Семейные ценности

Age: 16 Примечание: в этой главе описываются события следующего учебного года, но, поскольку день рождения у Уэнс после родительских выходных, здесь ей все ещё шестнадцать. Ксавье выпускает её из кольца объятий и отстраняется с совершенно счастливой улыбкой, которую её критичное рациональное мышление упорно характеризует как несколько глуповатую. Уэнсдэй одергивает помятую школьную юбку и принимается сосредоточенно застегивать пуговицы белой рубашки — просто чтобы сконцентрироваться на чем угодно, только не на идиотски-восхищенном выражении его лица. К остальным аспектам их… отношений привыкнуть оказалось на удивление легко. Даже к тому, что собственное тело с завидным постоянством предаёт ее и становится совершенно безвольным, стоит проклятому Торпу коснуться любого участка обнаженной кожи. Но этот нескрываемый щенячий восторг, горящий в насыщенно-зелёных глазах, до сих пор вызывает отторжение — слишком уж напоминает взгляд её отца, которым тот одаривает свою обожаемую супругу на протяжении многих лет. К счастью, Ксавье хотя бы не сыплет через каждое слово витиеватыми эпитетами, превозносящими её красоту, склад ума или что он там в ней нашел. Ему хватает мозгов — и инстинкта самосохранения — чтобы держать рот на замке. По крайней мере, пока. Но во взгляде неизменно читается немое восхищение, раздражающее до зубного скрежета. — Не пялься на меня так, — не выдерживает Аддамс, прилагая максимум усилий, чтобы поскорее привести школьную форму в надлежащий вид. Но пальцы до сих пор ощутимо дрожат после оргазма, и простейшая задача многократно осложняется. Это злит ещё сильнее — особенно, если учесть, что она пришла сюда отнюдь не за этим. Но Ксавье и слова сказать не дал — едва завидев её на пороге мастерской, сиюминутно отбросил кисть и накинулся с обжигающими поцелуями, вжимая её в стену всем телом. И Уэнсдэй сдалась позорно быстро. Не смогла отказать себе в удовольствии, ставшем за последние несколько месяцев наркотически необходимым. — Ну не будь такой колючкой… — он наигранно хмурится, но сияющая улыбка никуда не исчезает. — Мы же целых два дня не сможем побыть наедине с этими родительскими выходными. — Вот об этом я и хотела поговорить, — Аддамс наконец удаётся справиться с проклятыми мелкими пуговичками и, наспех расправив складки на одежде, она решительно спрыгивает со стола. Но благоразумно сохраняет дистанцию, опасаясь вновь попасть под власть неконтролируемых плотских желаний. — Не переживай, я более чем наслышан о твоей семье… — Ксавье небрежно пожимает плечами. — Поэтому абсолютно готов ко всем возможным… кхм… странностям. Oh merda. Похоже, он уже успел настроиться на знакомство с родителями. Это изрядно усложняет дело. — Вообще-то я не хочу, чтобы они про нас узнали, — без предисловий заявляет Уэнсдэй, даже не пытаясь обременять себя лишними проявлениями тактичности. — Эм… почему? — его лицо удивленно вытягивается, а широкая улыбка наконец гаснет, уступая место растерянному выражению. Аддамс машинально отводит взгляд, начиная ощущать небольшое смятение. И почему люди вечно требуют дополнительных объяснений? Почему простое «нет» не является достаточным аргументом? Одна из сложнейших неразрешимых загадок человеческой психологии. — Потому что… — она на секунду запинается, пытаясь подобрать подходящие слова, чтобы не задеть его дурацкую хрупкую душевную организацию. Разумеется, не потому, что ей важны его чувства — что за несусветная глупость. Просто Уэнсдэй категорически претит выслушивать очередную бурную тираду, только и всего. — Потому что в противном случае они все выходные будут приставать с неуместными вопросами. Например, когда мы планируем пожениться и обзавестись потомством, — она намеренно кривит губы в презрительном отвращении. — И всё в подобном духе. — Ну и что в этом плохого? — похоже, чертов Торп действительно не понимает катастрофичности ситуации. Или понимает и радуется этому, что в стократ хуже. — Скажи честно, ты совсем идиот? Он обиженно фыркает и скрещивает руки на груди. Кажется, попытка не задеть тонкую душевную организацию увенчалась провалом. Что поделать, сдержанность никогда не являлась её сильной стороной. — Ты правда не захочешь это выслушивать… — Уэнсдэй тяжело вздыхает, почти чувствуя себя виноватой. — Ты даже не представляешь, какими назойливыми они могут быть. — И как долго ты планируешь это скрывать? — требовательно спрашивает Ксавье, уставившись на неё с выражением крайней досады. — Желательно всю жизнь. — О, просто замечательно… Превосходно прямо, — он неверяще мотает головой и пару раз машинально потирает переносицу. — А когда у нас появятся дети, мы будем их прятать, да? Чтобы твои родители не засыпали нас неудобными вопросами. — У нас никогда не будет детей. По крайней мере, у меня точно, — твердо отрезает Аддамс, крайне раздраженная необходимостью объяснять настолько элементарные вещи. — Уэнсдэй, речь совершенно не об этом! — его скулы вспыхивают багряным румянцем, не предвещающим ничего хорошего. Больше всего на свете Уэнсдэй хочется покинуть мастерскую сию же секунду. Но приходится остановить себя — нельзя допустить, чтобы ситуация вышла из-под контроля. Она не слишком хорошо разбирается в людях, но даже скудных познаний в психологии хватает, чтобы понять — если завершить разговор прямо сейчас, Ксавье вполне может выкинуть какой-нибудь неприятный фокус. Например, помчится прямиком к её отцу, дабы самостоятельно посвятить того в тонкости их взаимоотношений. Совершив над собой поистине титаническое усилие, Аддамс подходит к нему и ободряюще сжимает плечо — максимум нежности, на которую она только способна. — Мы расскажем им. Когда-нибудь потом, — не слишком уверенно произносит она. — Когда? — не унимается Ксавье. — Потом, — уклончиво повторяет Уэнсдэй, борясь с желанием закатить глаза. — Когда я буду готова. Обещаю. Последнее слово она буквально выдавливает через силу. К огромному облегчению, уловка работает. Напряженные черты его лица немного расслабляются, недовольно сжатых губ касается тень легкой улыбки. Ксавье проводит по её бледной щеке ласковым жестом, полным невыносимой нежности. — Я совсем не хочу на тебя давить… — очень серьёзным тоном произносит он. — Но мне это важно. Раз уж у меня не вышло установить нормальные отношения с собственным отцом, я очень хотел бы подружиться с твоей семьей. — Это вовсе не одно и то же, — резонно возражает Аддамс, но не торопится отстраняться. Его близость упорно творит с её самообладанием нечто невообразимое, и даже такого невесомого прикосновения оказывается достаточно, чтобы заставить её ощутить легкий тянущий спазм внизу живота. — Мне надо идти. Она поспешно отступает на шаг назад, пока неконтролируемое желание вновь не захватило власть над холодным рациональным мышлением. Ксавье слегка самодовольно усмехается — очевидно, он понимает гораздо больше, чем ей бы хотелось. Черт бы побрал его извечную проницательность. Коротко кивнув в знак прощания, Уэнсдэй бесшумно выскальзывает из мастерской в сгущающиеся осенние сумерки. Следующим утром приходится встать ужасающе рано — во время сеанса связи через хрустальный шар родители сообщили, что прибудут к восьми часам. Вынужденная пытка, вовсе не являющаяся приятной. Когда идеально отполированный чёрный катафалк останавливается у витиеватых ворот академии, Аддамс делает несколько глубоких вдохов и выдохов, словно перед решающим шагом в бездонную пропасть. Вернее сказать, в пучину Ада. — Мой маленький скорпиончик! — слащаво восклицает Гомес, выбравшись с заднего сиденья машины, и устремляется к ней с раскрытыми руками. — Здравствуй, отец, — с равнодушным официозом отзывается Уэнсдэй, ловко уворачиваясь от объятий. — Мама. Пагсли. Мортиша несколько плотоядно улыбается, окидывая дочь цепким взглядом бархатных глаз — таким пристальным, словно пытается добраться до самых глубин души. Младший брат, как всегда облаченный в нелепые шорты, больше подошедшие бы пятилетнему ребенку, стремглав бросается к Уэнсдэй и повисает у неё на шее. Она не успевает отстраниться. — Я так скучал по тебе! — раздражающе честно выдает он, крепко сжимая в объятиях. — Знаешь, на прошлой неделе Клинт с дружками снова пытался запереть меня в шкафу, но я применил тот прием, который ты показала на каникулах… — Ему сделали строгий выговор с занесением в личное дело, — с гордостью вставляет отец, взирая на воссоединение семьи с отвратительным умилением. — Даже хотели исключить из школы. — Жаль, что не исключили… — сокрушенно вздыхает Пагсли, наконец выпуская её из удушающего захвата. — Я бы тоже хотел поступить в Невермор. — Здесь теперь нечего делать, — она небрежно пожимает плечами. — Этот семестр ужасно скучный по сравнению с предыдущим. — Неужели нет совсем никаких новостей? — в разговор вступает Мортиша, и что-то неуловимое в её странной интонации заставляет Уэнсдэй невольно напрячься. — В позапрошлое полнолуние у меня было любопытное видение… — Совсем никаких новостей, — Аддамс решительно перебивает мать, интуитивно предчувствуя неладное. Oh merda. Только этого не хватало. Что ещё за любопытное видение? Оставалось надеяться, что в нем не фигурировали никакие детали её личной жизни. Впрочем, если родители мгновенно не устроили допрос с пристрастием, можно не беспокоиться. Наверное. — Старый добрый Невермор… — ностальгически вздыхает отец, обводя внимательным взглядом вычурную надпись на воротах и высокие каменные башенки. — Ужасающе приятно возвращаться сюда каждый раз. Сколько леденящих душу воспоминаний… Тьма очей моих, помнишь, как мы сбегали из общежития, чтобы погулять под полной луной? — И поискать цветок папоротника, — томно улыбается Мортиша, устремив на мужа взгляд, полный нескрываемого восхищения. — Да, правда до леса мы добирались редко… — Аддамс-старший хитро подмигивает детям и, схватив изящную ладонь супруги обеими руками, принимается осыпать пылкими поцелуями внутреннюю сторону запястья. Уэнсдэй и Пагсли синхронно закатывают глаза. — Ты случайно не захватил с собой мамину настойку из аконита? — шепотом спрашивает младшая Аддамс у брата, взирая на тошнотворную сцену с презрительным отвращением. — Не поможет. Папа в последнее время пьёт её в качестве лекарства от давления, — с досадой отзывается тот. — Я бы выпила её сама, чтобы ослепнуть от боли и никогда больше этого не видеть. Остаток дня подобен китайской мучительной пытке каплей воды — за год вдали от родителей Уэнсдэй успела изрядно отвыкнуть от их невыносимого стремления сливаться в жарком поцелуе каждые десять минут. Словно отсутствие тесных тактильных контактов для них сравнимо с кислородным голоданием. Сидя за длинным столом в пятиугольном дворе и в тысячный раз наблюдая, как отец прижимается губами к ладони матери, она вяло ковыряет вилкой аккуратно нарезанный стейк слабой прожарки. И в тысячный раз мысленно обещает себе, что скорее добровольно отдаст на отсечение собственную руку, нежели хоть немного уподобится родителям, преисполненным друг к другу столь непомерной страстью. Голос разума в голове тут же скептически усмехается. Как будто это не ты теряешь рассудок от каждого прикосновения проклятого Торпа. Даже сейчас одного мимолетного воспоминания о нём оказывается достаточно, чтобы все внутренности обожгло лихорадочным огнём. Тотальное сокрушительное фиаско. Вполне вероятно, что этот кошмарный недуг передаётся на генетическом уровне. Нет. Разумеется, нет. Она ни за что не станет такой, как мать. Уэнсдэй более чем уверена, что вспышка страсти, внезапно захватившая её тело и сознание, вскоре угаснет, не оставив и следа. Это всего лишь гормональный шторм, вызванный чертовым пубертатным периодом. Или тебе просто хочется так думать? Ведь худшая ложь — та, что ты каждый вечер повторяешь себе перед сном. — Уэнсдэй, все нормально? — обеспокоенно спрашивает брат, заглядывая ей в лицо. — Ты уже минут пять смотришь в одну точку. — Конечно, все нормально, — с неудовольствием отзывается она, раздраженно отмахиваясь от назойливого Пагсли. — Просто размышляю, через сколько секунд ты истечешь кровью, если воткнуть тебе вилку в сонную артерию. Держу пари, что примерно через десять. Проведем эксперимент? — Давай в другой раз? — с сомнением предлагает младший Аддамс. — Мне в школе нравится одна девчонка. Я хотел бы успеть поцеловать её перед смертью. — У тебя всегда был дурной вкус, — Уэнсдэй с омерзением кривит темно-вишневые губы. Тот факт, что Пагсли действительно привлекает какая-то пустоголовая девица из Нэнси Рэйган вызывает ещё большее отвращение, нежели родительские попытки обоюдного каннибализма. — Неправда, — обиженно возражает брат. — Голди очень красивая. — Сомневаюсь. У неё имя, как кличка для собаки. — Что ты вообще в этом понимаешь? — уязвленный Пагсли надувает губы и хмурится с таким оскорбленным видом, словно она посягнула на святыню. — Ты сама-то хоть раз в жизни целовалась? Родители моментально отрываются друг на друга и одновременно обращают на неё крайне заинтересованные взгляды. Oh merda. Пообещав себе разделаться с малолетним кретином самым изощренным способом, Уэнсдэй отрицательно качает головой. — Не вижу смысла тратить время на подобные глупости, — с непоколебимой уверенностью заявляет она, решительно поднимаясь из-за стола. — И на приторные семейные посиделки тоже. У меня скоро начнётся писательский час. И не дожидаясь вероятных возражений, поспешно покидает пятиугольный двор с самым непроницаемым выражением лица. Проигнорировав заискивающий взгляд Ксавье, сидящего за одним столом с высоким мужчиной с резкими чертами лица и проблесками седины в зализанных каштановых волосах, Уэнсдэй сворачивает в сторону лестницы, ведущей в Офелия-Холл. Прошлым вечером по её приказу Вещь украл из книжного магазина пачку особенно дорогой бумаги — и теперь Аддамс твердо намерена провести остаток вечера за печатной машинкой. Или за игрой на виолончели. Да за чем угодно, только бы не в компании охваченных бурной страстью родителей и занудного младшего братца. Приближаясь к своей комнате, она слегка замедляет шаг, раздумывая над новым сюжетным поворотом. Полностью погрузившись в свои размышления, Уэнсдэй не сразу замечает за спиной тихий звук приближающихся шагов. А когда замечает, уже слишком поздно — сильные руки молниеносно обхватывают её сзади, уверенно привлекая к себе. — Привет, — вкрадчиво шепчет Ксавье, склонившись к её уху и опаляя прохладную кожу горячим дыханием. — Тоже решила сбежать с унылого семейного воссоединения? — Что ты здесь делаешь? — она пытается сбросить его настырные ладони, крепко стиснувшие её талию. — Я велела тебе не приближаться ко мне все выходные. — Ты ничего такого не говорила. — Это подразумевалось автоматически. — Будем считать, что я не понимаю намеков… — Ксавье решительно разворачивает её и делает шаг вперед, пытаясь прижать к стене. Обжигающие пальцы уверенно проникают под тонкую водолазку с высоким горлом. — Я очень соскучился, между прочим… Она старается оттолкнуть его. Честно старается в течение нескольких секунд, пока его губы не касаются бьющейся жилки на шее. Зубы дразняще прикусывают тонкую бледную кожу, и все тело Аддамс сиюминутно прошибает разрядом тока. Поток мурашек проходит по спине раскаленной волной, а мышцы внизу живота мгновенно сводит тянущим спазмом. Ощущение его близости и горьковато-пряный аромат парфюма напрочь уничтожают жалкие остатки здравого смысла. Неконтролируемое, почти животное желание накрывает с головой чудовищно быстро — и Уэнсдэй сама приподнимается на цыпочки, сама обвивает его шею руками… и сама впивается в приоткрытые губы жадным глубоким поцелуем. Суровый голос рационального мышления отчаянно противится её действиям. Ты ведешь себя ещё хуже, чем родители. Им хотя бы хватает выдержки добраться до спальни. А ты готова через пять минут раздвинуть ноги прямо в коридоре. Но пожар возбуждения, охвативший все тело и пылающий между бедер требовательной пульсацией, заставляет доводы разума умолкнуть. Впрочем, некая доля здравого смысла в его возражениях однозначно есть. Будет весьма иронично, если их двоих застукают прямо в коридоре за совершенно непотребным занятием. Аддамс слабо представляет, что произойдет в таком случае, но ничего хорошего явно ждать не стоит. И потому, из последних сил совладав с собой, она решительно отстраняется — какого черта это так катастрофически сложно — и тут же тянет Ксавье за собой в сторону запертой двери её комнаты. Пальцы бьёт мелкой дрожью, поэтому вставить ключ в замочную скважину удаётся только со второй попытки. Ксавье только усугубляет ситуацию, запуская пальцы под водолазку и грубовато стискивая грудь. Аддамс чувствует, как мышцы между бедер сжимаются вокруг пустоты, а нижнее белье быстро становится влажным. Проклятый Торп с поразительной легкостью воздействует на неё, пробуждая самые темные, неведомые прежде желания. Словно он каким-то непостижимым образом всегда знает, где и как нужно прикоснуться, чтобы ей окончательно отшибло последние мозги. Абсолютно иррациональная реакция, сбивающая с толку. Какой ужасающий кошмар. Наконец оказавшись в своей комнате — к огромному облегчению, здесь никого нет — Уэнсдэй вновь поворачивается к нему и притягивает к себе с требовательным поцелуем. Язык Ксавье уверенно скользит ей в рот, а руки собственнически сжимают талию. У него вкус мятной жвачки и яблочного пунша, который подавали за ужином. Она совсем не любит яблоки. Но сейчас с упоением проводит языком по его нижней губе, заставляя Ксавье рвано выдохнуть. Не разрывая поцелуя, Аддамс увлекает его в сторону кровати на монохромной половине комнаты. И решительно надавливает на плечи, принуждая опуститься на чёрное покрывало — Торп как всегда покорно подчиняется её вечному стремлению контролировать процесс. Она устраивается сверху на его бедрах, склоняется ниже и запускает ледяные пальцы под синюю футболку, чуть царапая заостренными ногтями разгоряченную кожу. Но сегодня Ксавье позволяет себе небольшую вольность — поочередно стягивает резинки с обеих косичек и быстро их распускает. Уэнсдэй слегка хмурится, когда иссиня-чёрный водопад рассыпается по плечам. Она совсем не любит распущенные волосы, и он прекрасно об этом знает. Но мгновенно забывает о недовольстве, когда рука Ксавье запутывается в её волосах, наматывая на кулак немного вьющиеся локоны. Дернув на себя, он заставляет её склониться ниже и впивается очередным яростным поцелуем в шею, ещё скрытую высоким воротником. Возбуждение накатывает с новой силой, пульсация мышц внутри многократно возрастает — не имея совершенно никаких сил ждать, Аддамс тянется к пряжке ремня на его джинсах. — Мой скорпиончик, мы… — за спиной слышится скрип открываемой двери. — Оу… Отец осекается на полуслове. И воцаряется звенящая тишина. Уэнсдэй резко выпрямляется. Сердце в груди делает кульбит. Oh merda. Трижды. Нет, десятикратно. — Мама тоже там? — зачем-то спрашивает она, не оборачиваясь. — Да, дорогая, — слышится голос Мортиши позади. Абсолютно ровный и безэмоциональный, словно не произошло совершенно ничего из ряда вон выходящего. — А Пагсли? — Нет, дорогая, — мать по-прежнему сохраняет непроницаемое спокойствие. — Ясно, — Уэнсдэй коротко кивает собственным мыслям. Шестеренки в голове как назло замедляют свой ход, и она абсолютно не представляет, что делать дальше. Просто смотрит прямо перед собой, внимательно разглядывая лицо Торпа, медленно заливающееся краской — багряный румянец ползет по его шее, разливается яркими пунцовыми пятнами по острым скулам. Одна его рука всё ещё лежит на её бедре. Стиснув запястье Ксавье мертвой хваткой, Уэнсдэй решительно отбрасывает широкую ладонь. Он растерянно хлопает глазами, уставившись на неё с выражением абсолютного шока. Наверное, нужно что-то сказать. Да, определенно. — Это Ксавье Торп, мой… знакомый. — З… знакомый? — севшим голосом переспрашивает Гомес. — Ага. Проще от этого пояснения не становится. Уэнсдэй отчаянно пытается собрать остатки самообладания воедино, чтобы подняться на ноги и посмотреть родителям в глаза. Не то чтобы ей стыдно, даже напротив — возможно, те наконец поймут, что она испытывала на протяжении шестнадцати лет, вынужденно наблюдая за их мерзкими неконтролируемыми лобызаниями. Но она приложила столько усилий, чтобы доказать, насколько кардинально она от них отличается… И все эти усилия пошли прахом всего пару минут назад. — Любовь моя, давай выйдем в коридор ненадолго, — Мортиша обращается к мужу самым елейным тоном. Таким, будто змея гипнотизирует свою жертву перед смертельным броском. — Уверена, Уэнсдэй нам все расскажет чуть позже. Отец не отвечает. Но, по всей видимости, подчиняется — позади слышится неясная возня и негромкий хлопок двери. Вот только уходить далеко родители явно не намерены — из коридора вполне отчетливо доносятся их голоса. Совершенно потерянный отцовский. И непроницаемо спокойный мамин. — Caro mia, но она ведь совсем дитя… — сокрушается Гомес. — Как думаешь, они хотя бы предохраняются? — Думаю, да, любовь моя. — У тебя не осталось той настойки из аконита? Мне кажется, у меня прихватило сердце… Я определенно чувствую холодное дыхание смерти. — Дорогой, это просто сквозняк. — Моя маленькая гадючка… — в голосе Аддамса-старшего слышны нотки отчаяния. — Гомес, ей почти семнадцать, — возражает Мортиша. Судя по интонации, она произносит эту фразу со своей коронной плотоядной улыбкой. — Нам ведь было столько же, когда мы впервые… — Замолчите! — шипит Уэнсдэй на полтона громче, чем следует. Внезапно накатившая злость оказывается как нельзя кстати, запуская затормозившийся было мыслительный процесс. Она наконец поднимается на ноги и быстро одергивает помятую водолазку. Затем берет с прикроватной тумбочки тонкую расческу и принимается уверенно разделять пробор для косичек. Оторопевший Ксавье следит за её размеренными обыденными действиями с совершенно потерянным выражением. Проходит не меньше пяти минут, прежде чем он встаёт с кровати и несколько раз проводит рукой по лицу, словно этот бессмысленный жест помогает ему собраться с мыслями. — Думаю, мне лучше уйти… — он бросает отрывистый взгляд в сторону приоткрытого витражного окна. — Ну уж нет. Это все произошло по твоей вине, а значит, через эту невыносимую ужасающую пытку мы пройдем вместе, — Уэнсдэй оборачивается к нему, недобро сверкнув угольными глазами, и ядовито добавляет. — Не этого ли ты хотел ещё вчера? — Да, но… Не так же! — Ксавье потерянно озирается по сторонам. Потирает переносицу. Взъерошивает волосы. Начинает измерять комнату широкими шагами. Похоже, он совершенно не способен к самоконтролю. Поразительно, как ему вообще удалось привлечь её внимание. Аддамс начинает терять терпение. — Возразишь ещё раз — и я прямо сейчас перережу тебе глотку ножом для бумаг. Замерев на месте, Торп нервно сглатывает и машинально проводит пальцами по горлу. Уэнсдэй впивается в него пристальным немигающим взглядом, едва не скрипя зубами от раздражения. Она уже делает крохотный шаг в сторону письменного стола, намереваясь воплотить в жизнь только что озвученную угрозу, но Ксавье мгновенно поднимает руки вверх в сдающемся жесте. — Ладно, ладно. Извини, — слишком поспешно выдает он, с опаской проследив направление её взгляда. — Я просто не могу представить, как буду смотреть твоим родителям в глаза после… такого. — Сейчас и узнаем, — решительно заявляет Уэнсдэй, отточенными движениями заплетая волосы в косу и быстро закрепляя чёрной резинкой. — Мама, папа. Можете зайти. Дверь несмело приоткрывается, и на пороге появляется отец — на его лице явственно угадывается не меньший шок, чем у Торпа, и мать — та лишь снисходительно улыбается с трудночитаемым выражением. Мортиша степенно проходит в комнату, приподняв шлейф бархатного темного платья, и неспешно усаживается на тошнотворно-розовую кровать Энид. Уэнсдэй занимает свой стул подле печатной машинки, аккуратно сложив руки на коленях. Гомес и Ксавье предпочитают остаться стоя. На пару минут повисает напряженная тишина — настолько безмолвная, что шум легкого ветра за окном в форме полукруга становится очень отчетливым. Аддамс предпочитает не поднимать взгляд на родителей, внимательно изучая свои ногти и замечая, что в уголке большого пальца левой руки слегка облупился лак — пожалуй, пора переделать маникюр. — Торп, говоришь? — преувеличенно грозным тоном переспрашивает отец. Уэнсдэй не может видеть его лица, но готова держать пари, что Гомес сводит густые темные брови над пристально сузившимися глазами. — Да, сэр, — робко отзывается Ксавье. Наверняка, в этот момент он умудряется покраснеть ещё сильнее. — Винсент Торп твой отец, я полагаю? — Аддамс-старший безжалостно продолжает допрос с пристрастием. — Да, сэр, — и хотя его голос заметно подрагивает, Ксавье удается сохранить ровную интонацию. — И как давно вы с моей дочерью… встречаетесь? — Мы не… — увы, Уэнсдэй не успевает вставить жизненно важную реплику. — С прошлого семестра, сэр, — решительно заявляет Торп. — И я хочу, чтобы вы знали… Она наконец вскидывает голову, награждая его недвусмысленным тяжелым взглядом. На щеках Ксавье пылают багровые пятна от плохо скрываемого смущения, но когда он продолжает говорить, в интонациях вдруг звучит несвойственная непоколебимая решимость. — Я хочу, чтобы вы знали — для меня всё это крайне серьёзно. Я действительно люблю вашу дочь и постараюсь сделать все возможное, чтобы она была со мной счастлива. Oh merda. Всего десять минут назад ей казалось, что быть пойманной с поличным — самое худшее, что только может произойти. Теперь же Уэнсдэй абсолютно точно уверена, что это было не самое худшее. Самое худшее происходит прямо сейчас. Именно в эту секунду, когда суровое выражение на лице отца постепенно сменяется до тошноты радостным… одобрением. — Ну, раз так… Я ужасно рад знакомству, — и Гомес решительно пересекает комнату, протянув ладонь для рукопожатия. Уэнсдэй чувствует себя так, словно на её ноге внезапно сомкнулся капкан. И машинально бросает взгляд в сторону матери. Раздражающе спокойная Мортиша слабо улыбается и едва заметно кивает с таким видом, будто знала обо всем давным давно. Наверняка, она действительно знала. Голос разума издевательски усмехается. Как долго ты намерена отрицать очевидное? Тебе никогда от него не избавиться. И дело вовсе не в родителях, а в тебе самой. Ведь ты совсем не хочешь от него избавляться.