1817 год. Декабрь.
Санкт-Петербург. Казармы Семёновского полка.
19:34 вечера
— Я прошу вас, позовите сюда Сергея Петровича, он все объяснит вам. Мне нужно попасть в казармы. — не сдерживаясь повышает тон голоса Павел Иванович: с солдат, стоящим на КПП, юноша спорит уже 10 минут и все безрезультатно. Солдат не прогоняет его, но и не зовет Трубецкого, а потому Павлу до сих пор никак не попасть на намеченное собрание солдатской артели семёновцев. Солдат продолжает молча стоять на своем посту и наконец это прерывает, видимо благодаря тому, что вышел на улицу и услышал обрывки этих разборок, прибежавший с плаца Сергей Петрович. Трубецкой видит Пестеля на той стороне и, пытаясь отдышаться, улыбается:
— Пропустите его. Я, от лица Потемкина заявляю, что Павел Иванович сюда прибыл с депешей. Солдат на КПП в который раз недоверчиво осматривает Пестеля, а все-таки пропускает. И к чему был весь этот цирк с молчанием и игнорированием? Потёмкина здесь любят настолько, что даже не требуют подтверждения, хватает только лишь одной его фамилии, чтобы приказ был выполнен. — Я же говорил, получится. — шепчет Трубецкой и поднимает фуражку в знак прощания с, непосвященным в заговор, солдатом. Пестель снимает фуражку, со лба вытирая ладонью капельки пота и нервно улыбается Сергею Петровичу.
— Столько он мне нервов помотал. Стоял, как немой, а я минут 15 распинался. — с досадой в голосе тараторит Павел Иванович, но успокаивается так же быстро, как и разозлился. Главное: собрание состоится. Пестель с Трубецким заходят в казармы, проходят осторожно, но быстро, мимо зала с солдатскими койками: солдаты, которые там переговариваются о чем-то друг с другом, скоро пойдут строится на вечернее построение и к этому моменту собрание желательно бы закончить, ибо их строить должен Муравьёв-Апостол. Времени сегодня совсем нет. Сергей Петрович заходит в комнату офицеров: здесь уже нет никого, кроме посвященных в заговор персон: остальные офицеры ещё в 18 часов все разошлись по домам, потому задержка в казармах нескольких человек вызвала подозрения, но Сергей Иванович умело заговорил Потёмкина, параллельно провожая его из казарм, потому все вокруг на данный момент было тихо. Главное: полковой командир у себя в доме и даже не подозревает о заговоре. Хоть Потёмкин и хороший начальник — жалует солдат, но против власти Государя он не пошел бы никогда, потому и приходится заговорщикам скрываться.
— Павел Иванович! Вы все-таки сумели вырваться к нам! — пара секунд уходит у Сергея, дабы поприветствовать человека, которого не видел уже около двух месяцев. Михаил Бестужев-Рюмин стоит поодаль, опирается спиной на раму окна и сжимает пальцами тлеющую сигарету. Пестель мельком окидывает незнакомое лицо и переводит взгляд на Сергея.
— А это?.. — Сергей подходит к Михаилу и подталкивает его к Павлу; Бестужев-Рюмин хоть и нервничает, а все-таки перебарывает свой страх, подходит и жмет протянутую руку Пестеля.
— Михаил Бестужев-Рюмин. — Мишель натянуто улыбается, но Трубецкой прерывает знакомство ребят.
— Прошу прощения, Михаил, мне нужно поговорить с Павлом. Бестужев-Рюмин без какого-либо сопротивления отходит обратно к столь полюбившейся раме и затягивается не истлевшей до конца сигаретой. — Павел, вы же понимаете, что так больше нельзя? — начинает Сергей Петрович, а Муравьёв-Апостол в этот момент торопливо перебирает бумажки, лежащие в его ящике, в комоде для личных вещей офицеров. — Вы к нам в казармы с боем пробиваетесь, да и времени на переговоры остается мало. Это все-таки военный объект, наверняка здесь уши везде. Мы пять месяцев так собираемся и прогресса никакого. Нам необходимо создать новое общество. Да, «Союз Спасения» мы распустили, но это же не значит, что нужно все так и оставить. Бросить на самотек. Сергей наконец находит в ящике то, что нужно и протягивает Пестелю несколько бумажек: они исписаны неровным, мелким почерком, по-французски. Павел Иванович их просматривает быстрым взглядом и поднимает одну бровь.
— Это к чему?
— Это то, что мы с Сергеем Петровичем и Михаилом Павловичем предлагаем вам взять в качестве устава нового общества. Пестель складывает бумаги и кладет их в карман.
— Я у себя их обязательно посмотрю, перепишу возможно с некоторыми добавлениями и на следующей встрече вам предоставлю для выражения вашей критики или поддержки. Если вы хотите новое общество создавать, то нужно понять, где мы будем встречаться в следующий раз, если не здесь. В комнату стучат несколько раз, дверь медленно открывается и в коридоре показывается макушка молодого совсем солдата. Офицеры оборачиваются, но ничего даже сказать не успевают, как Михаил отходит от окна и подходит к, стыдливо краснеющему, солдату.
— Извините, я помешал? — тихо спрашивает юноша, а Бестужев-Рюмин в ответ улыбается и качает головой в знак отрицания.
— Я сейчас приду на ваше построение, буквально несколько секунд дайте мне.
— Но.. — Михаил улыбается солдату мягко снова — успокаивает.
— Знаю, что обычно вас строит Сергей Иванович, но сегодня это сделаю я. Сергей Иванович неважно себя чувствует. Солдат, не имея особой охоты спорить, кивает, и быстро уходит по коридору к залу со своими сослуживцами.
— Миш, а ты разве не хочешь с нами остаться? Ты ведь самое главное пропустишь? Я мог бы пойти, я и так знаю все, что нужно. Михаил отрицательно качает головой. Павел Иванович замечает на тумбочке тарелку, но внимание его привлекает не она сама, а символы, выгравированные на её лицевой стороне: АI.
— Ты мне после все расскажешь. Бестужев-Рюмин одевает на голову фуражку и на плечи накидывает шинель. Уже почти перед самым выходом юноша останавливается, оборачивается к Пестелю, и смотря в самые его серые глаза говорит: — Государь совсем не берет вас в расчет, считает, что общество ваше занимается только лишь разговорами пустыми. А вот вы представьте, кабы солдаты нашего полка открыли бы склады оружейные, да вышли бы со всем этим оружием: тогда все европейские революции, показались бы Государю нашему праздником Рождественским. Это ведь доселе не слыханное дело: военная революция. — усмехается Михаил, обводя взглядом всех участников собрания, особливо останавливаясь на Муравьёве-Апостоле, после чего юноша наконец покидает комнату офицеров. Пестель, немного удивленный данным выпадом, некоторое время молчит, никак не может с мыслями собраться.
— Какие хорошие мысли.. А Михаил будет с нами?
— Он ещё не решил. — поджимает губы Сергей.
— Знаете, я вот думаю, у нас все будет как во Франции. — сообщает Пестель, переводя выжидающий взгляд с Сергея на князя Трубецкого.
— Во Франции аристократов, пошедших против власти, вешали на фонарях. Ежели у нас было бы как во Франции, так всем здесь присутствующим — висеть. — сурово говорит Сергей Петрович, опуская взгляд на свои ботинки. — Нам бы создать лояльное Государю общество, которое будет помогать ему править справедливо, а не рушить основы его царствования. Пестель лишь критически хмыкает, взглядом снова возвращается к тарелке, берет её в руки.
— Она ваша?
— Да. Только сегодня намеревался откупать вас ею перед смотровым на КПП. — слабо усмехается Сергей Петрович.
— Вы, неужто, сервизы коллекционируете? — удивленно спрашивает Муравьёв-Апостол, а Пестель усмехается и стучит пальцем по обратной стороне тарелки, на которой тоже выгравировано: АI — что может значить лишь то, что сервиз этот — императорский.
— Я только ради таковой надписи. Уходящая эпоха, понимаете-ли. Подарите её мне? Сергей Петрович кивает, а Павел Иванович хитро улыбается довольно и продолжает говорить о предложении свергнуть власть насильственным путём. — Предлагаю не создавать более никаких обществ: «Союз Спасения» реализовал себя совершенно не успешно, а потому я считаю, что создавать очередное общество, на которое Государь даже не обратит внимание, лишь тратить время. Я думаю, что стоит начать принимать более радикальные меры. В Испании, в Греции: везде обстановка накаляется, все выступают против монархии, против крепостничества, а чем мы хуже?
— Вы, Павел Иванович, на своем юге, в сущего якобинца превратились. — подмечает Сергей Муравьёв-Апостол, задумчиво рассматривающий свою фуражку, рядом с, окончательно потерявшим суть диалога, Сергеем Трубецким. — Сначала хотели Россию спасать, а теперь говорите: революция. К тому же скольких вам придется убить на пути к так называемому спасению?
— Так, Сергей Иванович, в этом и суть военной революции. Без крови не одно изменение не произойдет, а здесь: одним быстрым ударом срубить верхушку и забрать власть не привлекая к этому чернь. Пестель поднимает руку с тарелкой, недавно подаренной ему Трубецким, и со смехом разбивает её об пол на мелкие кусочки...
— Тогда ты ещё думал, что можно просто договориться, что стоя можно все решить. — слабо усмехается Михаил и Сергей сразу понимает о каком конкретно собрании идет речь, после чего возвращается воспоминаниями к Семёновскому бунту и по телу юноши проходит слабая дрожь. — Все будет в порядке Мишель, ты и не заметишь, как я вернусь обратно. Сергей болезненно улыбается, вдыхает грудью свежий воздух и прикрывает глаза — сердце его, как и тревога, постепенно успокаивается, а последняя, и вовсе, пропадает. На пороге дома ребята прощаются — Бестужев-Рюмин крепко обнимает Сергея, на удачу снимает со своей шеи крестик. На вопрос Муравьёва-Апостола-среднего: для чего Михаил делает это, Бестужев-Рюмин не отвечает, лишь одевает Сереже на шею свой крестик и заметно расслабляется — успокаивается: теперь-то Муравьёв-Апостол-средний точно в безопасности. Только после этого Михаил поправляет свою фуражку на голове и прощается с Муравьёвым-Апостолом-средним кивком головы — как в старые добрые 20-е, в казармах, тогда ещё Семёновского полка. Муравьёв-Апостол-средний выходит во двор дома, потягиваясь и щурясь от солнечного света и подходит к Матвею, который терпеливо его ждет. — Ты Мишеля извини, Матюш, он сегодня сам не свой, да к тому же он тебя, насколько мне помнится, не видел даже не разу, разве что в полку Семёновском, да и то позабыл, И да, ты угадал, Мишель не выспался, так ещё и по моей вине. Поэтому не злись на него, знал бы он тебя чуть больше, вёл бы себя совершенно иначе. — Я не злюсь, все в порядке. Муравьёв-Апостол-старший усмехается и дружелюбно хлопает брата по плечу. — Поехали. --- 13:40 дня Сергей и Матвей без остановки скачут на лошадях в Житомир около 6 часов: по запыхавшимся животным видно, что те уже устали безумно почти без смены шага скакать галопом, но медлить нельзя, а потому братья надеются, что лошади не подведут их и в срок довезут до командира. Снег валит, застилая и так не слишком явную дорогу, отчего скакать тяжелее, но Сергей шепотом лошадь свою подбадривает, и та будто слышит, ухом ведет и скачет дальше, а Муравьёв-Апостол-средний прижимается к её шее и держит в руке поводья крепко, прижимая второй рукой к голове своей фуражку, дабы не слетела. И вот наконец утомительная дорога преодолена, братья останавливают лошадей потянув их за поводья, у дома командира и те ржут невпопад, а после фырчат, наверно, чтобы отдышаться, кто же знает, как там лошади дышат. Муравьёв-Апостол-старший подводит лошадей к конюшням, которые у генерала прямо во дворе находятся, верно для того, чтобы далеко за лошадью ходить не пришлось, когда важное поручение от губернатора или самого императора передано и немедля должно быть исполнено; и передает животных конюху, дабы тот их посторожил некоторое время, пока ребята с командиром разговаривают о разных делах. Матвей естественно лжет, когда говорит, что к генералу их направил подполковник Гебель, но разве это волнует конюха? Всего лишь простые формальности и сделано это лишь затем, чтобы точно никаких проблем при отходе не возникло. Конюх лошадей принимает, а Матвей подходит к Сергею и отводит его чуть дальше от дома, не взирая на его молчаливое недоумение. — Значит смотри: сейчас скажем, что мы от подполковника Гебеля приехали, что просит он из нас кого-то в Санкт-Петербург послать, за хорошую службу. Если вдруг Рот спросит почему именно Бестужева-Рюмина, скажешь, что мать у него умерла. — Матвей на мгновение замирает, будто думает, стоит ли ему продолжать или нет, а Сергей запинки этой не замечает, лишь в ожидании смотрит на Матвея: тогда тот решает пока умолчать о том, что это не просто причина придуманная им в течении поездки, а правда. Ежели узнает Муравьёв-Апостол-средний, что правда это, так не сумеет сохранить спокойствие, столь важное для этого ответственного дела. — Слава богу это не правда, но этот аргумент слишком веский и я тебе говорю: ему отпускные дадут, уж не бессердечные же они животные в конце концов. — Матвей прикусывает губу: щеки краснеют, а по всему телу расходятся волны неоправданного жара — от недоговорок своих становится очень стыдно. Сергей лишь усмехается: если бы Матвей знал насколько животные сердечны, в соотношении с людьми, но это уже так, простые придирки. — Хорошо. Ты со мной? Муравьёв-Апостол-старший кивает, и Сергей поправляет фуражку на голове, как бы Гебель сказал: в порядок себя приводит; после чего подходит к дому командира с братом и стучит в дверь кулаком. Отпирает дверь пожилой мужчина, наверное, слуга Рота, и хмурится. — Вы от кого и к кому? Матвей про себя усмехается, потому что мужчина столь серьезное лицо строит, будто бы они высокопоставленные лица и весь этот разговор столь важная составляющая поездки. — Мы к генералу Роту от подполковника Гебеля. Мы из Черниговского полка. — спокойно отчеканивает Сергей и тогда мужчина пропускает их в дом. Муравьёв-Апостол-средний незаметно хлопает брата по плечу и улыбается ему, от того, что пока все получается, как надобно — очень хорошо. — Отчего же он не спросил с чем мы пожаловали? — шепчет ненамного повеселевший с момента сурового сокрытия истины Муравьёв-Апостол-старший на ухо Сергею. — Кабы было так, я бы подумал, что мы уже на допросе, арестованные — усмехается в ответ Муравьёв-Апостол-средний и снимает с плеч шинель, которую только собирается положить на скамью в прихожей, дабы не мозолила глаза никому, как перед братьями появляется генерал, который осматривает их с ног до головы ну уж очень удивленным взглядом. — Вы ко мне? Отчего я не знаю о вашем визите? Матвей и Сергей переглядываются — последний от волнения прикусывает губу, но тут же улыбается генералу в ответ. — Возможно подполковник Гебель не предупредил вас, что с его стороны достаточно неосмотрительно, но мы ехали сюда, думая, что вы обо всем предупреждены, а потому приносим свои глубочайшие извинения если вдруг потревожили вас. Рот отмахивается и на лице его проявляются проблески...досады?, отчего Сергей поджимает губы и тут же умолкает, проглатывая пару последних слов — Муравьёв-Апостол-младший думал, что надобно здесь генералу заговорить уши и язык, чтобы он дал отпускные, а его выходит долгие беседы раздражают, неприятная выходит ситуация. Однако, вопреки созданному Сергеем образу генерал вдруг улыбается приветливо и досада на лице его сменяется добродушием. Может Муравьёв-Апостол-средний сам себе досаду эту надумал? — Вы для чего пожаловали? Сергей только хочет сказать насчет Мишеля, как с кухни доносится голос жены генерала, такой мягкий и спокойный: Муравьёву-Апостолу-среднему на секунду кажется, что он вернулся в дом свой родной в Санкт-Петербурге и там мама его дорогая, что умерла несколько лет назад, живая, обнимает его, вернувшегося со службы, касается рукой израненной шпицрутенами спины за неповиновение Шварцу, по голове гладит и шепчет тихо: — Сынок дорогой, вижу возмущение твое и удивление, ты верно сегодня осознал в полной мере наконец, что солдаты, победившие Наполеона в России — рабы, а в их числе и ты. Не видывал ты такого во Франции благой, потому возвращение наше сюда для тебя наверняка удар сильный, вижу, ты всё никак оправиться не можешь; хандришь. Отец не хотел, думал, что во Франции ты жизнь проживешь, но я по себе знаю, как плохо человеку без Родины, вижу по глазам твоим горящим, как любишь ты Россию, но за что сынок? Что в ней такого есть за что ты жизнь готов отдать? В тайне вынашиваешь ты мира переустройство? Если и так, не забудь лишь о том, что без Бога все обречено. Веруй и тогда крест на себе пронесешь дважды, а ежели без веры так и не разу не воздастся на Небе тебе за страдания.. — Сергей вздрагивает от осознания: она знает и вздыхает воздух глубоко — снова привиделось, потому как воспоминаний таких в голове не находится. Голос в самом деле звучит прямо над его ухом, но оказывается, что Муравьёв-Апостол-средний не заметил, как зашел с братом в кухню Рота, сел на стул и уже там жена Рота, а не мать, спрашивает у него, хочет ли он чаю, хотя после ставит пред ним чашку, даже не особо дожидаясь его ответа. — Спасибо вам конечно, мисс, но мы с поручением. — хочет сообщить причину визита Сергей, да и уехать обратно, пока не нарвался на жандармов, но Рот отмахивается. — По правилам гостеприимства, никаких служебных дел накануне Рождества, а к тому же без приглашения гостей к столу. И слушать ничего не желаю. Муравьёв-Апостол-средний поджимает губы, бросает быстрый взгляд на Матвея — тот ему кивает спокойно, мол все будет хорошо, тогда Сергей относительно успокаивается, осторожно выпивает глоток горячего чая. --- 18:45 вечера — Ну вот теперь, когда мы все обсудили, уже даже отпраздновали заранее, можно и о делах поговорить. — усмехается генерал Рот и садится напротив Сергея с братом, утирая платочком свой лоб и щеки. Муравьёв-Апостол-средний снова бросает на брата быстрый взгляд, в его груди сердце биться немного быстрее начинает — ну после такого дня Рот им не откажет, верно? Они же теперь как будто даже приятели хорошие, хоть и по званию столь сильно различаются. Матвей же взгляд уводит в сторону: сил нет у него сказать что правда это, тем более здесь, Сергей ведь все разгромит в ярости и отчаянии. Не здесь, не сейчас, но момент уже упущен утром, а значит придется говорить потом. Или не сказать? Но Мишель наверняка узнает, и Сергей наверняка задумается, почему брат его выбрал именно такой повод для отпускных. А вдруг он знал что-то? Некрасивая тогда получится ситуация. Сергей несколько секунд молчит, а после поднимает свой взгляд, кой наполнен переживаниями и душевными терзаниями — благо созданными искусственно, для антуража, и тихо, будто нехотя говорит: — Мы хотели бы просить у вас отпускных для Михаила Бестужева-Рюмина; Гебель нам позволил к вам поехать, у вас спрашивать; ему очень надобно в Петербург. Генерал задумчиво потирает переносицу и кивает, не в знак дарения отпускных, а скорее в знак того, что хочет знать больше деталей. — И зачем же ему в Петербург? Сергей вздыхает тяжело и бросает на Матвея очередной взволнованный взгляд — брат ему незаметно кивает. — У него мать умерла, ему с отцом повидаться надо. — Матвей на словах этих морщится, Рот качает головой несколько раз — отчего-то Сергею думается, что все это он делает с притворным сочувствием. — А Михаил разве не семёновец? Как и вы..Сергей? Вам не положены отпускные не при каких обстоятельствах. Мне правда очень-очень жаль. Муравьёв-Апостол-старший облизывает губы и взгляд его бегает по комнате — юноша думает за что бы уцепиться, как бы надавить. — Правда никаких исключений? Его отец — человек старый, упаси боже умрет от такой утраты, коли сына не будет рядом. — помогает брату Матвей, внимательным взглядом держа зрительный контакт с генералом: ежели даст Рот слабину сейчас, то можно давить, значит все получится, а ежели нет, то все зря. И время потраченное тоже зря. — Правда. Никаких исключений. Я, увы, не Господь Бог, не могу дать вам того, чего запретил сам Император. А даже ежели и дам, так на ближайшей заставе вас вернут обратно. Знаете ли вы, что происходит в Петербурге? Там резня кровавая, город кишит заговорщиками, с вашим прошлым даже я не смогу вам помочь. — Генерал Рот встает со своего места и подходит к жене, которая сочувственно качает головой. — Правду говорит муж мой, нечем мы не можем вам помочь ребят, извините. Матвей вздыхает, на лицо улыбается слабо и грустно, подтягивая Муравьёва-Апостола-среднего к себе за рукав рубашки незаметно. Сергей взгляд печальный бросает на Рота и отходит, в миг набрасывая шинель на плечи, выходит из дома. — До свидания. Спасибо вам за гостеприимство. — нерешительно выдает Матвей, чтобы Роту визит их не запомнился, как неблагодарный, и он не донес бы до Гебеля, что ребята были у него, потому как Серёжа с Мишей тогда получат за своеволие. Юноша выходит из дома генерала вслед за братом. — Вот черт — не сдерживается, в отчаянии сплевывает Сергей и запускает руки под фуражку в волосы, дыша глубоко, дабы подоспевшую в кровь ярость успокоить. Ну такой же идеальный предлог был, а ведь нет сердца у людей некоторых. Ежели предлог Матвея был бы правдой Сергей до конца стоял бы и пока не добился бы для Михаила отпускных из дома генерала бы не ушел, но здесь давить право было опасно. И хоть слова Рота звучали даже очень убедительно, Муравьёву-Апостолу-среднему в порыве злости кажется сейчас, что специально генерал время их забрал, заранее зная что отпускных ребятам не даст. Значит отпускных для Мишеля не добились. Чего делать дальше? Матвей нервничает, ощущает, как бьется сердце в самом горле, а руки холодеют — сказать нужно правду Сереже, уже сил нет никаких молчать, изнутри эти знания печальные пожирают, нельзя молчать, никак нельзя. — Знаешь Серж, я не сказал тебе, не хотел расстраивать. — Муравьёв-Апостол-старший снова замолкает, усиленно думает, а все-таки решается рискнуть, хоть бы не нести этот груз только в себе. — Это не предлог был, а правда. Я сам узнал недавно, пока ехал к вам в Васильков. Я не хотел при Мишеле говорить, а потом и того сил меньше стало, не решился. Извини пожалуйста. Муравьёв-Апостол-средний отшатывается на шаг от брата. — Это была не ложь? Муравьёв-Апостол-старший кивает головой в знак согласия. — И ты даже не сказал мне? Боже, почему? Я ведь даже не напирал на Рота, хоть мог.. Мишель узнает, он ведь с ума от горя сойдет, Боже, почему? Почему ты не хотел говорить? — Сергей чувствует, что ещё глубже в отчаяние он погружается: злость, поглощающая мозг, прошла, уступив место спокойствию, отравленному теперь суровой правдой. И под призмой спокойствия мнимого Муравьёв-Апостол-средний понимает теперь, что правда не мог бы нечем им Рот помочь, а Мишелю лучше не говорить о матери. Ему и так последнее время спится плохо, а здесь такое. Сергей минут 5 просто смотрит на снег под ногами: Матвей молчит, и лишь спустя некоторое время Муравьёв-Апостол-средний предлагает тихо: — Поехали в Троянов? Раз уж такое случилось, значит точно назад нет пути. Мишелю не скажем, ежели узнает сам, так я постараюсь поддержать его, а сейчас — поехали. Больше нельзя терять время. Восстание ещё даже не началось, а уже разваливается. Может быть мы не правы? — вопрос Сергей озвучивает сам себе, заблаговременно позаботившись о том, чтобы Матвей не услышал его, после чего юноша подходит к лошадям, выведенным уже конюхом из конюшни, седлая свою и пришпоривая её, дабы от конюшни отъехала. — К брату двоюродному или домой? — снизу-вверх смотрит на брата Матвей, который пока держит лошадь за поводья, может думает кому ещё можно нанести визит, чтобы добиться все-таки этих ненаглядных отпускных. Без них то в Петербург ехать опасно, можно конечно попробовать, однако если поймают, то будет много вопросов, а там уже до вышестоящего руководства дойдет все, и даже Бестужева-Рюмина, на которого нет компроматов, арестуют и в тюрьму посадят, потому что поймут наверняка связь между столь скорым выездом его в столицу и произошедшими там событиями. — К брату. Здесь все равно ехать недолго, а он полк нам свой предоставить обещал, надо бы узнать сможет ли и может есть у него новости по поводу того, что назревает. Матвей согласно кивает и седлает лошадь, после чего ребята выезжают на лошадях на привычную глазу дорогу и Сергей снова прижимает к голове фуражку, дабы не слетела. До Александра ехать всего минут 30-40, главное в дороге не уснуть, а то Муравьёв-Апостол-младший, как и Михаил, не очень хорошо спал сегодня, и глаза слипаются, потому что солнечный свет за тучами скрывается, так ещё и меланхолия обвивает сердце и тело, потому как план проваливается постепенно, будто что-то выше против этого, против того, чтобы ребята связь с Петербургом имели. Наступление они начнут в любом случае, даже если товарищи проиграли, потому что отступать уже поздно, а без боя отдать все властям — подлость и преступление. --- Васильков. Дом Сергея Муравьёва-Апостола. 19:12 вечера Михаил Бестужев-Рюмин заваривает себе чай и садится с ним за стол. Несколько минут Михаил просто смотрит взглядом расфокусированным в стену, размышляет на счет вывода перечисленных Сергеем полков и как бы завлечь их; но ненароком взгляд Михаила попадает в окно, где Бестужев-Рюмин видит несколько фонарей рядом, что будто в караване друг за другом идут, к дому Сергея. Может это Сережа и друзья с ним вместе? Но ведь рано? — Бестужев-Рюмин улыбается мыслям, отбрасывая прочь последнюю, изо стола встает и практически выбегает на крыльцо, но тут же улыбка с уст офицера спадает, и Михаил вглядывается в темноту, что опускается на город, пытаясь высмотреть-таки лица нежданных гостей. А лица, что видны теперь, юноше даже и не пригождаются, чтобы узнать кто же к нему пожаловал: от света фонарей, в которые заместо лампочек вставлены свечи, Мишель замечает, как шлема на головах фигур поблескивают, а на них виден явный силуэт орла: герба Российской Империи. А значить это может лишь то, что к юноше пожаловали жандармы. Зрачки Бестужева-Рюмина резко округляются — собираются из расплывчатого месива, и сердце начинает биться быстрее, чуть-чуть. Зачем бы жандармам здесь быть? Захотели арестовать Сережу? Точно! Хорошо, что он уехал. Весёлая конечно история, и надобно теперь как-то отсюда выбираться. Мишель заходит в дом торопливо, закрывает дверь и оседает на пол, держась руками за голову: в груди сердце бьется быстро, а от того отдает пульсацией во все тело, что начинает дрожать от напряжения, а перед глазами все двоится: в груди резко ухает все вниз, а комок страха заместо органов нарастает и распирает юношу изнутри. Евсей подходит к Бестужеву-Рюмину осторожно, кладет ему на плечо руку и этот знак будто Михаилу сил дает. — Евсей, жандармы совсем скоро будут здесь, если вас спросят о Серёже, так вы не знаете где он. Будьте осторожны. — скомкано говорит Михаил, с пола встает достаточно резко и уходит в комнату Сергея. Пока в дверь входную стучат, ещё слабо, Бестужев-Рюмин быстро перерывает кипу бумаг, которые в изобилии лежат на столе и в ящиках тумбы. — Письма, записки — не замечая того тихо перечисляет Михаил, пробегая глазами по очередной бумаге. Неожиданно, под письмами замечает юноша документы «Союза Благоденствия»; устав «Южного» общества, переписанный Серёжиной рукой; несколько писем Павлу Ивановичу, где перечисляет Муравьёв-Апостол входящие в заговор полки. Михаил быстро выцепляет эти документы из остальных бумаг, прячет их в мундир, и слышит, как дверь в дом уже трещит под натиском жандармов. Те напрягаются, делают пару контрольных толчков, после которых дверь проламывается вовнутрь и открывает взору вид на пустой изнутри дом. Старший заходит внутрь и осматривает кухню и комнату досконально; кроме вещей в шкафах и посуды в кухне мужчина не находит ничего, что могло бы указывать на то, что здесь, и вовсе, кто-то жил. Разве что шевеление одежды в одном из шкафов комнаты напрягает жандарма, но он тут же переключается на постель: в ней видит жандарм лежащего человека и быстрым рывком откидывает одеяло. Не Сергей. Михаил, едва держится, чтобы не открыть глаза, дышит почти спокойно, только сердце бьется бешено, но Бестужев-Рюмин прижимает руки к груди, держа ещё при ней документы, которые взять успел. — Черт. — тихо говорит жандарм и поджимает губы. «И куда Сергей мог уехать? Придется значит подполковника Гебеля к поискам подключать.» — такие досадные мысли преследует жандарма, пока он осматривает дом — как чувствовал, что здесь Сергея не будет. Чтобы не оказалось, что зря жандармы приехали сюда, или не дай Бог предупредил бы кто Муравьёва-Апостола, жандарм решает забрать все бумаги, которые находит на столе и в тумбе, не замечая правда, что они в хаотичном порядке закинуты туда. Именно это случайное обстоятельство позволяет Михаилу избежать ареста и сохранить бумаги важные при себе. Жандарм ещё несколько минут ходит по комнате, как будто ждет, что Сергей или документы его появятся как-то сами, но когда, к своему сожалению осознает, что такого не случится, решает уехать, наверное к Гебелю. Едва жандармы покидают дом Муравьёва-Апостола, Бестужев-Рюмин встает с кровати, прячет документы поглубже во внутренние карманы и заправляет кровать быстро, чтобы не возникло у жандармов вопросов, если вдруг решат они вернуться. Может и не заметят тогда, что Михаил уже уехал. Евсей вылезает из шкафа, поправляя висящую в нем одежду — Михаил быстро прощается с ним, понимая, что ему нужно обогнать жандармов, и лишь под сердцем ощущая жесткую бумагу радуется — хоть в чем-то оказался полезен, спас улики, помог Серёже и сохранил важный план восстания. Бестужев-Рюмин поджимает губы, выводит со двора накормленную лошадь и садится на неё: в долгий путь; хоть и нужно по приказу Серёжи к полтавцам ехать, да не до них сейчас. Не секунды больше терять нельзя. Юноша уезжает к Гебелю. Наверняка черниговские офицеры сейчас у него, в честь полкового праздника и Рождества наступающего, они точно смогут Серёже помочь. А в это время, около 19:45 Матвей и Сергей приезжают к брату Александру в Троянов. С солдатом на КПП у ребят возникает некий конфликт: тот не в какую не хочет звать Сашу и говорит братьям убираться отсюда, но когда тот наконец соглашается позвать Александра Муравьёва тот приходит сразу, правильнее сказать даже прибегает и выходит за пределы части. Сергей немного оторопевает, не понимая, в чем причина такого поступка Саши, а тот отводит братьев немного поодаль от казарм и только там наконец решается заговорить: — Я знаю, зачем вы здесь. Идите ко мне на квартиру. Завтра пойдем в казармы и выведем солдат. Я приду чуть позже, мне нужно вернуться сейчас в часть. Матвей в знак согласия кивает, а Сергей сдерживает зевок: конец фразы он даже не услышал, потому и не радуется, зато завтра какой же это для юноши будет отличный сюрприз. Ребята направляются в сторону дома Муравьёва. Придется Александра ждать там. --- Васильков. Дом Густава Гебеля. Около 19:49 вечера. В доме у Гебеля играет небольшой оркестр, подобранный им специально под Рождество, дабы веселить своих офицеров, коих он туда позвал с целью ещё улучшить их мнение о себе. Сам он сидит в своем любимом кресле и медленно пьет теплый чай пока вокруг все веселятся — у мужчины много забот, о которых он думает прямо сейчас, а в их числе суета вокруг Муравьёва-Апостола. Сергей является его подчиненным, хоть они и одного звания, а поэтому Густав волнуется не столько за Сергея, сколько, честно признать, за себя. Ежели захотят Муравьёва-Апостола арестовать, так он ведь и отрицать ничего не будет: как есть все расскажет, что против государственной власти выступает. И на кого жандармы подумают сразу? Да именно на влияние его командира — подполковника Густава Гебеля. Какова неприятность. Но зато надоедливый мальчишка перестанет мельтешить перед носом. В дверь дома мужчины стучат и что-то кричат громко: у Гебеля не столь хороший слух, чтобы со столь далекого расстояния услышать что-то членораздельное, тем более что вокруг шумно, а потому мужчина встает с кресла неохотно, оставляет чашку на журнальный столик, что прямо рядом с креслом стоит, и подходит к входной двери, в которую несколько минут барабанят кулаками. Щепилло, который пришел на праздник не так давно, стараясь не попадаться Гебелю на глаза пытается подслушать о чем он будет говорить с теми, кто в дверь стучит. — В чем дело? — недовольно спрашивает Гебель, открывая наконец дверь и взгляду его предстают несколько жандармов: «Подумал только, а вот и они» — с досадой думает Густав, пропуская жандармов на порог. — Предатель и изменник Сергей Муравьёв у вас? Гебель вздыхает тяжело и набрасывает на плечи шинель: видимо чай допить у него уже не получится, потому как сейчас его вынудят ехать за Сергеем, ну что же это за издевательство такое над пожилым человеком? — О нет, Сергей Иванович не у меня. Вы смотрели в его доме? — искренне желает скорее от жандармов избавиться Густав, хоть и понимает, что раз пристали они, то так просто уже не отстанут, а на носу праздник: Рождество. Не приятно это все-таки: искать изменника Родины в праздник. А ведь говорил Муравьёву-Апостолу молчать и не высовываться, чтобы командира не подставлять, ещё после ареста Пестеля говорил, а нет ведь, Сергей Иванович такой человек: молчать он не может, мирится с тиранами Родины не может, может лишь за свободу сражаться. И вот к чему приводит его «свобода». — Да. Мы были там сегодня. Там никого не было. Мы забрали бумаги. Гебель улыбается — значит на него уже думать не будут и тогда арест Сергея предстает совсем в иных красках, в радостных. Щепилло видит улыбку Гебеля и морщится: та ему никогда не нравилась. Подполковник уходит в глубь комнаты и одним глотком допивает чай: пусть жандармы что хотят думают об его манерах, чай нынче дорогой и не хочется, чтобы жена просто вылила его, от того, что Гебель его не допил. — Вам нужно будет проследовать с нами. Гебель вздыхает тяжело, но улыбается, в мыслях прокручивая, что никто теперь не заберет у него главенство над полком, надевает фуражку на голову, да ботинки на ноги. В целом такой исход был очевиден, но Густаву очень уж хотелось, чтобы до праздников и в их время никто не тревожил его, а после уж можно было бы искать кого угодно, хоть того-же Муравьёва-Апостола. — Хорошо. Густав выходит из дома своего вместе с жандармами и садится в их повозку, одёргивая края задравшейся шинели. —Тогда едем в Житомир. Я уверен, что он там. — Жандармы не спорят особо, хотя и интересно им с чего у Густава такая уверенность, а Гебель им не говорит, что сам отпустил Сергея в Житомир, боится, что тем самым сам прослывет соучастником. Михаил отходит обратно к своим черниговцам, думая, почему же Гебель улыбался говоря с жандармами. Только через некоторое время офицеры наконец замечают, что Гебель покинул праздник, однако таким выводом остаются довольны — даже радуются, что в этот раз все обойдется без пьяных выходок полковника и его унылых, бездумных разговоров о сути самодержавия. Пропажа Густава правомерно пугает лишь офицеров-черниговцев, потому что Сергея они давно не видели, а здесь и Густава не видно, на столь важном для него празднике. Выводы по всей этой ситуации можно сделать совсем нелицеприятные, но офицеры с этим не торопятся. Михаил Щепилло обходит дом Гебеля, вдоль и поперек, внимательно рассматривая всех присутствующих и держа руку на шпаге: отчего-то плохое у юноши предчувствие, но Щепилло старается выглядеть доброжелательно, дабы не провоцировать других гостей праздника на недоверие к собственной персоне. Никто кроме него не знает, что Гебель уехал с жандармами. Соловьев сидит на диванчике рядом с Сухиновым и тоже украдкой смотрит на присутствующих, но юноша пытается среди них Гебеля найти, потому что хочет попросить дать ему на день отпускной в Киев съездить, по какому делу Вениамин говорить Густаву не станет естественно, придумает любую причину, но на деле он хочет приехать к другу своему, спросить будет ли полк его на восстании и ежели будет, так пусть они уже собираются и где-то в тридцатых числах выдвигаются к Мотовиловке. И странно конечно, что не Гебеля, не Сергея на празднике нет: оба ведь никогда без причины его не пропускали. Вениамин не думает, как Михаил, что Сергея и подполковника нет по причине, что те друг за другом гоняются с желанием арестовать, но понимает, что шанс у Муравьёва-Апостола сейчас быть арестованным очень велик. Один лишь Сухинов выглядит спокойным, конечно не понятно, о чем юноша думает, ибо в голове его может быть все что угодно, от радости до беспокойства, но отметить стоит, что очень способно офицер волнения не показывает, в случае, если оно все-таки есть. Иван смотрит на девушек, что так же пришли на бал, некоторым подмигивает даже и то и дело порывается встать с диванчика, но не решается, толи потому, что укоряющий взгляд Соловьева замечает, толи потому, что желание у самого пропадает. Дверь в наполненный людьми дом Гебеля открывается снова, но кажется, будто новоиспеченный гость вовсе празднику не рад, На лбу юноши морщинки собираются то и дело в тонкие ниточки, губы подрагивают, вместе с руками и взгляд испуганный бегает по незнакомым лицам, пытаясь выцепить из цветных пятен хоть что-то знакомое — пока не выходит. Однако стоит вошедшему офицеру заметить Щепилло, он не подает виду, продолжая спокойно к черниговцу сквозь гостей идти, но ежели присмотреться, можно заметить, как глаза Михаила (да-да, именно Бестужева-Рюмина) блестят от эмоций, что сердце его переполняют. Шансы на успех увеличиваются с каждой минутой. Ему друзей хотя бы долго искать не пришлось. Мишель подходит к Щепилло, который кажется теряет свое былое внимание и уже более расплывчато озирается: понимает наверно, что Гебель не придет, и теперь осталось лишь понять почему; и кладет ему на плечо руку, подталкивая офицера ближе к стене, подальше от лишних глаз и ушей. — Mikhaïl? Pourquoi n'es-tu pas avec Sergueï Ivanovitch? Et où sont les soldats de votre régiment? Бестужев-Рюмин хмыкает разочарованно: он ведь и вовсе о солдатах, да о деле позабыл, когда такая над заговорщиками нависла угроза. — Vous savez, ce n'est pas aux soldats de décider en ce moment. J'irai les voir dès que nous aurons fait face à la menace qui plane sur nous. Je pense que vous n'êtes pas tous les quatre de très bonne humeur parce que vous ne comprenez pas pourquoi Goebel a soudainement quitté un jour férié si important? Et pourquoi Sergey le porte-t-il? Cela vous semble étrange, n'est-ce pas? Et je vais te dire pourquoi. — Бестужев-Рюмин замечает, что Михаил заинтересованно наклоняет голову в его сторону и продолжает, только ещё тише, почти шепчет офицеру на ухо. — Il est allé chercher Seryozha et l'arrêter. Des gendarmes sont venus chez Sergueï. J'ai fait semblant de dormir. Il a pris les papiers. C'est la seule chose que j'ai pu. — Мишель вынимает из-под мундира бумаги с планом восстания, переписанный Сергеем устав «Южного» общества; несколько писем Павлу Ивановичу, и передает это Щепилло. — Tu penses à le brûler? Михаил поджимает губы; «Так вот почему Гебель улыбался»; забирает документы, убирая их к себе во внутренний карман мундира — может сжечь и стоит, но Михаил сделает все, чтобы эти документы сохранить, они наверняка очень понадобятся Сергею Ивановичу, а ежели нет, тогда пусть останутся потомкам, дабы не переписывали они историю под себя, а имели бы в руках письменные доказательства. — Je suis venu te demander conseil. Où dois-je envoyer Seryozha pour que tu puisses l'aider? Щепилло задумывается на мгновение, бросает кроткий взгляд на своих товарищей, что вовсе кажется счет времени потеряли от накатывающей моментами скуки, и хмурится. — L'appartement de Kuzmin se trouve à Trilesy. Il n'est pas là, ce qui signifie qu'il est chez lui, et Stas n'aime pas les soirées publiques bruyantes. Trouve Sergei plus vite que les gendarmes, envoie-le à Stas. Si Kuzmin n'est pas dans l'appartement, Sergueï y sera en sécurité, car il est peu probable que Stas le cherche ; il n'y a aucun soupçon à son égard, et tout notre régiment semble fiable — Ok, tu viens? — голос Бестужева-Рюмина подрагивает, а сам он, то и дело, кусает губу — нервничает, потому, что его дорогого друга и впрямь хотят арестовать и не понятно, вернется ли Серж из Трилес, куда хотят отравить его Михаил и наверняка Вениамин с Иваном. А потому и страшно, ведь не хочется терять руководителя восстания и товарища хорошего. Кажется, что-то так и кричит, что вся эта революция — дело провальное, но Мишель снова слушать отказывается, отмахивается от очевидных намеков и оставляет всю надежду на Анастасия, что тот сможет Сергея спасти в случае чего. — Bien sûr. Je vais raconter le mien tout de suite et nous irons à Triles, ne perdez pas votre temps, allez-y. Que Dieu te bénisse. — улыбается Михаил хоть и натянуто, ибо в таких ситуациях искренне радоваться нечему, а хочется как-то товарища подбодрить. Ребята давно уже не замечают всего, что вокруг происходит: весь мир будто становится для офицеров одним большим аляпистым пятном из светомузыки и счастливых лиц, что мелькают тут и там в неспешных танцах, а потому Соловьев озирается: вдруг увидит кого ещё из знакомых ребят, так хоть не потеряются они среди говорливой офицерской толпы. Вениамин присматривается к одному мальчишке: юноша юный совсем, а на теле его форма, вроде как курьерская: такие издалека приезжают обычно, с какими-то важными новостями. Что он здесь забыл? А может он Гебеля ищет? Надо бы подойти. — Соловьев не долго думая подходит к юноше, который выглядит потеряно, так ещё и немного подозрительно, будто чего выискивает здесь. — Здравствуйте — прерывает резко повисшую только между ними тишину: весь мир вокруг отошёл на задний план. Вениамин старается заметить каждую деталь, просчитать, какова вероятность, что шпион, Гебелем засланный. А может напротив свой. — Здравствуй. Ищешь кого? — Вениамин насильственно держит добрый тон, натянуто улыбается и в ответ видит, как юноша расслабляет плечи: спокоен в его обществе, а значит если нужно, все расскажет. — Сергея Муравьёва-Апостола — от одного упоминания имени командира Соловьев вздрагивает: сомнения, что этот человек здесь с добрыми намерениями тают так же быстро, как снег на палящем солнце. — И зачем тебе он? — глухо спрашивает Вениамин, пряча за спину руку, нащупывая рукоять шпаги: сейчас орудие как никогда придает уверенности. — Письмо отдать. — Соловьев усмехается нервно: как всегда себя накрутил раньше времени. — Здесь он. Я передам. Юноша пожимает плечами, отдает письмо и растворяется в толпе. Вениамин хмыкает. «И кто же тебя послал сюда с письмом Сергею Ивановичу?» Хоть и сильно Соловьеву хочется развернуть письмо и посмотреть хоть одним глазком содержание, Вениамин себе того не позволяет. Никогда юноша не опустится до чтения чужих писем. Соловьев подходит к офицерам обратно и краем уха слышит, что те отправляют Бестужева-Рюмина за Сергеем, значит ему и письмо отдать нужно. — Le coursier est passé. Il a demandé à Sergueï Ivanovitch de donner. Вениамин протягивает немного потрепанное письмо Бестужеву-Рюмину, а тот прячет его в свой карман мундира. Мишель тогда с черниговцами прощается в спешке, ибо ему ещё обогнать жандармов надобно, хоть и медленно они обычно ездят, а все-таки страшно, ведь даже пара секунд, что кажется обычно совсем не веским сроком времени, может изменить ситуацию для заговорщиков, как в лучшую, так и в худшую сторону: может спасти Сережу или же допустить его арест. --- 21:48 вечера Щепилло и его друзья-черниговцы приезжают на повозке в Трилесы. Дабы не было за ними слежки Иван предлагает слезть с повозки, что ребята и делают, после чего с извозчиком юноша расплачивается и дальше черниговцы путь свой продолжают уже пешком. Михаил на пару минут останавливается, потому что курьер на заставе ему передает письмо адресованное Сергею. На имя отправителя юноша не смотрит, прячет письмо в карман мундира и дожидается, пока за поворотом скроется повозка извозчика, тогда только догоняет своих товарищей — те уже вышли на дорогу проселочную, а оттуда до дома Кузьмина пару шагов. Щепилло оглядывается то и дело: страшно, что вот-вот могут появится жандармы, хоть и сказал он Мишелю, что полк их благонадежен, а все-таки Гебель наверняка на них подумает. Кто ещё, кроме товарищей по полку мог бы Сергея скрыть? Иван подходит к Михаилу, переглядывается с ним и парой слов успокаивает: сейчас это и правда очень помогает. Вениамин стучит три раза в дверь дома Анастасия, после чего тот выбегает почти на крыльцо, с жаром пожимая Соловьеву обе руки. — Я вас так ждал, ребят! А то в праздник одному вообще не круто, но я думал вы у Гебеля останетесь. — только после такой вдохновленной речи замечает Анастасий, что не особо-то ребята и рады, а потому осторожно и тихо спрашивает: — Все в порядке? Щепилло из стороны в сторону качает головой, показывая, что нет, а Сухинов заводит Анастасия за рукав рубашки в дом: туда же и остальные заходят черниговцы. — Сергея Ивановича арестовать хотят. — первый начинает Иван, а Кузьмин отходит на пару шагов от Сухинова и садится на кровать, пару раз моргая, будто только в голове прокручивая и осознавая с трудом, что ему только что Иван сказал; охает: вот уж не думал, что будет все так быстро. — Арестовать? Я конечно ожидал, но не так же быстро. — Анастасий встает с кровати и суетливо одевает на плечи шинель, слабо подавляя зевок и разминает руки, прежде чем на голову одеть фуражку. — Я за солдатами. Черт…их ведь распустили здесь всех в честь праздника. Вот почему они его сейчас арестовать решили. Неудача какая. — сетует с досадой Кузьмин на судьбу, что так подло подставила их всех, но бросать все так просто потому, что неудачно обстоятельства складываются, Анастасий не собирается, все-таки Кузьмин человек дела, и ежели нужно ему что-то, он найдет это, хоть под землей. — Я поищу их, кого найду приведу. Мы Сергея Ивановича защитим. — улыбается сквозь силу сам себе юноша, хоть и видно, что Анастасий очень устал, а все-таки он надевает фуражку и наклоняется над столом, дабы осмотреть карту деревеньки и, хотя бы примерно понимать, куда ему идти стоит и где он может найти хоть кого-то, чтобы жандармам дать отпор. — Стас, не волнуйся так сильно: Сергей ещё не с нами, просто мы его отправили к тебе, будь готов к тому, что он приедет. Кузьмин выдыхает, будто даже успокоился. — Хорошо, я буду иметь ввиду, спасибо, что предупредили. Вы уходите? — обращается юноша к Ивану, тот переглядывается с Щепилло, Михаил в ответ кивает. — Пойдем пережидать у меня в доме. Как только Сергей к тебе приедет, сразу к нам иди, точнее ко мне домой, потому что за ним по пятам жандармы, не секунды терять нельзя. Анастасий в знак понимания кивает. — Тогда мы пошли, а тебе, Стас, спокойной ночи. — Щепилло улыбается со своим привычным лисьим прищуром — для него это самая милая улыбка, а потому Кузьмин кивает головой — прощается. Черниговцы уходят из дома Анастасия в сторону дома Щепилло, и Кузьмин уже предупрежденный и успокоенный ложится обратно на кровать. Спать главное чутко, чтобы приезд Муравьёва-Апостола не проспать. --- 22:01 вечера Михаил только подъезжает к Житомиру, а если быть точным к усадьбе генерала Рота, но так, как лошадей брата или Матвея с ней рядом не видит, юноша решает заночевать в отеле: раз жандармы не арестовали его, значит Бестужев-Рюмин им и не нужен, а потому с ночевкой проблем быть не должно. А завтра утром тогда уже поедет Мишель в Троянов, а потом в Любар — говорил ведь ему Сергей, что к братьям поехать хочет, полки их попросить вывести, значит наверное сейчас Муравьёв-Апостол уже где-то у них. О планах юноши жандармы точно не знают, значит искать его будут в Житомире прежде всего, ведь с ними поехал Гебель, а именно он и отпускал Сергея в Житомир, да наверняка жандармы тоже заночуют, так что время на сон у Михаила есть.