Когда ты меня убьешь?

Тишина сгустилась вокруг Айзека, точно живая, облепив его со всех сторон. Она не покидала его ни на секунду. Имей она тело, гибрид бы с радостью оторвал ей голову, как всегда поступал с врагами. Но, бестелесная, она ютилась в темных углах, таилась под потолком, стелилась по полу и была недосягаема. Тишина безжалостно напоминала ему об отсутствии Винсента. Об опустошающем одиночестве. Привычные звуки, издаваемые пленником, отсутствовали, так как отбыл их источник. Это было логичным. Однако стригою вскоре начало казаться, что он слышит что-то в комнате Винса. Даже подходил несколько раз, чтобы удостовериться в том, что там пусто и слух или разум подводят его. Играют с ним злую шутку. Даже чтение не помогало избавить его от мыслей о Дриме и мнимых звуков. Он не мог понять, что ощущал внутри: тоску, печаль, обиду, тревогу, ненависть или все сразу. У него не было ни сил, ни желания справляться с чувствами. Стригой вообще не хотел ничего ощущать, но разве тому, что поселилось внутри без его разрешения, можно приказать исчезнуть? Надавить? Использовать для этого силу? Неподвластное, оно вольготно раскинуло свои сети. Одним словом, что-то темное опутало область груди, чего не наблюдалось при Дриме, и это тревожило Айзека. Стригой вдруг подумал, что если останется в доме еще хоть на день, то двинется умом. Иметь какие-то дела с Хозяином ему не хотелось. Седьмой, стремящийся к мировому господству, слишком напоминал ему отца и то, что происходило ТОГДА. Но этот Древний обладал армией и ресурсами, - то, что и нужно было полукровке. Ради Винса он может потерпеть и пойти на некоторые неудобства. Прошлое, как известно, должно оставаться в прошлом. И Айзек вновь забудет о нем, когда выполнит необходимое. --- Один поклон как знак уважения Хозяину, а на деле – один акт унижения перед чистокровным Седьмым, двадцать пять убедительных слов и назначение на должность управляющего лагерем для забоя людей было в кармане Айзека. Пятнадцать дней службы и тысячу двести пятьдесят шесть мертвых человек спустя, стригой начал сомневаться в правильности выбранной стратегии. Потоки пойманных людей не прекращались, их, подобно скоту, надевали на крюки и выцеживали. Частым ответом на вопрос Айзека «Ты знаешь Винсента Дрима?» был отрицательный ответ. Особо прыткие слали его в различные щели и концы мира, что также расценивалось им как «нет». Дрима никто не знал. Этот метод явно не работал должным образом и вампир, сидя в пропахшей кровью скотобойне и пересекаясь неприязненными взглядами с коллаборатами, предавшими свой собственный род, вдруг понял, что начал не с того конца. Винсент как-то упоминал, что был родом из Нью-Йорка, туда и следовало отправиться, чтобы выловить по одному всех друзей Винса. Или, как более надежный вариант, вновь поймать там Дрима и после - сбросить на город ядерный заряд. Так как искать каждого знакомого Винса казалось слишком долгим и тяжким занятием. Как бы то ни было, стригою точно не следовало торчать в этой дыре с молчаливыми стригоями, находясь под неусыпным контролем Владыки. А он пристально следил, не доверяя новобранцу. Айзек то и дело видел в глазах окружающих его вампиров красный отблеск. Каждый раз, когда он замечал вопиющий акт недоверия, ему хотелось показать Хозяину тот самый жест, который ему однажды сложил из пальцев Винсент, но сдерживался. Ему нужно было доделать начатое, внушая лояльность руководству и не вызывая подозрений. И получить, наконец, свой приз. Стригой в силу сложившегося рациона питания привык к крикам и мольбам людей. Они были неизбежны как на войне, так и в доме, где Айзек держал своих жертв. Но в этом месте с ним что-то начало происходить. Он тщательно проверял списки прибывших, лично осматривал каждого и все равно порой ему начинало казаться, что он проворонил Винса, когда видел среди заключенных человека, похожего на него. Тогда он резко подбегал и разворачивал человека к себе лицом, пока того не успели надеть на крюк. И вздыхал с облегчением. Он не мог расслабиться ни на секунду. Ему казалось, что из Винса давным-давно выпили кровь и он крупно ошибся, позволив тому уйти. Но потом он брал себя в руки, сосредотачивался и считал до пяти, убеждая себя в том, что неплохо обучил человека обороняться. Нельзя было терять контроль. И разум. Им обоим. Стригою также стало мерещиться, что бесконечные крики и запах крови, которые заполнили помещение, постепенно просачивались заодно и в его душу, отравляли ее, и она начинала гнить и разлагаться. Не помогало даже то, что он уверил себя давным-давно в отсутствии сердца и души. Тогда отчего ему было так нехорошо? Когда становилось особенно тошно от воплей и концентрированного запаха, Айзек вспоминал Винса, ту его улыбку, цепкие руки и тепло тела. От этих мыслей сердце, скованное льдом, согревалось. Душа переставала смердеть, а мыслями он уносился в мечты, когда они снова встретятся. Нужно лишь набраться терпения и все будет, как в их последний день – две руки, прикрывающие сердце, губы, несмело касающиеся губ стригоя… Почему-то именно сейчас, глядя на мертвые, висящие на крюках тела, он вдруг подумал, что каждый из них был кому-то небезразличен. Примерно как Винс – для него. И этот кто-то больше никогда не увидит своего друга, брата или сына. И, несомненно, станет тосковать по нему неделю или даже месяц. Как он полагал до этого момента, заниматься пустой тратой времени. А сколько будет грустить сам Айзек, если вдруг Дрима убьют? Ответа он не знал и не собирался это выяснять. В любом случае, вампир больше не хотел смотреть на конвейер тел. Ему нужно было срочно убираться отсюда и попасть в Нью-Йорк.