11.11.1825
Тульчин. Недалеко от усадьбы Пестеля.
“— Провиант второй армии наш, а потому, прошу тебя, закрой, пожалуйста, недостачу в своем полку. Идут проверки. Глупо если из-за мелочи все наши планы полетят к чертям.” — слова Юшневского до сегодняшнего дня не выходят из головы Павла Ивановича. Благодаря засухе Алексей Петрович уговорил вышестоящих чинов провиант Второй армии закупить и разместить в Малороссии вдоль Ржевской дороги, в направлении к Петербургу, объясняя это тем, что закупка выйдет дешевле, на деле же давая «Южному» обществу возможность иметь питание и обмундирование по пути к столице. Потому, чтобы план Алексея Петровича не рушить и общество свое не ставить под угрозу раскрытия, Павел понимает, что нужно у Аркадия Майбороды долг наконец изъять, чтобы и правда дело не треснуло по швам. Опасно ныне иметь в полку изъяны — это гарантирует повышенное внимание со стороны жандармов и не состоящих в деле командиров. Павел Иванович выдыхает и заходит в подобие катакомб: на самом же деле это место проживания Аркадия Майбороды, давнего соратника Пестеля. Павел подходит к сидящему на своем стуле Майбороде, который мешает суп ложкой, и прерывает его обед ставя на стол Аркадия свой чемоданчик.
— За вами, капитан, долг. Вышли все сроки. Майборода на Пестеля с удивлением смотрит, а после поникает: нужно как-то себе ещё выкроить время, ибо не хочется, да и не можется пока деньги отдать: их до сих пор нет.
— Вышли. Так что же сделать, коль нет? Пестель отодвигает тарелку Майбороды в сторону и вытаскивает из чемоданчика листок бумаги и перо с чернильницей: все это ставит Пестель на стол Аркадия.
— Ищите. А пока — пишите расписку. — юноша распрямляет бумагу и дает в руки Аркадию перо. — Пожалуйте. Павел Иванович садится на стул, перед столом стоящий, и внимательно, однако очень дружелюбно смотрит серыми глазами на Майбороду, даже улыбается.
— Какую расписку? Аркадий очень уж деньги отдавать не хочет, а потому решает потянуть время, дабы придумать, что ещё в свое оправдание сказать можно, чтобы Павел Иванович хотя бы сейчас ушел. Дал ещё времени.
— Что взяли из офицерской кассы 6400 рублей на нужды свои.
— Так, я ведь их не брал. — Майборода усмехается: придумал. Переложить вину на Павла Ивановича и все — он ведь военный человек, по уставу живет, и раз сам взял сам и вернет.
— Так я взял. Что бы закрыть растрату вашу. — Пестель улыбается Аркадию натянуто, до сих пор суть плана Майбороды видимо не понимает.
— Тогда..вам и писать. — С остановками, дрожащим голосом говорит Аркадий Иванович — понимает ведь, на кого посягает и с кем пытается умом мериться, а ведь правду говорят: глупые люди зачастую бесстрашные. Пестель темнеет. Верно только сейчас доходит до полковника, наконец, в чем все дело.
— Что? — спрашивает голосом гораздо более грубым и резким, дает Аркадию шанс на раскаяние, однако тот линию свою гнуть лишь продолжает, все так же дрожа от благовеянного страха.
— Деньги, конечно, казенные, но ведь я много больше пользы сделал для дела нашего. Вроде как: плата за риск. — Аркадий к Пестелю через стол наклоняется корпусом. — А чтоб неприятностей не было, что-то придумать..можно. — Майборода слабо улыбается и Пестель, понимая видимо, что говорить ещё что-либо бесполезно, молча встает со стула, берет вещи со скамьи, неподалеку стоящей, и со стола чемоданчик. На голову полковник одевает треуголку с перьями.
— Будьте покойны — придумаем. — выдает Пестель тоном суровым и потерянным, тогда-то Аркадий пугается окончательно.
— Так, Павел Иванович, не такие уж деньги, чтоб ссорится нам. — Майборода усмехается, разводит руками, а Павел Иванович останавливается перед самым выходом в замешательстве и захлестывающим по самое горло гневе. Полковник молниеносно разворачивается, быстро подходит к столу Аркадия, вынимает пистолет из-за пояса: на виске Пестеля жилка вздувается. Павел ко лбу Майбороды подставляет пистолет и взводит курок.
— Где тебе ссорится со мной? — цедит злобно сквозь зубы, давя на кожу лба Аркадия холодным дулом все сильнее.
— Отдам Павел Иванович, честное слово, отдам. Сейчас нет совсем. — судорожно шепчет Майборода.
— Пишите расписку. — все так же сурово и зло сквозь зубы выдыхает Пестель и резко опускает пистолет вниз, за пояс. Аркадий Иванович хватает со стола бумагу и перо, и не опуская с Павла взгляд, пишет расписку торопливо.
— Клянусь отдам, не тревожьтесь, отдам. Отдам, отдам. Когда расписку Майборода завершает, Пестель берет её со стола, пробегаясь по содержанию глазами, а после прячет её в чемоданчик, хмыкает презрительно и бросает колкое:
— Благодарю. — после чего уходит в свою усадьбу, понимая: сорвался, не выдержал, зато цели добился.
До сейчашнего момента юноша и правда думал, что цели добился.
— Да что с тобой? — не на шутку испугавшись спрашивает Алексей Петрович, подходя к Павлу с другой стороны, держа его уже за оба плеча, чувствуя, как в теле юноши напряжены мышцы до предела. — Грх, ничего. — едва хватает сил у Павла, чтобы выдавить пару слов из себя, и он снова сжимает зубы изо всех сил. — Это...мм, всю неделю боли. Это..из-за контузии..сейчас пройдет. — Пестель поджимает губы и закрывает глаза, пытаясь расслабить тело, но в ухе отдает сильным звоном, и юноша вздрагивает, закрывает его рукой: все его лицо передергивает от боли. Павел потирает свободной ладонью лоб: морщинки на нем уходят, и Пестель вздыхает с облегчением — звон в ушах постепенно проходит и лицо от боли перестает дергаться в нервном тике. — У нас будет несколько дней. Оповестим всех, предупредим Муравьёва. — суетится Юшневский, будто с Павлом только что ничего не произошло, и активно жестикулирует руками: видно, нервничает. Соберем сколько сможем частей. Захватим штаб. Начнем! — Юшневский ставит на стол руки, наклоняется корпусом к полковнику, бегает по Павлу горящим взглядом, готовый сорваться с места и уже побежать в казармы, дабы отдавать приказы для начала действий. Павел же напротив, все ещё сидит в кресле, едва способный шевелится, и шепчет через силу: — Я вёл вас к победе, а не на убой. Не успели. — юноша слабо усмехается. опирается руками на стол и встает с кресла резко, направляясь в коридор. Юшневский смотрит на Пестеля бегающим взглядом и лишь кричит ему вслед: — Павел, подожди, что-то можно наверняка сделать! Пестель Алексея не слушает, открывает сундук, стоящий на столе в коридоре и вынимает из него кипу писем и документов. — Да конечно. Я пойду в Тульчин и сдамся. Не сумели с честью победить, надо думать, как с пользой проиграть. — сурово говорит Павел, нервно усмехаясь, пролистывает вытащенные из сундука бумаги и открывает шкафчики с документами в гостиной где стоит Юшневский, чувствуя на своей спине его разозленный или скорее испуганный взгляд, от такой небывалой апатичности Пестеля. — Но, если сдашься ты. Мы. Мы все погибнем. — повышая тон голоса говорит Алексей, вытягиваясь, в струну до предела натянутую превращаясь. Павел реагирует, оборачивается на мгновение, но после опускает взгляд и сгребает в охапку все бумаги на столе, кроме одной неприметной папки с надписью «Логарифмы», которую Юшневский даже сам того не понимая, интуитивно хватает со стола и прячет себе под шинель, куда-то наверное в её внутренний карман, чтобы хоть это не дать Пестелю уничтожить. — Кто тебе дал право решать за всех? — злобно скалится Алексей. Пестель разворачивается, опирается руками на стол резко, отчего вся посуда, что стоит на нем, звенит, и цедит в ответ тихо и спокойно: — А зачем ты приехал если у меня нет права решать за всех, м? Алексей сжимает губы в немой злости и бегает по гостиной глазами находясь в состоянии страха или бешенства. — Так как сейчас даже лучше. Ты поймешь после. — кивает Павел Юшневскому, видя правда в ответ лишь немое отрицание и неверие в его глазах. — Мы не пролили не капли их подлой крови. И даже если нас не казнят, мы — мученики, за свободу Отечества. Мы — первые жертвы Великой войны. А это значит — война началась. Павел на секунду замолкает, берет со стола фужер с шампанским и одним глотком осушает его, после чего запоздало морщится. — Поздравляю. Павел слабо усмехается, поднимает на Алексея Петровича суровый взгляд, а тот стушевывается и отходит от стола на шаг. Пестель ставит на стол фужер, отчего посуда на нем снова звенит, ладонью проводит по ёжику стриженных волос, и выходит с бумагами подмышкой на задний двор, где уже разожжен костер. Павел бросает исписанные листы в огонь, после достаточно быстро седлает свою лошадь, которая до недавнего времени находилась в конюшне, пришпоривает её и скорее уезжает из своей усадьбы в Тульчин, потому как попрощаться с Юшневским хочется, да нельзя — Алексей начнет просить его остаться и ведь найдет на что надавить, ведь он и правда не поднимает, что так как сейчас, только лучше. Алексей Петрович обиженно одёргивает шинель и выходит из дома Пестеля, наверное, намеревается пойти к Волконскому или Давыдову, да рассказать, что Павел Иванович из ума выжил, но далеко уйти ему не дают. Кто-то сзади хватает Алексея за руки, ударяя его по голове чем-то тяжелым и холодным, после чего Юшневский оседает на землю и жандармы, приехавшие к дому Павла Пестеля поднимают его за плечи, и тащат в повозку, ноги юноши волоча по земле. — Поймали — нахально улыбается один из жандармов, чуть младше другого, а второй кивает, поудобнее перекидывая руку Юшневского через свое плечо. --- 14.12.1825 Тульчин. Усадьба Павла Пестеля. Около 17:37 вечера. В доме Павла Пестеля определенно происходит что-то странное. Сначала звучал разговор на повышенных тонах, из которого увы Сергей не слова не услышал, потом вроде разбилось что-то, а теперь снова резко тишина. Сергей Муравьёв-Апостол робко стучит в дверь, а после смелеет немного, дергает её за ручку: дверь поддается и даже сама приглашающе раскрывается, но Сергей медлит: странно что голосов было слышно несколько и не один из них не похож на низкий спокойный тембр Алексея. Будто ловушка это какая-то. Муравьёв-Апостол залезает в карман лосин рукой, нащупывая там записку от Юшневского. Торопливо юноша её рвет: сначала пополам, потом ещё пополам, а после и вовсе измельчает пальцами до состояния белой трухи: если Сергей не ошибся и за дверью ждет его не Алексей Петрович, а люди гораздо страшнее, так нечего им будет сказать: компромат уничтожен. После Сергей все-таки заходит внутрь: от волнения в глазах резко темнеет, и вдруг, руки Муравьёва-Апостола перестают слушаться владельца — их кто-то сводит вместе за его спиной и закрепляет в таком положении, видимо наручниками. Сергей от неожиданности даже вздрагивает, а после чувствует, как страх начинает завывать настойчиво под сердцем где-то; спокойное дыхание юноши переходит в прерывистое, резкое, отчего в легких критически начинает не хватать воздуха, голова идет кругом. Хорошо, что записку уничтожил. Как чувствовал, угадал. Сергей осматривается и замечает лежащего на полу близ двери без сознания, адъютанта Павла Пестеля Алексея Юшневского с окровавленной головой и, сорванные с его мундира, эполеты, а также, небрежно отброшенную в самый угол гостиной шпагу. На шпаге присутствуют следы крови, потому Муравьёв-Апостол предполагает, что Алексея специально ударили по голове шпагой плашмя, но почти сразу же Муравьев-Апостол этот вариант отметает, решая больше не думать о том, как на шпаге появилась кровь: в душе где-то теплится ещё вера в то, что жандармы не бесчувственные изверги и не стали бы так над человеком издеваться. Вопреки относительно спокойному выражению лица тело Сергея от увиденного пробирает дрожь, а кожа покрывается мурашками, отнюдь неприятными; в горле неприятно сохнет. И если Юшневский арестован, то где же тогда Павел Иванович? — Вы будете арестованы. — как гром среди ясного неба ударяют в Сергея эти слова, а на глаза его, грубые руки, надевают черную повязку. Они узнали. — На основании? — офицер сдаваться так просто не собирается и трясет головой — повязка сваливается с его глаз — видимо узел завязали непрочно. Глазами Сергей встречается с взглядом царского жандарма, который пытливо всматривается в лицо Муравьёва-Апостола, будто пытается понять — тот ли это человек. — На основании того, что вас, как и полковника Пестеля, подозревают в заговоре против Государя Императора и самих основ устройства нашего прекрасного государства. — обращение стало гуманнее, будто вспомнили жандармы, что общаются с настоящим дворянином. — На Пестелеву вторую армию Вятского полка донесли, офицер, а вместе с тем и на вашу управу Васильковскую. Какие вы там в тайне лелеете планы по становлению республики и выхаживаете Конституцию в строжайшем секрете. — жандарм ухмыляется так противно и гадко, что Сергей сдерживается, чтобы не ответить, какой-нибудь, приятной сердцу, колкостью. Увы, жандармы знают слишком много: сейчас у них превосходство, агрессия в сторону жандармов сделает только хуже, нужно поступить хитрее. Но как? Муравьёв-Апостол гордо поднимает голову и расправляет плечи, чувствуя, как наручники больно впиваются в нежную кожу на запястьях, стирая её, кажется, до крови. Но это не важно, главное доказать, что не виновен и уйти — спасти остальных. — У вас нет доказательств моей вины, потому как присутствие мое в данной управе не делает меня государственным изменником, ибо нахождение мое в ней объясняется службой моей в полку, а в делах, посвященных уничтожению царской власти я не замешан. У вас нет права меня обвинять. Офицер говорит спокойно, хоть сердце в груди бьется быстро, а все-таки столь долговременное скрытие собственных эмоций от всех вокруг очень помогает Сергею сейчас: он хоть и боится, а на лицо того не показывает. К тому же Муравьев-Апостол последнее время старался не светится во всяких антиправительственных делах, куда определенно без большого желания приглашал его Павел Иванович, как одного из руководителей Южного общества; скрипя сердцем Сергей из всего этого списка согласился лишь на собрание в доме своем, а вдруг это и станет прямо сейчас решающим фактором? Значит судьба такова. По крайней мере Сергей пытался. — Пестель Павел Иванович, является вашим другом, не так ли? — Сергей хмыкает разочарованно, переводит взгляд на Юшневского, который и не собирается приходить в сознание, остается лишь надеется, что его не убили — тело юноши снова передергивает от переживаний. — Павел Пестель является моим, скорее, товарищем по службе в армии, где я вынужден после определенных обстоятельств служить без права на отставку; и по совместительству командиром Вятского полка. Однако, факт нашего общения никак не очерняет меня, потому как иметь какие-либо связи я имею право с кем угодно, до тех пор, пока человека этого не посадили в каземат и не окрестили государственным преступником. — Сергей говорит медленно и очень осторожно, как бы взвешивает каждое слово — нужно же как-то выпутать свою грешную душу. — И зачем вы здесь, а не в казармах своего полка? — недоверчиво спрашивает молодой жандарм, едва не прожигая Сергея взглядом, как будто в самой его душе хочет найти ответ. — Я пришел сюда лишь потому, что мне командир полка, Густав Иванович Гебель, повелел пред Павлом Пестелем отчитаться о финансировании Черниговского полка и о недоимках. Приехать Густав Иванович по своим причинам не смог, а у Павла Ивановича, насколько вам известно, работает Алексей Юшневский, финансист, которого я сейчас вижу здесь и которому Павел Иванович должен был передать информацию о Черниговском полку, чтобы Алексей Петрович рассчитал финансирование армии на будущий год. — Сергей выдыхает, стирает со лба ладонью холодный пот, и прокручивает быстро в голове всю свою речь. Ну вроде ничего лишнего не сказал. — Ежели хотите Павлу Ивановичу информацию довезти, езжайте к генералу Дибичу, квартира его тут недалеко, если ваш дорогой Павел Иванович ещё не хлебнул яду. — смеется один из младших жандармов, а старший на него злобно шикает — не время сейчас выдавать координаты государственного преступника. Сергей ведь помочь точно захочет. Муравьёв-Апостол напротив старается пропустить слова жандарма мимо ушей и тихо продолжает: — Я приехал сюда издалека, из солдатских казарм, а вы здесь нападаете на меня, безоружного офицера, и связываете мне руки, будто я преступник какой. — теперь можно давить на жалость, да и с трудом юноша от волнения сдерживает подступающие к глазам слезы, а сердце в груди все ещё бьется как бешеное, хоть и понимает Муравьев-Апостол: отбился, уничтожил все подозрения, что пали на него. Как же там Мишель? Не арестован-ли? — пара вопросов, которые мучают офицера последние несколько минут. Зато, после слов жандарма стало понятно, почему Юшневский все ещё здесь. Нельзя двух преступников в одном месте содержать, вот видимо и оставили Алексея Петровича пока здесь с жандармами. Жандармы переглядываются и главный, не спеша, подходит к Сергею, цепко хватая его длинными, кривыми пальцами за подбородок, вздергивая его лицо наверх, пожирая юношу цепким взглядом. — Вы уверены в том, что говорите? Есть те, кто может подтвердить? Поверьте, мы уж расспросим всех, узнаем правду про вас и ежели вы лжете, так мы вернемся и заберем вас вслед за Пестелем и Юшневским. — Да, я уверен. — сошел с мертвой точки, смог убедить, хоть на пару дней, этих ищеек, что не виновен, но время жизни свободной сократилось резко: с годов, до дней, а то и часов. Сергей сглатывает испуганно, но все эмоции старательно уничтожает, сохраняя на лице каменное спокойствие, разве что один лишь мускул подрагивает на шее его, но Муравьёв-Апостол быстро приходит в себя, успокаивается. Старший жандарм поворачивается к подчиненным и что-то говорит им, в ответ на что один из полицейских подходит к Сергею и расстегивает наручники. — Простите за недопонимание. Мы выплатим вам компенсацию в скором времени. — расплывчато сообщает жандарм, криво улыбаясь во весь свой изувеченный рот. «Нет желания им со мною возится. Приятно это понимать» — сдерживает гордую улыбку Сергей и потирает запястья, на которых образовались тонкие раны, хоть и понимает, что не капли ему не поверили, просто нет доказательств, что могли бы его очернить. Муравьёв-Апостол бросает на Алексея Петровича быстрый взгляд и видит, что тот дергается как-то странно, будто рукой хлопает по шинели своей, намекает? Сергей кусает губы нервно, осматривается: старший жандарм вышел, наверное к повозке своей, наручники убрать, или чего ещё — сейчас это уже не столь важно; двое других жандармов отвлекаются — явно устали, а значит нужно сделать все быстро, тогда не заметят. Муравьёв-Апостол делает вид, что собирается выходить, и почти у самого выхода к Юшневскому наклоняется. Тот юноше в руки всовывает сверток с документом под интересным названием «Логарифмы» — Сергей моментально его убирает в шинель. — У Кирсановки спрячьте. — тихо шепчет Алексей Петрович и Сергей встает — видит, как косятся на него с подозрением жандармы. — Уходите, пока можете. — не то угроза, не то просьба от одного из младших жандармов. Муравьёв-Апостол моргает несколько раз Юшневскому на манер азбуки Морзе, сообщая, что сделает то, о чем мужчина попросил. Дольше задерживаться Сергей не собирается — чудом избежав ареста Муравьёв-Апостол спешит домой, пока не нашли, не поймали, не опомнились. --- 20:57 вечера Сергей заходит в дом с несвойственной себе небрежностью, забывает даже разуться, и проходит в комнату Михаила. Бестужев-Рюмин спокойно спит на кровати: выглядит юноша сейчас настолько безмятежным и спокойным, что даже будить его не хочется — губы Сергея трогает мимолетная улыбка — Мишеля не арестовали и это уже хорошо. Опосля парень вытаскивает документ Алексея Петровича из кармана шинели, кладет его на стол, садится на кровать и осторожно трясет Михаила за плечо. Разбудить все-таки придется. — Сергей, сколько времени? Вы где были? И неужели вы только пришли? — сонно спрашивает Михаил и протирает заспанные глаза, с привычным лукавством рассматривая Муравьёва-Апостола. — А...почему ты такой взволнованный? Что-то случилось? — почти сразу окончательно просыпается юноша и садится на кровати, только сейчас замечая, что Сергей даже не разулся. — Говори в чем дело и где ты был весь день. — более серьезно спрашивает Михаил, заглядывая в напуганные глаза, напротив. — Я поехал в Тульчин к Павлу Ивановичу потому что меня позвал туда Алексей Петрович. Судя по записке, которую я уничтожил, он хотел примкнуть к нашему радикальному крылу заговорщиков, которое, как я и предполагал, многие считают радикальные крыла Пестеля. Самого Павла Ивановича арестовали и он уже вполне может быть мертв. Жандарм обмолвился про яд — это вполне в жанре Пестеля, так что даже не знаю, сможем ли мы его увидеть снова. Юшневского тоже арестовали, хотя могут и убить. Я видел кровь. Я с ним обмолвился парой слов, он дал мне это — Сергей показывает рукой на сверток. —..сказал у Кирсановки закопать. — все, на что у Муравьёва-Апостола хватает сил. Он не решается рассказать Михаилу, что и его пытались арестовать, но Бестужев-Рюмин берет ладони Сергея в свои, прежде замечая на запястьях Муравьёва-Апостола отметины от наручников, и все понимает без слов. — Как ты вырвался? — Не знаю, наверное с Божьей помощью смог опровергнуть их обвинения. — Сергей пожимает плечами и только сейчас позволяет себе уронить слезу, одну, другую, третью — всхлипывает, и закрывает глаза руками, но такая реакция Муравьёва-Апостола не от страха, просто выходит из него накопившийся негатив — как не странно, юноша не чувствует в себе боязни, ведь роль командира он на себя принял давно. — А..вдруг их заставят все рассказать про дело наше? — судя по голосу Михаил тоже спокоен, может даже и ждал такого исхода — отчасти Муравьёва-Апостола это даже успокаивает. Сейчас главное не поддаваться панике. — Не понадобится. Доносы, судя по всему, уже на столе царя и видимо давно, если даже жандармы все знают. Бестужев-Рюмин хмыкает и поправляет ладонью съехавшую на лоб челку. — Ну и ладно, ничего, все равно в каждом из наших планов мы с Пестелем действовали раздельно, поэтому будем считать, что это происшествие — знак от высших сил, что ждать нельзя больше. Михаил кивает и откидывается на стену спиной и прикрывает глаза: и то верно, планировали идти без Пестеля вот и шанс выпал. — Нужно черниговцам твоим про это рассказать. У нас план продуман давно: я уверен, мы успеем выступить с вооруженным восстанием до того, как на нас, а в частности на тебя вновь падут подозрения. Да и если уж дело зашло о сдаче дела, ты знаешь ведь, Павел Иванович не такой: он собой пожертвует ради общества, ибо клятву нарушать нельзя. Сергей вздыхает: здесь скорее Павла Ивановича не как товарища, как друга жаль. — Клясться, не значит сделать, но я верю, что он не сдаст нас. Однако без него я не знаю, сможем ли мы победить. Просто одно дело начать и получить далее гарантированную поддержку, а совсем другое — действовать в одиночку. Хоть я и хотел начать все от Павла Ивановича отдельно, он нужен нашему восстанию, как лидер, а я? Смогу ли я удержать в моральном подъеме сознание целой армии, которую мы собираемся собрать по пути в столицу? Сергей в растерянности встает с кровати, прячет руки за спину и кругами начинает ходить по комнате. — Получается, что мы теперь выходим на линию борьбы и из помощников у нас только те полки, которые мы готовили для себя в течении откола управы нашей от основной директории «Южного» общества. А ведь это очень мало. До столицы нам дойти будет очень сложно, очень, потому что у Павла Ивановича в обществе находятся важные армейские чины, а у нас? Они ведь не помогут нам — Волконский, Давыдов — они сами уйдут из общества едва узнают об аресте Пестеля. Поэтому нельзя умалять достоинства и удачу Павла Ивановича в плане набора союзников — нам на него придется равняться. Михаил протягивает Сергею руку, за которую тот берется и садится на кровать обратно, снимая, наконец, с ног офицерские ботинки. — Справимся, не в первой. У нас есть славяне, и поверь, каждый из них нам генерала заменит. Ну а если вдруг нагрянут жандармы, так ничего, я буду тебя прикрывать, если придется, на себя возьму вину. — успокаивает юношу Бестужев-Рюмин — слова его греют душу и Сергей, ненароком, думает: как прекрасно, что он познакомился с таким лучиком света в своей жизни. Жаль только, что защитить его, от нравственно падших палачей не получится. Муравьёв-Апостол, правда, жизнь свою отдать готов, чтобы спасти этого юношу, но знает, что помочь Мишелю уже ничем не может. Михаил запятнал себя членством в обществе, хотя позорно это лишь для царских служащих, никто из них ведь никогда не думал о счастье народа; и теперь, если главных задумают расстрелять, расстреляют и Мишеля. Сергей сжимает ладони в кулаки и морщится болезненно, как будто в тело его втыкают миллион ножей: почему он последнее время так часто думает о смерти? — Мишель, скажи, ты осознаешь, насколько опасно для тебя то, о чем ты говоришь? Да и вообще для всех нас. Ведь любого из нас и правда в любой момент теперь арестовать могут. Увести во дворец заставить говорить о делах общества, иными способами допрашивать.. — Муравьёв-Апостол устал сдерживать, разъедающие изнутри, эмоции и чувства, потому и позволяет парень себе сейчас раскрыть себя всего перед Михаилом, чтобы Бестужев-Рюмин знал, как сильно он Муравьёву-Апостолу важен. Чтобы Михаил понимал, что Сергей не боится его осуждения: Муравьёв-Апостол ему безропотно доверяет свое разбитое эго и покалеченную душу. Лучше высказаться сейчас и потом, на свежую голову, создавать новый план подстраиваясь под обстоятельства. Вполне возможно, что сегодня — последний день, когда Муравьёв-Апостол может показать себя настоящего, не скрываясь за личиной мнимой хладнокровности. — Я не могу подумать даже, что идеями своими подставлю тебя и лишу жизни. — Сергей расстроенно утыкается в плечо Михаила головой: слишком много всего навалилось на юную голову. Сергею бы сейчас на дискотеках танцевать, да деньги отцовские тратить на дам, а он взвалил на себя непосильное бремя ответственности за целый народ. И не сбросит его ни за что, даже если придется пожертвовать своей жизнью. Муравьёв-Апостол лишь хочет, чтобы Миша понял это. Понял и осознал его искренние переживания — знал бы, что он не один. — Я осознавал все риски ещё тогда, когда вступал в общество. За меня не волнуйся, главное, что сейчас мы рядом и поверь, я сделаю все, чтобы мы не чувствуя страха и усталости боролись за свободу своего Отечества изо всех сил, все, оставшееся нам, время. — Бестужев-Рюмин кротко улыбается и Сергей от юноши отстраняется, утирая глаза ладонью: уголки их краснеют, наверно от напряжения, а во гортани мышцы неприятно сводит и откуда-то со стороны губы ощущается металлический привкус. — Прости Мишель, прости меня. Ты мне очень дорог, как и цель наша благая. — с плеч будто падает непосильный груз. Так долго Сергей не мог сказать эти четыре простых слова, разве что на эмоциях во время ссор, но сейчас, ему становится легче дышать, будто даже и смерть не страшна, когда рядом такая маленькая звездочка. — Сереж, я правда рад, что смог до тебя достучаться. До тебя настоящего, который ценит меня, смеется над моими шутками и готов меня защищать. Ты тоже мне очень важен. Спасибо, за доверие и за все. Все будет в порядке, я тебе это обещаю. Только сейчас, обменявшись чем-то на подобие клятв ребята более-менее успокаиваются и потому решают посмотреть, что же им такое передал Алексей Петрович. Осторожно Сергей разворачивает бумагу, которой обернут документ и видит только лишь первые буквы, по которым все сразу понимает. На желтоватой бумаге документа, размашистым подчерком написано:Р…
П..
Сергей сразу понимает, что это подлинник “Русской Правды”, и только сейчас осознает, что прятать его нужно скорее, туда, куда сказал Юшневский, пока и Муравьёва-Апостола не арестовали.