Семейные ценности

Age: 28 В приёмном отделении клиники невыносимо много света. Она здесь всего несколько минут, но в висках уже появляется слабая пульсирующая боль от режущей глаза стерильной белизны, а концентрированный запах лекарств, витающий в воздухе, вызывает давящее ощущение тошноты. За завтраком Уэнсдэй не съела ни крошки и даже не смогла допить кофе, но пустой желудок всё равно сводит неприятным спазмом, предвещающим очередной приступ проклятого токсикоза. Последние несколько дней стали сущим ночным кошмаром наяву — стоило ей оторвать голову от подушки, как изнуряющая тошнота накатывала с невероятной силой, и Уэнсдэй бегом мчалась в ванную. О том, чтобы эффективно продолжать расследование, не было и речи — её мгновенно выворачивало даже от некогда любимого запаха свежей крови, а при каждой попытке вникнуть в новые материалы дела виски в считанные минуты взрывало острой болью. Это было настоящей пыткой в самом худшем из всех возможных смыслов. Словно существо, пустившее корни внутри, отчаянно пыталось отомстить за её намерение избавиться от него. И напоследок основательно подпортить ей жизнь. Она прикрывает глаза, пытаясь избавиться от ощущения нарастающей дурноты, но перед закрытыми веками начинают вспыхивать цветные всполохи, вызывающие головокружение. Аддамс машинально сжимает руки в кулаки, заостренные ногти до боли впиваются в ладони — привычка, оставшаяся ещё со школьных времен и помогающая прийти в себя даже в минуты эмоциональной нестабильности. Но проверенный метод в этот раз оказывается абсолютно бесполезным. Oh merda. Не хватало ещё позорно рухнуть в обморок прямо посреди коридора. Пожалуй, стоило взять кого-то с собой. Но брать было некого. О её деликатном положении — и кто только придумал этот омерзительный неправдоподобный эпитет — знали всего двое человек. Но Энид была слишком занята на съемках нового выпуска своего телешоу, а Ксавье… Ксавье просто-напросто категорически отказался ехать в клинику. — Я люблю тебя больше жизни, и никогда не стану принуждать к тому, чего ты не хочешь. Но, пожалуйста, не заставляй меня принимать участие в убийстве нашего ребенка… — в зелёных глазах явственно угадывалось тоскливое выражение. Словно у побитого щенка. Совсем как в юные годы, когда Уэнсдэй грубо открещивалась от всех его попыток сблизиться. — Никакого ребенка там ещё нет, — она закатила глаза, даже не пытаясь замаскировать собственное раздражение. Гормональный шторм безжалостно и методично уничтожал жалкие зачатки эмпатии. — Для меня — есть. И я говорю вовсе не о биологической точке зрения, как ты не понимаешь? — выражение горечи во взгляде Ксавье стало настолько ощутимым, что повисшее в воздухе напряжение можно было буквально резать ножом. Он несколько раз покачал головой, неосознанно отступая назад. — Прости, я просто не смогу поехать туда с тобой… Не смогу. Позвони, как… все закончится, я заеду и заберу тебя домой. Впрочем, чему тут удивляться? Глупо было полагать, что он обрадуется её решению сделать аборт. Совершенно очевидно, что перспектива подтирать слюни орущему младенцу казалась ему высшим земным благом. Вот только в её планах такого пункта никогда не было и не будет. Уэнсдэй снова распахивает глаза и от безысходности принимается вчитываться в свою медицинскую карту, лежащую на коленях. За двадцать восемь лет жизни она обращалась в больницу всего несколько раз. Последний — когда два года назад очередной серийный убийца в момент задержания застрелил офицера полиции, а следом попытался убить и её. Пуля прошла по касательной в области плеча, но четыре шва всё-таки наложили. После этого случая Ксавье категорически настоял, чтобы она принимала исключительно косвенное участие в захвате особо опасных преступников — Аддамс пыталась протестовать, но на лице Торпа в тот момент отразился поистине панический ужас. А ещё несвойственная ему стальная решимость. И ей пришлось уступить. В который раз. И вот куда тебя привели многочисленные уступки. Когда ты перестанешь быть такой идиоткой? Какая-то крохотная часть рационального мышления до сих пор противится присутствию Ксавье в её жизни, но… на другой чаше весов лежит слишком многое, чтобы суровый голос разума мог одержать верх. Теперь Аддамс гораздо проще понять, почему столько безумных поступков — кровопролитий, войн, убийств — было совершено из-за любви. Жаль, что она недооценила силу проклятого иррационального чувства много лет назад, когда позволила Торпу подобраться так близко. А теперь ядовитый сорняк в сердце разросся настолько, что пустил метастазы по всем органам и клеткам. Тяжело вздохнув, Уэнсдэй перелистывает страницу за страницей, и из медицинской карты выпадает сложенный вдвое листок. Ей не нужно разворачивать его, чтобы узнать, что там написано — за несколько дней она успела заучить каждую строчку наизусть. Особенно последние. В полости матки визуалиризуется плодное яйцо с эмбрионом, КТР 11 мм, сердцебиение 159 уд/мин, хорион по задней стенке. Соответствует беременности 7 недель по данным нормограмм. Семь недель. Сорок девять дней. Больше тысячи часов. И за всё это время она совершенно ничего не почувствовала и ни о чем не догадалась. Что толку обладать экстрасенсорными способностями, если даже не можешь предвидеть… такое? — Мисс Аддамс? — из кабинета напротив высовывается кудрявая голова молодого врача. — Пожалуйста, проходите. Уэнсдэй вяло поднимается со скамейки, стараясь игнорировать головокружение, и входит в просторный, до стерильности белоснежный кабинет. Она уже была тут позавчера утром, когда этот же врач подробно и обстоятельно изложил все детали процедуры. — Это Мифепристон. Он заблокирует выработку гормона, поддерживающего беременность, — деловито сообщил он, положив на стол перед Уэнсдэй блистер с одной-единственной таблеткой бледно-лимонного цвета. — Но после приема первого компонента вы ещё можете передумать. В таком случае, есть совсем небольшой риск нарушения развития эмбриона, но это происходит крайне редко. — Мне это неинтересно. Я не передумаю, — и она уверенно потянулась за препаратом. А сегодня — завершающий этап. С фальшивой, словно приклеенной улыбочкой, врач сосредоточенно рассказывает о действии второго компонента. Аддамс практически не слушает его — очертания безликого кабинета плывут перед глазами, и ей приходится уставиться в одну точку, чтобы хоть немного унять головокружение. — …в общем, могут возникнуть боли и повышение температуры, это совершенно нормально, — резюмирует доктор и, покопавшись в шкафчике с лекарствами, достаёт заранее отрезанный от блистера серебристый квадратик. — Вам придётся провести под наблюдением несколько часов, после чего сможете отправиться домой. Ну, не буду мешать. Когда за ним захлопывается дверь, Уэнсдэй берет двумя пальцами белую таблетку с неглубокой риской посередине. Кладет на ладонь, но подносить ко рту не спешит. Настенные часы громко тикают, отбивая секунды промедления. А затем и минуты. Железобетонная решимость вдруг начинает понемногу терять свою силу. Разумеется, нельзя воспринимать это как убийство в полной мере, но… у существа внутри неё есть сердцебиение. Целых сто пятьдесят девять ударов в минуту. Оно действительно живое, и оно совершенно не способно защитить себя, не способно дать даже минимальный отпор. Оно целиком и полностью зависит от неё — словно облигатный паразит, лишенный возможности существовать вне тела носителя. И будет зависеть ещё много лет, если ты продолжишь сомневаться. Ты снова проявляешь слабость. Вопреки увещеваниям рационального мышления, Аддамс откладывает таблетку на стол. Напряженно барабанит пальцами по белой гладкой поверхности. Машинально потирает переносицу. Черт побери, почему это так сложно? Словно она держит на прицеле безоружного, ни в чем не повинного человека. И собирается спустить курок. Действительно ли она настолько сильно ненавидит это крошечное скопление клеток, чтобы хладнокровно лишить его права на жизнь? Повинуясь странному инстинкту, Аддамс кладет ладонь на низ пока ещё плоского живота. Непрошеные мысли атакуют разум. Интересно, кто бы это был? Мальчик или девочка? На кого он был бы похож? Конечно, по всем законам генетики на неё — ведь чёрные волосы и чёрные глаза почти всегда являются доминантным признаком. Но есть небольшая вероятность, что он мог бы унаследовать мягкий бархатно-зелёный цвет глаз, как у Ксавье. Уэнсдэй никогда не признается вслух, но уже на протяжении многих лет у неё есть ещё один любимый цвет. Oh merda. Ещё несколько минут назад принятое решение казалось единственно правильным. Ведь совершенно очевидно, что она не создана для материнства. Она способна отбирать жизнь, но никак не дарить. Я никогда не влюблюсь. Не заведу семью. Не стану домохозяйкой. Когда-то и эти принципы казались абсолютно правильными и несокрушимыми. Но первые два пошли прахом, когда она позволила Ксавье поцеловать себя, а потом и надеть на безымянный палец левой руки обручальное кольцо. А если она сохранит беременность, рухнет и третий — пусть не навсегда, но на длительное время она окажется неотрывно прикована к детской колыбели. Это существо испортит тебе жизнь. Оно уже начало влиять на тебя, и дальше станет только хуже. Разве этого ты хотела? Нет. Абсолютно точно нет. Опасаясь передумать, Уэнсдэй цепляется за эту мысль, как за последнюю спасительную соломинку. И решительно отправляет таблетку в рот, быстро проглатывая без единой капли воды. Руки предательски дрожат, но жестокий голос разума в голове наконец успокаивается. Ты все сделала правильно. Теперь все будет, как прежде. Просидев на неудобном стуле примерно двадцать минут и не ощутив даже намека на боль или температуру, Аддамс твердо решает, что с неё хватит. Она и так потратила впустую недопустимо много времени. Пора заняться более важными вещами — ведь маньяк, убивающий молодых женщин с чудовищной регулярностью, до сих пор не найден. Нужно только незаметно уйти отсюда и доехать до дома, чтобы забрать машину. Первый пункт намеченного плана исполнить проще простого. Аддамс осторожно приоткрывает дверь кабинета и, не обнаружив в коридоре ни единой живой души, быстрым шагом покидает клинику, на ходу вызывая такси до верхнего Ист-Сайда. Но вот дальше всё идет не так гладко, как ей хотелось бы — устроившись на заднем сиденье канареечно-желтого Форда, она открывает на телефоне отчет, присланный патологоанатомом накануне… И вдруг чувствует, как низ живота пронзает режущим спазмом. Поморщившись от неприятного ощущения, Уэнсдэй пытается принять более удобное положение — закидывает ногу на ногу, делает несколько глубоких вдохов и выдохов — но всё тщетно. У неё всегда был крайне высокий болевой порог. Но, похоже, проклятый гормональный шторм усилил чувствительность, и теперь ей кажется, будто где-то внутри, под слоями кожи и мышц ворочается раскаленный добела кусок железа. Это больно, действительно больно. Почти как в далекие шестнадцать, когда восставший из мертвых пилигрим ударил её ножом в солнечное сплетение. Уэнсдэй откладывает телефон, будучи не в силах сосредоточиться на однообразных мелких строчках. Такси ползёт в веренице других машин с чудовищно медленной скоростью. Она прикусывает губу с внутренней стороны, ощущая во рту солоноватый привкус крови, и прикрывает глаза. Проходит невообразимо много времени, прежде чем Форд останавливается на подъездной дорожке двухэтажного дома из камня и стекла. Сунув водителю несколько смятых купюр, Уэнсдэй не без труда выползает из машины и на негнущихся ногах устремляется к дверям. При каждом шаге низ живота обжигает каленым железом — словно существо внутри отчаянно противится грядущей гибели. Нет, не существо. Её будущий… ребенок. Вот только будущего у него уже нет. Иронично, что она впервые употребила правильное слово по отношению к нему лишь после того, как добровольно обрекла на смерть. Вставляя ключ в замочную скважину, Аддамс готова молиться всем чертям и богам, чтобы Ксавье не было дома. Меньше всего на свете ей сейчас хочется видеть тоскливое разочарование в его насыщенно-зелёных глазах. Но ей не могло так повезти. — Уэнсдэй… — он выходит из столовой со стаканом виски в руках. При виде неё унылое выражение на его лице сменяется взволнованным. — Господи, ты в порядке? Ты совсем бледная. Тебе больно? — Сам как думаешь? — огрызается Аддамс, привалившись к стене и машинально зажмуриваясь от нового спазма режущей боли. Она чувствует невесомо-бережное прикосновение тёплых пальцев к своему запястью. А следом — лёгкий поцелуй на виске. — Почему ты не позвонила? — шепчет Ксавье, робко притягивая её к себе. — Я думал, ты освободишься позже. Уэнсдэй неопределённо пожимает плечами, не зная, что должна ответить. Он крепче стискивает её талию и наклоняется, явно намереваясь подхватить её на руки, но Аддамс распахивает глаза и решительно отстраняется. — Я в порядке. — Я же вижу, что нет… — он сокрушенно вздыхает, запуская пальцы в свои распущенные волосы. Неосознанный жест, выдающий плохо скрываемую нервозность. — Если честно, я до последнего надеялся, что ты передумаешь… Она замирает в оцепенении, уставившись на Торпа исподлобья. У него действительно хватило духу её упрекнуть? Словно он не знал, на что подписывался, когда произносил слова согласия у алтаря. — О, мне чертовски жаль, что я случайно разрушила иллюзии, которые ты сам же и создал, — ядовито выплевывает Уэнсдэй сквозь зубы, впившись в него ледяным немигающим взглядом. — Я не это хотел сказать… — жалкая попытка оправдаться звучит совершенно неправдоподобно, и Аддамс почти физически ощущает, как всё внутри вскипает клокочущей яростью. Даже болезненные спазмы в животе отступают на второй план. — Пошёл. Ты. К черту. Она резко отталкивает оторопевшего Ксавье и решительно устремляется вверх по лестнице, цепляясь на широкие металлические перила. Оказавшись в спальне, Уэнсдэй прямо в одежде ложится на кровать и инстинктивно сворачивается клубком — в такой позе тянущая боль слегка утихает. Но гнетущее чувство странной опустошенности остаётся. Тут же раздаётся робкий стук в дверь. К счастью, ему хватает мозгов не врываться без разрешения. — Не лезь ко мне, — шипит Аддамс, не будучи уверенной, что Ксавье её услышит. Но он слышит — из коридора доносится негромкий звук удаляющихся шагов. Она снова кладёт заметно дрожащую руку на живот, где в этот самый момент медленно погибает существо, которое могло бы стать их продолжением. И вдруг отчётливо понимает, что рациональное мышление её обмануло. Как раньше никогда уже не будет.