Предатель

— Слушай, Лис, — Птичка, казалось, замечтался, глядя на ярко-голубое небо, — а нет ли у нас какого-нибудь срочного дела? Лис с легким сомнением оглядел ведьмака сверху донизу. Стоит, расставив ноги на ширину плеч, руки привычно прячет в карманы, запрокинул голову к небу — щурит на мягкое утреннее солнце звериные глаза. — Сегодня придет адъютант, — напомнил ему Лис, — вы в прошлый раз договорились. — Это, в общем-то, причина, по которой я и задал тебе вопрос, — ровно ответил ведьмак, не отрывая взгляда от неба. Эльф склонил голову к плечу. Он не понимал. Лиса назначили конвоиром половину месяца назад — в середине Белтайна, а Ламмас уже наступал на пятки. За это время эльф устал удивляться Птичке — и смирился с тем, что его поднадзорный с некоторыми особенностями. Научился даже пропускать неуместно веселый тон мимо острых ушей и стоически переносить подначки, дурацкие шутки, попытки уговорить на какую-то шкоду. Птичка явно считал факт собственного успешного пробуждения поутру веским поводом для хорошего настроения и мало обращал внимания на то, где и в каком положении он просыпался — Лис долго не мог этого понять и спустя половину месяца просто принял, как аксиому, алхимический закон или прихоть природы. В конце концов, такая беззаботность доставляла ему, как конвоиру, меньше проблем. Вот уже четыре дня — с тех пор, как Птичка пытался учить адъютанта Аэлиренн какой-то их ведьмачьей магии, Лис не вникал, — Птичка вел себя откровенно странно. На самом импровизированном занятии Лис решил, что ведьмак просто наконец перестал паясничать — появление Гезраса часто оказывало чудотворное влияние на разнообразных придурков. Сам Лис считал себя нормальным и потому избегал общества рыжего полукровки всеми возможными способами — кто добровольно полезет зверю в пасть? Птичка полез, предложив научить какому-то «ведьмачьему колдунству». Но почему-то, на неискушенный взгляд Лиса, вел себя рядом с полукровкой как-то очень странно. Очень сдержанно. Медленно и ровно говорил что-то занудное, сосредоточенно старался смотреть куда угодно, но не на собрата, неторопливо и очень плавно жестикулировал — полная противоположность обычному поведению Птички. Лис принял за рабочую версию предположение, что Птичка просто туговат — и только спустя полмесяца почувствовал то, что чувствовал каждый эльф в обществе Гезраса спустя один-два удара сердца. Острое, пугающее ощущение какой-то неправильности, неестественности, источник которого определить никак не получалось. У адъютанта не росло две головы или четыре уха, он, в отличие от части эльфов старых войск в лагере, еще обладал полным комплектом конечностей. Никто не мог понять, что с ним не так, но все как один старались лишний раз к нему не приближаться. И Птичка теперь тоже. Впрочем, и Птичку избегали точно так же, и похожее ощущение Лис испытывал поначалу в его компании — но отвязаться от обязанностей конвоира не смог и пришлось привыкнуть. Птичка был человеком, адъютант — полукровкой, возможно, причина крылась в этом. — Вроде бы, в прошлый раз все прошло нормально, — ровным голосом с отчетливым акцентом заметил Лис. За эту половину месяца он поднаторел во Всеобщем. Птичка оторвался от созерцания небосклона — и бросил на эльфа нечитаемый взгляд. Лис внутренне подобрался — он успел привыкнуть, что ведьмак понятен, как открытая книга, хотя, скорее, как сборник анекдотов, и ему совершенно не понравилось это каменное выражение лица и странно поблескивающие золотистые глаза. — Остроухий, ты слепой? — недовольно поинтересовался ведьмак, — вроде бы нет. Тогда почему задаешь тупые вопросы? — Тупые вопросы ты задаешь, — огрызнулся в ответ недовольный Лис, — ты обещал научить его вашим фокусам? Ты, не я. Вот и учи, объяснять ему я ничего не собираюсь. Четыре дня назад тебя не прикончили и сейчас обойдется. Что ты всполошился? — А ты ничего четыре дня назад не заметил? — неожиданно зашипел Птичка, сощурив звериные глаза — какие-то особенно странные в эту минуту, злые и испуганные глаза. — Что я должен был заметить? — зашипел в ответ Лис, раздраженный странностями до края, — что ты, наконец, решил оставить свои шуточки? Или что, наконец, допер, что с адъютантом Белой Розы лучше пересекаться поменьше и пореже — что знает каждый эльф здесь? Птичка дернул уголком губ, продемонстрировав Лису странную, болезненную гримасу. Но взгляда звериных золотистых глаз не отрывал — эльф подавил дрожь, против воли наблюдая, как коротко расширились и снова стянулись в узкие веретена чужеродные, животные зрачки. — Я рад такому вниманию к моей скромной персоне, — ядовито процедил Птичка, — ты, видимо, был так счастлив видеть конец моих шуточек, что не заметил, что Третий обдолбался тогда по самые свои острые уши. Лис замер, попытался восстановить в памяти картинку четырехдневной давности. Бесполезно, он сидел слишком далеко — ведьмаки тогда устроились шагах в двадцати от него, и половину времени Лис продремал, привалившись к стене, уверенный, что уж из-под носа у полукровки Птичка точно никуда не денется. Он ничего не видел и почти ничего не слышал из их разговоров, даже пропустил момент, когда адъютант уходил. — Почему ты так решил? Птичка закатил глаза. — Потому что я видел такое и знаю, как это выглядит, — он снова дернул уголком губ, — и, честно, не хочу наблюдать еще раз. Особенно в исполнении Третьего. Он и без веществ неадекватный, что творится у него на чердаке под фисштехом я даже думать не хочу. И еще раз сидеть на расстоянии вытянутой руки от обдолбанного ведьмака, который может вырвать мне горло так, что я понять не успею, и дышать через раз, чтоб не дай Великая Мать его не перещелкнуло и он не решил, что я ему не нравлюсь и он может быстро это исправить, — Птичка рвано взмахнул рукой и резко отвернулся. Лис уперся невидящим взглядом в мелкие золотистые кудряшки, тяжело размышляя. Он никак не мог совместить слова Птички с его же интонациями и выражением лица. Беспокойся он только за себя — не выглядел бы так, будто произошедшее его, по меньшей мере, очень расстроило, скорее даже — больно резануло. Вопрос «зачем ты пошел за ним сюда, раз боишься его?» застыл незаданным в голове эльфа. Он почему-то чувствовал важность этого разговора, важность того, что он видит это странное, раздражающее непривычностью, злое и болезненное выражение лица вечно радостного ведьмака — но не мог понять, почему это так важно, почему Птичка так остро среагировал. Лис, наверное, и не заметил бы разницы между полукровкой трезвым и полукровкой обдолбанным — тот в любом случае был достаточно пугающим для того, чтобы стараться держаться подальше. Про себя Лис понял, что в ситуации выбора между «остаться в человеческой тюрьме и ждать казни» и «пойти за Гезрасом в место, где его сосредоточенно избегают, но терпят, потому что его привела Белая Роза и зачем-то держит адъютантом, а тебя — открыто ненавидят и терпят с еще большим трудом» оказаться не хотел бы — непонятно, какой вариант хуже. Птичке он не завидовал. Но и обещать научить ведьмачьим фокусам Птичку никто не заставлял.

***

Верноссиэль в тот вечер хохотала так, что отзвуки ее смеха стояли у Иорвета в ушах до утра. Яростное, жгучее бессилие обнимало ребра — Иорвет сдерживался, чтобы не начать специально ломать все попадающиеся на пути ветки, рвать листья, искать какой-то выход обжигающему холоду в груди. Рассвет тонкими золотистыми нитями протянулся в воздухе, протискиваясь между листьев и веток, осторожно трогая эльфов, оставляя на них маленькие блестящие пятнышки света. Едва заметно запястья коснулись чьи-то прохладные пальцы — и волна ледяной злобы захлестнула горло, захлебнулась в себе, почти сбила с ног, отдаваясь гудением в голове и свистящим выдохом. Мягкие подушечки пальцев почти задумчиво огладили выступающую косточку — и, решившись, забрались под рукав, осторожно охватывая запястье. — Она дура, — тихо сказала Оффирим, глядя ровно перед собой, — и ведет себя, как ребенок. Иорвет с силой втянул мокрый от испаряющейся росы воздух, раздув ноздри, как взбешенный зверь. Зелень вокруг резала глаза. Сомкнувшиеся на запястье пальцы замерли — и аккуратно потерли кожу. — Весь отряд понимает, что она просто пытается самоутверждаться, — все так же тихо продолжила Оффирим. Ярналь, шедший чуть впереди, повернул голову, бросил на них обеспокоенный взгляд через плечо. Иорвет зажмурился, еще один длинный свистящий выдох и остро пахнущий росой и зеленью вдох. Возможно, Фирь была права. Возможно, действительно весь отряд — может быть, и часть десятка Верноссиэль тоже — считал, что Верноссиэль просто пытается поддеть Иорвета посильнее, будто установила у себя в голове какое-то соревнование и за каждый такой момент радостно начисляет себе воображаемые очки. Возможно. Но что с этого толку, если теперь Иорвет совершенно не знает, как ему не потерять лицо окончательно? Волна злости разбилась о ребра, сжав их, осталась только гудением в висках. — Расскажи, что вчера случилось, — попросила Оффирим, — я из-за нее ничего не услышала. — Мы шли по лесу, — медленно начал цедить слова Иорвет, старательно вглядываясь в зелень перед собой — лес, кажущийся непроходимым, на самом деле пестрел тут и там лазейками, щелками между листьями, переплетением темных старых веток и светлых молодых прутьев, простреливался насквозь острыми солнечными лучами-обещаниями дневной жары, — натолкнулись на гнездо гулей, которое обошли, и двух потерявшихся человечьих детей. Пальцы сжались на запястье чуть сильнее. — Они вас заметили? — Они не смогли бы нас не заметить, — собственный голос напоминал ему что-то среднее между свистом удушения и глухим рычанием, — я выперся прямо им под ноги, потеряв бдительность. А это почти подростки, лет, наверное, двенадцать и пятнадцать. — Шесть и восемь-десять, — едва слышно прошелестел нагнавший их Киаран, — человечьи дети растут намного быстрее нас. — Настолько? — сдавленно от удивления мяукнула Фирь, едва не споткнувшись. — Не настолько же, — раздраженно процедил Иорвет, не обернувшись на нее, но перехватив ладонь и помогая удержаться на ногах. — Именно настолько, — Киаран тоже на них не смотрел, но кончики острых ушей горели и дышал он так же очевидно сдерживаясь, как и Иорвет, — нам на их взгляд лет по шестнадцать, и так будет, пока нам не стукнет пятьдесят или около того. Мой отец выглядит ровесником человека лет двадцати пяти — двадцати семи. В тридцать они уже глубокие старики — по крайней мере, кметы. В городах есть те, кто физически трудится меньше — они выглядят лучше и живут дольше. Но обычному человеку этих тридцати-сорока лет хватает, чтобы родить ораву детей и натаскать старших на работу на полях. Кажется, лекция его успокаивала. Фирь шла молча и ровно, но не выпускала ладонь Иорвета. — Впрочем, и в шесть, и в восемь они уже знают и умеют достаточно, — Киаран нарочито неторопливым, откровенно сдержанным и плавным движением отвел со своего пути тонкие березовые прутики, — чтобы потеряться в лесу, а потом рассказать, кого они там видели. И я надеюсь, что они правда приняли нас за охотников, иначе… Недосказанное продолжение повисло в воздухе тяжело и непрочно, пронизанное во всех направлениях острыми солнечными стрелами, готовое вот-вот рухнуть им на головы и рассыпаться жалящими осколками, как задетое стекло. Иначе дети расскажут. Иначе на обратном пути их может ждать засада — и в лесу они встретят уже не двух безоружных щенков, а взрослую свору, вооруженную всем, что нашлось в их маленькой проклятой деревне. Вооруженную и очень, очень злую несмотря на то, что детей они отпустили. Кажется, эти мысли пронеслись над головами, как ветер — Фирь едва заметно вздрогнула и крепче сжала пальцы: — Вы же их отпустили, к чему им обращать на нас внимание? — она повернула голову, едва заметно дрогнули губы, — отпустили же? Иорвет дернул головой, как раздраженный зверь. Киаран хранил молчание. — Отпустили, конечно. Есть другие варианты? Это дети, пусть и людские дети. В этот момент Иорвет был уверен, что другого варианта просто не существовало и тем более не возникало у него в голове. Он был эльфом, а они — детьми. Эльфы прощали многое, но не детскую кровь. За детскую кровь в цивилизации казнили. Что там у людей — проблемы людей, Иорвет был эльфом, и для него в этот момент не существовало более естественного ответа. Несмотря на опасность, которую мог принести за собой этот ответ. Момента, когда он, оглушенный непониманием, стоял посреди медных пятен закатного света и чернильных комков сумерек, момента, в котором он чувствовал пальцами гладкое дерево лука, дергал острым ухом, инстинктивно реагируя на шум уходящих человеческих детей, и был больше порывом, чем разумом, момента, когда он был готов выстрелить в мешанину меди и чернил впереди и чуть слева, туда, где хрустели ветки и шуршала, цепляясь за листья, одежда — этого момента больше не существовало. Он держал ладонь Фирь — неожиданно маленькую, но цепкую, — делал шаг за шагом по зеленой траве, видел, как размазываются маленькими блестящими пятнами по шерсти, льну, коже и дереву солнечные лучи, и точно знал, что он не выстрелил бы. Потому что он эльф. Фирь аккуратно сжала пальцы, улыбаясь. Она все еще смотрела перед собой — но сжимала его ладонь в тихом одобрении. — Нет, — ответила она, — я рада, что другого варианта нет. Киаран бесшумно ушел чуть вперед — Иорвет и Оффирим замыкали цепочку из двух десятков. До Ррамддивна оставалось семь дней пути, до Ламмаса — восемь. Потом солнце повернет на ночь, дни будут укорачиваться, а они с караваном отправятся обратно в Лок Муинне. Иорвет уже почти скучал по заброшенному мертвому городу. Но впереди их ждал город живой, город, который еще не убили — и не убьют, Белая Роза не позволит, чтобы еще один эльфский город умер, как Лок Муинне. И все, кто пошел за ней — не позволят.

***

Срочного дела не нашлось. Лис его, в общем-то, и не искал — между ним и Птичкой повисло хрустящее, ломкое раздражение, в этот раз — взаимное. Полукровка пришел, когда белое солнце почти задушило город. Короткие голубоватые тени легли на белые пыльные камни, все звуки одновременно приглушенно вязли в воздухе и болезненно-громко отдавались в ушах. Лис в мыслях проклинал и обоих ведьмаков, и наступающий Ламмас, и белый камень — он пытался снова устроиться подремать у стены, но белый свет нещадно жег веки, обморочно лизал кожу, заставляя обливаться холодным потом, и эльф проскользнул в провал в стене, присаживаясь на каменный, усыпанный мелкой крошкой и плотной пылью пол в прозрачной голубоватой тени. Ведьмаки устроились в палисаднике под стеной — их тоже накрыла прозрачная голубоватая тень. Лис в этот раз смотрел пристальней, хотя все еще практически их не слышал — он сидел в этот раз еще дальше, до ведьмаков было шагов тридцать. У рыжего полукровки на воротнике рубашки — бурое пятно. Наверное, кровь. Возможно, он ее даже не замечал. Птичка закатал рукава — Лис неприязненно сощурился, заметив, что ведьмак активно жестикулирует. В этот раз, — тяжело и зло заворочались в голове мысли, — все тебя устраивает, Птичка? Видимо, да, потому что мгновением позже Птичка явно пакостно усмехнулся, а адъютант утомленно привалился плечом к белой стене, защищавшей их от жара. Лис ему почти сочувствовал — но почти. Их ведьмачьи дела. Их ведьмачьи дела явно шли так себе — Птичка оживился, под ленивым взглядом Лиса пару раз вскакивал на ноги и активно размахивал руками, что-то вещая. Рыжий полукровка молчал, не шевелился и никак не реагировал — Лис подумал было, что тот уснул. Птичка, возможно, тоже так подумал, потому что вытянул руку, явно намереваясь похлопать его по плечу. Опрометчивое решение. Лис с трудом успел зафиксировать движение — через мгновение Птичка уже болезненно шипел, дергаясь и пытаясь выскользнуть из крепкой хватки, а рыжий полукровка, оказавшийся на ногах, без особых видимых усилий держал руку собрата выкрученной за спиной. Ему быстро надоело — полукровка разжал пальцы, Птичка тут же выпрямился, повернулся снова лицом к нему и Лису, недовольно морщась и растирая руку. Лис отстраненно отметил, что Птичка на самом деле не крупнее адъютанта, как казалось ему все это время — рыжий полукровка возвышался над кудрявой макушкой Птички на полголовы, а то и на голову, длинный, худощавый, угловатый до неестественности. Даже человек на его фоне смотрелся более естественным. Лис разглядывал Птичку из-за спины адъютанта — видел, как тот растирает предплечье и дергает плечом взад-вперед, прогоняя боль, видел тень разговора, пары фраз, скорее всего, вопросов — как искривляется ехидно рот, как поднимается одна бровь. Движения рыжего полукровки Лис не видел. Не смог бы рассмотреть при всем желании — такую скорость эльфское зрение зафиксировать не могло. Сначала Лис подумал, что у него помутилось в голове от жары. Потом — в этот момент он уже вскакивал на затекшие ноги, оскальзываясь на белом пыльном камне, — что, кажется, теперь его обязанности конвоира кончились, а адъютант все-таки решил, что Птичка ему не нравится и он может быстро это исправить, потому что Лис видел красные брызги на стене и рубашке Птички, видел запоздало продолжение движения, начало которого пропустил — как человек делает шаг назад, поднимает руки с закатанными рукавами. Подбегая, Лис не видел уже ничего, кроме дрожащего марева жары, и не чувствовал ничего, кроме громких глухих ударов сердца в ушах. Длинная худощавая фигура — белая в красно-рыжих пятнах, пятно медных отросших волос, бурое пятно на белом вороте, мелкие алые пятнышки на груди, которые тоже побуреют через небольшое время — адъютант развернулся к нему и спокойно обошел, бросив мимоходом слепой, незамечающий взгляд темных животных глаз. Лис сделал последние три больших шага и врезался плечом в белую стену палисадника, не рассчитав. Мало крови, отстраненно подумал он. Лис видел, как обычно хлещет из перерезанного горла — под стеной должна была натечь небольшая лужа. Птичка, который, по прикидкам Лиса, должен был быть уже глубоко без сознания и в паре минут от смерти, — Птичка, стоявший, опустив голову, поднял лицо, глядя на Лиса ошалелыми, с круглыми зрачками глазами. Глаза выглядели, как обычно. На расстоянии пальца от глаз лицо рассекала длинная горизонтальная алая рана. Все лицо, шея ниже глаз, воротник — стало блестяще-красным. Лис почувствовал, как начинает кружиться голова. Умирать Птичка, как ни странно, не собирался. Глухо ругался на Всеобщем, пока Лис в прострации вел его к медикам, вслух прикидывал, где взять новую рубашку взамен безнадежно испорченной, шипел и аккуратно трогал лицо кончиками пальцев. — Попроси спирта, пять частей ласточкиной травы, часть алкагеста, три части белого мирта, две части ребиса, часть купороса, часть эфира, часть аэра… Лис мучительно задумался, что Птичка имел ввиду под «ласточкиной травой» и как она будет на Старшей речи, а один из медиков, перебиравший на грубо сколоченном из досок столе свежесобранные травы, не оборачиваясь, поинтересовался на Всеобщем: — Что за яд ты хочешь сварить, Циодир? — Какой яд? — процедил Птичка, лицо его дернулось — Лис предпочел отвернуться и вперился взглядом медику в плечо, — это эликсир. — Эликсир медленной и болезненной смерти? — эльф-медик, кажется, откровенно насмехался, — человек, никто не сможет спокойно пережить сочетание спирта, эфира и ребиса, еще и с алкагестом… — Я ведьмак, а не человек, — огрызнулся Птичка. Медик обернулся. Лису он был незнаком — скуластое бледное лицо, коротко, по шею, остриженные прямые темные волосы, темные глаза, белые губы. Эльф приподнял тонкую бровь, глядя Лису за плечо — на Птичку — с каким-то сомнением. — Есть разница? — больше про себя поинтересовался он и указал рукой на стол, — подойди сюда. Все, что ты перечислил, у нас пока есть. И мне, честно говоря, просто интересно, что ты будешь с этим делать. — То, что позволит моей роже зажить за пару часов, а не восемь-десять дней, — судя по голосу, Птичка снова скривился, но пошел к столу мимо Лиса. Медик задумчиво подпер щеку ладонью, отвернувшись обратно к столу. — Или то, отчего твоя рожа отвалится с концами. Ставлю на это. — Сколько ставишь? — Посмотрим, — медик сделал короткий жест свободной рукой, — но делать свой… эликсир ты будешь здесь. Применять — тоже. — Это еще почему? — Птичка уже зарылся в травы, оттерев кое-как пальцы от собственной крови, шуршал, аккуратно перебирал цветы и листья, согнувшись над столом. Кровь, засохшая на нижней половине его лица, казалась просто плохой темной краской, трескалась, раскалывалась на бордовые кусочки, соединенные белыми полосками кожи. — Потому что, как я сказал, состав этого, — медик выдержал выразительную паузу, перебирать травы Птичке он не мешал и не помогал, — эликсира выглядит сомнительно. А если ты решил таким неэлегантным образом вернуться в Круг, то, во-первых, госпожа Аэлиренн вовсе меня не похвалит, во-вторых, чем тратить ингридиенты… Птичка недовольно цокнул языком. — У вас какое-нибудь оборудование есть? Лис отстраненно наблюдал, как Птичка на отвали отмеряет ингредиенты, бормоча «точность тут не так важна, это рассчитано на раздолбаев в дороге, а не чистюль в лаборатории», как щелчком пальцев поджигает крохотную алхимическую горелку на спирту, довольно улыбаясь. Темноволосый медик тоже отирался рядом, поглядывая время от времени на алхимический процесс, который Лис не понимал, и задавая вопросы, смысл которых тяжело было постичь обычному эльфу. Как ни странно, Птичка отвечал довольно охотно. Под навес подтянулись и другие медики — первый, темноволосый, коротко и тихо им что-то говорил, и эльфы оставались, бросали заинтересованные взгляды на сгорбившегося за столом ведьмака. Когда Птичка, наконец, оторвался от своих алхимических упражнений и сказал загадочное «пусть теперь дойдет» — медики даже принесли ему чистых тряпиц, порезанных на перевязки, и чистую воду. К моменту, когда ведьмак оттер засохшую кровь с лица, неведомое зелье на столе начало ощутимо пованивать. Ничуть не смущенный запахом Птичка натянул на правую руку плотную рукавицу, взялся за гревшуюся над огоньком керамическую плошку и переставил ее на стол. Досыпал какого-то порошка из маленькой глиняной бутылочки, тщательно перемешал металлической палочкой. Медики на Старшей речи спорили о том, какого рода «эта дрянь» получилась — для внутреннего или внешнего применения? Лис глянул через плечо — «эта дрянь» лежала на плошке странным красно-рыжим комком и мокро поблескивала. Птичка довольно улыбался — впечатление портила только длинная темная полоса через все лицо, начинавшаяся, как теперь видел Лис, на левой скуле и тянувшаяся через птичкин чуть вздернутый нос направо, примерно до середины щеки. Края несимметричной полоски раны опухли и покраснели. Остро запахло спиртом, плеснувшим в плошку. Снова перемешав палочкой получившуюся рыжую субстанцию до примерной однородности, Птичка отложил палочку на стол — и, не дав никому ничего понять, поднял плошку на уровень своих глаз и вылил на лицо. Лис шарахнулся прочь — разлетевшиеся капли, как ему показалось, дымились. Руку, лежавшую на столе, защипало, медики тут же повскакивали с мест — и принялись тянуть за рубашку, поднимать и разворачивать рухнувшего лбом на свои предплечья Птичку. Птичка снова не собирался умирать — послушно сел на стул спиной к столу, запрокинув голову, только корчил жуткие рожи. Лис с трудом подавил желание начать молиться Деве и подошел поближе, встав перед теперь уже откровенно заинтересованными эльфами. — Что у тебя с лицом? Вопроса лучше в голову не пришло. — Чешется, зараза, — Птичка зажмурился, снова судорожно скривился, качнул головой, сплюнув на белый камень куда-то в сторону, — на вкус все такая же мерзкая дрянь. Какое-то время никто не двигался — только ведьмак молча сжимал и разжимал кулаки, не открывая глаз и жутко перекашивая лицо. Потом медики снова зашептались — и потихоньку начали расходиться, осознав, что никто сегодня не будет в корчах умирать от отравления и ловить отваливающееся лицо. Темноволосый медик хлопнул Птичку по плечу — тот дернулся всем телом, подергивая щекой и кривя губы, но не открывая глаз. — Где ты достал такой рецепт? — Вам такое нельзя, — Птичка все же открыл один звериный глаз, продолжая жмурить второй, — это ведьмачий эликсир. Ласточка. Все остальные от такого помирают. — М-да? — медик явно ему не поверил и с интересом рассматривал стоящую на столе плошку с остатками рыжего «эликсира». — Не «м-да», а сильно неприятное зрелище, — кажется, Птичке легчало, когда он начинал говорить, он больше не корчил ужасающие гримасы, — это очень едкая дрянь, и людей, например, вполне может начать, — он задумался, еще раз конвульсивно дернул щекой, — растворять изнутри, особенно если много влить. Мы достаточно быстро ренеге… регенерируем, чтобы не обращать на это внимания, но «Ласточкой» мне все же рекомендовали закидываться в безопасных местах. Я вообще ни разу ее не пил, только выливал на рану, — он поднял руку, пальцем показывая на свое лицо, — и то ощущения не из приятных. Печет, как углей прижали, и чешется. Лис задумчиво потер руку — и дернулся от резко кольнувшей боли. Черные глаза медика тут же сфокусировались на нем. Перетерпев обработку руки пахучей мазью — медик с некоторым удивлением констатировал алхимический ожог, о котором и говорил Птичка — Лис вернулся к тому же столу, за которым все так же сидел ведьмак и корчил в навес жуткие рожи. Напряжение, схватившее Лиса за виски еще у палисадника, потихоньку отпускало, мысли ожили, рядом с ломким раздражением на Птичку завертелось, ловя себя за хвост, любопытство. — Что ты сказал? — Кому? — Птичка мучительно скривился. Вокруг них образовалось пустое пространство — все эльфы куда-то успели разбрестись, и большая площадь в неровном кольце целых и не очень зданий белого камня медленно остывала. — Адъютанту. Не просто так же, — Лис замялся. Он не был уверен, что не просто так. Птичка неожиданно открыл звериные глаза и махнул рукой куда-то в сторону. — Нет, просто я мудак. Решил пошутить, раз уж он в этот раз нормальный, сократить, так сказать, дистанцию, — Птичка аккуратно потрогал пальцами щеку, — но, в общем, он шутки ниже пояса воспринимает даже хуже, чем черные, а я думал, что больших ханжей не существует. Пока Лис терялся, пытаясь вспомнить, кто такие «мудак», «ханжей» и «черные» — как можно пошутить ниже пояса он даже не пытался себе представить — Птичка задумчиво дергал мелкие кудряшки, слипшиеся у шеи от неоттертой крови и пролившегося мимо «эликсира». — Я ж не знал, что он так серьезно эту ост… эльфку воспринимает, — недовольно заметил он, — и не знал, что он, кажется, правда тут околачивается именно потому, что она. Я ткнул пальцем в небо, — с мерзким хрустом смялась задубевшая у ворота рубашка, когда Птичка потянулся, — и попал, судя по всему, прямо по… попал, в общем, куда не надо тыкать пальцами. По скромному мнению Лиса, в рыжего полукровку вообще не стоило тыкать пальцами — иначе пальцев можно недосчитаться. Темный глубокий рубец, пересекающий лицо Птички там, где в полдень была кровоточащая рана, только подтверждал этот факт.