Когда ты меня убьешь?

-Что ты… — незаконченная фраза, произнесенная чуть хриплым голосом, вырвала его из глубокой задумчивости и не сулила ничего хорошего. Вампир все чаще пребывал в состоянии задумчивости последние три дня, сидя в своей комнате. А напряженно думать было над чем. Айзек всегда, сколько себя помнил, вдумчиво и тщательно подходил к решению каждого вопроса, скрупулёзно часами выстраивал в уме схемы и план действий, в общем, достаточно много времени уделял проблемам. Вампир и Дрима до их первой встречи выслеживал долго, наблюдал, оценивал, сравнивал, не жалея времени и сил, и ощущал при этом предвкушение и азарт. Однако в последние дни гибрид убил на обдумывание плана по захвату сердца Винса столько времени, что, кажется, сломал себе мозг. Размышлял так долго, что довел себя до умственного истощения, если такое было возможно. И никакими предвкушением и азартом даже не пахло, так как решение проблемы не находилось. Вампир все чаще стал ловить себя на том, что его мысли стали лениво ворочаться в голове и в панике разбегались, как только голубоглазый человек показывался на пороге комнаты. Разлетались, как горячо любимые Винсом птички. Все тело стригоя напрягалось, а инстинкты оголялись, как перед схваткой, и Айзек не мог ничего с этим поделать. Тело не подчинялось воле и разуму и воспринимало Винса как агрессора. Словесного агрессора. Кажется, вампир терял контроль над собой, над ситуацией в целом, и это было плохим знаком. Положительным моментом было рвение Винса разговаривать с Айзеком, а не сидеть, закрывшись в своей комнате, но что-то радости от этого вампир не ощущал ни грамма. Так как Дрим приходил не поболтать о том о сём. Скосив глаза на замявшегося у двери человека, Айзек вздохнул. И усмехнулся. Вот она, причина поломки его мозга и отказа тела подчиняться командам разума. Стоит в проеме и думает, как бы еще словесно помучить своего пленителя, прекрасно зная о собственной безнаказанности. Все их недавние разговоры, если таковыми считать пылкие попытки Винса убедить его, Айзенхерца, в неправильности сделанного выбора, в ошибочности оценки Винса как партнёра, проходили по одной схеме. И сводились к одному и тому же концу их беседы. Дрим злился, пыхтел, сопел, кривил мордашку в неудовольствии и с раздражением вылетал из комнаты Айзека. А сам вампир кривил губы и считал вдохи для успокоения. Можно было, конечно, упростить себе задачу еще дня два назад, пресечь попытку внести сумятицу в итак расшатанный мозг, и, схватив человека за плечи, хорошенько встряхнуть, до звонкого стука зубов друг о друга, и, поймав взгляд голубых глаз, прошипеть в лицо глупца подготовленные слова: «Ты не идиот, Винсент Дрим. Не убеждай меня в обратном. Ты не страшный, не хлипкий, не жалкий. Я не ошибся с выбором, ты — то, что мне нужно. Тебе не уйти от меня, никуда не деться. Не убить. Не ранить. И чем скорее ты смиришься с этим, тем скорее перестанешь меня раздражать своими бесполезными попытками вызвать к себе агрессию и ненависть». Но он этого не делает, вздыхая. Губы приоткрываются и смыкаются, и ни один звук не вырывается изо рта стригоя. Винсент приходит к нему по своей воле, и вампир ругает себя на чем свет стоит, но просто не может пересилить желание видеть Дрима на пороге своей комнаты, ощущать его запах, тешить себя надеждами. Внимание есть внимание, как ни крути. Поэтому Айзек терпит, как может, и молчит. Айзек терпелив, даже слишком, он это понял, когда уже, наверно, в сотый раз унимает гнев и расслабляет для удара занесенную руку. Ведь это не выход, бить Винса. Вампир понимает, что использование силы отдаляет их друг от друга, делает невозможной их жизнь вместе и откладывает наступление их светлого будущего, рождает в человеке страх боли и распаляет настороженность к Айзеку. Этого добра итак в избытке, вампир сам все испортил в самом начале их знакомства и теперь всеми силами пытается вытравить из человека этот самый страх, родить симпатию к себе, но все безуспешно. Раз за разом он терпит неудачи и не уверен, на сколько его еще хватит. Айзек любит трудности, с удовольствием принимает правила любого боя, ведь такие встряхивающие его натуру события делают жизнь насыщенной, вносят разнообразие, приправляют пресное течение времени яркими оттенками. Гибрид смело принял брошенный вызов, но, кажется, его боевой дух начал слабеть. Он все чаще задает вопрос, чего он еще не пробовал, чтобы честно добиться победы над Винсом без давления, боли и угроз. И ответ ему не нравится. Топкое болото неуверенности в своих силах затягивает его все глубже в трясину. И гибрид ощущает, что постепенно опускается все ниже и ниже, ведь никто и не думает протягивать ему руку помощи. Айзек также разумен. Поэтому, именно поэтому он не произносит уже который раз пронесшиеся в его голове слова, отрепетированную речь, а молча слушает Винса, не забывая прижимать напряженные руки к телу, не давая себе ни малейшего шанса распустить их, как бы ни хотелось втолковать Винсу суть вещей по-другому. Вампир с чуть кислым выражением лица сидит и ждет, что скажет человек, как в этот раз Винс продолжит столь безрадостное начало «Что ты…». А что он, действительно? Он хочет разговаривать с Дримом, проводить с ним время, делиться знаниями, опытом. Он даже не против возобновить их тренировки, чтобы вновь появилась возможность касаться человека. Но Айзек жутко не хочет узнавать о себе много нового, оскорбительных, порою, возмутительных, неприемлемых и обидных вещей. Айзек. Не. Хочет. Этого. Но ему придется, так как вампир находится в плену собственных желаний и эмоций, которые не имеют выхода. Никак иначе их не выразить стригою, только проявлять терпение, спокойствие и самоконтроль. Пленник бы заметил это явное нежелание, напряжение, чуть не написанное большими буквами на лице вампира, если бы был внимательнее. Но нет. Винс не глуп. Вот слеп — точно, именно поэтому человек смело продолжает, не опасаясь последствий. -Что ты увидел во мне? Ну…знаешь… Может, я сильно привлекательный для стригоев или еще что? Тебе нравятся мои глаза, нос, я не знаю. Руки? Ноги? Что во мне особенного? Почему Я? Эти же вопросы Айзек неоднократно задавал и себе. Действительно, что особенного? И почему именно этот человек. Ответ нашелся давно и очень быстро. Вампир медленно оглядывает названные конечности, заставив человека смутиться и, кажется, покраснеть. Растеряться под натиском внимательных глаз, которые скользнули от носков и до острых коленных чашечек, которые хочется погладить, прошлись вдоль стройных подтянутых ног, которые хочется сжать, обогнули изгибы тонкой талии, чуть задержались на груди и широких плечах. Несколько худоват, на вкус стригоя, но не слишком. Айзеку нравилось то, что он видел и снаружи, и внутри этого человека. Вот ответ. Вот что и почему. Впервые в столь длинной и долгой жизни и тело, и боевой дух, и упертый характер — все это составляло основу для сильной симпатии вампира, любви, желания обладать интимно. Винс вызывал в нем отклик, возбуждение. К тому, кто являлся пищей. К тому, кого даже не было жалко пустить в расход некоторое время назад, но не сейчас. Сейчас вампир жаждет какой-нибудь отдачи от человека, и никак не может ее добиться. Хоть тресни. Айзек игнорирует навязчивую мысль о том, кто кому теперь приходится пленником. Смешно даже как-то. Дрим буквально держит его сердце в руках, осознает это и изощренно пытает его, как в свое время поступал с ним и Айзек. Ирония судьбы. Насмешка. Подлость. Все запуталось, усложнилось, как-то непонятно размазалось кляксой. Среди мыслей все еще неразбериха, чувства к Винсу — пылающее желание, и Айзек спрашивает себя, куда делись его собранность, отстраненность, холодность, расчетливость. Где они, когда в них наступила острая необходимость? Их нет, они тоже, наверно, размазались. Или разлетелись стаей птиц, похожих на крыс. Но Айзеку почему-то совсем не тревожно от того, в кого он превратился. Должно быть тревожно, вампир усиленно ищет внутри обеспокоенность масштабными изменениями, но не находит. Несомненно, Винс — его слабое место, с ним он уязвимее, осторожнее, чувствительнее. С прежнего Айзенхерца, не ведающего пощады, будто сняли кожу. Или он сам ее сбросил, не важно. Из него выскребли его суть и заменили на другую, более слабую. И стригой не знает, почему ему все равно, но может предположить. Наверно, сказывается усталость. Ему много лет, очень много. Столько не живут. Его собратья, к примеру, почти все погибли. А он вот еще как-то жив. Наверно, он влюблен, потерял голову и думает не тем местом. Наверно, в глубине души он надеется, что его избранник сделает его счастливым. Не просто живым, а живущим для кого-то. Наверно, он впервые хочет, чтобы заботились о нем и любили, переживали, волновались. Чтобы не он вертелся возле человека, а Винс суетился вокруг. И таких «наверно» находится подозрительно много и стригой, не привыкший делать себе поблажек, ставит сам себе неутешительный диагноз: он размяк и сошел с ума. Но и на это ему также наплевать. -Всё вместе. — Спокойно отвечает Айзек, начиная считать собственные вдохи, предпринимая попытку отвлечься. От лица Дрима и его невозможных голубых глаз. И теплых манящих губ, за которыми спрятан мягкий влажный язык. И жилке на шее, созданной специально для жала вампира. Совершенство, одним словом, которое безумно его влекло. Айзек пытается успокоить себя тем, что он мог бы взять силой все это уже давно, мог бы сломить волю, подавить, заставить. Это тешило его самолюбие, о да. Он мог бы вогнать человеческое тело в такое состояние ужаса, боли и дрожи, что Винс бы исполнял любое желание Айзека, стараясь угодить. Вампир бы получил желаемое, секс, ласки, язык на теле, — да что угодно и в любое время. Получил бы все. Кроме одного, лакомого и необходимого. Душа Винса в этом случае ему не достанется, она будет испепелена страхом и болью. Оболочка, лишенная воли, теряла в глазах вампира всю привлекательность. Марионетка с потухшим взором, сгоревшая внутри, сломленная и неживая вызывала отвращение и единственное желание — не обладать, а свернуть ей шею. А ему хотелось получить всего Винса целиком и сразу, а не ровно половину. Только так. -Ладно. Винсент согласно кивнул и сморщился, когда раздраженно повел плечами. Отметина, которая так много значила для гибрида и которая воспринималась человеком наверняка как очередная рана от стригоя, уже которая по счету. Рана, метка Айзека, еще не зажила и болела. Вампир не видел ее с того момента у костра, но хотел бы посмотреть, провести пальцами, ощутить ее выпуклость. Он останавливает порыв взглянуть на нее в последний момент, так как Дрим наверняка воспротивится этому, и гибрид вновь упрямо прижимает руки к телу и повторяет про себя, как мантру: «Насилие — не выход». -У нас должна быть симпатия. Для постели. — Тон Винса стал холоднее, в нем отчетливо слышалась издевка, особенно в последнем слове. Симпатия. Вампир знал, что это одна из тех вещей, которую невозможно получить пытками. Только заработать каким-то образом, который ускользал от понимания Айзека. Стригой замечает, что на этот раз сценарий их разговора несколько поменялся. Дрим решил испытать на прочность нервы Айзека и заявить чуть громче о своем характере. Гибрид знал, каков он, упрямый нрав человека. Несгибаемый стержень, искрящая сердцевина, которую тщательно берег вампир в человеке. И которая сейчас выходит вампиру боком. Стригой повел жалом. Прямой намек на то, что Дриму следует заткнуться. Но тот опять слеп к предупреждениям, даже не заметил. -Чего ты молчишь? Я ненавижу тебя всеми фибрами души. Я лучше сдохну, чем позволю тебе… И опять Дрим не заканчивает мысль, сбивается, обрывает фразу. Слабая надежда на то, что он осознал, что только что сморозил, тает на глазах. Между ними повисает молчание, теперь уже напряженное. Потому что неудовольствия становится в вампире гораздо больше, а терпеливости — меньше, в груди скапливается опасное раздражение. Айзек надеется, Винс осознает, что ходит по тонкому льду. Айзек мог бы залепить пощечину или подзатыльник, да посильнее, чтобы мозги человека вновь заработали. Или ударить по животу. Выплеснуть все свое отчаяние, дать хоть ему выход. Чтобы голова Винса мотнулась в сторону, а из губы вытекла бы капля крови человека. Чтобы остался красный долго не проходящий горящий след. Чтобы дыхание сбилось. Вампир мог бы схватить человека и повалить на постель, чтобы его «не позволю» растворились в крике и мольбе «не надо» и слезах, которые прочертят соленые дорожки на щеках, и сбивчивом бормотании и стонах боли. Но Айзек не делает того, что пролетает за доли секунды в его взъерошенном обидными словами мозге. И в который раз его рука безвольно повисает вдоль тела. Слова Винса царапают, нет, даже не так, они сковыривают корочки с его израненной души. Делают больно, рвут душу, заставляя причинить боль в ответ. Но Айзек терпелив. И разумен. И умеет держать под контролем свои эмоции. Почти. Поэтому Винсент не договаривает, возможно, удивленный реакцией вампира. Точнее, ее отсутствием. Вампир продолжает сидеть, не бьет человека, не шипит рассерженно, не угрожает. Реакция есть, Айзек знает, что, будь Винс внимательнее, тот бы заметил, как сузились глаза гибрида, как сжались губы в прямую линию, как неосторожные слова распалили огонь внутри и тело напряглось. Но человек не замечает или делает вид. И продолжает доводить до предела, давить словами, тоном, сочащейся злобой, словно гноем из раны. -Каково это? Видеть рядом то, что тебе нравится и знать, что ты не получишь меня ни-ког-да. Слова Винса уже не просто царапают, а вонзаются острыми когтями в месиво плоти, которое когда-то было сердцем стригоя. Ему отчаянно больно, и терпение Айзека обрывается. Резко. Как натянутая струна. Один момент — он все держит под контролем, и в другой — остается одна ничем не сдерживаемая ярость. И Айзек быстро отвечает, не задумываясь о последствиях, выплевывает мстительно слова. И с удовольствием замечает результат. И там, несомненно, есть на что взглянуть. -Каково знать, что люди, которых ты любил, кормят червей в земле? Или, если еще живы, то будут кормить, я позабочусь об этом. Лично оторву бошки всем, кто тебе дорог. А ты посмотришь на это своими глазами. Я клянусь тебе. Едкая улыбка, украшавшая лицо Винса, медленно гаснет, когда смысл слов доходит до человека. Его глаза расширяются, и Айзек удовлетворенно ловит его сбившиеся вздохи и растерянность, смакует растекшуюся боль во взгляде и ухмыляется появившемуся страху. Осознание того, что слова стригоя теперь раскаленной кочергой прижигают душу Винса, опаляет вампира темным злорадством и удовольствием от свершенной мести. Они невкусные, режущие, но в данный момент крайне нужные, даже необходимые, чтобы руки стригоя не отвернули голову оборзевшего Винса. Айзек держит слово, верен ему и Винс помнит об этом, бледнея. Это не просто брошенные на ветер слова, это обещание. И Дрим замирает, холодея внутри. Вампир, по крайней мере, надеется на это. Он умеет выбирать слова, которые попадают точно в цель и остужают пыл забывшегося Винса. И, наблюдая за бурей эмоций, вампир замечает про себя, что человек получил по заслугам. Так ему и надо, его боль заслужена. Удовлетворение разливается за ребрами целительным бальзамом. -Тебе не найти их. Слова звучат крайне неуверенно, несмело слетают с языка человека. Почва выбита из-под ног Винса, он растерян, что радует вампира. Как-то по-темному, но все же. -Мне — нет. Но вот ищейки Хозяина найдут. Я попрошу. Последний выстрел точно в цель. В сердце. Айзек ухмыляется, не может остановиться, когда видит, что поражение легко читается на лице человека. Да, Айзек всегда побеждает. И добивается намеченной цели. Почти честно. -Нет. — Шаг навстречу. — Ты этого не сделаешь. Айзенхерц не сводит глаз с лица растерянного Винса, который продолжает цепляться за свое упрямство, упорствовать даже сейчас, когда итог предрешен и обоим это известно. Вампир слегка отклоняет голову и кривит губы, когда глаза человека продолжают искать во взгляде стригоя намек на ложь и не находят, что вызывает лишь злую усмешку на лице стригоя. Да, всё верно, он сам этого не сможет сделать. Айзек бы с удовольствием своими руками прихлопнул его друзей, никчемных тараканов, если бы не одно «но». Это безумно долго, искать попрятавшихся по щелям букашек. Даже при должном рвении хоть одна, да уцелеет. И бомба не поможет, если они смогли уйти далеко. Этот факт, который он упустил в свое время, не продумал до конца, вызывает в вампире острое раздражение на собственную недальновидность. Айзеку не хочется менять план и действовать по обстоятельствам, но ему придется внести коррективы. Даже если вновь понадобится позорно упасть в ноги этому красноглазому уроду, он сделает. -Почему же? Потому что ты мне нравишься? После всего, что ты сделал и наговорил, я начинаю сомневаться в этом. Твоих друзей отделяет от могил лишь одно мое слово. Снисходительная полуулыбка и чуть прищуренные глаза, полные уверенности, не оставляют сомнений в правдивости слов, и Винс теряется, отводит глаза, как-то весь поникнув. Плечи опускаются, спина чуть горбится, брови сходятся на переносице, а губы приоткрываются и слышен тяжелый выдох. Айзек фыркает, ведь Винс явно затеял то, с чем ему не справиться. И продул. -Остановись. Не надо. Я сделаю все, что захочешь. Если ты защитишь их. Чтобы они жили. Уступчивость человека ласкает сердце стригоя, но вот предсказуемость Винса находится вне понимания вампира. В голове Айзека плохо укладывается сочетание твердого характера и столь мягкого ранимого сердца. Вампир давно подметил, что Винс был похож на молодого Айзенхерца, если бы не его глупое любящее сердце. Наверно, он никогда не поймет человека полностью. Но вампиру нравится Дрим, и он готов мириться с некоторыми вещами. Покорность Винса заставляет сердце стригоя биться быстрее. Человеку больно, это видно, его внутренние переживания пропитывают каждую клетку на теле, а вампир пообещал не причинять ему боли, но Айзек уже не может остановиться, так как перешел точку невозврата, почувствовав приближение того, что он жаждет уже давно. Поэтому капитуляция Дрима принимается. — Ты ведь знаешь, чего я хочу. Винс прекрасно знает об этом, ему намекали миллион раз и один — сказали прямо, поэтому в зрительном контакте нет нужды. Дрим осознает, на что подписывается, пытается смириться, свыкнуться с мыслью о неизбежном, и Айзек видит эти попытки. Буквально слышит его внутренний спор с самим собой. Ощущает его сопротивление и сомнение. Подрагивание ресниц и дрожащую нижнюю губу, сведенные плечи. Быстрое биение сердца. И, наконец, замечает тихое человеческое смирение. Это была, несомненно, победа стригоя. Очередная из тысяч. Но с горечью на кончике жала. И с огромной оговоркой. Айзек получит тело Дрима, его упертый характер, ласки и, конечно же, вожделенный язык на теле. Но не получит его любовь, преданность, — это останется с людьми, которых придется спасти, и осознание этого факта горчит где-то внутри, растекается чем-то темным и липким, и Айзек упрямо не хочет ровно половину намеченного, но сделка между ними уже заключена. Слишком поздно идти на попятную, нарушать слово, поэтому вампиру нехотя приходится принять условия и ситуацию в целом. Наверно, так ощущалась скребущая безнадежность внутри. Будто вечно без отдыха бежишь, как белка в колесе, стараешься, сдерживаешься, и нет этому конца. Бесконечное, скрученное восьмеркой стремление к чему-то светлому, к тому, кто согреет холодную душу стригоя. Но Айзек совсем не уверен, что он согреется от жаркого тела, предложенного в обмен на. Холодный равноправный обмен жизней на постель. Вынужденная капитуляция. Этого хотел Айзек? Вряд ли, но это было явно лучше, чем ничего. Ожидание взаимности явно затянулось, терпение на исходе, и вампир легко приходит в согласие с самим собой. Винс будет противиться, сопротивляться, пусть так. Пройдет время и человек обязательно привыкнет к нему, смирится и влюбится. Подарит однажды стригою свою душу. Ведь терпение, как показало время, не вечное. У стригоя оно вот почти закончилось, когда-нибудь иссякнет и у человека. Айзек перечитал много книг, он был почти уверен в этом. Да, так и будет. -И прошу тебя, Винсент Дрим. Делай это так, чтобы у меня не возникло сомнений в твоей искренности. Издевка сочилась из слов вампира, как кровь из раны. Винсент сглотнул и на некоторое время перестал дышать. Замер будто в немом крике, который Айзек ощутил где-то внутри себя. Вампир бы и сам закричал, затопал ногами из-за собственной несдержанности, из-за того, что не получил того, на что рассчитывал, но именно он был представителем более развитого вида. Но в данный момент себя таковым не ощущал. Винсент нетвердым шагом подошел к Айзеку и уперся лбом в плечо вампира, тяжело вздохнув. Чуть дрогнувшие руки вампира в попытке притянуть тело ближе расслабились. Стригою было комфортно и так. Лоб ощущался слишком горячим, будто у Дрима поднялась температура. Секундная встревоженность за здоровье Винса сменилась умиротворенностью. Вампиру стало спокойно, он не хотел суетиться вокруг человека. Устал. Проблемы Дрима могут подождать. -Насколько же низко человек может пасть, ради любимых. — Хрипота голоса Винса намекала на усталость. Айзек тоже ведь утомился бороться и ждать, поэтому и не выдержал, буквально заставив Дрима отдаться. Вампир не понял, то ли Винс задал вопрос, то ли утверждал, но Айзеку было наплевать и на смысл сказанного, и на интонацию. Винс мог пасть низко ради других. И пал. Айзек победил, как и хотел, и вот она награда, стоит перед ним, касаясь лбом, бери и делай, что хочешь. Вампир был уверен, что Дрим исполнит все его желания, все прихоти, не ответит отказом, и будет делать все так, чтобы вампир не усомнился в его искренности, но Айзеку не хотелось быть участником игры. Хотелось любви, а не обмана. Вся его сущность противилась лжи, но в паху приятно тянуло, разгоняя тревожные мысли. Винсент оторвался от плеча и приблизил лицо к Айзеку, какие-то пара сантиметров — и он поцелует его. Сам. Почти что. Трепет внутри почти ощутимо вибрировал, мучительно медленно растягивая секунды ожидания вампира. Айзек замер, глядя в глаза Винса и готовясь увидеть там весь спектр отрицательных эмоций. Но в них, не взирая на опасения вампира, не было ненависти, обиды или обреченности. А если и были, Винс умело прятал их и точно исполнял свою часть сделки — сомнений в искренности не возникало. Странное спокойствие. Может быть, даже отрешенность. Айзек старался не думать о том, что ему придется исполнить и свою часть сделки. Неприятные мысли о спасении чужих ему людей, незнакомых оставляли скверный осадок, и вампир, сцепив зубы, отложил тяжелые думы на потом. И постарался сосредоточиться на более приятном. Томное ожидание свернулось спиралью в животе, спустилось ниже. Айзек желал человека так долго, так неумолимо, поэтому едва сдерживался, чтобы не схватить его и не вдавить в постель. Наверно, он первым сократил расстояние до губ человека, этот момент остался незамеченным, но все остальное стало таким насыщенным и ярким, что его сердце забилось часто — часто в груди, что, казалось, вот-вот не выдержит, остановится. Но пока губы человека согревали губы стригоя, он был не против и умереть. Расслабленные стригойские руки взметнулись и притянули податливое тело ближе, как можно ближе, как можно бережнее. Человеческие руки легли на плечи, словно в замешательстве, не оттолкнуть ли стригоя. Айзек напрягся, потому что остановиться сейчас казалось равносильным остановке сердца. Но когда Винс, приняв решение, плавно скользнул руками за шею стригоя и чуть потянул на себя, горячее удовольствие заполнило разум вампира. Их тела тесно прижались друг к другу, так близко, так несдержанно, что Айзек еле сдержал рвущийся наружу стон. Айзека разрывали на части эмоции. Он млел от касаний и одновременно боялся. Опасался так сильно, что он почувствует нежелание Винса целоваться, ощутит его внутреннее сопротивление, брезгливость, скупые движения и отстраненность. И если это произойдет, он не знал, что тогда сделает. Наверно, выйдет из себя, ударит Винса сильно, больно, ведь руки у него чешутся уже давно. Возможно даже, в порыве ярости и отупляющего разочарования он свяжет Дрима и сделает с ним то, что захочет. Жестоко. Безжалостно. До слез. Положит в кои — то веки конец собственным мучительным ожиданиям и бросит Дрима в самое пекло страданий и ужаса. Контроль, казалось, куда-то испарился. Но вампир не ощущает фальши, наоборот, когда его губы безвольно замирают, губы Винса терзают, покусывают, заставляют вступить в схватку за лидерство и Айзек не сдерживает облегченный вздох, принимая вызов. Должно быть, Дрим был слишком хорошим актером. Или Винс настолько изголодался по ласкам, что у вампира ни на секунду не возникло сомнений в ответном желании Винса. Тот сгорал в его объятиях, отдавал себя целиком, без остатка. И Айзек также горел, пылал и тлел. Вампир не знал, что двигало Винсом. Однако был уверен, что поцелуй, который во многих книгах описывался как страстное сплетение языков, увы, не получился и вампир в который раз убедился в том, что там все ненастоящее, неправильное. В прочтенных стригоем книгах слишком красивые слова, слишком идеальные поступки и поцелуи там чересчур прекрасные. Там выдумка. В жизни все получается иначе. Не так утонченно — изысканно, может даже, неправильно, но не менее прекрасно. В жизни — реальнее, когда Винс, наверняка помня тот давний кровавый инцидент, не впустил жало в свой рот, и свой язык запер за зубами, поэтому, по сути, сплетались их губы, но от этого становилось невозможно жарко, не хватало воздуха. В жизни — насыщеннее, когда Винс страстно отвечал на неумелые движения стригоя, иногда перехватывая инициативу. В жизни — незабываемо и сладко, когда страх быть отвергнутым рассеялся, и его место заняли нежность и желание дарить ласку. Айзек таял в объятиях своего человека и растекался, будто пробовал впервые наивкуснейшую третью отрицательную. Даже когда они отстранились друг от друга, жадно глотая воздух, гибриду было так хорошо, как уже давно не было. В груди порхала легкость, от которой хотелось улыбаться и петь. Айзенхерц был уверен, что об их поцелуе никто не напишет роман, а читатели никогда не восхитятся красотой их поцелуя. Но Айзек не сомневался, что этот поцелуй был настоящим. Особенно ценным. Запоминающимся. И желанным для обеих сторон. В паху было все еще горячо, томно, тягуче. Айзеку хотелось прикоснуться к пылающей плоти, потушить пожар, снять напряжение, а еще лучше, если бы руки Винса оказались в нужном месте. Или его язык. От этой мысли Айзек резко выдохнул, его обожгло внизу живота нечто горячее, еще больше распаляя желание. Руки сами собой скользнули под футболку Винса, осязая горячую, гладкую и нежную кожу, вампир не мог насытиться человеком, ему было мало, он хотел большего, желал повалить его на постель и раздеть, а затем он бы… Внутренний монолог гибрида внезапно прервался неуместным... бормотанием человека?... Вампир моргнул. Только сейчас Айзек удивленно заметил, что Винс впился горящим взглядом в лицо стригоя, вцепился руками в его плечи и сдерживается, чтобы не засмеяться в голос. -Что? — недоуменно, на одном дыхании просипел Айзек. Отчего-то его голос охрип, а руки на талии Винса замерли. -Я сказал, что у меня Стокгольмский синдром. Айзек не сводил глаз с раскрасневшихся губ и нахмурился, пытаясь осознать услышанное. Только что они целовались, а теперь Винс… -Это когда… — Сдерживая улыбку, попытался объяснить Винс, по-своему поняв молчание вампира. -Я знаю, что это такое. Читал. — Раздраженно прорычал Айзек. — Ты умеешь портить момент. -А у тебя Лимский. Крыша у обоих поехала. Но у тебя у первого. — Весело добавил Винс, не удержался и все-таки заливисто рассмеялся.