Дороги меж тугих корней уводят деву прочь, И в темноте её следы вылизывает ночь, Хватают ветви сгоряча копну густых волос: Деревья жаждут ей задать пугающий вопрос. Листва землистым телесáм — холодная кровать, Трава под ступнями шипит: «Тебе не убежать», Кровавым мечутся во мгле размытые огни, Они сообщники чужой коварной западни. И пусть дыхание горит — свобода далека, И холод дрожью на спине — как царская рука, Разгонит гром своих коней в сплетеньи острых сбруй, Замрет на слипшихся устах змеиный поцелуй. Оглушит птиц в ночной тиши самозабвенный крик, И эти вопли невзначай потопят материк, Зайдется бешенством гроза. Ветра поднимут вой, Они скандируют, смеясь: «Да здравствует Король!» ©
Зелье, которое готовил для Короля Элендил, и которое тот теперь был обязан принимать перед сном каждый день, обладало особенным свойством. Оно носило название «Лиф рине» или «Прах памяти». В давние времена напиток, переливающийся в кубке темнеющим багрянцем, отдающий на корне языка горечью калины, был способен поднять на ноги сильных и отважных воинов, чья память после битвы, пропитанная бесконечной болью утраты, не давала им жить спокойно. Мучила их фэа, истончая всю её суть жалящей тоской, ограждая плотной стеной от мира Арды и, тем самым, обрекая несчастных на вечные муки. Блуждая в лабиринтах собственного, пропитанного горем, разума, потеряв дверь, ведущую к желанному выходу, мужчины и женщины, даже если и оставались в сознании, теряли связь с внешним миром. Всё, что теперь было важно, находилось глубоко внутри. Многие, не сумев справиться с едкой отравой потери, истаивали на глазах. Всего пару столетий и дух, покинувший ослабевшее тело, отправлялся в Чертоги Мандоса. Чтобы более никогда не переродиться. Элендил, будучи в тот момент ещё совсем ребёнком, видел, как работала его мать в пыльных лазаретах, по несколько часов не разгибая спины у чужих постелей. Физические раны заживали быстро. А вот раненный дух... Когда начались войны, целители эльфов взялись за трудную задачу поддерживать своих соратников в бою и сохранять их боевую мощь. А после долгожданного окончания военных волнений, взяли на себя обязанность излечить их последствия, оставившие глубокие рубцы не только на прекрасных и выносливых телах, но и на уязвимой в тот нелёгкий период, фэа. Отвар, имеющий свои тонкости приготовления, был разработан Первым Союзом сильнейших целителей со всех концов Арды. Лучшие в своём деле. Травники, нисси, простые лекари, преуспевшие в эльфийском врачевании, способные вложить крепкое зерно чистейшей энергии в слова своих песен. Результаты, которые были достигнуты общими стараниями, превзошли все ожидания. Но все в этом мире имело свою цену. И не последнюю роль для этой самой цены сыграл «особый» способ приготовления. Стремясь приобрести разностороннюю панацею, лекари, порой, прибегали к не самым светлым сторонам собственной магии. Подобное порицалось и держалось в тайне за семью замками. Нехорошие догадки возникали в головах у тех, кто хоть раз, даже мельком, видел рецепт этого лекарства. Единая ошибка могла обернуться для раненного душой вечным сном. А если принимать зелье не по выверенному распорядку, точно перед тем, как лечь в постель, его магические свойства способны были урвать большую часть воспоминаний, чем должно. Запутать и без того воспалённый в скитаниях рассудок. Элендил не был зазнавшимся глупцом, самонадеянно уверовавшим в то, что сможет долго готовить это средство для Короля. Силы давно не те. Да и обстоятельства отличались — трудно бороться с явлением, причину возникновения которого приходится практически додумывать. Не был он абсолютно уверен и в том, что зелье ему поможет. Незнакомое, жуткое колдовство отвергало все методы, принятые Лаваин для спасения Короля. Отражало их ледяным куполом, перекрывая доступ целительской магии. Сильные чары проникли под его кожу, впиталось в ясную голубизну глаз. Эти чары пахли морем и солью, пробуждая в целителе мучительные воспоминания о золоте побережья и кораблях, на всех парах несущихся в Валинор. Там, в живом сплетении белоснежных парусов, стояла Она. Стояла, не смея повернуть головы в его сторону. Словно знала, каким взглядом тот провожал эти корабли. Элендил всё ещё не мог простить своей супруге решения уйти. И, наверное, не простит никогда. «Что произошло?» — тихо спросил таур, когда сосуд опустел. И, слишком рано переданный ослабевшей руке, упал с громким звоном. Он поморщился. Мир медленно, но неустанно вращался, рябил перед глазами яркими пятнами, ослепляя их, даже когда тот прикрывал веки. Во рту ощущалась горечь. Целитель поднял сосуд, негромко цокнул языком, вертя его в руке. Блуждающий, совершенно точно до конца не вынырнувший из незабытия взгляд, вскользь прошёлся по его лицу в поисках ответов. Застыл, забывая сморгнуть. Тени, залегшие под светлыми глазами, то ли из-за освещения, то ли из-за неведомой болезни кажущиеся почти чёрными, заставили Элендила прикусить щеку изнутри. Отойти на полшага и рыться в мыслях, дабы найти оправдания неведомому проступку. Целитель осёкся. Они, эти тени, придавали обессиленному Королю подозрительный, почти коварный вид. Ранее ему не доводилось видеть правителя настолько больным. И увиденное ему совершенно не нравилось. «Что Вы помните, Владыка?» — на синдарине, продолжая неосознанно сжимать в тисках собственных рук пустой кубок. Тот отмер, не замечая, что его вопрос остался без ответа. Прикрыл глаза, хмурясь в ярком свете, льющемся из окон лекарских покоев. Глубокая вертикальная морщинка прорезала безупречный светлый лоб, затаилась между тёмных бровей. Погружение в туман собственных воспоминаний отчего-то давалось с большим трудом, но, по итогу, все же удалось. Во многом благодаря непомерному упрямству. Он проговорил, прикладывая тонкие пальцы к вискам. Борясь с резкой болью: «Помню свист ветра, крик моих воинов и тяжесть морских вод. Помню зыбучий холод и незримое присутствие чего-то неземного. Кого-то. Того, кто в ущерб себе, даровал мне спасение». Король вздохнул, истратив последние крупицы сил. Опустился на подушки, тяжело и глубоко дыша. Больше ничего. Он не помнил больше ничего. Ни начала ужасной бури, окунувшей его в ледяную пасть морского течения, ни её завершения. Что было ещё хуже — не понимал, что перед ним — жуткая реальность или злой, насланный извне, морок. Валар, верно, насмехаются над ним. Потолок закручивался, плыл перед глазами. Отвыкшие от возможности видеть, эти глаза показывали нависшие над ним сетями паутины — тонкие завитки морской пены. «Что произошло с моими кораблями?» — очередной вопрос в никуда. Элендил на него не смотрел. «Эскадра потонула. Ваши воины мертвы, ар-Трандуил. Все до единого. Две недели подряд Вы пробыли в беспамятстве, но настоящая беда уже позади. Я считаю, то, что Вы называете воспоминаниями — ничто иное, как обман, иллюзия заплутавшего сознания. Просто дурной, вызванный болезнью, сон. Сильная лихорадка уже коснулась плоти, когда моряки из людской деревни обнаружили Вас на берегу близ рыболовных угодий. Старый рыбак, разглядев Ваши одежды, решил, что поступит правильно, если уже к утру доставит раненного эльфа в лесные владения. Тирон лично отблагодарил мужчину щедрой платой. Что, я считаю, было чересчур благородно с его стороны. Пропал Ваш плащ. Думаю, спасители решили отблагодарить себя сами, на случай, если их находка не принесёт желанной наживы». Элендил относился к людям предвзято, считая их последними бездарными плевками, извергнутыми из рта Эру Илуватара после сотворения эльфов. И никогда не стыдился ни своего мнения, ни своих, порой, до неосторожности резких высказываний. «Вам очень повезло». Король снова нахмурился. Он знал, что его корабли ушли от берегов на достаточное расстояние. Слишком большое, чтобы иметь возможность добраться вплавь. Видимо, удача благословила его. Но почему тогда она же оставила без внимания ни в чем неповинных воинов? Или это само море решило, что с него достаточно? Что эльфийский Князь и без того слишком слаб, а посему — нет нужды его добивать. Выплюнуть на сушу, пресытившись чужими жизнями, чтобы у каймы мокрого от крови песка наблюдать за медленной и неминуемой гибелью последнего из выживших — воистину варварское зрелище. Действительно «очень повезло». Пазл в окольцованной болью голове отказывался складываться. Венец одуряющей неопределённости давил. Деталей не хватало. Их словно украли, нагло вырезали из сознания. «Ты уверен в этом?» — размытый образ, скрытый в толще воды, ожившей тенью скользил в остатках воспоминаний. Две недели - слишком, непозволительно много для эльфийского правителя. Он никогда до этого не мог позволить себе страдать от какого-либо недуга больше, чем пару дней. Да и стрелы, пропитанные ядом, изредка, но все-таки попадающие в намеченную цель, не были способны на подобный эффект. Нужно было немедленно разобраться, что случилось с ним на самом деле. Немедленно... он займётся этим... Только немного полежит. Рана на плече ныла, будто пытаясь напомнить её обладателю о чём-то. Безуспешно. Он лишь недоуменно рассматривал белые бинты, в редких местах окропленные алым. Не помнил, где и как успел пораниться. Элендил продолжал что-то говорить, изредка бросая на Трандуила внимательные взгляды. У Короля не было сил вслушиваться в тихую, уклончивую речь, чтобы проверить сказанное на правдивость. Голова ощущалась тяжёлой, но совершенно, абсолютно пустой. В груди что-то болезненно и живо ворочалось, угрожая вылезти наружу. К горлу подступила холодная тошнота. Целитель налил в кубок воды, поднёс его к лицу Владыки, осторожно приподнимая того за плечи. Вода отдавала горечью калины. «Вы устали. Отдохните немного, скоро прежние силы вернутся туда, где им и положено быть. Не сомневайтесь, эльфийский народ будет счастлив узнать, что Вы, наконец, вернулись». Трандуил бессознательно хмыкнул прямо в воду, пытаясь представить, как его оплакивают. Ничего не вышло. Сколько всего пропустил он, блуждая в чертогах вязкого, словно болото, сна? Что он видел там и почему не смог самостоятельно вернуться обратно? Подсчитывать потери, возводя в голове образ потонувшей эскадры, было почти мучительно. Да обретут они всё заслуженный покой. Вздох, полный сожаления, заставил Элендила понимающе склонить тёмную голову. «Боюсь, принцесса Эллериан не дождётся дорогих гостей», — спокойно, но со злой иронией, позволив голосу перейти на низкую хрипотцу. Забыв, что находится здесь не один. Нужно будет непременно отправить к ней гонцов, когда его народ немного отойдёт от горячей тоски по сгинувшим в море, воинам. И пусть те отправятся в обход. По суше. Так безопаснее. Вдруг в груди снова что-то кольнуло. Настойчиво поднимаясь по телу колючим, запоздалым осознанием. Губы незнакомо запекло. Мысли, не желавшие до этого соединяться во что-то единое, отдалённо имеющее форму и узнаваемые черты, вдруг замерли. Стеклянный взгляд вперился, вцепился в скуластое, красивое лицо напротив. Его собственное окаменело. «Кто был со мной все это время?» — вслух. «Кто видел мою слабость все эти дни, впитывая её в себя с таким же отчаянным рвением, как погибающие корни впитывают остатки живительной влаги?» — мысленно. Целитель замер, поднимая глаза. Отвечая на ледяной и требовательный взгляд. Ответ знали оба. «Моя дочь, Владыка». И снова запахло морем. Чары, так беспардонно окунувшие эльфа в горечь воспоминаний, заставляли восстать всё то упрямство, до этого тихо дремлющее в тесной груди. Если он не сможет полностью исцелить таура, то точно сделает всё, чтобы отсрочить их ядовитое влияние. Его силы, после того, как в крепкие руку легла сталь оружия, были более не способны на прежнюю мощь, с кровью перешедшую к нему от матери. Чужая чёрная кровь вымыла из него значительную часть. Он знал, что Первый Союз сильнейших целителей вскоре отказался от Лиф рине, заменив его на более привычные и менее опасные отвары. Ещё он знал, что его мать лично приложила к этому руку. Потому что отец, долгие месяцы испытывающий на себе действие горьковатого снадобья, полностью её забыл. — Но adar*(отец) , — голос его дочери был буквально пропитан неодобрением. Оно почти сочилось из возмущённо изогнутого рта, капало на теплый пол у его ног. Элендил окинул эллет придирчивым взглядом, подмечая неубранные волосы, чёрным бархатом обвивающие лицо и шею. И яркий, почти неприличный румянец на белых щеках. Рукава темно-оливкового платья, надетого, видимо, впопыхах, были слегка измяты и небрежно подтянуты до локтей. Пристойность её вида оставляла желать лучшего. Она что, разгуливала по дворцу в таком виде? Не дав ей договорить, он мягко, но настойчиво потянул дочь за локоть. С нарочитой аккуратностью расправляя глубокие многочисленные складки на податливой ткани. Вложил в сжатые руки гребень, при этом многозначительно заглянув в глаза. Она лишь выгнула бровь. Хмыкнула, принимая его молчаливую просьбу. Прямой намёк отца, казалось, нисколько не смутил Лаваин. Излишняя педантичность была присуща ему всегда. Причесавшись, она вернула ему этот взгляд. Демонстративно покрутилась на месте, будто спрашивая: достаточно пристойно? И, не дождавшись ответа, бросила гребень на кровать. Набрала в грудь побольше воздуха, собираясь продолжить. Мужчина поднёс палец к губам, приказывая говорить тише. Рядом с лекарской, в которой затаились его небольшие покои, находились палаты врачевания, чуть дальше по коридору — небольшая комнатка со свитками и склянками, предназначенная для учеников лекарей. Последняя пустовала уже долгие годы, напоминая о том, что дар исцеления медленно исчезал, покидал тела эльфов, всё чаще сходя на нет после того, как те брались за оружие. Последняя комната хоть и навевала сожаление, но опасений не вызывала. А вот в первой со вчерашнего вечера лежали трое покалеченных во время тренировки, юношей. Двое из них повздорили и сцепились, а третий получил своё, пытаясь из разнять. Глупые дети. Лаваин знала, что их травмы были несерьёзны. Во время редкого отсутствия отца эллет нередко брала обязанности главного целителя на себя. Сейчас за стеной находились относительно здоровые, но мающиеся от скуки, будущие воины. Им, словно в наказание за непослушание, запретили скоро покидать свои палаты. Нужно было быть осмотрительнее. Даже у стен бывают уши. Она понизила голос до откровенного шёпота, чем вызвала недолгую улыбку Элендила. — Владыка совсем не спит. Какой смысл поить его этой отравой? Разве ты не боишься последствий? Улыбка тут же померкла. — Как это - не спит? — тихо, вопросом на вопрос, как очень любил это делать с самого детства, по сей день не изменяя собственным привычкам. И, мгновение спустя едва-едва сощурив светлые глаза, с лёгким подозрением в обволакивающем голосе: — Откуда ты знаешь? Она, отживев после ночной встречи с Трандуилом в тёмных коридорах дворца, воспоминания о которой до сих пор вызывали лёгкое содрогание, собиралась выяснить, как и чем её отец лечит таура. Подозрения окрепли, стоило эллет самолично столкнуться с пустым взглядом пронзительных голубых глаз. Это было абсолютно неприемлемо. Опасно. Нужные слова росли в ней, собираясь облечься в гневную тираду. Но эллет, по своей же неосмотрительности выдав собственную тайну, вероятно ещё до конца не отойдя от ночных злоключений, запнулась. Опустила глаза в пол. Так глупо попасться. Снова. — Я... видела. — Вот как. Мне следует волноваться по этому поводу? Может быть, стоит сварить тебе успокаивающий чай, чтобы и ты сама крепко спала по ночам? Эллет потупила взгляд. — Прости, adar. Я вовсе не собиралась намеренно увидеть то, что увидела. Просто знай, что таур коротает ночные мгновения, слоняясь в безмолвии ночных коридоров, словно оживший мертвец. Новые известия не на шутку взволновали лекаря. Опасения остро кольнули разум и грудь. После пробуждения Король с ним почти не разговаривал. Даже не задавал наводящих вопросов, будто ему совсем было неинтересно узнать подробности своей длительной отключки. Закрылся, укутался поплотнее в собственную холодную отстранённость и приходил только лишь затем, чтобы принять из чужих рук назначенное ему лекарство. Элендил был уверен, что тот догадывался, чем его пытаются лечить. Однако, ожидаемого протеста так и не выразил. Такое поведение немного смущало целителя, несмотря на то, что прошло всего три дня. Но лезть не в своё дело он не стал. Ему же проще. Чужие думы — последнее, куда следовало лезть без приглашения. Особенно, если это думы Короля. Слова дочери заставили задуматься, но он лишь покачал головой. Не хватало ещё поддаться этому её извечному беспокойству, доказывая, тем самым, что оно не беспочвенное. Практически собственноручно закрепить тревогу в девичьих мыслях. Порой, эллет до боли напоминала свою непомерно взбалмошную мать. Ту тоже, нет-нет, да тянуло сунуть свой красивый нос в чужие дела. Это излишнее любопытство часто заканчивалось не самыми приятными последствиями, расхлебывать которые приходилось самому Элендилу. Семя одного цветка неизменно должно породить такой же. Лекарь вздохнул, разглаживая лицо от единого намёка на любую эмоцию. Оставляя место только для блаженного спокойствия и тихой уверенности в собственных словах. — Он уснёт, Лавин. Рано или поздно. Не обманывайся чужим вычурными высокомерием и излишней холодностью. У всякой хвори свои последствия. Как бы странно не вёл себя наш Король, что бы его сейчас не тревожило — не сомневайся, ro naa belegohtar* (он сильный воин). И непременно пройдёт нелёгкий путь своего исцеления до конца, подчинит себе странную болезнь. Будь уверена в Короле, дочь моя. И верь своему отцу. Бить тревогу пока ещё было рано. Но целитель на всякий случай сделал в своей голове пометку. Он ещё вернётся к этому вопросу, когда снова останется один. К несчастью и к печальной удаче, его ночи тоже не отличались особым умиротворением. Немного успокоившись, эллет извинилась за своё вторжение. Её отец был мудрым мужчиной, умеющим принимать такие же мудрые и взвешенные решения. Он знает, что делает. Но, вопреки доводам разума, сомнения по поводу нынешнего состояния Трандуила не желали её оставлять. Эру! Она же видела, что с ним происходит. Элендил смотрел на неё, один лёгкий миг ставшую тихой и задумчивой. Хмыкнул. Переменчива, как весенний ветер. Повезёт же кому-то с будущей супругой. — Тирон искал тебя, — как бы между делом отметил целитель, стараясь отвлечь Лаваин. Занять её голову другими, более подобающими юным девам, мыслями. Возможно, в этом он казался ей не менее переменчивым. Та дрогнула, скорее рефлекторно. Перевела на отца туманный, непонимающий взгляд. Моргнула пару раз, вспоминая, кому принадлежит это имя. В памяти, хоть и не сразу, но всплыла рыжая россыпь медных волос и янтарные, почти лисьи, глаза. Только этого ещё не хватало. — Он что-нибудь передал? — сухо, пряча подальше от внимательного и цепкого взора легкую, непонятно чем вызванную, неприязнь. Точнее сказать, Лаваин понимала, чем именно была эта неприязнь вызвана, но упорно продолжала строить из себя заблуждающуюся наивность. — Только благодарность за оказанную помощь. Он был ранен? — Царапина, — отмахнулась Лаваин, засобиравшись уходить. Она понимала и эти намёки, отчётливо слышимые в родном, ставшим более вдумчивым, голосе. Лекарь же знал, какую тему нужно затронуть, чтобы заставить упорную дочь смирить свой пыл и отступить, скрываясь от подобных разговоров в тени лесных деревьев. Надо же. Думает, что выросла, а сама так и осталась маленькой девочкой. Эллет вздохнула. На смену беспокойству тут же пришло скребущее раздражение. О их связи, слухи о которой расползались по дворцу с невероятной скоростью — словно ядовитые змеи — и речи быть не могло. Смелый охтар, весь насквозь пропахший благородством, полынью и пылью сражений, был совсем не тем, кого юная целительница желала бы видеть рядом с собой. Она сомневалась, что такой мужчина вообще существовал. И дело тут было вовсе не в надуманной назойливости и этих раздражающих вздохах и долгих взглядах, которые кидал на неё один из приближенных воинов Короля. На такие пустяки не обращаешь внимания, когда приходит обоюдная любовь. Вот только, их любовь не была обоюдной. Лаваин и любовью-то могла назвать её с трудом, скрипя зубами всякий раз, когда тот, будто невзначай, касался её руки своей. Чужие, нереальные в своём происхождении, чувства, не прельщали. Если быть до конца откровенной, вероятность скорого и удачного замужества не прельщала в одинаковой мере. Брошенная в спину просьба присмотреться к Тирону была встречена коротким и уклончивым «да, adar».***
Вечерело. Брунольв снова приложился к фляге, когда глаз зацепился за худенькую девичью спину. В большой, подпоясанной верёвкой, рубахе, та казалась ещё меньше, чем была на самом деле. В огромных, бескрайних водных просторах всё казалось меньше, чем было на самом деле. И вырастало до необъятных размеров, стоило ногам коснуться суши. Арн, как обычно находящийся рядом, дёргал её за длинные косы, ловко уходя от ответного нападения. Что-то, что сам моряк наотрез отказался даже мысленно называть тоской, сдавило горло. Почти так же крепко и горячо, как глоток рома. Море угрюмо молчало: ещё одно плавание, длившееся чуть больше месяца, подходило к своему завершению. До выхода на берег оставалось всего несколько часов. Он выдохнул, передал флягу стоящему рядом Боцману. Тот принял, но пить не торопился. Вертел в руке, словно пытаясь через прикосновения выяснить её содержимое. — Мне знаком твой взгляд, — сказал он, не поворачивая головы в сторону собеседника. Его голос и пустота глаз были направлены на мягкую россыпь белых кос впереди, — Ты с ней прощаешься. Брунольв кивнул, хоть это и было не совсем так. Пусть думает, как ему угодно, но проститься он собирался с ней многим позже. Если, конечно, всё выйдет так, как он задумал. Рука осторожно юркнула за пазуху, коснулась потайного кармана в его поношенном жилете. Камни были на месте. — Странное чувство. Знакомы всего-ничего, а такое впечатление, будто эта маленькая нимфа всегда была здесь. Понимаешь, о чем я? — Да, — глухо. Решив, наконец, отпить из предложенной фляги. Чужое понимание немного успокоило мужчину. Запустило расслабление в загорелые широкие плечи. Даже сердце, казалось, стало биться медленнее, смирившись с текущим положением дел. — Скажи мне, Домар, — голос, в котором редко улавливалось что-то кроме затаенного веселья и, временами, чёрной иронии, на этот раз был предельно серьёзен, — Вы с Арном расскажете ей правду? — Сразу, как окажемся в городе, — уклончиво. Расчесывая жилистыми пальцами седую спутанную бороду. Нужно было подальше уйти от проклятого моря. Брунольв позволил себе грустную улыбку, услышав задорный смех Арна. Тот будто и не думал о скорой разлуке. — Ему ведь есть, что ей сказать. Не так ли? — Как и тебе, — фляга вновь вернулась к своему владельцу. Боцман закурил. Волнистые кольца таяли при соприкосновении с морским ветром, заслоняли двух несостоявшихся влюблённых, будто пытаясь отсрочить их расставание. — Так ты всё знаешь, — сухо. Мимолётное удивление тут же сменилось пошатнувшимся настроем. Он допил, чувствуя, как вместе с лёгким опьянением по крови растекается раздражение. Когда-нибудь чужая, непонятно чем вызванная, но удивительно ясная проницательность его доконает. Домар не отвечал. Ведь это был совсем не вопрос. — Сегодня ночью мне приснился сон, — начал он, когда молчание затянулось. Брунольв едва удержался от того, чтобы не закатить глаза. — Не очередной кошмар, которых я на своём веку уже успел насмотреться и заучить их нехитрые сюжеты в деталях. Вовсе нет. Даже наоборот. Мне снились Великие леса, уходящие своими многочисленными кронами под самые небеса, в густую пену белых облаков. Яркое солнце касалось травы, окрашивая её в цвет нежных изумрудов, цветы дышали весенним цветением, а от пения птиц перехватывало дух. Деревья, сцепившись длинными, зеленеющими ветвями, словно вели необычайные в своем исполнении, хороводы. Праздновали, торжественно звеня ещё нераскрывшимися почками. Но самым прекрасным, что я увидел в этом преобразившемся лесу, были вовсе не деревья, цветы и птицы. Там была наша Хейд. В тонких кружевах подвенечного платья, сшитого точно так, чтобы скрыть округлившийся живот. Длинная белая ладонь, увенчанная кольцами, лежала на этом животе, бережно укрывая пока ещё не рождённое дитя от всех земных бед. Прекрасное лицо будущей матери светилось настоящим счастьем, когда жених запускал свободную руку в лавину её нежных кудрей, скрываясь за прозрачной тканью трепещущей на ветру лёгким покрывалом, фаты. Я проснулся, а щеки мои были мокрыми от слез. Снова воцарилось молчание. — Думаешь, сон вещий? — Брунольв повернулся к старику, пытаясь уловить в сухом лице хотя бы намёк на ложь. Ему самому снилось, что он провалился в глубокую яму, перепачкавшись с ног до головы. Стряхивал с себя едкую грязь, но та словно срослась с его кожей. Крошилась крупными комьями земли, сыпалась и сыпалась на босые ноги, образуя вокруг них небольшие кучки. К чему бы это, интересно? — Не знаю. Но надеюсь, — Домар благодушно улыбнулся. Он уже и забыл, каково это — видеть собственные, не насланные морской стихией, сны. Когда он повернулся к Брунольву, желая напутственно сжать его плечо, лицо старика в миг посерьезнело. Холод коснулся шеи. — В чем дело? — Брунольв выгнул бровь, — У тебя такое выражение лица, будто ты призрака «увидел». Настолько плохо выгляжу? Во рту сделалось сухо. — Возьми с собой оружие. Не спрашивай, просто сделай, как велю. Для твоего же блага. Мужчина ничего не понимал. Прямо сейчас Домар выглядел как человек, который сильно повредился рассудком. Он продолжал, набирая стали в голосе: — Будь сильным и стойким, Брунольв. Что бы ты там для себя не решил — не отступай от принятого решения ни на шаг, — подался вперёд, заключая ошарашенного моряка в крепкие объятия, — И пусть удача следует за тобой по пятам, как привязанная. — Спасибо, — Брунольв похлопал старика по спине, неловко отстранился. Сам же подумал: что, черт побери, на него нашло? Очередное предчувствие? Или новое, пугающее видение, рассказывать о котором, Домар, по своей отвратительной привычке, отказался? Чтоб его пираньи покусали. Парные кинжалы, спрятанные в укромном месте на их судне, как наяву возникли перед глазами, отдались в ушах звонким стуком далёких сражений. «Как давно я не держал их в руках» — эта мысль отчего-то его встревожила. Но он не придал ей особого значения, решив, что делить крепкую выпивку с редко пьющим Домаром более не стоит. Мало ли, что ещё тому может привидеться.***
Изрытая, местами уходящая в наклоны сухой травы, тропинка, петляя, уводила вымотанную девушку всё дальше от города. Ноги, натертые маленькими сапожками, почти горели. Она чувствовала, что из лопнувшей кожи, обнажив алое нутро, течет кровь. Заполняет узкие носки липкой саднящей теплотой. Но это были лишь жалкие крупицы той боли, которая настигнет ее, когда та, наконец, остановится. А пока: бежать. Вот её настоящая цель на данный момент. Оплакивать погибшего друга и размышлять над тем, что делать дальше, Хейд решила позже. Потом. В другой жизни. Лишь бы уйти, лишь бы убраться подальше отсюда! В спину летели грубые, громкие слова, исторгнутые изогнутыми в ухмылках, мужскими ртами. Целились между лопаток, разрезая белую кожу кошмарной дрожью. Голоса обращались в мерзкие, отвратительные прикосновения, наливались синяками на ребрах и плечах. Её, словно куклу, играючи передавали из одних грязных рук в другие. Не менее грязные. Эхо вторило им, звенело в ушах, создавая иллюзию того, что её вот-вот настигнут. «Беги!» доносилось издалека, но слышалось почему-то «Не смейте сдаваться!» Хейд, верно, отчасти пугала себя сама. Ни один из преследователей, напавших на них с Брунольвом, не посмел сунуться в этот лес. Будто коварные, злые люди тоже чего-то боялись. И теперь она понимала, чего. Лёгкая гнильца, стоило девушке скрыться за неровными пиками чёрных деревьев, ударила в нос смрадом отсыревших листьев. Зубастая пасть, представшая перед Хейд восставшими из-под земли, острыми корнями, с каждым её движением открывалась все шире. Не могла насытиться девичьим страхом. Она будто открыла дверь в иной, ранее незнакомый ей мир. И этот мир дохнул в лицо неприветливо. Лес буквально дышал немой угрозой. Но она продолжала бежать, как заведенная. Ветер подгонял, холодил горячее дыхание, с тугими протяжными хрипами вырывающиеся из раскалённых лёгких. Дышать. Дышать было больно. А останавливаться, чтобы перевести дух — страшно. Казалось, что если она остановится, если позволит себе эту слабость, лес её проглотит. Проглотит и не подавится. Сомкнется над головой острыми, так похожими на когтистые руки, облысевшими кронами. Словно капкан в ожидании долгожданной добычи. Жилетка Брунольва, накинутая на девушку в последнюю секунду перед побегом, распахнутыми краями била по животу. Рубаха, изодранная ветвями, свисала с плеч клочьями. Чёрные сучья целились ей в глаза, хватали за волосы. Тянули на себя, заставляя в последнее мгновение свернуть, изменить направление. Бежать по ответвлению другой, не менее пугающей и узкой тропы, коих в этом лесу было великое множество. Её будто специально водили кругами. Путали, злобно хихикая в тенях могучих елей, наблюдая за чужими, отчаянными метаниями. Тысячи чёрных глаз, сверкающих злобой. Хейд вспоминала море, которое когда-то казалось ей бескрайним и бесконечным. Каялась, признавая своё заблуждение, когда раз за разом спотыкалась на корневой подножке. По-настоящему бескрайним был лес. Пение птиц стихло, осталось далеко позади. В живом, наполненном кипящей жизнью, городке. Чужом и незнакомом, но куда более предпочтительном, чем мёртвая чернота древесных стволов. Исчезло солнце, померкла небесная голубизна. Здесь им были не рады. Всё, что осталось — серая мгла и хруст сухих листьев под измученными долгим бегом, ногами. И нарастающее отчаяние. В небе громыхнуло. Хейд вздрогнула, осознав, что это чуть-ли не единственный посторонний звук, напомнивший девушке о том, что она всё ещё жива. Вытащивший её из объятий спутанного бреда. Время, замершее до этого, восстановило свой мерный ход. Начался дождь. Поначалу мелкий и едва ощутимый, он постепенно набирал силу. Вскоре разъярённый, ледяной ливень остервенело хлестал девушку по лицу. Затекал под одежду, вырывая из горла затаенный кашель. Под лёгкими саднило. «Я заболею» — подумала она отрешенно. И прибавила ходу. Лес, видимо решив, что её путь не достаточно сложен и тернист, начал тонуть. Захлёбываться холодными дарами серого, как он сам, неба. Сочился бурой слизью, с издёвкой харкался ею же в белое лицо, прилипал влажными листьями к волосам. В некоторых местах грязь развезло до такой степени, что Хейд почти по колено проваливалась в хлюпающее месиво. Она бы утонула в нём вместе с лесом, если бы не отчаянное желание жить и вторящее ему громкое «беги!» Мышцы на тонких ногах напрягались настолько, что казалось, будто их оплела ожившая ядовитая лоза. А не собственные, вздувшиеся и яро пульсирующие, вены. Как же больно. А местность тем временем преображалась. Сгущались тени, скрытые от заплутавшей путницы тропы теперь напоминали огромное глубокое болото, а деревья — жуткие, торчащие из-под земли, коряги. Запахло тиной и что-то вязкое чавкнуло под ногами. Бежать становилось невозможно. Невыносимо. Ноги скользили, угрожая выйти из строя. Уронить ослабевшее тело в эту густую чёрную жижу. Хотелось домой. Обратно на корабль. К Домару и Арну. Но сама мысль о том, чтобы повернуть назад, поднимала в груди неконтролируемый ужас. Наконец, она не выдержала. Покачнулась в рваном движении. Упала, больно ударившись боком о что-то твёрдое. Ползти, опираясь на разбитые колени, было ещё труднее, чем бежать. Слабые попытки подняться проваливались с треском. Хейд часто дышала в липкую, холодную землю и уже не верила, что когда-то сможет подняться вновь. Видимо, таков её конец. Тихо скуля, из последних сил пробираясь к чёрной, бьющей мелким ключом, реке, она думала только о том, как, наверное, расстроится Арн. Кудрявый юнга, ещё на палубе упомянувший о том, что у него к ней есть серьёзный разговор, верно решит, что девушка просто от него сбежала. Он не узнаёт, что Хейд погибла здесь. Сгинула в жутком, отправленном неведомой хворью, лесу. Мысли вернулись к несчастному Брунольву. О его смерти знал только один человек. Как жаль, что этим человеком была она. Что он хотел показать ей, усадив поутру в странную деревянную конструкцию, именующуюся телегой? Кататься в ней, слушая приглушенное ржание непонятного животного, было так весело. Голова закружилась. Неимоверно хотелось пить. Но тёмный, дурно пахнущий источник отгонял всякое желание. Она опустила дрожащие руку в студёную воду, умыла им лицо, морщась от гнилостного запаха. Интересно, эта гиблая река имеет выход к морю? Быть может, стоит попытаться пройти по ней к берегу? Новая мысль показалась девушке до горького забавной. Сил в измученном хрупком теле почти не осталось. Она прислонилась оголенной спиной к уродливому пню. Откинула голову, закрывая помутненные глаза. Тело, получив долгожданное расслабление, отчаянно заныло. И Хейд почувствовала, что плачет. Это облегчение, должно быть, вскоре перетечёт в вечный сон. Что люди должны чувствовать, стоя на пороге смерти? Страх оставил её, сменившись покорным безразличием. В уши шептал ветер. Шелестел женскими голосами, знакомыми и незнакомыми одновременно. События угасающего дня пролетали перед сомкнутыми глазами серыми пятнами. Группа разбойников, поджидающих у дороги возле заколдованного леса, перестали казаться в воспоминаниях такими пугающими. Какая глупость. Жалкие варвары. Нужно было остаться и принять свою смерть достойно. Там, вместе с Брунольвом. А не оставлять мужчину одного, точно зная, что один он не выстоит. Не с таким количеством противников. Какая же она — Хейд — все-таки трусиха. Ослабевшее, как она сама, «беги!», хрупким лучиком света вспыхивающее в сознании, уже не было способно заставить девушку подняться и двинуться дальше. Куда? Для чего? Зачем? Здесь ведь так тихо и спокойно. Даже дождь замолчал, не досаждая своим стрекочущим шумом засыпающую Хейд. Покидал лес негромкими шагами мороси. Почти крался, боясь спугнуть приближающийся сон. В синей глубине, утягивающей девушку куда-то на дно, не было ни боли, ни отчаяния. Теперь всё было верно. Чужое присутствие показалось ей очередным, запутанным в чёрных от грязи волосах, сном. Лес мёртв, в нём, кроме неё самой, нет и не может никого быть. Убеждение пошатнулось вместе с телом. Чья-то крепкая рука грубо трясла её за плечо, требуя разлепить горячие веки. Неужели догнали? Значит, побег и в самом деле был напрасным. Ей было суждено умереть от рук гнусных разбойников. Хейд не шевелилась, ожидая своего конца. Но хватка не ослабевала, наоборот, набирала силу. Одному из преследователей, видимо, было просто необходимо заглянуть в глаза той, чью жизнь он собирается отнять. Насладиться своей победой. Какая подлость. «Будь ты проклят», — думала она, упиваясь короткой вспышкой гнева. Впервые чувствуя настоящую, но от этого не менее беспомощную, злость. Открыла глаза, глядя точно перед собой. Всё кружилось и плыло, не давая сразу сфокусировать налитый кровью взгляд. Взгляд загнанного в угол зверька. «Арн?» Тёмные кудри, мелкими кольцами спадающие на смазанное лицо, вызвали в ней дрожь пораженного счастья. Она неверяще улыбнулась, протягивая дрожащие пальцы к светлому видению. Оно резко отпрянуло. Голос мужчины, раздавшийся сверху, тут же дал понять, что Хейд обозналась. Ошиблась. Слишком низкий и звучный, чтобы принадлежать её юному другу. Однако, разбойником он тоже не был. Обладатель голоса настойчиво спросил её о чём-то, но девушка не поняла ни слова. Головокружение вернулось. Сознание стремительно уплывало. Незнакомец снова наклонился, хватая девушку за подбородок. Запрещая ей уходить, оставив его вопрос без ответа. Она устало перевела остекленевший взгляд за его плечо. Медленно моргнула. Ещё пятеро мужчин, поражающие своим ростом, стояли чуть поодаль, сжимая в руках что-то, смутно походящее на оружие. Лица их были серьёзны, а сквозь длинные волосы отчётливо проглядывались острые кончики ушей. Хейд обессиленно закрыла глаза.