15.01.1823
Каменка. Имение Дениса Васильевича Давыдова.
— Господа, прошу минуточку внимания! — Павел Пестель встает со своего места и осматривает присутствующих на очередном собрании ребят: среди них Пестель видит новое лицо и очень удивляется, потому, что юноша сидит рядом с не особо общительным Сергеем Муравьёвым-Апостолом, на данный момент командиром 2-го батальона Черниговского пехотного полка, в городе Василькове Киевской губернии. — Сергей, подойдите ко мне. — хмурится Павел и подзывает к себе Муравьёва-Апостола, после чего тот без особой охоты встает, обходит круглый стол, за которым сидят товарищи, и подходит к Павлу, в недоумении осматривая полковника.
— Слушаю вас, Павел Иванович. Пестель глазами снова возвращается к неизвестному юноше, туда же смотрит и Сергей, и почти сразу все понимает, начинает оправдываться. — Павел Иванович, я за Михаила ручаюсь. Он свой человек, можете не сомневаться: собой за него отвечаю. Пестель щурится, ещё несколько раз с недоверием осматривает Бестужева-Рюмина, а после спрашивает тихо:
— Это ведь он был на собрании артели солдатской в 1818 году и говорил о революции? Сергей кивает. Пестель поджимает губы и спрашивает ещё тише: — Он учавствовал в бунте Сёменовском? — Муравьёв-Апостол снова кивает. — Тогда ладно. Павел выдыхает более спокойно, а все-таки Сергея на место ещё не отпускает. — Вы поторопились не смотря не на что. Если будут доносы по вине Михаила вы отвечаете за него, и вам придется оставить наше общество — имейте это ввиду. И впредь пожалуйста предупреждайте меня о ваших решениях касаемо членов общества или его самого, дабы не было таких вот конфузов. Сергей снова кивает показывая, что все понял, и возвращается на свое место, подбадривающе улыбаясь явно взволнованному Мишелю.
— Не волнуйся, он примет тебя, жаль конечно, что все так спонтанно произошло, я бы хоть Павла Ивановича предупредил о том, что ты вступить в общество наше желаешь. Ну да ладно, этот небольшой конфуз я уладил, теперь пожалуйста, первое время будь осторожен, ибо могут тебе устраивать проверки разные, достоин ли ты общества нашего, но я уверен — ты справишься. По крайней мере без меня пока на собрания не ходи. Павел Иванович конечно не кусается, но он достаточно своевольный человек: вы легко можете повздорить. Ты пока узнавай ребят наших, потом и в коллектив вольешься. Все будет хорошо. — Муравьёв-Апостол говорит все это с мягкой улыбкой, а Михаил юноше благодарно кивает, после чего переводит взгляд на вновь поднявшегося со своего места Павла Ивановича.
— Я хотел бы представить вам Конституцию Отечества нашего, мною написанную, под названием “Русская правда.” Несколько из её положений я зачитаю вам сейчас, а после вы сможете ознакомится с ней после собрания, дабы не особо затягивать потому, как я знаю, что у многих из вас сейчас напряженные дни, потому, как общество наше всё более рискует быть открытым, а потому предлагаю скорее начать. — Павла поддерживают собравшиеся в комнате: Денис Васильевич Давыдов, Сергей Григорьевич Волконский, Муравьёв-Апостол, а так же Бестужев-Рюмин, хоть и замечает на себе офицер косые взгляды, старается держаться спокойно, с достоинством. — По задумке моей, описанной конечно же в “Русской правде”, землю я думаю у помещиков изъять, ежели больше у них 10 тысяч десятин при себе, без какой-либо оплаты. Ежели у помещиков менее 5 тысяч десятин земли, так половину суммы выплатить им можно из фонда земельного, а землю изъять в фонд общественный. После чего крестьянам раздать лично-свободным, дабы было им где добывать себе пропитание, пока не нашли они работу себе в городах. А если же менее 1 тысячи десятин у помещика, так выплатить ему тогда полную за землю сумму и дело с концом. — заговорщики между собой обсуждают некоторое время предложение Павла Ивановича, переговариваются, раздумывают. Мишель наклоняется корпусом к столу и немного поворачивается к Сергею: глаза юноши янтарные в свете солнечных лучей, которые из окна пробиваются, блестят, искрятся радостью.
— Серж, это ведь именно то, что и надобно было мне. Хоть бы приняли меня. — с трепетом шепчет Михаил, и Муравьёв-Апостол улыбается, потому, что не ошибся, видит, что Павел Иванович тоже обращает внимание на такое воодушевление Михаила и это ему явно нравится: Пестель расслабляет прежде напряженные плечи и хоть слабо, но улыбается Михаилу.
— Примут тебя, не волнуйся, вижу, что примут. — Муравьёв-Апостол от себя и Михаила говорит Пестелю, что они поддерживают полностью такое решение аграрного вопроса и считают, что лучше гораздо у Павла Ивановича расписан план действий, нежели в “Конституции” Муравьёва. И это вовсе не лесть, потому, как “Конституцию” Никиты Сергей читал сам и читал Михаилу, когда тот решал в какое общество ему вступить, и именно после прочтения “Русской правды” в первый раз — у Сергея был к ней доступ, как у одного из директоров Васильковской управы — Бестужев-Рюмин решился вступить в «Южное» общество, более радикальное.
— Что ж хорошо, думаю на этом важные вопросы из “Русской правды” я обсудил с вами, собираться на долго нам здесь опасно, как я и говорил, потому соберемся ещё в скором времени, обсудим остальные положения и план наш. Сергей Муравьёв-Апостол с места своего встает и опирается руками на стол.
— Павел Иванович, позвольте вопрос? — Пестель кивает, тогда Сергей продолжает: — Когда нам выступать? Уже 23 год на дворе, с выступления Сёменовского полка прошло 3 года, а мы все ещё ждем. Возмущение в армии нарастает: даже у меня в Черниговском полку вольнодумцев много среди солдат, и решительных ребят, а в Петербурге и того более, полки целые поднимают восстания, а мы все ждем. Надобно нам в этом году уже выступать, не терять момента. В Испании и Греции пылают революции — Европа бунтует, а мы сидим сложа руки. — Павел Иванович останавливает юношу рукой:
— Подойдите ко мне и мы все решим: собрание закончено, все остальные могут уходить. Муравьёв-Апостол в нерешительности замирает: как же Павел Иванович всех распускает, а принять решение? Или он уже сам все решил без обсуждения? Волконский и Давыдов не особо жаждут задерживаться на решение вопроса Сергея, поэтому и уходят: Волконский к себе уезжает в Умань, а Давыдов отходит по делам в штаб. Муравьёв-Апостол подходит к Пестелю снова в недоумении, за ним идет Михаил, который будто чувствует сердцем, как назревает конфликт, потому осторожно дергает Сергея за рукав рубашки, намекает, чтобы юноша не злился слишком сильно.
— В чем дело Павел Иванович? Почему вы их распустили? Мы же не решили важный вопрос. — Муравьёв-Апостол скрещивает на груди руки, и поднимает взгляд в глаза Пестеля, которые неожиданной чернотой своей тело юноши до дыр прожигают. В спокойном состоянии глаза Пестеля имеют серый цвет, но стоит вывести его из себя и вот они уже черные, словно глубокие омуты, которые так и жаждут утащить жертву в самое свое нутро.
— Я же говорил вам уже, отвечал на этот вопрос. Вы во мне кого видите? Игрушку-повторюшку? Или вы считаете, что то и дело донимая меня одним и тем же вопросом я мнение свое поменяю?
— Так вы объясните мне, почему нельзя наступать сейчас? Вы же в радикальном обществе состоите, вы же ещё в 20 году мне говорили, что надо торопиться, пока возмущение не утихло, вы же поддержали восстание Сёменовского полка, а в чем сейчас дело? — восклицает отчаянно Сергей. Михаил же стоит немного поодаль и поджимает нервно губы: хочется ему на сторону Сергея встать, тоже у Павла Ивановича спросить в чем дело, но ведь плохо совсем юноша знает ситуацию, а потому и агрессию включать боится, вообще боится с Пестелем спорить, он ведь все-таки руководитель общества, а Муравьёв-Апостол просто смелый, не боится, и за то Бестужев-Рюмин чувствует, как по крови его растекается чувство теплое: уважение, но в то же время мерзкий страх.
— Потому, что не готовы мы ещё. Да и восстание ежели начинать, так начинать в Петербурге. Именно там находятся гвардия, Сенат и все правительственные учреждения, а у нас что? Здесь история умирает, а вершится она в Петербурге. Ежели так хотите вы геройствовать — поезжайте в Петербург, поднимайте наших северян, которые ещё менее радикальны чем мы с товарищами, и если сможете вы восстание у них поднять, мы вас поддержим. Иначе нет. И решение свое я не поменяю — вы знаете меня. — зло цедит сквозь зубы последние слова Пестель, одергивает свой сюртук и указывает Сергею рукой на выход.
— Не-ет Павел Иванович. Я ещё не закончил, и как бы вы не торопились вы меня выслушаете. Сергей преграждает Пестелю путь, чувствуя, как внутри него закипает злость, сжимает руки свои в кулаки но выдыхает резко, будто на землю спускается, успокаивает тем самым себя.
— Не превышайте свои полномочия Сергей Иванович. — угрожающе требует Пестель, но Сергей и не собирается его уже слушать.
— Я предлагаю; пока предлагаю, а не требую; начать восстание в Малороссии с теми войсками, которые есть под рукой, так как в армии много недовольных и первоначально восставшие войска будут увлекать остальных, а с собранной таким образом армией можно будет двигаться на Москву и Петербург. Возмущение растет, я не могу держать своих солдат: мы либо выступаем, либо теряем все. Где ваш радикализм Павел Иванович? — кривит улыбкой Сергей и усмехается насмешливо — Пестель переводит с него взгляд на осторожно расправляющего свою форму Мишеля — Бестужев-Рюмин поднимает свой виноватый взгляд на Павла Ивановича — извиняется за друга? — Я ведь один из директоров управы, разве можете вы совсем не принимать в расчет мое мнение?
— Я все сказал. Не соглашаться с моим решением — ваше право, но с ним согласны все члены общества нашего и потому ваше выступление никто не поддержит. Мы это уже обсуждали ранее. — Пестель разворачивается и уходит из комнаты, оставляя Мишеля и Сергея в одиночестве: Бестужев-Рюмин подходит к Муравьёву-Апостолу и выводит его чуть-ли не за руку из дома Давыдова.
— Серж, объясни мне в чем дело. Почему ты не говорил мне, что к твоим советам не прислушиваются? И вообще, почему у вас в обществе такие плохие взаимоотношения между собой? Вы борцы за свободу или бегущие за славой? — Муравьёв-Апостол вздыхает тяжело, оборачивается, чтобы убедится, что никто не подслушивает, а после все-таки предлагает Михаилу уже пойти к своим лошадям, чтобы ехать обратно, в Васильков, и там юноша расскажет Бестужеву-Рюмину все, потому, как Мишель сам наверняка слышал: Павел решение свое не поменяет, а значит есть ли смысл пытаться переубедить его?
Серёжа болезненно морщится, отгоняя неприятные воспоминания, а Михаил продолжает: —..Вот я и решил проверить: не уйдешь ли ты, а ещё подумывал уйти сам, но не потому, что на Отечество свое мне все равно, а потому что я не хотел, чтобы ты из-за меня страдал. Бестужев-Рюмин устало выдыхает и гладит кисть одной своей руки другой — пытается себя успокоить. Сергей снова слабо улыбается: главное, Мишель так о нем думал не спроста, да и вовсе не о нем юноша думал так, а о сложившейся ситуации. Это все меняет. — Дальше? — Так...а ты же прощаешь меня? Все будет в порядке? Ты в обществе остаешься? — спрашивает и не знает на что надеяться. Какой-то Серёжа, слишком отстраненный сегодня, хотя — это ожидаемо — стал бы человек нормальный реагировать иначе чем Муравьёв-Апостол на произошедший вчера инцидент? Сергей же, оттаивает слегка, прижимает Михаила к себе за плечи и целует его в висок. — Да, mon amê — мне не за что злится на тебя. Как вчера я тебе сказал, что Отечество люблю и умру за него, так мнения своего и не поменял. — улыбается и снова становится серьезным, но руки уже не убирает. — Дальше? — А на счет того, что я солгал.. — Михаил запинается, помогают теперь лишь объятия Сергея — не такие холодные и отстраненные, как минуту назад. — Солгал на счет опьянения я вчера, чтобы проще было все это говорить. Изначально я даже не думал притворяться, но после ты сказал, что я пьян, ну я и решил этим воспользоваться. Поверь, я сам тебя не считаю трусом и тем более предателем, просто, благодаря обществу, которое окружает меня, я выработал стереотипы, в рамках которых такие, как ты — интеллигенты, дворяне и юные юноши-офицеры — едва преодолевают возраст в 28-29 лет угасают, не хотят более за идеи свои прежние бороться. Понимаю, что слишком сильно вчера давил на тебя, да и вообще вёл себя как идиот, зато, знаю теперь, что ты — не такой человек и что ты меня в борьбе за Отечество не бросишь. — Михаил усмехается сдержанно и нервно кусает губы, однако не выдерживает, заходится в рыданиях и прижимается к груди Сергея, который спокойно гладит его по спине. — Désolé, désolé, désolé, désolé. — шепчет Михаил, как мантру, не поднимая взора — капает слезами на рубашку Муравьёва-Апостола. Сергей некоторое время молчит, дышит размеренно и мягко обнимает трясущееся тело, запуская пальцы второй руки в волосы Михаила, слегка взъерошивая их. — Mon amê. — начинает Сергей хриплым голосом, после покашливая прочищает горло, и продолжает спокойно, будто гипнотизирует. — Я тебя прощаю, безусловно, потому что я понимаю, что тебе не очень повезло с окружением; видимо, у тебя уже такие случаи были, раз ты так боишься предательства, но поверь, я бы так не поступил, хотя бы потому, что это неуважение к самому себе. Помни пожалуйста о том, что для меня плохие действия в твою сторону и тем более в сторону дела нашего равны самоуничижению. Честно, мне хотелось бы стать для тебя человеком, которому ты можешь доверять, поэтому не бойся говорить мне о своих страхах или проблемах — я уверен, мы сможем разобраться с этим вместе. Но прошу, никогда не делай поспешных выводов, не поговорив с человеком, о котором ты пытаешься составить мнение. Надеюсь, ты сможешь в течении времени мне поверить. И ещё: ты тоже меня прости за то, что накричал вчера на тебя. Я правда не хотел тебе как-либо вредить, просто не смог сдержать свою злобу, и вот во что все это вылилось. Все, давай вставай и иди поешь, а я приду скоро. — улыбается Сергей немного устало, но все-таки счастливо, и встает с кровати, надевая на грудь, висящий на стуле, мундир. Михаил слушается, стирает с глаз остатки слез и не оборачиваясь выходит из комнаты Матвея в сторону столовой — юноше до сих пор стыдно. Муравьёв-Апостол, залезает рукой в карман штанов: там, ещё со смотра войск 3-его пехотного корпуса в Лещинах, где познакомился Сергей с обществом славян, лежит записка Алексея Петровича Юшневского — адъютанта Павла Ивановича. — И что же тут такое? — себе под нос проговаривает Сергей, разворачивая сложенный в четверо листочек. «Уважаемый Сергей Иванович, прошу вас прочитать эту записку в скором времени и до некоторого момента сохранить все в тайне, даже от Павла Ивановича, хотя, зная ваши с ним взаимоотношения для вас это не составит особого труда. Жена Александра I при смерти, как вам, наверное, недавно известно стало. Сам Государь наш в ноябре отбудет в Таганрог и этим можно будет воспользоваться. Столица будет пустовать, у нас путь на Петербург будет открыт. Можно использовать это для нашего выступления. В ноябре, правда, выступать опасно: потому как Государь покинул столицу будут в ней собраны все жандармы, на случай начала недовольства, а если пройдет месяц в спокойствии они расслабятся, бдительность потеряют. Потому выступать будем в декабре. Не могли бы вы, посему, приехать в дом Пестеля в Тульчине в 10-ых числах декабря, как сможете, и мы обсудим это более подробно? Я буду там до 15 декабря — Павел Иванович дом в мое распоряжение оставит, потому и можно будет свидеться, продумать план наступления…» — на этих строчках брови Сергея взлетают вверх, выражая искреннее удивление: зачем это Алексею Петровичу его втайне от командира своего на совещание приглашать?; и: о каком таком «внеплановом» наступлении идет речь?; но Муравьёв-Апостол продолжает читать. «…Я доверяю вам немного больше остальных и знаю, что вы решительнее каждого из нас. Жду вашего прихода. Армейский финансист — Алексей Юшневский» Сергей тяжело вздыхает и убирает записку в карман — он приедет, обязательно, пожалуй, 12 или 13 декабря, а сейчас надо бы к Кузьмину сходить, рассказать и ему то, что доверил вчера Щепилло. Надобно только поесть и сказать Михаилу, что уйдет, и убедится, что Бестужев-Рюмин не изъявит желания пойти с ним. Конечно, если бы Михаил пошел с Сергеем, тому было бы гораздо проще поговорить со Стасом и основательно склонить на свою сторону: Мишель, как это было видно ещё на смотре, способен вызывать у людей доверие, а Сергей, ввиду своей апатичности и замкнутости таким похвастаться не может; однако для Бестужева-Рюмина это слишком опасная затея. Последнее время жандармы активизировались, доносчиков вокруг множество, опасно членам «Южного» общества на улицах появляться, но у Серёжи вынужденное обстоятельство, а Мишель может посидеть дома. Здесь всяко безопаснее. Муравьёв-Апостол же в связи с этими обстоятельствами, очень жалеет, что растерял свою лучезарную привлекательность и в душе надеется, что его замкнутость — это временно. И правда, на собраниях общества юноша, как прежде, способен быть собой: он бодрый и увлекающий за собой, но в жизни Сергей пока никак не может вести себя так же. Подозрений на него и так через чур много падает. Муравьёв-Апостол выходит из комнаты, прежде заправляя постель и хоть немного прибираясь в комнате, после чего юноша застегивает застежки на мундире, и идет в кухню. Там его встречает Михаил, который о чём-то беседует с низеньким мужчиной — Евсеем. Можно сказать, что Евсей выполняет роль слуги, но сам Евсей себя таковым не считает: Сергей к нему относится уважительно, а Евсей ему за то и помогает. — Михаил? — тон возвращается к спокойному сдержанному, а осанка держится строго — снова дворянин и офицер Сергей Иванович Муравьёв-Апостол вместо светского парня Серёженьки, который не поправляет судорожно загнувшийся рукав рубашки и смеется с глупых шуток. — Знаю, Сергей Иванович, уже ухожу. Бестужев-Рюмин не желает даже знать, какая у Сергея могла быть к нему просьба либо вопрос, лишь кротко улыбается офицеру и выходит с кухни: вероятнее всего хочет побыть один в Серёжиной комнате, а возможно, просто помнит, что в присутствии других Муравьёв-Апостол не разговорчив. Честно, Мишелю эта личность «дворянина» у Серёжи не нравится совсем от её суровости и скупости, потому, когда юноша чувствует, что с ним хочет поговорить именно такой Муравьев-Апостол, всегда уходит, как и сейчас. Противно, наверное, ему от всей этой официальности. Сергей вздыхает, «Снова он на вы»; и берет со стола яблоко — есть особо не хочется, несмотря на то, что не ел ничего со вчерашнего дня. Юноша отрицательно кивает головой, когда Евсей советует ему позавтракать нормально, как полагается дворянину. Сейчас совсем Сергею не хочется помнить о том, что он член общества на которое, царской властью, ведется охота — на улице осень, листья на деревьях разноцветные, солнце садится все раньше: красота, а от волнения ею не насладится. Муравьёв-Апостол тоскливо вздыхает, но тут же запихивает все эмоции внутрь себя, как в ларец, не позволяя даже Евсею видеть себя каким-то «не таким». Немного опосля Сергей заходит в комнату, где сидит Мишель и дожидается, пока юноша к нему развернется. — Миш, mon soleil, я уйду ненадолго, мне нужно занести Анастасию Кузьмину несколько документов и обсудить дело касаемо заговора. Ты здесь не грусти без меня, я вернусь: как только смогу, так сразу. — подбадривающе улыбается Муравьёв-Апостол, видя, что Бестужев-Рюмин не особо рад новости об его уходе. — Прости, взять тебя с собой не могу, это слишком опасно. — Хорошо, я буду вас ждать. — огорчённо усмехается Михаил, после чего разворачивается обратно к окну, рассматривая, снующих по дорогам, людей. «Не хочу, чтобы ты видел мои слезы» — запихивает фразу внутрь себя Михаил и быстро стирает с щек свежие мокрые разводы. Сергей выходит из комнаты Бестужева-Рюмина, или своей — сам уже запутался; одевает ботинки, накидывает на плечи шинель и выходит из дома. --- Сергей стучит в дверь дома Кузьмина, который находится в Трилесах: до деревеньки этой юноше пришлось-таки доехать на своей лошади, и вот сейчас Муравьёв-Апостол привязал её к столбику во дворе Анастасия и ждет, когда Кузьмин откроет ему дверь. Анастасий выходит на крыльцо в одной лишь рубахе, потягивается и вопросительно смотрит на Сергея. — Сергей Иванович? Чем обязан? Муравьёв-Апостол заводит Анастасия в дом и прежде извиняется за неожиданный визит. — Я говорил вчера с товарищем вашим, Михаилом Алексеевичем, и диалог наш, можно сказать, навел меня на мысль, что надо бы и вам рассказать то, что я сказал ему. Кузьмин заинтересованно наклоняет голову, глаза его черные по Сергею бегают, будто изучают. — Предпочту предположить, что молчание ваше значит согласие. — покашливает между словами Сергей и немного сильнее кутается в шинель. От неожиданно накатившего волнения на лбу выступает холодный пот. И чего бояться коли сам решил довериться? — В общем, я с вами связался без согласия командира общества нашего, потому что несмотря на всю радикальность Пестеля, он все-таки медлит, и я ищу ещё более радикальных союзников для себя, дабы не ждать до 1826 года. На этом смотре Александра I не было — видя, как на лице Кузьмина появляется удивление Сергей слабо усмехается. — Знаю: вы думали, что последний шанс упустили — Михаил Алексеевич сказал мне — но упускать было нечего…13.09.1825
Лещины. Смотр 3-его Пехотного корпуса.
18:29 вечера
Сергей бегает взглядом по стремительно собирающейся кучке офицеров у палатки Черниговского полка. Муравьёв-Апостол осматривается — Гебеля нигде не видно, значит это не по его поручению, а что же там тогда такое случилось? Сергей, понимая, что полк на данный момент находится в его распоряжении и если вдруг что случится вся вина будет на нем, со своего места подрывается и подходит к офицерам. В полку видел он их частенько, даже общался. Вдобавок, среди офицеров замечает Муравьёв-Апостол ещё Мишеля и Александра Вадковского — те с Сергеем молча здороваются кивком головы. Александр глазами светло-голубыми указывает на шатер Государя, а Сергей вопросительно изгибает бровь.
— Там ли Государь? — звучит шепот от Вадковского, и Муравьёв-Апостол качает головой в знак отрицания, на вопрос же отвечает другим вопросом.
— Что там происходит? После молчания, которое следует в ответ, Сергей хмурится, то и дело бросая на поле учений косые взгляды: их полку выходить скоро надобно на маневры, а здесь что-то затевается. Краем уха слышит Муравьёв-Апостол речь французскую и наклоняет немного голову в сторону кружка офицеров, дабы хоть что-то из их, достаточно тихого, разговора выцепить.
— Nous devons agir dès maintenant! — выдает немного громче остальной речи синеглазый, высокий поручик — Михаил Щепилло.
— C'est dangereux si on n'a pas le temps de courir? Nous en avons besoin directement sur le terrain, alors il n'aura pas le temps de comprendre quoi que ce soit, car il sera déjà sous nos pas — шепчет в ответ, стоящий к Муравьёву-Апостолу спиной, не столь высокий офицер. Михаил поворачивает голову немного в бок, изучая обстановку вокруг и замечает на себе взгляд Сергея, от того вздрагивает, толкает стоящего с ним рядом офицера в бок локтем. — Quel est le problème? — офицер оборачивается и тогда Сергей узнает его: перед ним черноглазый поручик — Анастасий Кузьмин. “Он за нами следит?” — вопрошает взгляд Михаила. “Не знаю” — так же взглядом отвечает юноше Анастасий. Муравьёв-Апостол улыбается слабо офицерам и тянет руку, но те от него отходят, лишь Анастасий изучает взглядом внимательно, и улыбается в ответ. — Il est trop tard pour courir, pour se cacher. Ils ont déjà renoncé à leur comportement. Il a compris. — шепчет Михаилу Кузьмин, не убирая с Сергея взгляд, пытаясь просчитать, как он на все происходящее отреагирует.
— Je ne sais pas ce que tu fais, mais ne perturbe pas les enseignements, je t'en prie. — шепчет Сергей. Щепилло хмурится, отходит в толпу черниговских солдат, а вот черноглазый напротив, подходит к Сергею и бросает взгляд быстрый на царский шатер.
— Nous allons y aller, non? Sergueï Ivanovitch? Муравьёв-Апостол за взглядом его следит и вдруг понимает: маневры, учения, оружие, Государь. А значит черниговцы его явно задумали прямо сейчас провести переворот, военную революцию. Однако не знают они, что в шатре никакого Государя нет, Александр Павлович на смотр не рискнул явится, в Петербурге северяне оступились, привлекли его внимание.
— Non. Trouvez tous les vôtres et dites-leur de ne pas oser y aller. C'est une mort certaine. Je suis de ton côté. Je vais tout vous dire, venez à Khomutets, dans ma propriété, à toutes les personnes impliquées dans le complot, le 18 septembre. Et maintenant, nous allons juste faire des exercices et sortir d'ici. Nous ne pouvons pas attirer attention. Анастасий вздергивает бровь в знак удивления, но верит на слово, видимо, потому снова хитро улыбается и лишь сейчас тянет руку в ответ.
— C'est agréable de vous voir si déterminé, Sergueï Ivanovitch, et c'est encore plus agréable de savoir que nous le sommes en même temps. — Анастасий отходит от Сергея, но не смотря на свой дружелюбный и открытый вид, Кузьмин нервничает: а если Сергей не на их стороне? Если он сейчас сдаст их Государю? Если он солгал? Хотя, Муравьёв-Апостол ведь друг, он не может подставить, не может позволить им попасть на гауптвахту, даже если сам не согласен с их точкой зрения. Все-таки они — черниговцы, спасли его брата и много лет страдали под гнетом Гебеля наравне с ним самим. В нем должно проснуться хотя бы уважение, если уж не поддержка. Он не сдаст. Он не лжёт. Слишком многое прошли вместе, чтобы теперь бояться друг друга. Кузьмин подходит к Щепилло, который выискивает взглядом среди офицеров Соловьева и Сухинова, и кладет ему руку на плечо. — Retrouvez toutes les nôtres dès maintenant : tout est annulé.
— Pourquoi?
— Sergueï Ivanovitch a déclaré que c'était impossible maintenant. — видя недовольный взгляд Михаила Анастасий понимает, что тот хочет продолжить выяснять причину отмены плана, а времени нет: уже вот-вот нужно выходить, и если не предупредить своих, может случиться что-то страшное. — C'est un ordre, Mish. Veuillez. — Щепилло вздыхает тяжело, а все-таки подчиняется, пробирается сквозь офицеров, собирающихся в шеренгу для выхода, и ловит за руки Соловьева и Сухинова. Спустя несколько секунд те отходят от Михаила и идут к нескольким другим офицерам, замешанным в заговоре. Кузьмин улыбается: он и сам не уверен, что поступил правильно, поверив Муравьёву-Апостолу, но ведь не так давно брат его старший поручику глаза открыл, взрастил в нем интерес к судьбе Отечества, значит Сергей не мог солгать. Но и эти мысли не успокаивают, лишь надежда в груди теплится, что не ошибся.
—.. Я заметил, что вы все нервничаете, разговором отвлечь решил, и как видите угадал. Вас не раскрыли, нас не раскрыли, а у меня наконец созрел план. В скором времени будет ещё один смотр — Государь наш любитель зрелищ, и ежели не испугаются чиновники из Санкт-Петербурга отправить его к нам, тогда на смотре, как вы и хотели, его и захватим, арестуем, а после пойдем на встречу с северянами. Павел Иванович к нам присоединится, Сергей Петрович Трубецкой со своими в Петербурге тоже поднимет восстание. Я более подробно расскажу вам на следующем восстании план, но я просто хотел спросить вас, готовы ли вы к таким радикальным действиям в скором времени и почти без поддержки? Анастасий молчит несколько минут, будто обдумывает, а после кивает. — Я, Сергей Иванович, считаю ваш план отличным. Чем быстрее срубим старое, тем быстрее построим новое. Рота моя, считайте, уже с вами, взбунтую я её за пару дней, это не проблема, мои солдаты согласны с моим радикализмом, потому я уверен, что все у нас пройдет отлично. На следующем собрании, я вас прошу, посвятите в план всех, я обещаю вам, что никакого сопротивления вы не встретите. Спасибо вам за доверие ваше и я рад, что нашел наконец столь же решительного человека, как и я. — в знак уважения Кузьмин склоняет перед Сергеем голову, а тот его обнимает за плечи. Прав был Щепилло: прошло все отлично и больше не придется метаться в ожидании 26 года, начинать можно уже через пару месяцев. В крови Сергея бурлит радикализм юношеский, он усмехается и прощается с Кузьминым, благодаря его за душевный разговор. После чего садится Сергей на лошадку свою и едет домой: поведать Михаилу, что славяне на их стороне, на них можно положиться, ибо даже в страшном и рискованном плане они все равно показали в лице Кузьмина и Щепилло, что не бросят, а потому Пестель может унять свою паранойю: «Южное» общество защищено надежно и союзники у него есть.