Пятеро повешенных

03.01.1826 Санкт-Петербург. Зимний дворец. — Эти дуралеи, и впрямь, спасли вас от позора, сожжением эполетов ваших в вашем камине, но поверьте, мы можем сделать вам искусственные эполеты и уничтожить вас перед обществом методом гражданской смерти, коли не пойдете на сотрудничество. — напирает на Пестеля Бенкендорф, привставая со своего кресла, устрашающе нависая над узником. — Не пойду. — только и хватает сил у Павла на такой ответ. Он устало опускает взгляд, а ведь юноша даже и не знал, что его эполеты уже сожжены. Он лишь заметил, что в один прекрасный день пребывания на квартире Дибича они с мундира его куда-то пропали. Честно говоря, Пестель не особо следил за ними: на тот момент у Павла были проблемы гораздо важнее, да и весь этот стресс, что свалился на него в связи с арестом, давил на его мозг гораздо сильнее, чем пропажа эполетов. — Убивайте. Мне без разницы. Как я Дибичу говорил, что пытать меня бесполезно, так говорю и вам. Вы не слова от меня не дождетесь. — Пестель прикрывает глаза и у него даже получается впасть в полудрему, но грозный крик Бенкендорфа будит его снова — в который раз за ночь. Очередная бессонная ночь для Пестеля постепенно превращается в кошмар. — То есть: вы не отрицаете все те обвинения, что на вас наложили? — Не отрицаю, но и подтверждать не намерен. Бенкендорф в бешенстве встает и выходит из кабинета к Николаю, который ожидает его у входа. — Ну как? Рассказал чего? — с участием спрашивает Романов, однако замечая, покрасневшее от злобы, лицо своего советника, все понимает без слов. — Ну да, Дибич жаловался, что расколоть Пестеля не так просто. А ты попробуй поласковее с ним. Понимаю, что сложно, но постарайся. Нам ведь нужна информация. — Николай мягко Александру улыбается и подталкивает его рукой обратно в кабинет. — Ай, да черт с вами со всеми! — ворчит под нос себе Александр и заходит в кабинет, уже гораздо мягче рассматривая Пестеля, искренне пытаясь показать своим поведением понимание и желание помочь, хоть даже это и является фальшью, которую Павел чувствует сразу же, а от того, тактику своего молчания, менять не собирается. — Павел, вы поймите, — заминается Бенкендорф на пару секунд, потому что: ну а что говорить человеку — своему заключенному, на которого пару минут назад кричал, как на козла отпущения и обещал всякие жестокие пытки за неповиновение? — Мы не хотим вредить вам, мы хотим понять: зачем вам, богатому дворянину, все это нужно? Чего вам не хватает? — Не продолжайте. Я не отвечу, а вы не поймете. — прерывает монолог Бенкендорфа Пестель, поднимая усталый взгляд на Александра. — Сначала, хотя бы, дайте поспать. В душе Бенкендорфа будто что-то щелкает: на лбу морщинки появляются, а брови поднимаются — в глазах появляется какая-то грусть? Да нет, Павлу, наверняка, все это в бреду кажется, хотя, возможно, даже такой человек, как советник Николая, способен на сочувствие. — Пестель тихо усмехается своим мыслям. — Хорошо. — Бенкендорф неожиданно отступает и быстро выходит из кабинета. За ним заходят двое солдат, которые берут Павла под руки — сам идти Пестель не может, потому что на ногах тяжелые кандалы и к таким условиям Павел пока не привык, к тому же от бессонных ночей полковник очень утомился и, кажется, готов бы заснуть прямо сейчас, но солдаты не дают, помогая ему спуститься по лестнице, тем самым вынуждая нейроны мозга проявлять последнюю, возможную активность. Пестель выходит из господского дома и на его глаза надевают черную повязку — означает это лишь то, что он поедет в Алексеевский равелин — «замечательную» тюрьму для политических заключенных, где, возможно, будут пытки. — от таких мыслей Павел морщится и, на ощупь, придерживаемый солдатами, садится в повозку. --- 06.01.1826 Пестель, уже около трех дней проведший в Алексеевском равелине, изредка возвращается к воспоминаниям о тех, злополучных, первых днях, когда на него кричали практически целый день, не давали спать ночью, не давали есть, заковали в кандалы.. Сейчас лучше не стало, но, хотя бы, было разрешено спать. Бенкендорф навещает каждые три часа, но пока, все ещё, на все вопросы получает стабильные ответы: не знаю; не участвую; не вкурсе. Пестель в себе уверен: он знает, что его товарищи не оставят его дело и не отдадут его, за просто так, царю, а потому и сам молчит, хоть и страдает — страдания земные, физические ничто, по сравнению со страданиями вольной души. Дверь камеры открывается с тихим скрипом, и Павел в очередной раз гадает: Бенкендорф это пришел или же, пожелавший остаться безымянным, солдат — паренек, который приносит ему еду, иногда тайно, и рассказывает о происходящем в городе. — Здравствуйте. — слабо улыбается юноша и закрывает дверь на засов, чтобы никто из проверяющих не потревожил. — Вы как? Почему этого парня так волнует судьба Павла, Пестель не знает — изначально он не хотел открываться никому, думал даже разбить голову о стену камеры, чтобы уж точно не рассказать лишнего, но потом этот солдат стал чаще навещать его и будто что-то поменялось. Много раз Пестель думал, что солдат подставной; много раз, при открытии двери, ждал царских жандармов за лишние слова, сказанные в присутствии солдата, но, в который раз, это оказывался он сам с новыми новостями или какой-либо, посильной, и как ни странно, нужной, помощью. Потому-то первому о сути общества Павел рассказал солдату. Тот поддержал его, сказал, что будь у него возможность — сам бы вступил в общество, однако пока обстоятельства не позволяют и может он Павлу помочь лишь информацией. Пестель на такое, конечно же, согласился. — Я? Думаю, неплохо. Как дела обстоят в обществе? Солдат садится на кровать и умолкает. Несколько минут юноши сидят в тишине, а после солдат закрывает лицо руками и цепляется пальцами за свои волосы. — Я не могу вам сказать. — Павел хмурится и подсаживается к солдату ближе, а тот, не отнимая от лица рук, продолжает: — Я должен был сказать раньше, но совсем не знал вас, а сейчас, я не в силах. Извините. Глаза солдата, серые, начинают слезиться. За дверью камеры звучат шаги и чей-то голос, который Пестель распознает, как голос Бенкендорфа, лелейным приторным тоном просит: — Уважаемый, откройте пожалуйста дверь. Солдат виновато поджимает губы, смотрит на Павла и поднимается с кровати на ватных ногах. — Я к вам зайду вечером, я расскажу, но только не сейчас. И пожалуйста, не говорите Бенкендорфу ничего он и так знает слишком много. — шепчет солдат Павлу, открывает дверь и юркает мимо Государева советника из камеры в свою каморку. — Павел, здравствуйте. — знакомый терпкий голос, гораздо менее приятный, чем голос солдата, который, в очередной раз, наполняет камеру. От него будто кандалы становятся тяжелее, а воздух в камере гуще. Пестель игнорирует приветствие и закрывает глаза, искренне надеясь, что Александр поверит в то, что он спит. — Я знаю, что вы не спите. Ответьте мне, все же, на пару вопросов. Павел не встает с кровати, потому, как сделать это в кандалах ему очень сложно, а потому полковник блуждает взглядом по потолку, представляя лицо своего мучителя. «Интересно, какие эмоции оно сейчас выражает?» — задумывается Павел и поворачивает голову к Бенкендорфу. Тот сегодня необычайно весел, дружелюбен и приветлив. «И снова фальшь» — грустно вздыхает Павел, поворачивая голову в сторону стены. — Раз вы молчите, значит готовы слушать меня. Что ж, ладно. Какие цели преследует ваше «Южное» общество? «Все та же шарманка» — закатывает глаза Пестель и поворачивает голову обратно к Александру, с отчаянной злостью прожигая его улыбку взглядом. — Я не состою в обществах. Мне не известно ничего об различных обществах. — словно мантру снова и снова повторяет Пестель, но вдруг в его голове всплывают слова Юшневского, что надобно Майбороду исключить из общества ввиду растраты денег офицерских, а также жалобы Давыдова, что Аркадий, ведет себя как Шервуд: пытается все время что-то разузнать. “Он кажется политически неблагонадежным.” И после этого всего — резко арест. Думается Павлу, что как-то события эти могут быть связаны. — Вы снова за свое? — недовольно спрашивает Бенкендорф, медленно повышая голос. — Ладно. Я состою в «Южном» обществе.— сквозь зубы выплевывает слова Павел, будто заставляя себя сказать это, хотя все внутри кричит, что это верная смерть, идея и цель важнее жизни; снова и снова. — Признание вины это один шаг к помилованию и получению милосердия от нашего Великого и Всемилостивого Государя Императора. — довольно улыбается Александр. — Следующий шаг: сотрудничество со следствием. Так что вам не стоит снова молчать, упираться и лучше сказать мне кто же состоит там ещё? — Капитан Майборода. — впервые с ехидной усмешкой, произносит Пестель. Этими словами он и хочет проверить свою теорию о том, что именно Аркадий Майборода, не желая отдавать обществу деньги, что из общей казны на свои личные нужды взял, написал донос на их вторую армию. И догадка Павла подтверждается, потому как на пару секунд с лица Бенкендорфа слетает его привычная маска безразличия и глаза Александра удивленно выпучиваются, в то время как брови резко вздергиваются вверх. — Капитан Майборода говорите. Хм, интересно получается. А ещё? Пестель снова не может сдержать насмешливой ухмылки — он наконец знает, кому за все это нужно мстить и кого устранить в первую очередь. А солдат ему в этом поможет: товарищам с общества расскажет, те донесут до Волконского в Умани и Аркадия уберут с поля зрения. Больше он никому из оставшихся на свободе заговорщиков не испортит жизнь. — Не могу помнить. — Если вы не скажете сами, вас просто повесят, как разбойника и все на этом закончится. Вы кого выгородить-то пытаетесь? Уже поздно метаться, вам уже ничего не исправить. Ваш шанс на жизнь — сотрудничество, а повесим остальных изменников мы в любом случае, даже если продолжите вы, как сейчас, запираться. Ваше молчание никому не поможет. Хватит уже делать из себя героя. Если с завтрашнего дня вы не начнете разговаривать нормально, вас повесят. Я вам это обещаю. — Подполковник всю эту гневную тираду Бенкендорфа не слушает; улыбается — потому как в его голове одна за другой сменяются воспоминания об совместных сборах декабристов у Рылеева, об идее и плане вольности в стране, о “Русской правде”, которая, как через солдата сообщил Павлу Алексей Петрович, благо в надежных руках. Павел не замечает, как за размышлениями этими масштабными, проваливается в медленный, совсем нечуткий, сон и мысли не покидают его даже там — он будто общается во сне сам с собой и там, наконец, находит тактику сопротивления выяснениям Бенкендорфа. Как проснется юноша, так расскажет Александру, коли допрашивать будет снова, о тех, кто не благоприятен — об остальных умолчит. О целях общества расскажет — о восстании умолчит. И все это не для спасения себя, а чтобы не захотел Бенкендорф найти себе более сговорчивого собеседника, ведь любой другой человек может сказать все, за жизнь свою испугавшись, Пестель же такому не подвержен. Как приятно все это получается, но увы лишь во сне, потому как вечером юношу будит открытие двери: это наверняка солдат пришел, и Павел тогда замечает при тусклом свете свечи, которую юноша принес, на своих руках, теле и ногах синяки — его снова избивали, пока полковник был в мире Морфея, а после видимо и без сознания. Били как собаку, исподтишка, как в первый день, в день ареста. Пестель с отвращением морщится, трогая руками чернеющие гематомы, кои виднеются сквозь разодранные на коленках штаны, и глухо сглатывает, однако тревога поселяется теперь на постоянной основе в сердце, то и дело грызя Пестеля, как голодный червь. Теперь надежда лишь на солдата, на Рылеева, да ещё на себя, что сможет просидеть в тюрьме этой дольше недели, что доживет до встречи с друзьями, что сможет офицеров молодых словом своим спасти. Солдат же ставит свечу на стол, садится на кровать Павла и грустно смотрит на Пестеля, виновато поджимая губы. Некоторое время никто из юношей не решается нарушить тишину, но в конце концов солдат все-таки встает с кровати Павла и прячет руки за спину, сжимая их там. Сразу видно — нервничает. — Павел, скажите, вы заметили, что Бенкендорф стал спокойнее? Будто он чего знает. Он вас не пытает, хоть молчание ваше и не устраивает его до сих пор, но могу сказать вам, что это только дело принципа. Бенкендорф не желает ничего знать окроме привычных вопросов про «Южное» общество. Он ведь обещал вас повесить сегодня? Пестель садится на кровати, следя взглядом за солдатом, который ходит кругами по комнате каземата; и кивает. — Как я вам и обещал, скажу: ваши товарищи проиграли. Я не так давно заходил в соседнюю камеру — предыдущего заключенного амнистировали и теперь там Рылеев. — солдат замолкает, потому как по лицу Павла видит, что ему нужно немного времени — усвоить всю полученную информацию. — Так вот почему он сказал мне, что молчать уже поздно.. Спустя пару минут Пестель спрашивает: — Ты знаешь, кто сидит в соседней камере от меня? — Там сидит прежний заключенный, не декабрист, потому думаю имя вам его не надобно, а вот рядом с Рылеевым сидит юноша, молоденький совсем, даже младше меня, темноволосый, волосы у него шторкой и глаза выразительные, серые. Насколько я понял он декабрист, потому как лицо новое, я доселе здесь его не видел, а в последние недели попадают сюда только декабристы. Мне не доверился к сожалению, но понимаю, ему, как и Кондратию в первый раз, сложно поверить, что ему помочь хотят, а потому я не виню его. Зовут Пётр. «Каховский. Значит Петербургское восстание провалилось, а Михаил с Сергеем наверное и вовсе не выступали даже, узнав, что лидер арестован. Как же чертовски обидно, у них ведь был шанс...» — Эх, дорогой, если бы ты знал, как сильно мне помогаешь. — устало выдыхает Павел и встает с кровати, подходя к подобию стола. На нем много различных клочков ткани с записями — Пестель постоянно разрывал рукава своих рубашек и использовал их как бумагу, а писал полковник — чернилами, которыми его спонсировали царские жандармы, с целью, чтобы Павел, одумавшись, смог бы написать доносы на всех своих друзей-товарищей. Павел разрывает зубами и руками один из рукавов своей рубашки, отрывает от него клочок и что-то быстро записывает на нем пером, после чего протягивает обрывок ткани солдату. В ответ на вздернутые в непонимании брови юноши Павел усмехается и поясняет: — Отнеси, пожалуйста, это Рылееву. Только будь осторожен, не попадись жандармам, а то нам обоим будет плохо. Солдат кротко улыбается и кивает, пряча обрывок ткани в рукав своей гимнастерки. — Я приду завтра вечером, сообщу: удалось передать или нет. А сейчас — прощайте. Солдат разворачивается и быстрым шагом выходит из каземата Пестеля, после чего озирается: вокруг ни души, увидеть не должны. Юноша открывает ключом соседнюю камеру и тихо, как мышка, проникает в камеру Кондратия Фёдоровича. — Что вы..? — спрашивает, но не заканчивает Рылеев, с удивлением смотря на солдата. Солдат же протягивает Кондратию обрывок рукава рубашки. — Что это? Рылеев пробегает глазами по буквам. — От кого записка? — От Пестеля. Он в каземате справа от вас. Не буду интересоваться что это, но советую вам сделать копию, потому как мне, судя по всему, нужно будет эту рукопись передать остальным декабристам. — солдат мило Кондратию улыбается и выходит из каземата, после чего идет в коридор между камерами, потому как слышит шаги проверяющего, а по времени юноша должен сейчас спать в своей каморке. --- 07.01.1826 Павел сидит на кровати и рассматривает заколоченное досками окно — благодаря этому в его камеру свет проникает очень слабо, и Пестель не сможет даже почитать книгу, например, если бы её ему дали. Это для него — что-то сродни долгой пытки скукой. Однако, так, как рядом теперь сидят друзья, Павел не чувствует себя насколько одиноким, как раньше. Да, до этого он тоже общался азбукой Морзе с заключенными по обе стороны от себя, однако чаще всего те ребята оказывались либо настоящими преступниками, с которыми не очень-то хотелось общаться, либо с ними общаться было не о чем. Павел все норовил говорить о высоком: о свободе души и воли, а никто из заключенных не понимал его, считали его мечтателем, а то и вовсе — сумасшедшим. Пестель вспоминает о том, что попросил солдата отнести азбуку Рылееву и подходит близко к стене напротив своей кровати, после чего пару раз стучит туда, надетым на кисть, наручником (на ногах кандалы Пестеля были сцеплены цепью, а на руках её сняли, оставив лишь наручники на руках). Проходит несколько минут и ему с той стороны отвечают так же, сбитым стуком, не несущим смысла, просто, чтобы показать, что все в порядке. Губы Павла интуитивно расплываются в улыбке, и полковник смотрит на стену, где мелко записан шифр, после чего простукивает в стену: — Р.ы.л.е.е.в, к.а.к. в.ы? спустя несколько минут приходит ответ: — Я. в. п.о.р.я.д.к.е. — Кондратий, пока ещё, не приноровился с ходу распознавать и создавать стуки, а потому ему приходится немного подумать, прежде чем в голове складывается фраза. — К.а.к. п.р.о.ш.л.о. в.о.с.с.т.а.н.и.е.? некоторое время Кондратий молчит, наверное, с мыслями собирается, а может и не знает, что ответить на такой простой вопрос. Все ещё не хочет признавать, что они проиграли. А самое ужасное, что это произошло из-за него. Ведь именно Рылеев выбрал Трубецкого, который не дошёл до площади — диктатором, именно Рылеев не хотел предпринимать действия без Трубецкого, хотел революцию сделать без крови — ну и дурак. — Т.р.у.б.е.ц.к.о.й н.е. п.р.и.ш.е.л. Н.и.к.о.л.а.й. ж.и.в. Н.а.с. а.р.е.с.т.о.в.а.л.и. В.с.е.х. М.ы. п.р.о.и.г.р.а.л.и. — Павел, конечно, ожидал такое услышать от Кондратия, потому как он сам уже в равелине, а сюда без ареста не отвозят, но полковник все равно не сдерживает разочарованного и даже испуганного вздоха. Их всех арестовали? Их расстреляют? Вероятнее всего. Это при том, что на восстании были самые молодые ребята Северного общества, самых различных чинов, которым ещё жить и жить. Была бы возможность — Павел свою жизнь отдал бы, чтобы спасти Каховского, Оболенского, Одоевского, Бестужевых Николая, Александра и Михаила, которых тоже, наверное, арестовали. Интересно, а сколько получит Рылеев? Был ли он сам на восстании или искал Трубецкого? И где сейчас сам Трубецкой? — М.н.е. п.р.а.в.д.а. ж.а.л.ь. Я. р.а.д, ч.т.о. т.ы. ж.и.в. Я. п.о.с.т.у.ч.у. т.е.б.е. н.е.м.н.о.г.о. п.о.з.ж.е. Б.у.д.ь. о.с.т.о.р.о.ж.е.н. — отстукивает Пестель и отходит к кровати обратно, садясь на нее, на что койка отвечает тихим скрипом. «Они проиграли.» --- Пестель томится ожиданием целый день с самого утра, и ему, каждую минуту, кажется, будто вот-вот зайдет солдат, сообщая, что уже вечер, и он все передал, и разузнал. И наконец, Павел дожидается этого момента: ключ проворачивается в замке, дверь открывается с тихим скрипом и входит солдат — юноша выглядит очень уставшим. — Извините, раньше не смог прийти, мне кажется, проверяющие что-то заподозрили, потому как из виду меня весь день не выпускали. Пестель испуганно смотрит на солдата и шепчет: — Боже, будь осторожен, прошу. Помощь мне, не должна для тебя соотносится с риском, лучше оставь меня. Я и так много жизней поломал, я не допущу того, чтобы и твою сломать. Солдат отмахивается и останавливает волнительные речи Пестеля осторожным взмахом руки. — Простите, что прерываю, но прошу, позвольте закончить. Я ограничен во времени, но обещаю вам быть осторожным. Спасибо за вашу заботу. Я передал, что вы просили Рылееву, когда в соседней от вас камере появится декабрист, ежели такое случится, передать мне ему азбуку вашу? — Да, пожалуйста. И ещё — спасибо. Я буду тебя ждать. — грустно улыбается Пестель и солдат кивает, после выходя из камеры полковника.