шершавый слом камня, — но название звучит, как наше, а ты говорил, что люди на другом языке говорят. — Оно звучит, как наше, потому что это был эльфский город, Фирь. Эльфский город, на который двести лет назад напал реданскиий маршал Раупэннек со своей армией — вероломно и исподтишка… — Реданский? — Есть такая людская страна, Редания. — А кто такой маршал? Иорвет задумался, сосредоточенно глядя на звезды, будто ответ должен был вот-вот появиться на небе. — Это как… командир. Это такое название командира для армии. — А генерал — тоже командир, но для эльфской армии? — Оффирим любопытно заглянула ему в лицо, покачивая ногами. — Получается, что так, — задумчиво кивнул Иорвет. — Значит, мы с тобой знаем уже два слова людского языка! — почему-то обрадовалась эльфка, — Редани-ия и марша-ал! Первое — страна, а второе — как генерал, только у людей. — Лучше бы ни одного не знали, — скривился эльф, — уже по этим двум видно, что противный язык. — Но как мы сможем узнать, что они планируют, если не будем понимать, что они говорят? — хитро поинтересовалась Оффирим, снова заглядывая в задумчивое лицо друга детства. Тот потер подбородок, выдержал паузу. — Да, ты права. Нужно будет все-таки начать учить их противный язык. Золотые отсветы горящих внизу костров бегали по стене, лизали сапоги, рассыпаясь искорками на пряжках эльфки. — А почему этот Рапенэк напал на Лок Муинне? — все-таки спросила Оффирим. В темноте она не могла толком разглядеть разрушенный город, но то, что они сидели на руинах стены дома, говорило само за себя. — Потому что он ненавидел эльфов, — ответил Иорвет, коротко и без сомнений, будто это было простой, известной даже детям истиной, — отец говорил, что любимой поговоркой этого человека было «хороший эльф — мертвый эльф». Оффирим затихла, придавленная неожиданными доказательствами правоты друга. А теперь — и командира. — И все люди — так? — почти неслышно спросила она. Эльфка вспомнила снова скорчившиеся в неестественных позах тела на лесной поляне, древки стрел, странные круглые уши и похолодела. Ей с пугающей ясностью показалось, что она могла думать потом свои дурацкие мысли о сережках только потому, что остальной отряд оказался решительней, только потому что Иорвет, Иля и Ярналь успели выпустить стрелы раньше, чем люди заметили их. — Да, Фирь, все. Не все из них, правда, командуют армиями, кто-то и подчиняется командам, но от этого ничего не меняется. — Значит, мы их должны убить, чтобы они не убили нас? — уже слегка подрагивающим от подступающих слез голосом спросила эльфка, вцепившись в камни стены. Иорвет повернулся к ней, слегка тронул пальцами за запястье. — Фирь, не бойся. — Я не боюсь, — сбивчиво перебила его Оффирим, но тут же поправилась, вытирая рукавом слезы, — то есть боюсь, конечно, но… Но здесь много эльфов, — дрожаще улыбнулась она, — вон сколько палаток. Я просто… Я не умею. — Это ненадолго, — неожиданно широко улыбнулся Иорвет, — генерал обещал, что с завтрашнего дня нас начнут учить. Но чтоб учиться, — юный эльф перекинул ноги на другую сторону стены, мягко спрыгнул на каменный пол, — нужно выспаться. И я, как назначенный генералом командир отряда, то есть, десятка с завтрашнего дня, говорю тебе идти спать. — Хорошо, — разулыбалась в ответ Оффирим, спрыгнула на пол следом. Иорвет притворно нахмурился, вызвав у нее тихий смешок. — Не «хорошо», а «так точно»! — Так точно, командир! — эльфка слегка ткнула друга локтем в бок, ловя улыбку — широкую, почти такую же, как в детстве.

***

— Почему именно «Людей в море»? — Аэлиренн мельком глянула на выгнутую в удивлении рыжую бровь, усмехнулась, продолжая расчерчивать карту маленькими крестиками при свете свечи. — А что — не звучит? — Звучит, но до моря далеко. — До преисподней еще дальше, — эльфка отложила карту, задула свечу, вытянулась на полу, положив голову на его живот. Потерла пальцами правой руки ребро ладони левой, вымазавшейся в угле. — Сегодня пришел еще один отряд. Восемь эльфов. — Теперь нас триста три, — хмыкнула Белая Роза, глядя на сходящиеся над головой полотна палатки. Вытянула правую руку вверх, пытаясь разглядеть в едва сочащемся через щели золотом свете от костров свои пальцы, уронила руку ведьмаку на грудь, слегка мазнув пальцами по челюсти, — надеюсь, теперь старики в Шаэрраведде меня хотя бы послушают. — Триста три — это много, — задумчиво проговорил ведьмак. Аэлиренн почувствовала, как длинные худые пальцы зарылись в ее волосы, пристроила голову поудобней. — Будет еще больше. Эльфка чувствовала затылком движения грудной клетки под ее головой — он принюхивался. Она не знала, чем пахло ему сейчас, она могла чувствовать только шерсть полога и дым костров. — Те, кто пришел сегодня — охотники, не воины. У них охотничья одежда. — Почему бы воинам не носить охотничью одежду? — рассеянно поинтересовалась Аэлиренн, не чувствуя в себе никакого желания спорить — глаза закрывались, выступать в путь предстояло перед рассветом. — Не слышал о том, чтобы в Синих Горах жили настолько молодые воины. — Кто только не живет в Синих Горах, — эльфка зевнула, перевернула голову набок, пальцами перебирая воротник его рубашки, — да и если так, не воины — и что? Научатся. Ты, котик, тоже не учился толком владеть эльфийским клинком. Впрочем, — она хихикнула, — тебе и не обязателен меч, чтобы убивать, верно? Ведьмак едва заметно вздрогнул. Аэлиренн подняла голову, опираясь на локоть, коротко прижалась сухими губами к его челюсти. — Сейчас нас триста три, — едва слышно повторила она, — а будет еще больше. Шаэрраведд должен будет выслушать меня. — Триста три — уже много, — на плечах эльфки сжались длинные худые пальцы, — слишком много. Слишком много, чтоб повернуть, если чт… — Я не собираюсь поворачивать никуда, — неожиданно зло зашипела Белая Роза в острое ухо ведьмака, тут же ткнулась носом в рыжий висок, — никто не собирается, и ты тоже, верно, котик? Аэлиренн понимала, что он имел в виду не это. Не так буквально. Не свернуть-отступить, трусливо сбежать, поджав хвост, а соскочить, успеть перепрыгнуть забор до того, как во двор спустят собак, вырваться из острых клыков и длинных когтей, разрывающих, перемалывающих, несущих смерть. Спрыгнуть со спирали, с каждым днем, с каждым убитым d’hoine сжимающейся вокруг горла все туже, душащей, утягивающей в хохочущую черно-красную бездну. Иногда Аэлиренн казалось, что это еще возможно — не спускаться по этой спирали дальше. Когда она, как сейчас, касалась носом жестких рыжих волос, когда теплые длинные пальцы гладили ее по острому уху. Но потом появлялись новые d’hoine, которых они убивали, новые эльфы, которые шли вслед за ними, которые слушали Белую Розу, символ восстания. Символ бессмертен, символу было совершенно не страшно глядеть в хохочущую черно-красную бездну, спускаясь вниз по спирали, сжимающей горло Аэлиренн и ее адъютанта. С каждым воплем боли очередного d’hoine, с каждым последним вздохом того, кто должен был умереть, потому что попал им в руки, с каждым промасленным крохотным конвертиком фисштеха, который отдавался гулом крови в висках, эмоциями, рвущими грудную клетку, энергией, которой просто не должно было быть в ее теле после нескольких суток без сна и почти без еды — еще один шаг ниже по затягивающей спирали, глядя в круглые, почти безумные кошачьи зрачки, на руки с длинными пальцами, по плечи перемазанные в чужой крови, зная, что она выглядит ровно точно так же. Тогда Белой Розе, символу эльфского восстания, было совсем не страшно не соскочить. А эльфке Аэлиренн было некуда сворачивать и отступать — как и ее адъютанту. — Да, — ведьмак снова едва заметно вздрогнул, Аэлиренн знала, что от ее дыхания, коснувшегося уха, пробежались по рыжему затылку колкие мурашки, — верно. Но триста три эльфа — это очень много. Их нельзя будет быстро собрать и увести от засады. Такое количество отрезает любые пути к отст… ограничивает маневр. Когда маневр ограничен — ты загоняешь себя в угол, и любая ситуация превращается в беспросветный пиздец. — Ситуация уже превратилась в беспросветный пиздец, — ровно отозвалась Аэлиренн, вытягиваясь рядом, — уже давно. Еще тогда, когда Лок Муинне был разрушен. Но старые идиоты забились в углы, в глушь, пытаются отсидеться там, — она прижалась щекой к теплому даже через плотную ткань рубашки плечу, — даже не пытаются бороться, сыплют отговорками одна другой тупее, отгораживаются этими словами, закрывают глаза. А знаешь, что? — она приподнялась на локте, заглянула в кошачьи глаза, круглые в темноте зрачки которых светились, отражая скудный свет, — иногда ограничить себе маневр — лучшее, что можно сделать. Ведь это значит, что остается только один путь, с которого свернуть нельзя. И враг — он знает об этом, он знает, что ты пойдешь до конца, ведь отступать тебе некуда. Нам всем — некуда отступать.

***

Первое утро в Лок Муинне вышло неожиданно спокойным. Маленький отряд Иорвета уже привычно проснулся в палатках. Но за полотнами больше не было леса, да и куда им надо идти они не очень себе представляли. Осколки белого города купались в золотистых утренних лучах. Отряд, выбравшийся из двух стоящих вплотную палаток, остановился на белой мостовой, озираясь — вокруг деловито сновали эльфы. Кто-то сидел на обломке стены, ловя лицом и белой рубашкой золотые лучи, и зашивал плотный шерстяной плащ — мелькала искорками игла в ловких пальцах, светлые волосы незнакомого эльфа блестели на солнце металлом. От обилия открытого пространства стало неуютно. Опрокинутая чаша неба — лазурно-синего, ни облачка — казалось, еще чуть-чуть — и рухнет на скелет Лок Муинне, погребет его под собой, раскрошит и белые кости — остатки домов, и амфитеатр, и деловито снующие туда-сюда фигурки. Молодые эльфы из отряда Иорвета сбились в кучу, как напуганные птицы — только приехавшие, ничего не понимающие. При свете дня стало ясно, насколько разрушенный город огромен — и они в нем потерялись. Чтобы не растеряться по белым разрушенным улицам — решили, что Иорвет, как командир, отправится разведать обстановку и найти все-таки ту эльфку-фехтовальщицу, которая должна была ими заняться. Остальной отряд остался ждать возле палаток — Ярналь уселся прямо на мостовую, ощупывая пальцами свой лук, Ираиллинель облюбовала раскидистую яблоню в соседнем палисаднике, братья Лионель и Ликаэль вернулись в палатку, Рамдир полез на ближайшую разрушенную стену дома. Оффирим толкнула задумавшуюся Арвелин плечом — и указала на их, женскую палатку. Стоять на улице было нервно — все вокруг двигалось в своем, слаженном, размеренном темпе, и две неприкаянные эльфки посреди улицы не вписывались в механизм жизни огромного лагеря.

***

Ирса неслась, как от пожара, по белой мостовой — мелькали, сменяя друг друга, стены по бокам, белые и черные от копоти, зеленые ветви разросшихся палисадников, черные провалы нежилых окон. Мостовая — сплошь плоские, сточенные многочисленными сапогами и веками камни — норовила вывернуться из-под ног, как огромная чешуйчатая змея. Свежий воздух и золотой солнечный свет, рассыпавшийся по белому камню, накладывались причудливо на застывшую в сознании картинку — высокие, арочные своды проходов, затхлая, застоялая вонь, рыжие огоньки факелов впереди — длинная цепь ярких искр, блеск мечей, запах, просачивающийся через дух древней канализации, запах, заставляющий забыть, зачем и куда они шли, что за цепь янтарных бус уходит вперед, запах, заставляющий развернуться и бежать прочь без оглядки. Или обнажить меч. «Проклятые идиоты!» — ей хотелось взвыть прямо на бегу, — «даже не поняли, что это!» От быстрого бега горело горло, а прохладный утренний воздух выдувал потихоньку панику из головы. Эльфка стала бежать, глядя по сторонам, а не просто летя стрелой вперед — за тем домом, остатки стены которого торчат острым осколком кости, надо свернуть влево, прямо — до старой вишни, раскинувшей узловатые ветви на половину улицы, перепрыгнуть провал в камнях мостовой, недружелюбно-грязный, направо, до развилки с почти целой статуей эльфского стража — только пика обломана, там нырнуть в проулок — и она почти у палаток. Палатки оказались чуть ближе, чем она думала — и незнакомые. Молодой эльф в белой рубашке с зелеными листьями по рукавам и вороту, сидевший прямо на мостовой, чуть не упал спиной назад, когда Ирса резко остановилась в паре шагов от него. В руках эльф держал лук — тетива не натянута, длинным тонким хвостом лежит на камнях. — Шить у вас умеет кто? — эльфка резко вдохнула сквозь зубы, выпрямилась. Незнакомец коротко указал рукой на ближнюю к ней палатку — не очень большую и ничем не примечательную, — и нервно отвел длинные русые волосы с лица, глядя на загнанную эльфку удивленными синими глазами. — Фирь! — раздалось сбоку, Ирса чуть не шарахнулась, как испуганная лошадь — на дереве в палисаднике у палаток сидела еще одна незнакомая эльфка, свесив с ветки длинные ноги в мужских охотничьих штанах и теребя в пальцах кончик светлой, почти белой косы. Из палатки, на которую указал эльф, тут же выглянуло остренькое, лисье личико. — Ты шьешь? — эльфка в палатке заторможенно кивнула, глядя на запыхавшуюся Ирсу, — идем. Быстрей! — Какие нитки брать? — личико исчезло, сероглазая эльфка тихо зашуршала, невидимая глазу за пологом, — я с собой почти не взяла ниток… — Никакие не брать! — взорвалась Ирса, — быстрей, гуль тебя дери! У медиков есть и нитки, и иглы — а вот рук не хватает. Сероглазая эльфка Фирь с острым лисьим личиком сегодня могла спасти жизнь парочке эльфов, которых неведомые мелкие, но очень проворные твари подрали в акведуках. Но у Ирсы начали закрадываться некоторые подозрения — которые, в общем-то, ей совершенно некогда было озвучивать. Шить умеет — и хорошо. Что шить с чем — подскажут рядом стоящие старшие товарищи-медики, уж больно по-детски выглядело лисье личико, Ирса не поверила бы, что Фирь имеет достаточно уверенную практику врачевания. Рысила рядом молодая эльфка достаточно проворно, и Ирса почти успокоилась. Сосредоточенные серые глаза смотрели по сторонам, запоминали дорогу. Свежий воздух начал постепенно густеть от медного запаха крови — будто комки в прежде однородной жидкости, красная медь в воздухе находила Ирсу то тут, то там, обманчиво исчезая на короткое время, но стекаясь к небольшой пустой площади, по краям которой остались несколько почти целых каменных скамеек, а в центре разросся огромный дуб. На каменных скамейках лежали, блестя стеклом и металлом, баночки и фиалы, разномастные иглы, небольшая жаровенка с вычищенным котелком с водой над углями. Коротко сверкнуло на стальном круглом боку острое, белое по-дневному солнце. Фирь рядом испуганно затормозила — Ирса ловко перехватила ее за черную косу, аккуратно сворачивая волосы на затылке в узел, вытащила свободной рукой из собственных медовых прядей узкую кованую шпильку. Черная коса выворачивалась из пальцев, как живая — эльфка тихо чертыхнулась, протыкая ее шпилькой, закрепляя прическу. — О, это хорошо, — высокий эльф с повязанными белым платком волосами утер выступившую на лбу испарину, — вот, держи, завяжи сверху, — в окаменевшую Фирь полетел такой же белый платок, Ирса успела его схватить в воздухе, потому что приведенная ею молодая эльфка не шевелилась и, кажется, не дышала. — Не стой столбом, — прошипела ей в ухо Ирса, завязывая платок на чужой голове так, чтобы ни один волосок не остался снаружи. — Да, да, — тот же эльф махнул куда-то в сторону рукой, снова наклоняясь к чему-то — кому-то — кого ни Ирса, ни Фирь видеть не хотели никогда в жизни, — там спирт, нитки и иглы. Бери любого, кем сейчас не занимаются, и шей, милая, шей. Вот у этого уже все промыли и обработали, но рук не хватает…

***

Ей хотелось зажмуриться до цветных кругов перед глазами. Уткнуться носом в подушку, закутаться в одеяло, проснуться, морщась, понять, что это сон. Игла скользила в пальцах. Фирь не знала, чего боялась больше — непривычного сопротивления при проколе, стонов, острого запаха спирта, крови и трав или того, что затрясутся руки, что игла, мокрая от крови, застрянет — и она не сможет ее вытащить, причиняя еще больше боли? Весь солнечный день, ярко-синяя чаша неба, скелет мертвого города с прозеленью — все стянулось, сжалось в острый медный запах и лаковый красный блеск на знакомом тонком металле. Эльфка внутренне выла от ужаса, но делала прокол за проколом, протягивала нить, делая ровный, простой, привычный шов. «Это просто такая ткань,» — внутреннему голосу становилось все сложнее верить, особенно когда ткань дергалась под пальцами, — «это быстро закончится. Все будет хорошо. Это не навсегда. Это просто такая ткань,» — завязать аккуратный узел, — «тут закончила, рядом еще один… один… разрез.» Уж скорее — разрыв. Фирь не знала, что может оставить такой разрез, и не хотела узнавать никогда. Ее эльф молчал — не то терпел, не то давно потерял сознание. Она не смотрела на лицо, не смотрела на этого эльфа, специально сосредотачивалась за раз лишь на одном клочке чужой кожи, игнорируя картину целиком — картина целиком просто не уместилась бы у нее в голове. Стежок, стежок, стежок. Фирь шила. Не думала о том, кто это, о том, что случилось, о том, выживет ли этот эльф — ей сказали шить, и она шила, стежок за стежком, узелок за узелком. Кажется, это был уже другой эльф и другая игла — прошлая куда-то исчезла вместе с прошлым эльфом. У этого разрез длиннее, и Фирь даже не пытается определить, где именно этот разрез находится, тот же это эльф или уже другой. На седьмом узелке она потеряла счет. О том, что столько разрезов на одном эльфе не уместилось бы — не думала вообще. Завязать узелок, обрезать нить, вытянуть длинный красный хвост из ушка, протереть металл уже побагровевшим отрезом остро пахнущей спиртом ткани — нет, игла все та же, — им же вытереть красные пальцы, — шагнуть чуть вбок, глядя ровно перед собой… Перед носом оказалась щель в камнях мостовой, из которой на свет рвались ярко-зеленые стрелки травы. Справа — небольшой каменный бордюрчик, больше зеленой травы за ним. — Все, — довольно протянул кто-то спереди, разогнулся с хрустом суставов и шелестом ткани, — теперь только перевязать. Фирь сидела на корточках, завороженно рассматривая траву. Зеленую, не красную и не белую. Яркий цвет притянул все ее внимание, мысли затихли совсем, шаги, стоны, звон металла о металл совсем рядом отошли на задний план невнятным шумом. Пальцы все еще до боли сжимали тонкую иглу, от спирта покалывало кожу. — Ты смотри, какой шов ровный! И этот… — Эй! — ее вздернули вверх за плечи, шпилька, скреплявшая тяжелую косу на затылке, мотнулась, больно впилась в кожу головы, — а вот и мастерица! На нее в упор смотрели веселые каре-зеленые глаза. Фирь недоуменно моргнула, сжала иглу в пальцах еще крепче — но незнакомый медик заметил маневр и тут же попытался разогнуть ей пальцы, чтоб забрать испачканный инструмент. Эльфка старалась смотреть ровно на его лицо и радовалась, что в нем нет совсем ничего красного. Светлая кожа, прямой тонкий нос, белый платок скрывает волосы. — Где ты так научилась? — эльф, отвоевавший иглу, не глядя бросил ее в стальной котелок, стоящий на уцелевшей части широкой спинки каменной скамьи, снова посмотрел ей в глаза. — Я, — Фирь на мгновение захлебнулась собственным голосом, мысли, которых совсем не было еще мгновение назад, забились в голове, разбуженные дружелюбным приятным голосом, — я швея… Эльф-медик замер, обдумывая услышанное. Фирь окончательно утонула в своих мыслях — и разрыдалась. Остро жег чувствительный нос запах спирта, успокоившей, отвлекшей от нестерпимой липкой красноты зелени больше не было перед глазами — и ей казалось, что ладони все еще перемазаны в красном и тягучем, что игла потерялась, потому что она не чувствовала больше тонкий металл в пальцах, а когда теряется игла — это очень, очень плохо. Все смазалось перед глазами — и перевернутая синяя чаша неба, и повязка эльфа-медика перед ней, и его лицо, а его белая рубашка с красными мелкими пятнышками внезапно оказалась везде — все вокруг было слепяще-белым с мелкими, липкими алыми пятнышками. Фирь не чувствовала, как ее потрясли за плечи, отвели к скамейке и усадили на прохладный камень, не взяла кружку, пахнущую мятой и ромашкой, которую ей пытались всунуть в руки. Зрение начало потихоньку возвращаться только после того, как на щеки легли знакомые теплые ладони. Длинные пальцы распустили узел платка на ее затылке, аккуратно вытащили узкую кованую шпильку из волос — голове стало будто легче, коса хлопнула ее по спине. Оффирим, дочь барда и вышивальщицы, впервые в своей жизни сшивавшая иглой совсем не ткань, тихо всхлипывала, глядя на Иорвета, сидевшего на корточках ровно перед ней. Новоиспеченный десятник зло щурил зеленые глаза с тонкими янтарными прожилками, но эльфка знала, чувствовала подспудно, что злится он не на нее.