Семейные ценности

Age: 31 Ксавье дуется весь вечер. И хотя Уэнсдэй неоднократно говорила, что подобное поведение — абсолютно неэффективный способ манипуляции, скорее даже наоборот — она слишком любит тишину, чтобы испытывать дискомфорт из-за его показного молчания… Но Торп упрямится. Продолжает периодически замыкаться в себе, отказываясь разговаривать часами, а то и днями. Вот и сейчас. Когда она проходит на кухню и усаживается за стол напротив него, Ксавье без единого слова пододвигает к ней тарелку с салатом и миниатюрную тёмную чашку. Чай. Не кофе. Зелёный чай с тонким ароматом мяты. И прежде чем она успевает выразить неодобрение по поводу выбора напитка, Торп решительно поднимается на ноги и покидает комнату. Благо, на этот раз дело обходится без демонстративного хлопанья дверью. Зато на его лице явственно угадывается укоризненное выражение, а в насыщенно-зелёных глазах читается обида. Oh merda, что за невозможный человек. Уэнсдэй невольно вздыхает, провожая его пристальным взглядом, и принимается за еду. Но аппетита как не было, так и нет — усилием воли ей удаётся проглотить всего несколько огуречных ломтиков, густо политых бальзамическим соусом. Аддамс откладывает вилку в сторону и устало подпирает голову рукой, накручивая на палец смоляную прядь, выбившуюся из косички. Глядя на аккуратно нарезанные овощи, она невольно вспоминает сцену из далёкого детства. Родители ссорились крайне редко — большую часть времени они проводили в попытках страстного взаимного каннибализма, чем вызывали у пятилетней Уэнсдэй навязчивое желание воткнуть иголки себе в глаза. Или им. С этим вопросом она никак не могла точно определиться. Но иногда Аддамсы всё-таки ссорились — с громкими криками, бурными ругательствами на итальянском и звоном битой посуды. Вот и сейчас. Пока их вопли доносились из отцовского кабинета на втором этаже, Уэнсдэй безуспешно пыталась сосредоточиться на сооружении паровой гильотины. Это была уже третья по счету модель. Первые две оказались непригодными для ежедневного использования — их лезвия ловко справлялись с маленькими куклами, но постоянно застревали в шее многострадальной фарфоровой принцессы, привезённой отцом из Европы. Но теперь Аддамс была почти уверена в успехе. Не зря же она провела столько часов в библиотеке за изучением книг по физике. Вот только преувеличенно громкие возгласы родителей действовали на напряжённый мыслительный процесс не самым лучшим образом. — Ты не видел Фестера столько лет, ты не можешь бросить семью и отправиться на его поиски. Это безумие, — голос матери звучал ровно, но всё равно на тон громче обычного, что свидетельствовало о крайней степени возмущения. — Oh merda, у меня и в мыслях не было бросать вас! — сокрушался Гомес, поминутно переходя с итальянского на английский в пылу эмоций. — Но… Non posso sopportare di vivere nell'ignoranza! Фестер — тоже часть нашей семьи! Отложив в сторону пружину от гильотины, Уэнсдэй мысленно повторила про себя первую фразу отца. А потом вслух, по буквам — словно пробуя на вкус новое выражение. Oh merda. Звучит неплохо. Пожалуй, стоит запомнить на будущее. А когда юная Аддамс зашла на кухню несколько часов спустя, то обнаружила там Мортишу — мать занималась сервировкой стола к ужину, по обыкновению не доверяя столь важное дело прислуге. Уэнсдэй решительно направилась к ящику со столовыми приборами в поисках ножа. Вчера на прогулке она обнаружила возле беседки свежий труп белки и теперь намеревалась произвести вскрытие, чтобы посмотреть, что у неё внутри. Выбрав самый длинный и острый нож, она уже собралась уйти, но вдруг заметила, что мать ставит на стол четыре тарелки. — Еда будет отравлена? — с живым интересом осведомилась Уэнсдэй. — Почему ты так решила, родная? — уголки багряных губ приподнялись в обычной ничего не выражающей улыбке. — Потому что только так я могу логически объяснить, почему ты подготовила тарелку для отца после того, как вы поругались, — Уэнсдэй едва заметно нахмурила брови. — Разве ты не злишься на него и не предвкушаешь мстительную расправу? — Ну что ты, дорогая… — Мортиша приблизилась к дочери, не прекращая улыбаться, и провела длинным ногтем по её бледной скуле. — Я подготовила для него тарелку, потому что мне важен его комфорт, несмотря ни на что. От того, что я злюсь, я не перестаю его любить… Ты обязательно поймёшь меня, когда вырастешь, встретишь своего человека и полюбишь его так сильно, что это станет главным смыслом твоего существования. — Я никогда никого не полюблю, — уверенно возразила юная Аддамс и поспешно покинула столовую, прижимая к груди огромный нож. Но она ошиблась. Иррациональное чувство поработило разум катастрофически быстро. И эта нелогичная привычка Ксавье — готовить ужин на двоих, несмотря ни на что — только усугубляла ситуацию. Но его недопустимые слова продолжали звенеть в голове эхом, не позволяя смягчиться. Какого черта он вообще решил, что имеет право что-либо запрещать? Обручальное кольцо и официальный документ о заключении брака не делают её личной собственностью Торпа. Нет, она не станет извиняться. Не доставит ему такого удовольствия. Пусть дуется сколько хочет, пусть отказывается разговаривать хоть целую вечность — Уэнсдэй легко найдёт, чем себя занять и без него. Решено. Оставив на столе практически нетронутый салат, она поднимается на ноги и решительно направляется на второй этаж. Проходя через гостиную к широкой лестнице, она краем глаза улавливает силуэт мужа — Ксавье сидит на диване, вытянув ноги на низкий журнальный столик, и медленно перелистывает страницы книги. Кажется, это «Цветы зла» Бодлера. Ну конечно, иначе и быть не могло. Изранен тот, кто раз прильнул к моей груди, Но ей дано зажечь в поэте жар любви… Вполне в его стиле — драматично до отвращения. Аддамс никогда не была склонна к излишней поэтичности, а вот Торп — да. Одно время он и сам пытался писать стихи. Посвящал, разумеется, ей. Словно великого множества портретов было недостаточно. Но Уэнсдэй лиричного рвения не оценила — раскритиковала в пух и прах вычурные эпитеты, отдающие тошнотворным романтизмом. Она вообще довольно часто его критиковала. Возможно, даже слишком часто. Оказавшись в спальне, она быстро сбрасывает одежду и устремляется в ванную. Прохладные струи воды дарят расслабляющее умиротворение — несмотря на ранний час, её начинает клонить в сон. Очередное неприятное следствие её положения. Уменьшив температуру воды практически до ледяной, Уэнсдэй позволяет себе постоять под душем немного дольше обычного, после чего облачается в пижаму и забирается под одеяло. Но заснуть не удаётся. Промаявшись в бесплодных попытках с полчаса, она снова поднимается на ноги и усаживается за письменный стол. Вставляет в печатную машинку чистый лист и заносит руку над блестящими круглыми клавишами. Настенные часы тикают преувеличенно громко, отсчитывая минуты, а затем и десятки минут, но Аддамс не удаётся написать ни слова. Тяжелые мысли лениво ворочаются в голове, словно склизские медузы, выброшенные на берег, но облечь их в слова совершенно не получается. С трудом набрав несколько строчек и сочтя их слабоватыми, она вытаскивает лист и, скомкав, отправляет в мусорную корзину. Вставляет новый — и спустя пару минут его настигает участь предыдущего. Oh merda. Уэнсдэй никогда не испытывала неудобств от вынужденного уединения — если не считать тех четырёх месяцев, что Ксавье провёл в Канаде. Но сейчас ей… некомфортно. Напряжение висит в воздухе звенящей гитарной струной, протянувшейся от полутёмной спальни до дивана в гостиной — настолько густое и плотное, что его можно резать ножом. И она сдаётся. Проклинает себя за очередное проявление слабости, но быстро спускается вниз по лестнице, даже не пытаясь совладать с бешено бьющимся сердцем. Останавливается на нижней ступеньке, держась за перила, и… замирает. Ксавье не замечает её появления — Уэнсдэй всегда ходит совершенно бесшумно, что в начале их отношений пугало его до чёртиков. А может быть, убедительно делает вид, что не замечает. Ей до сих пор сложно проанализировать мотивы тех или иных человеческих поступков. Но молчание затягивается, становясь неприятно-тягостным. — Ты не читаешь. Твои глаза не двигаются, — заявляет Аддамс спустя пару минут пристального наблюдения. Он усмехается — едва заметно, самыми уголками губ — и самым кощунственным образом загнув уголок страницы, откладывает книгу в сторону. Уэнсдэй приходится собрать всю волю в кулак, чтобы не сделать замечание по поводу этого акта вандализма. Но рациональное мышление подсказывает, что лучше не усугублять ситуацию, иначе продолжения скандала не миновать. Ксавье не спешит начинать диалог. Опять упрямится. Она машинально моргает. Один раз, а затем и второй. — Я не стану извиняться за лазанью, — твёрдо заявляет Уэнсдэй после непродолжительного молчания. — Тебе повезло, что это был не нож. — О, да я счастливчик, — иронично отзывается Торп, выразительно вскидывая брови. — Может, стоит купить лотерейный билет? — Не паясничай и не перебивай. Но… — ей приходится выдержать ещё одну томительную паузу, чтобы подобрать подходящие слова. Увы, дипломатия никогда не была её сильной стороной. — … я сожалею, что была резкой. — Продолжай, — Ксавье склоняет голову набок, с интересом наблюдая за её жалкими потугами выжать из себя примирительную речь. — Но ты сам виноват. — У тебя очень… своеобразная манера извиняться, — усмешка на его губах становится чуть шире, и у Аддамс создаётся впечатление, что чертов Торп испытывает мстительное удовлетворение от её замешательства. — И я в любом случае приму непосредственное участие в расследовании, нравится тебе это или нет, — последнюю фразу она выпаливает на одном дыхании, желая поскорее покончить с выяснением отношений. — Я знаю, Уэнс… — он наконец становится предельно серьёзным. Опускает ноги на пол, сцепляет пальцы рук в замок и смотрит прямо ей в глаза. Так пристально, что становится дискомфортно. — Прости, я там наговорил всякого… Я не должен был. Это было ошибкой. — Chi non fa, non falla,— Уэнсдэй деланно-небрежно пожимает плечами, стараясь придать своему лицу привычное равнодушное выражение. Выходит не слишком удачно. Она снова непроизвольно моргает. — Ты тоже не перебивай, пожалуйста. И нельзя ли использовать английский в таких важных разговорах? — Ксавье сокрушенно вздыхает. — В общем, я просто хотел сказать… Я волнуюсь за тебя. За вас обоих. Но я слишком хорошо понимаю, что значит быть женатым на Уэнсдэй Аддамс. Ты ведь в любом случае сделаешь то, что хочешь, и мои слова тебе не указ… — Рада, что мы понимаем друг друга, — она уверенно вскидывает голову. — Но я очень прошу тебя… Будь благоразумна. Не забывай, что теперь ты носишь под сердцем нашего ребёнка. — Не под сердцем, а… — Прекрати, — Торп выставляет ладонь прямо перед собой в предостерегающем жесте. — Ты прекрасно понимаешь, о чём речь. Я не переживу, если с вами что-то случится… Пообещай, что будешь предельно осторожна и не полезешь в самое пекло. Вновь повисает молчание. Уэнсдэй переминается с ноги на ногу. Затем принимается сосредоточенно комкать кружево по краю пижамных шорт. И лишь спустя несколько минут коротко, но уверенно кивает. — Пообещай вслух, — с нажимом повторяет Ксавье. — Обещаю, — ей удаётся произнести это дурацкое слово почти без сарказма. Выдохнув с заметным облегчением, он откидывается на спинку дивана. Уэнсдэй с трудом подавляет настойчивое желание закатить глаза — чертов Торп прекрасно знает, что она всегда остаётся верна данному слову, и временами не стесняется этим манипулировать. Но он прав. Как всегда прав. И пусть Аддамс находит его извечное благоразумие чудовищно скучным, отрицать его правоту бессмысленно. Крохотное скопление клеток внутри её тела, комбинация двух наборов ДНК, их… ребёнок — крайне уязвимое существо. И она обязана его оберегать. Отныне и до конца жизни. Уэнсдэй машинально кладёт руку на пока ещё плоский живот и вдруг замечает, что на губах Ксавье расцветает сияющая улыбка — ах да, она ведь впервые сделала этот неосознанный жест при нём. Такой простой, совершенно механический… и явно свойственный всем матерям под влиянием первобытных инстинктов. — Иди ко мне, — шепчет Торп, взирая на неё с выражением блаженного восторга. Но его глуповато-счастливый вид совсем не вызывает раздражения. Даже наоборот. Вряд ли ей удастся стать образцовой матерью, как Энид или Мортиша… Но Ксавье однозначно будет прекрасным отцом. И не только потому, что слишком хорошо знает, каково это — расти рядом с холодным равнодушным родителем. Просто в его сердце всегда было невыносимо много нерастраченной любви. Для неё самой такое количество всегда было… чрезмерным. Но для их будущего ребёнка это однозначно станет лучшим исходом из всех возможных. Аддамс в несколько шагов пересекает расстояние между ними и, забравшись с ногами на диван, кладёт голову ему на колени. — Тебе не холодно? — Ксавье тут же тянется за аккуратно сложенным пледом и набрасывает плотную мягкую ткань на её обнаженные плечи. Вопрос — формальность. Ей практически никогда не бывает холодно. А вот тепло бывает — особенно в те самые моменты, когда он бережно укрывает её пледом и заправляет за ухо смоляную прядь. Уэнсдэй расслабленно прикрывает глаза, чувствуя, как его пальцы невесомо скользят вдоль линии позвоночника. Поднимаются выше, поглаживая лопатки. И плавно опускаются почти до самой поясницы. Но лёгкие прикосновения вовсе не успокаивают. Скорее даже наоборот. Все мышцы вдруг напрягаются, а между бедер появляется приятная тянущая пульсация, нарастающая с каждой секундой. Ксавье перемещает ладонь с поясницы на талию, вскользь задевая крохотный участок обнажённой кожи и… Чёрт. Желание вспыхивает почти сиюминутно. Уэнсдэй не успевает удивиться столь острой реакции собственного тела на давно привычные, совсем невинные прикосновения — с губ против воли слетает судорожный вздох. Все нервные окончания воспламеняются, по спине проходит волна жара, концентрируясь внизу живота тугим комком. Она машинально сводит ноги вместе, внезапно ощутив, что нижнее белье становится влажным. — Всё хорошо? — и бархатный тембр его голоса становится последней каплей. Едва не задыхаясь от накатившего возбуждения, Уэнсдэй резко принимает сидячее положение и оборачивается к Торпу. Обводит затуманенным взглядом его острые скулы, чуть приоткрытые губы, руки с выступающими венами… Опускает глаза ниже. И вдруг явственно понимает, что отчаянно хочет ощутить его внутри себя. Прямо сейчас. Как можно скорее. Как можно глубже. — Уэнсдэй? Он как всегда излишне много болтает. Аддамс резко подаётся вперед и затыкает его поцелуем. Фейерверк чувств ошеломляет — ощущение его горячих губ запускает пульсацию между бедер. А когда руки Ксавье ложатся на её талию, притягивая максимально близко, по телу проходит волна мурашек. Сама удивляясь такой внезапно-сильной реакции, Уэнсдэй решительно перебирается к нему на колени. Широкие ладони сминают ткань пижамы, скользят по обнаженным плечам, стягивая тонкие бретельки. Аддамс с лихорадочной поспешностью снимает с него светлую домашнюю футболку. Слегка шокированный её напором поначалу, Ксавье быстро ориентируется и перехватывает инициативу — сильнее стиснув талию, переворачивает Уэнсдэй на спину и нависает сверху, уперевшись одной рукой в подлокотник дивана. Вторая свободная рука скользит вдоль её напряжённого тела, невесомо очерчивая пальцами каждый изгиб. Хрупкие ключицы, выступающие ребра, часто вздымающаяся грудь… И хотя прикосновения Ксавье совсем нежные, дразнящие, Уэнсдэй чувствует, как соски каменеют от интенсивности воздействия. Как разгоняется пульс, как кровь вскипает в артериях… И шире разводит ноги, обхватывая его бедра своими. Она дышит тяжело и быстро, снизу вверх глядя в насыщенно-зелёные глаза, заметно потемневшие от возбуждения. И сама выгибается навстречу, тянется за новым поцелуем, проводит заострёнными ногтями по его спине. Ощущение разгоряченной кожи под подушечками пальцев вызывает очередной требовательный спазм внизу живота. Ксавье вздрагивает, когда её ногти впиваются в его спину, оставляя красноватые следы в форме полумесяцев. И тут же углубляет поцелуй — горячий язык проникает в рот, сплетаясь с её собственным. Аддамс не может сдержать приглушенного стона и прижимается бедрами ещё ближе, ощущая твердость напряжённого члена. Нижнее белье окончательно становится липким и насквозь мокрым. Она прикусывает нижнюю губу Торпа, пытаясь побудить его к более активным действиям. Уловка срабатывает — его рука незамедлительно проникает под резинку шорт и касается нежных складочек, истекающих обжигающей влагой. — Какая ты мокрая… — прерывисто шепчет Ксавье в приоткрытые вишневые губы. Этот его тон… Бархатный, низкий, затрагивающий что-то первобытно-неведомое в самых потаённых глубинах души. Разжигающий пожар желания с новой силой. Заставляющий её лихорадочно дрожать, сходя с ума от яркости ощущений. Два пальца скользят внутрь, вскользь задевая самое чувствительное место, и Аддамс словно прошибает мощным разрядом тока. Она инстинктивно подаётся бедрами навстречу, стремясь углубить проникновение. Ксавье двигает пальцами медленно, плавно, а его губы перемещаются на её шею — оставляют влажную дорожку вдоль неистово пульсирующей сонной артерии. На секунду смыкаются на мочке уха. Черт бы побрал эту эрогенную зону. Уэнсдэй стонет громче, уже не пытаясь сдерживаться — удовольствие накатывает и отступает горячими волнами. Каждый миллиметр тела наэлектризован. Каждая клеточка плавится в огне наслаждения. Обычно ей не по вкусу нежность, но сейчас… Бушующий в крови гормональный шторм многократно усиливает ощущения. Разгоряченные мышцы внутри начинают пульсировать всё сильнее с каждым плавным движением, плотно обхватывая пальцы. Oh merda. Чистейший наркотик, самое совершенное безумие. Это опьяняет похлеще самого крепкого алкоголя. Его распущенные каштановые волосы спадают ей на лицо — слегка щекочут, заставляя непроизвольно зажмуриться. Ксавье немного ускоряет темп, большой палец ложится на клитор, массируя круговыми движениями. Секунда, вторая — и всё. Уэнсдэй содрогается всем телом, выгибает спину с протяжным громким стоном, окончательно растворяясь в волнах концентрированного удовольствия. — Ого, быстро ты, — Торп самодовольно усмехается, за что мгновенно получает удар кулаком в плечо. Он не позволяет ей опомниться. Осторожно вынимает пальцы, облизывает их — медленно, с наслаждением, а затем склоняется над ней и целует — глубоко, жадно, горячечно. Аддамс чувствует на его губах собственный вкус, и это ощущение вновь воспламеняет возбуждение. Это похоже на голод — животный, неутолимый. Она покорно приподнимается и вытягивает руки, когда Ксавье стягивает с неё сначала топ, а затем и шорты вместе с бельём. Ненужная одежда летит на пол. Уэнсдэй решительно садится и надавливает на его плечи, принуждая Торпа откинуться на мягкую спинку дивана. Её тонкие пальцы, до сих пор дрожащие от остаточных импульсов сокрушительного оргазма, уверенно ложатся на шнурок его спортивных штанов. Ксавье следит за её действиями затуманенными глазами — в глубине бархатной зелени пламенеют угли адского огня. Этот потемневший от желания взгляд отзывается внизу её живота настойчивой пульсацией и потоком мурашек, прошедшим от макушки до пят. Не разрывая зрительного контакта, Уэнсдэй быстро развязывает проклятый шнурок и тянет вниз штаны, обнажая напряженный член. — Черт… — судорожно выдыхает Торп, когда Аддамс машинально облизывает губы и перемещается на пол, устраиваясь между его бедер. Отбросив за спину чёрный водопад распущенных волос, она обхватывает член у основания — делает несколько уверенных движений вниз и вверх, ощущая кончиками пальцев каждую выступающую венку. Ксавье с глухим стоном прикрывает глаза и рефлекторно вцепляется в мягкую обивку дивана. Его реакция дарит ощущение полной власти… и это заводит дьявольски сильно. Уэнсдэй пододвигается и склоняется ниже, дразняще медленно проводя языком по головке. У него вырывается очередной протяжный стон, и этот звук словно становится сигналом к действию — она приоткрывает губы и опускает голову, медленно вбирая напряжённый член почти до основания. Пальцы Торпа запутываются в её волосах, наматывают на кулак смоляные пряди, принуждая опуститься ниже. Она невольно морщится от глубины проникновения, но не сопротивляется — только старается дышать ровнее. И машинально сводит ноги вместе, чтобы ослабить пылающее напряжение между бедер. Но возбуждение только усиливается — все мышцы внутри неистово пульсируют, отчаянно требуя новой разрядки. Не совсем отдавая отчет в собственных действиях, Аддамс опускает свою руку вниз и прикасается к клитору. Импульсы удовольствия пронзают каждую клеточку разгоряченного тела — настолько остро и восхитительно, что пол буквально уходит из-под ног, а чувство реальности неизбежно ускользает, растворяясь в крышесносном наслаждении. Ксавье чуть приподнимается, жадно следя за каждым её движением — и за припухшими от поцелуев губами, скользящими по члену, и за тонкими пальчиками, описывающими круги между подрагивающих бедер. А затем наклоняется вперед, решительно перехватывает её запястья и тянет на себя, принуждая подняться на ноги. Уэнсдэй чуть отстраняется, выпуская изо рта напряженный член, и усаживается сверху. — Я люблю тебя… — лихорадочно шепчет Ксавье, покрывая россыпью поцелуев хрупкие плечи и линии ключиц. Она не отвечает. Это слишком трудная задача. На это совершенно не хватает сил, не хватает дыхания — словно кислород догорает в лёгких с каждым новом стоном. Уэнсдэй продолжает прикасаться к себе, надавливает чуть сильнее — обычно этого бывает недостаточно, её пальцы слишком мягкие и нежные — но не в этот раз. Когда горячие губы Торпа перемещаются на тяжело вздымающуюся грудь, а зубы на долю секунды смыкаются вокруг давно затвердевшего соска, всё её тело содрогается во второй раз. Она успевает лишь мимолетно подумать, что в мощном выбросе гормонов, спровоцированном беременностью, определенно есть свои преимущества… Но мысль испепеляется новой вспышкой желания. Буквально рыча от невероятно сильного возбуждения, Ксавье стискивает её бедра и сам направляет член внутрь. Пульсирующие мышцы податливо расслабляются, а глубина проникновения заставляет Аддамс выгнуться в спине. Она уже намеревается начать двигаться в излюбленном быстром темпе — но Торп сильнее сжимает её разведенные бедра, не позволяя опуститься до конца. — Мы должны быть осторожными… — его проклятое благоразумие, как всегда, некстати. Уэнсдэй невольно задаётся вопросом, как он может думать об осторожности в такой момент, но не может не признать, что Ксавье прав. Но удержаться от маленькой мести она не в силах. Перемещает руки с его плеч на спину и, со всем присущим ей садизмом, издевательски медленно проводит заострёнными ногтями вдоль линии позвоночника, оставляя глубокие полосы. Местами проступают бисеринки крови. Торп шипит сквозь зубы от резкой вспышки боли, его пальцы впиваются в её бледную кожу, оставляя на бедрах лиловые отметины — но он не теряет рассудка. Продолжает мягко, но уверенно контролировать глубину проникновения, не позволяя ей делать слишком резких движений. Аддамс хочет возразить, хочет протестовать, хочет вернуть власть над происходящим… но не может. Каждый плавный толчок отзывается во всём теле волной жара — приятной, тягучей, нарастающей и отступающей упоительно медленно. Уэнсдэй чувствует себя совершенно безвольной, раз за разом выгибаясь навстречу трепетным касаниям. Его жаркие губы на её извечно ледяных. Его гипнотизирующий взгляд, погружающий в состояние блаженного транса. Его руки на её бедрах, талии, груди… Везде. Его парфюм — древесный, с нотками специй — окутывающий дурманящим облаком. И совершенно безумное ощущение его твердого члена, плавно скользящего внутри её тела, вмиг ставшего таким податливым. Невыносимая волна нежности плавит лёд. Повинуясь внезапному порыву, Аддамс вдруг смягчается. Пальцы с заостренными ногтями, раздирающие его спину до кровавых царапин, расслабляются и невесомо обводят линии выступающих косточек вдоль позвоночника. Вишневые губы касаются скул Торпа лёгкими ласкающими поцелуями. Затем опускаются на шею — но не прикусывают до собственнических отметин, а всего лишь прижимаются к тёплой коже, под которой быстро пульсирует сонная артерия. Ксавье улыбается и едва слышно бормочет какие-то нежные глупости — совершенно дурацкая привычка, которая почему-то не вызывает привычного раздражения. А секундой позже вновь перехватывает инициативу — переворачивает Уэнсдэй на спину, подминая под себя. Она лишь прикрывает глаза. Сопротивляться не хочется. Хочется раствориться в моменте. Хочется, чтобы это не заканчивалось. Ловко перехватив тонкие запястья, он одной рукой удерживает её руки над головой и немного ускоряет темп. Жар между раздвинутых ног с каждым новым толчком поднимается всё выше. Течёт по венам выбросом адреналина, воспламеняет нервные окончания, отключает разум. — Прикоснись ко мне, — шепчет она почти умоляюще, в сладком полузабытье. Ксавье подчиняется — отпускает её запястья и скользит ладонью между объятых жаром тел. Уэнсдэй непроизвольно задерживает дыхание на несколько мучительно-прекрасных секунд… А затем его пальцы ложатся на клитор, и огонь внутри вспыхивает пламенем стремительного лесного пожара. С губ срывается особенно громкий стон, и удовольствие — сокрушительное, подобное урагану последней категории — накрывает её с головой. Она растворяется в невероятно острых ощущениях, теряя связь с реальностью, пока Ксавье делает ещё несколько глубоких плавных толчков — и кончает с её именем на губах. — Я тоже, — шепчет она совершенно севшим голосом, чувствуя, как тёплая жидкость заполняет её изнутри. — Что? — судя по интонации, он улыбается. — Я не ответила тогда, в начале… Я тоже люблю тебя. Они ещё долго лежат на диване — неудобном и слишком тесном для двоих, но такие мелочи абсолютно не волнуют ни его, ни её. Ощущение близости заставляет забыть обо всех неудобствах. Время замедляет свой ход, тянется как ириска — мягкая и сладкая. И Аддамс отчаянно хочется, чтобы так было всегда. Но всегда так быть не может. Следующее утро приносит рутинную суету и ворох неотложных дел — благополучно проспав будильник, Уэнсдэй носится по дому стремительным вихрем. Чертов Картер назначил общий сбор в участке в безбожные восемь тридцать утра. Она едва успевает принять душ и накинуть первое попавшееся платье, а по дороге в полицию — получить несколько новых штрафов за превышение скорости. Косички сегодня не входили в приоритеты — отнимали непозволительно много драгоценного времени — поэтому пришлось ограничиться высоким хвостом. А ещё она не успела принять спасительную двойную дозу кофеина, и оттого настроение упорно стремится к нулевой отметке. — Праздник какой-то? — иронично поддевает инспектор Шепард, недвусмысленно намекая на внешний вид Аддамс, когда она усаживается за стол слева от него. — Просто заткнись, — Уэнсдэй даже не пытается скрыть крайней степени раздражения. Впрочем, опоздала не только она. Ещё пара-тройка офицеров, имен которых она почти не помнит, просачиваются в кабинет, сонно зевая и потирая осоловевшие глаза. Омерзительно бодрым выглядит лишь лейтенант Картер, прикрепляя к большой карте штатов фотографии жертв и разноцветные стикеры с описаниями преступлений. А затем отступает на несколько шагов назад, внимательно осматривая результат собственных действий. Аддамс машинально моргает, пытаясь сосредоточиться на предоставленной информации. Шестерёнки в голове постепенно начинают вращаться, улавливая несколько закономерностей — убийства всегда происходят в неблагополучных районах, жертвами становятся молодые одинокие женщины… И маньяк словно продвигается с запада на восток. Увлеченная мыслительным процессом, она не сразу замечает, что Картер подходит ближе. — Это вам, Уэнсдэй, — лейтенант вдруг ставит на стол перед ней крафтовый стаканчик, источающий насыщенный кофейный аромат. Аддамс резко вскидывает голову, впившись в него холодным немигающим взором. Остальные полицейские недоуменно переглядываются. — Тройная порция эспрессо. Уточнил у инспектора, что вы предпочитаете… — зачем-то поясняет Картер, слегка улыбаясь самыми уголками губ. Очевидно, на её лице явственно читается весь спектр негативных эмоций, потому что мгновением позже лейтенант виновато пожимает плечами и добавляет. — Маленькая компенсация за ранний подъем. — В этой комнате ещё пять человек, которые были вынуждены рано встать по вашей милости, — саркастически изрекает Уэнсдэй, надменно изогнув бровь. — Предлагаете нам пить по очереди? Копы начинают тихонько посмеиваться, взирая на разыгравшуюся сцену с нескрываемым любопытством. Шепард и вовсе присвистывает, предвкушая как минимум кровавую расправу. Но лейтенант сохраняет тотальную невозмутимость. — В этой комнате всего одна красивая девушка, которую я хотел бы немного порадовать, — вдруг выдаёт он решительным тоном. — Вы плохой детектив, лейтенант Картер, — голос Аддамс буквально сочится ядом. — Теперь я не удивлена, что серия убийств так и осталась нераскрытой. — Простите, не совсем понимаю… — и хотя его голос звучит наигранно-робко, во взгляде тёмных глаз отчётливо угадывается железная уверенность в себе. Вместо ответа Уэнсдэй молча вскидывает средний палец левой руки. — Ой. Не тот, — и мгновенно меняет палец на безымянный, на котором красуется тонкий ободок обручального кольца. Полицейские как по команде взрываются дружным хохотом, Шепард и вовсе прячет лицо в ладонях, содрогаясь в приступе беззвучного смеха. Самоуверенность на лице Картера медленно гаснет, сменяясь растерянностью, но Аддамс не намерена останавливаться на достигнутом. Выдержав театральную паузу, она добавляет. — А если гормоны отшибают вам мозги и мешают ходу расследования, советую прибегнуть к кастрации. Могу оказать прямое содействие, кстати. Заметно скрипнув зубами и заливаясь краской до самых ушей, лейтенант поспешно возвращается к карте под злорадные смешки полицейских. Уэнсдэй победно вскидывает голову. Туше.