Пятеро повешенных

29.12.1825 Достаточно рано утром Михаил подъезжает наконец к казармам черниговцев в Трилесах и устало выдыхает, даже не сразу слезая с постепенно замедляющей шаг лошади: очень уж юноша от бесконечных поездок устал, а потому Бестужев-Рюмин ложится на шею лошади и отдыхает так пару минут, успокаиваемый ритмичным стуком копыт. После небольшой релаксации офицер заставляет себя-таки слезть с лошади и заводит её в конюшню, что прямо рядом с казармами стоит, как и надобно по регламенту. Михаил заходит в казармы — на КПП его давно уже не проверяют, ибо казармы Черниговского полка последнее время юноша посещает гораздо чаще чем свои, Полтавские. Бестужев-Рюмин открывает тихонько первую дверь, где встречается почти сразу же со спящими в комнате офицеров Щепилло и Кузьминым, отчего юноша улыбается, но товарищей не будит, чтобы перед восстанием им все-таки дать отдохнуть. Потому Бестужев-Рюмин закрывает дверь так же тихо и заходит в другую комнату, проходя мимо зала, в котором находятся койки солдат, дабы найти и для себя кровать, чтобы немного ещё до 9 утра поспать: вроде Сергей говорил, что они в 9 намереваются выступить. В комнате этой юноша тоже видит знакомые лица, а в их числе и Сергея, отчего радуется очень: Муравьёв-Апостол спит правда, но его можно и разбудить, однако Мишель этого не делает: не хочет Сергея вырывать из пут сна, дабы расстроить так вот резко и грубо. Но Муравьёв-Апостол спит всегда чутко, а потому слышит чьи-то тихие шаги, и как человек ложится на койку с ним рядом, что ответно поскрипывает, а потому глаза открывает, борясь с желанием просто продолжить спать: любопытство юноши все-таки побеждает, и Сергей поворачивается на другой бок, рассматривая вошедшего. — Мишель? Ты? Отчего ты так рано? — сиплым, низким, будто даже прокуренным голосом спрашивает офицер, а вдруг и правда курил вчера? Бестужев-Рюмин придвигается к парню ещё ближе, как может только, дабы услышать, что Сергей шепчет, а после расстроенно усмехается. — Я без солдат, никто из наших не вышел, они меня арестовать даже хотели. Знают полтавцы все. Рассчитывать можем мы только на черниговцев. Ну и Вадковский, если знаешь ты его, говорил, что выведет своих, но верить ему я как-то боюсь. — Муравьёв-Апостол вздыхает огорченно: ну что же поделаешь, может сверху кто-то против их восстания? Может цель их не столь важная и благая, а может и вовсе народу спасение не надобно? Вдруг это офицеры, что вольнодумством заражены, что вольности и свободы жаждут: вдруг они не правы, вдруг суть жизни искреннюю не понимают? Может благо человеческое в подчинении? Может монархия правда самая высшая достойная форма правления, а республика так, развратная вольность? — выговаривает Сергей Мишелю все, что в душе накопилось в краткой форме, не отягощая размышлениями, за что от привставшего на локтях Бестужева-Рюмина получает легкую пощечину и морщится, а брови его вверх подлетают в изумлении. — За что? — За то, что в дело наше верить перестаешь. Я же чувствую Сереж, что сомнения тебя терзают, а кого нет? Но ты пойми, я хоть и боюсь, но иду; Щепилло боится, но идет; Кузьмин боится, но идет — ты с них пример бери. Кабы сути в деле нашем не было, так не было бы с нами всех передовых дворян. Они просто может знают того о судьбе северян, чего мы не знаем, а от того от нас сейчас отходят. Думается мне, что Рылеев со своими проиграли, а потому и нас бросают сейчас: в суть дела не верят, но пойми, не будь дело наше так важно, за нами никто изначально бы не пошел. Неужели ты так просто сдашься; отдашь то, что было нажито столь непосильным трудом — власти, против которой боролся; нас добровольно отправишь на каторгу и в тюрьмы? Подумай Сереж, ведь не рискнешь сейчас — более никогда шанса такого уже не будет. Муравьёв-Апостол хмурится и протягивает руку, которую ловит Михаил и сжимает в своей, проявляет заботу и поддержку так вместо улыбки, которую в темноте комнаты увы не увидеть. — Да, пожалуй, ты прав. Ну и ты понимаешь наверно, что я бы не стал отменять восстание не по какой причине, ибо мы вышли и нам уже не вернуться, я лишь хотел, чтобы шансов на успех было больше. Ну да и ладно, так справимся. У нас в составе самый смелый полк, противники пойдут за нами, коли цель наша благая. Справимся. Сергей закрывает глаза на пару минут, молчит, слушает внимательно повисшую тишину, что капает на мозг, будто требует ее заполнить хоть чем. — И насчет северян, кстати.. — юноша замолкает на секунду, потому что в груди его борьба происходит между чувствами и разумом: первые твердят, что Мишель уже обо всем и так догадался, а за нос его водить не надобно более, потому что смысла больше в лжи этой нет, а разум твердит, что рассказом о проигрыше можно лишь последнего своего верного союзника и близкого друга от себя, да от дела отвратить. Однако Сергей доверяется чувствам и продолжает, совсем тихо: — Наши проиграли, ты верные выводы сделал. Наверно дворяне и правда боятся, как в Санкт-Петербурге, проиграть, а после на виселицу. Рылеев мне, как ты помнишь, Ещё в первом письме написал, что мы все туда попадем. А письмо Щепилло передал, которого Гебель вчера поленом едва не убил, мы спасли. — на глазах Муравьёва-Апостола выступают слабые слезы в процессе рассказа, а Мишель вздыхает устало: главное Михаил жив. — Ему наверно письмо отдал Ипполит, который тоже почему-то до сих пор не приехал, я не будил его ещё, да не спрашивал, что он знает, но да, увы, на встречу нам никто не пойдет. И что, ты все ещё думаешь, что дело наше правое? Что бог сам не против него, коли страдания такие падают на наши головы? Что сможем мы победить одним полком без единой поддержки, покрытые общественным порицанием? Бестужев-Рюмин протягивает другую руку и мягко гладит Сергея по волосам, вынуждая замолчать и для начала успокоится, спокойно вдыхая и выдыхая воздух, а только потом говорит ему тихо: — Сереж, я понимаю, что метаешься ты, и я, все мы боимся, но ты не смотри на их проигрыш, там были все вялые, не готовые они были к военной революции, а у нас несколько сотен штыков под грудью, у нас офицеры доблестные: один наш Анастасий стоит одного полка. Ты поверь, мы выиграть сможем, ежели очень захотим. А ежели не сможем, тогда я только и признаю, что дело наше не правое и смысла в нем не было, но не сейчас. Главное сейчас не отчаиваться. Сергей слушает увещевания Михаила и не замечает, как в дрему легкую впадает, однако даже там думы его не отпускают, наседая на мозг как кандалы железные, отягощая все тело, не позволяя даже и думать о хорошем, ибо страшно, шансы на проигрыш с каждой минутой соразмерно растут, а отступать некуда. Слабость Сергею точно не простят. А значит остается лишь надеется и выступать уже совсем скоро, всего через час или полтора. Так мало времени на моральные сборы и подготовку осталось. От такого себя Сергею было право немного даже жаль, как и Мишеля, но судьбу такую юноши себе выбрали сами. Что же: как писал Рылеев: «Но где, скажи. когда была без жертв, искуплена свобода» — прямо сейчас ребята на себе ощущают, что значит страдать за вольность и как могут предавать люди, что ещё в начале всех планов клялись первыми на баррикады идти. Ну ничего: те, кто до конца остаются и те, кто рискуют собою, не боятся, те и становятся героями. Те и смогут победить. --- Около 9 утра. Сергей встает и потирает голову ладонью, морщась от боли: сейчас юноша жалеет уже, что лег спать после утреннего пробуждения: Муравьёв-Апостол думал, что ежели поспит он лишний час, так ему только лучше станет, а итоге офицер получил лишь головную боль, да сонливость. Ну ничего, юноша медленно с кровати встает, стараясь не разбудить никого из солдат, и даже Мишеля, и подходит к столу, где лежит небольшой кусочек бумаги, да перо в чернильнице: вчера Сергей себе подготовил, чтобы написать записку, но уснул рано. Значит писать придется сейчас. Муравьев-Апостол вынимает из чернильницы перо и начинает быстро выводить на бумаге буквы, не очень аккуратные, зато мелкие, понятные и острые. «Уважаемый Александр Вадковский. Дело наше начато. Прошу к нам присоединится. Полк пока не берите, не в Василькове мы ещё, но приезжайте туда на совещание сегодня же, к вечеру. Дело необычайной срочности. Ваш Сергей Муравьёв.» Сергей откладывает перо, записку складывает пополам и в карман мундира убирает, чтобы не помять, после чего осторожно выходит из казарм, ловя на себе лишь сочувственный взгляд постового на КПП. Юноша водой холодной из колодца умывается — дышать легче становится, но ненамного, а вопреки свежести только руки дрожать начинают. Сергей поджимает губы и хмурится, растирая пальцами виски, запрокидывая вверх голову, считая параллельно птиц, что косяком летят на юг: улетают на зиму в более теплые края. Хочет Серёжа к ним присоединится, да не может, а потому от соблазна подальше Муравьёв-Апостол голову опускает и заходит обратно в казармы, в комнату офицеров, где на кровати сидит уже проснувшийся Щепилло: сколько юноша бодрствует неизвестно, но выглядит он не лучше Сергея, а потому Муравьёв-Апостол подходит к офицеру и с ним рядом садится. Выглядит Михаил на самом деле не столько уставшим, сколько потерянным: смотрит в одну точку на стене, как будто минуты считает и даже не реагирует на приход Сергея, будто не замечает юношу вовсе. — Михаил Алексеевич? Случилось чего? Отчего вы не спите? Как ваша голова? Щепилло вздыхает и поворачивает к Муравьёву-Апостолу голову, а после роняет её на свои руки. — Все зря, вы ведь знаете, зря. Выйдем мы сейчас солдат поднимать, пусть и пойдут они за нами, но не победить нам. У царя есть войска, есть целая армия присягнувшая, а что у нас? Несколько рот? Ну может придут Ещё лейбгренадеры, а может и нет. Сергей Михаила не прерывает, понимает, что Щепилло испытывает сейчас то же, что и Сергей сегодняшним утром, юноша вспоминает лишь слова Мишеля утренние, где говорил Бестужев-Рюмин, что Щепилло верит в дело их. Что же, видимо Мишель ошибается. — Михаил, идти с нами я вас не заставляю. Коли хотите — уходите, вы и так для меня сделали много, а я сделаю все, чтобы никто и слова о вас плохого не сказал. Михаил голову поднимает, но после лишь сильнее сжимает её руками, а на глазах его выступает несколько слезинок. Щепилло позволяет им стечь по щекам, а после говорит Сергею уже спокойно, без толики сомнения. — Нет Сергей Иванович, дело я не брошу. Простите за то, что сказал, просто накатило как-то резко, а сейчас я понимаю, что это ведь дело всей жизни моей и бросить я его не могу. Голова моя прошла, а потому будем бороться тем, что есть, всегда же бывают исключения, верно? — Михаил с надеждой смотрит на Сергея и тот улыбается офицеру хоть и сквозь силу, а после кивает и выходит из комнаты — с лица Щепилло тень отчаянья пропадает, и юноша встает с кровати, потягиваясь, разминая все тело, а с кровати соседней в ответ на шум слышится ворчание Анастасия — Михаил, слыша это усмехается, едва сдерживая улыбку: ладно, с Кузьминым и умереть не страшно, сколько уж дружат, Миша точно знает: Стас, скорее всего, и смертельно раненный будет шутить шутки, дабы никто духом не падал. Альтруизм чистой воды, да только в огромный ущерб себе. Да и мысли такие снова вызывают слезы. Не хочет Щепилло, чтобы Стас и остальные ребята погибли, а потому и обязан с Сергеем пойти: он уж ладно, себя сам убьет коли придется, а вот товарищей собою защитит если будет нужно, а иначе если не Михаил, то кто же тогда? Все они должны стоять друг за друга, а если хоть одно звено пропадет, так черниговская четверка рассыпется. Нет, Михаил точно того не хочет. И хоть понимает офицер, что дело провальное, а все-таки до конца бороться будет: за друзей до конца. — Стас, давай, просыпайся — шепчет Щепилло, присаживаясь перед изголовьем кровати Кузьмина на корточки. — Сергей Иванович сейчас ушел к себе, Нам с тобой солдат надо вывести на плац. Кузьмин потягивается, снова что-то недовольно сообщает, после чего встает с кровати, даже как-то резковато, и приглаживает растрепавшиеся волосы. — Как же долго я ждал этого дня. — воодушевленно шепчет Анастасий, а Михаил кивает ему, встает с корточек, одевает свою шинель и выходит из комнаты. Юноша одевает на голову треуголку, которую захватил со стола, и выходит во двор казарм, где замечает небольшой колокол, в который обычно бьет солдат играя сбор. Сергей Иванович же уходит не к себе, а в зал, где находились солдаты полка. Юноше нужно найти ещё нескольких человек, к которым у него имеются поручения. И первым, Муравьёву-Апостолу на глаза попадается Башмаков — на данный момент он разжалованный солдат Черниговского полка. — Башмаков! — окликает мужчину Сергей Иванович, и тот оборачивается, немного пугается от того, что сам командир полка зовет его к себе, но после подтягивается в позу смирно и ждет дальнейших слов Сергея. Муравьёв-Апостол, видя это, усмехается слабо. — Я к вам не с укором, а с просьбой. — Башмаков заметно расслабляется. — Вы ведь знаете, что полк наш начал восстание сегодняшним утром, против узурпации власти Николаем Павловичем. А посему нам нужны союзники. Поезжайте в 8-ю артиллерийскую бригаду, пригласите их идти за нами. Вы ведь там служили, если мне не изменяет память. Если победим снова сможете вернуться туда в прежнем звании. Отечество щедро благодарит верных сынов своих — улыбается Сергей Иванович. — Ради дела нашего служить готов, Сергей Иванович. Все сделаю. — чеканит Башмаков и намеревается пойти собираться, но Муравьёв-Апостол его останавливает. — И ещё, заедете к капитану Фурману, отправьте его с тем же поручением к членам общества нашего, что находятся в 8-й пехотной дивизии. Вся на вас надежда, Башмаков. — мягко улыбается Сергей и Башмаков кивает в знак того, что понял. — Позволите пойти собираться? — Сергей незамедлительно кивает. Чем быстрее доедет Башмаков до нужного места, тем быстрее все солдаты соберутся в Василькове, тем быстрее можно будет начать настоящее наступление. Стоит Башмакову уйти, Муравьёв-Апостол видит унтер-офицера Какаурова, которого тоже подзывает к себе. — Слушаю вас, Сергей Иванович. Муравьёв-Апостол вынимает записку из кармана мундира и протягивает Какаурову. Тот убирает её в свой карман, все так же с не пониманием смотря на командира. — Вы поезжайте в 17-й Егерский полк, к подпоручикам Вадковскому и Молчанову. Записка некоим образом не должна попасть в руки врагам, потому надеюсь вы сумеете довезти её до места надобности без эксцессов. — Муравьёв-Апостол улыбается, а Какауров кивает. — Всегда рад помочь, ваше благородие. Какауров уходит, а Сергей выдыхает: теперь хоть бы успели все посланцы приехать и тогда у них будут силы. Ещё ничего не потеряно. Шанс есть до сих пор. Михаил Щепилло пару раз ударяет в колокол, знаменуя общий сбор и бросает взгляд свой на дверь казарм, из которой выходят, наконец, так же одетые тепло Михаил Бестужев-Рюмин и Сергей Муравьёв-Апостол — последний кивает Щепилло: а теперь остается лишь окончательно в верности солдат убедится и тогда все будет. Щепилло сдержанно улыбается: в солдатах своих он не сомневается и в более широкой улыбке губы его расплываются, когда Михаил видит, как солдаты, достаточно организованно, однако с неохотой выходят из казарм и строятся на плацу, как им указывает сильнее кутаясь в шинель Анастасий. Михаил от колокола отходит и подходит к Кузьмину, которому с жаром жмет руку и принимает некоторые обязанности командования солдатами на себя, выстраивая их задние ряды, дабы всем места хватило. Анастасий подходит к Щепилло, когда тот отходит от построенных и готовых внимать речам солдат. — Где гренадеры с Дмитрием Грохольским во главе? Его же Сергей Иванович в общество принимал? Ты их не видел? Анастасий хмурит брови — силится вспомнить, а после кивает. — Неа. Этак мы же ещё против были, чтобы Сергей Иванович принимал его. Я всегда говорил, что Грохольский не свой. Кузьмин чувствует, как злость наполняет его мозг — видит это и Щепилло, который по горячим глазам друга уже распознавать научился, когда тот зол, а когда счастлив, а потому Михаил за руку Анастасия берет, и когда Кузьмин порывается к Сергею пойти Михаил его не отпускает до тех пор, пока Анастасий свои попытки не оставляет. — Стас, успокойся, что ж ты так сразу злишься? Тебе нервы ещё понадобятся, побереги их. Будем ждать: прийти должны. Кузьмин руку свою все-таки из хватки Щепилло вырывает и с укором на друга смотрит. — А все равно он не друг мне. — зло отрезает Кузьмин, тут же правда переключаясь на Сергея Ивановича, что с Мишелем подходят к Щепилло. — Стас, берите Ивана, выводите солдат из казарм и идите к своим ротам в Васильков. Там весь полк соедините и ждите нас. Мы поедем за гренадерами в Ковалевку. Щепилло переглядывается с Анастасием, подмигивая ему, мол: я говорил, что Грохольский придет; а Кузьмин только отмахивается. — Михаил, а вы с Вениамином поезжайте в Васильков. Надо там обстановку проведать, а то по неким сведениям Трухин туда, к черниговцам нашим в казармы, от Гебеля приехал. Кабы не случилось беды, кабы не отвернулись от нас солдаты наши. Кузьмин усмехается, а Щепилло даже хмурится — на груди скрещивает руки. — Сергей Иванович, обижате. Чтобы наши солдаты и предали вас? Да никогда. — Сергей улыбается слабо. — Я вам верю, но поезжайте в Васильков. — Щепилло вздыхает тяжело, что же, пожалуй, подстраховка никогда не вредила. — Хорошо, Сергей Иванович. Сделаем. Анастасий находит у дверей казарм Сухинова, который намеревается покурить, однако Кузьмин осторожно забирает из его рук сигарету не заженную ещё и выводит его за собою к колоколу. — Сигарету спрячь. Нужно нам солдат поднять и вывести в Васильков. Иван смотрит на Анастасия с укором: “неужели даже нельзя передохнуть? Вчера только с Гебелем боролись, теперь это.” — Кузьмин сочувственно улыбается. — Отдохнем в свободной России. Обещаю тебе это. Иван вздыхает, а все-таки после улыбается. — Убедил, ладно — пошли. Анастасий выходит на плац, роптание и переговоры среди солдат прекращаются, стоит Сухинову ударить в колокол, снова, и Кузьмин выходит ещё вперед немного, что бы видно его всем было, вставая перед солдатами — Иван стоит чуть поодаль, в любую минуту готовый подхватить слова друга. Михаил смотрит на друзей, а после переводит взгляд на Вениамина. — Я вижу, справятся они и без нас, поехали в Васильков. Соловьев зевает осторожно и потягивается. — Рань конечно та ещё, да и ладно, почему-то я сегодня плохо спал. Щепилло с сочувствием гладит друга по плечу. Сергей и Михаил берут из казарм двух лошадей, после чего Муравьёв-Апостол-средний передает свою лошадь на некоторое время Михаилу, а сам выводит ещё двух лошадей, которых отдает Щепилло и Соловьеву. — Будьте там осторожны. Если Трухин приехал, обязательно захочет вас арестовать. — Да ладно, Сергей Иванович: вы на свободе главное, а мы справимся. На нас после позавчерашнего никто не сунется. — смеется Щепилло, а Вениамин поднимает бровь и смотрит на Михаила. — Молчу молчу. — тушуется Щепилло. — Позавчера палку перегнул. Соловьев одобрительно кивает. — До встречи, Сергей Иванович. Ребята садятся на лошадей и начинают движение в сторону Василькова. Михаил же с Сергеем тоже прощается: Бестужев-Рюмин не поедет в Ковалевку, ибо есть у него от Муравьёва-Апостола иное поручение: надобно Михаилу доехать до Швейковского в Радомысль, попросить выступить на стороне заговорщиков. --- 10:23 утра Майор Трухин же сидит в своем доме в Василькове, и не подозревает, что виновники вчерашней кровавой расправы, о которой Трухину конечно же стало известно самому первому, из уст непосредственно Гебеля, уже совсем рядом с ним, в том же городе, и намереваются поднять солдат. Первый с этим известием к Трухину прибегает жандарм. Майор явно выглядит недовольным от того, что покой его был потревожен, однако жандарма у себя принимает. — В чем дело? Ради чего вы нарушили мой утренний отдых? — жандарм теряется, молодой совсем мальчишка, а ведь знает на кого доносить нужно: как змея протискивается к самому лицу майора и шипит в него: — Вражеские поручики здесь. У Войниловича. Не так давно видел их. — Трухин сглатывает испуганно. Последняя фраза вызывает у майора самую искреннюю боязнь, а потому не желая ни минуты ждать он одевается и вместе с жандармом выходит из своей квартиры. — Знаете, ваше благородие, здесь самые опасные из них. Один — Густава Ивановича двадцать раз ударил вчера в грудь. — продолжает шептать жандарм — наверняка, знал бы французский, перешёл бы на него; Трухин морщится. Гебель говорил о 15 ранах, выходит кто-то из них лжет. И с чего жандарму так хочется выслужится? Морщины с лица Трухина не пропадают, оно лишь принимает брезгливое выражение. «Полковой квартирмейстер, поручик Войнилович» — про себя приговаривает Трухин, давно уже не слушая бессмысленную болтовню жандарма и злится: такой преданный ему человек за спиной его водится с заговорщиками. С этой дрянью. С паразитами. Предатель. Ну ничего, и на него найдется анафема, и пустая виселица. На лице Трухина расплывается злорадная улыбка. — Подожди здесь. — кажется, Трухин прерывает жандарма на полуслове, но майора это не волнует сейчас, он отодвигает юношу от себя и стучит в дверь стоящего неполеку дома: ну неужели жандармов думал, что Трухин пойдет на заговорщиков без поддержки? Он же не хочет погибнуть там. Эти бунтовщики не совести не чести не имеют: заколят штыками и даже глазом не поведут. Майора перетряхивает от неприятных мыслей и вдруг дверь открывается: на пороге стоит поручик Быстрицкий, сдержанно зевая. — Чем обязан, ваше благородие? — Бунтовщики здесь. Их арестовать надо. — Быстрицкий тут же начинает бегать по дому, собираясь и одеваясь в попыхах, будто на него вылили ведро ледяной воды. — Миша, Стас, говорил же. Не послушали. — себе под нос ворчит Быстрицкий, натягивая на ноги ботинки. — Попадут под арест, не вытащу, но защищу. Поручик от мыслей таких немного приободряется и выходит к Трухину в полной готовности. — Готов, ваше благородие, за царя и за Бога бороться. — говорит, а сам плюется в душе, после слов таких Быстрицкому хочется помыть с мылом рот, но ради того, чтобы спасти друзей, приходится лгать везде и всем. Зато репутация его позволяет быть с ними рядом. Трухин за это время собрал уже с собой рядом роту внутренней стражи, городничего и дежурного караула — видя это в силах своих Быстрицкий разочаровываться начинает так же быстро, как и воодушевился. И все это против четырех людей, а может и двух, а может и вовсе одного. — Правильно, ваше благородие. Этих — жандарм машет в сторону дома Войниловича головой, — только силой грубой и можно приручить, и заставить Государя нашего Всемилостивого уважать. Быстрицкий кусает губы и сжимает кулаки чувствуя, как просыпается в груди чистейшая ненависть. Это каким же надобно быть льстецом, чтобы говорить все это на полном серьезе, а ещё, насколько нужно ненавидеть свой же народ. Но сейчас нельзя себя выдать, нужно терпеть, нужно друзей держать при себе. Нужно, нужно, нужно. Быстрицкий вдыхает воздуха много в легкие и выдыхает: успокаивает. Первым делом юноша перестает слушать жандарма, совсем, далее он считает сколько солдат вокруг него и увы приходит к неутешительным выводам: если все они пойдут против, черниговцы не справятся. Ну ничего, значит нужно переманить их на свою сторону. Быстрицкий оглядывается: они идут к дому Войниловича. Была бы у поручика возможность он бы побежал, прибежал раньше и предупредил бы товарищей, но их бы это увы не спасло. А Быстрицкого лишь от них были отдалило. Так рисковать нельзя. Поручик снова вдыхает воздух глубоко: вот они уже у самой двери, а значит пора действовать, только Трухину бы уйти.. Майор стучит в дверь, но не дожидаясь, пока хозяин откроет её, врывается в дом с жандармом, Быстрицким и ещё несколькими солдатами, где и натыкается на Соловьева и Щепилло. — Гады! Так и знал, что вы под самым носом засели! — Трухин топает ногой и едва ли не бросается на ошарашенного Войниловича сам: его отталкивает прочь караульный солдат. Быстрицкий поджимает губы, ловя глазами взгляды Щепилло и Соловьева вопросительные. — “Это арест?” — “Да, но я с вами” — Михаил кивает и облокачивается на спинку стула: хорошо, когда среди врагов есть свой. Вениамин не может так же быстро, как Щепилло, расслабится, нервничает, то и дело смотрит на Быстрицкого и все время получает лишь успокаивающий взгляд. “Все будет хорошо” И верит ведь, правда глаза после опускает на свою фуражку. Неприятно видеть все это, тем более бешенство Трухина. Щепилло пробегает глазами по людям, что пришли арестовать его и останавливается особливо на слишком уж разговорчивом жандарме. “Он?” — спрашивает у Быстрицкого взглядом и в ответ получает кивок. Тогда Михаил за подол рубашки дергает Войниловича, который намеревается с Трухиным спор устраивать и улыбается ему, как бы говоря: так лучше, так хорошо, мы и их к себе заберем. — Дай Бог Николай Павлович уничтожит вас! — все ещё плещет ядом Трухин, не понятно правда для кого, ибо никто не слушает его, разве что жандарм, который, стоит Трухину замолчать, сам начинает желчью плеваться в адрес заговорщиков. — Они слабы. — быстро шепчет наклонившись к Войниловичу Щепилло. — Нужно убрать Трухина. — Вы арестованы! — Напомнить вам, чем кончилось это в тот раз? — спрашивает, смеясь уже откровенно, Щепилло, по лисьи щуря синие глаза, и кладет на ручку шпаги руку, отчего Трухин тут же отшатывается прочь: воспоминания о ранениях Гебеля снова всплывают в его памяти. — Убьют, гады! Убьют. Поручик! Уберите их от меня! — верещит Трухин, а Быстрицкий вздыхает: ну конечно, куда же Михаилу без его любимого сарказма. — Щепилло, Соловьев, ваши шпаги? — поручик держится, право, изо всех сил, но срывается на слабую усмешку. “Я выведу вас” — говорят его дружелюбные карие глаза и ребята доверяются, отдают ему шпаги. Трухин только хочет спросить, откуда Быстрицкий знает фамилии заговорщиков, как тот уже уводит их на гауптвахту, бросая майору что-то вроде: — Я буду их охранять, чтобы не сбежали. — И роту Соловьева доведите до Василькова. Я слышал они из Трилес выступили. — отвечает Быстрицкому Трухин. Едва дверь за ребятами закрывается, Щепилло бросается на шею Быстрицкому, а тот его от себя с усилием отодвигает. — Миш, ну хоть немного имей терпение. Трухин за дверью. Щепилло усмехается. — Вот это ты даешь, Быстрицкий, влез в их штаб. Молодчина ты. Вытащишь нас? Быстрицкий кивает. — Только на гауптвахте посидеть придется. Ну ничего, хоть солдат на свою сторону переманите. Приводить их к вам буду. — Роту доведешь мою? — наконец вникает в разговор и Соловьев. — Конечно. Будьте осторожны. Остаток пути проходит без разговоров. Быстрицкий достаточно быстро доводит ребят до гауптвахты и передает их находящимся там караульным. Тут же поспевает и Трухин: испугался может, что Быстрицкий отпустит преступников? Видя, что заговорщики в руках закона Трухин расслабляется и удовлетворенно треплет Быстрицкого по плечу. — Я было подумал, что вы на их стороне. Прошу простить. Быстрицкий в последний раз перекликается взглядом с Щепилло и уходит за ротой Соловьева , чтобы, к тому же, не сболтнуть лишнего ненароком, а Трухин подзывает к себе одного из караульных гаупвахты. — Никого к ним не впускать, не говорить ни слова с мятежниками и если они вздумают подговорить вас, то стрелять по ним без всякого сожаления. — приказывает Трухин караульным, а Щепилло и Соловьев в это время удобно располагаются на деревянных скамьях. — C'est quelque chose de froid. — говорит задумчиво Вениамин и тогда Щепилло прижимается к его спине своей. — Ne vous inquiétez pas, nous ne resterons pas ici longtemps et notre entreprise sera dans la casernes. — Je m'inquiète pour Stas. S'il ne leur est rien arrivé. Щепилло поджимает губы, сверля взглядом каменную стену. Это пройдет, ничто не вечно. У них есть теперь свой хранитель. — На французском заговорили? Изменники Родины! Там вам и место! — не унимается, не устает плеваться желчью Трухин. — Все никак успокоится не можете? — теперь уже совсем холодным и сухим тоном спрашивает Щепилло, не смотря на то, что у юноши нет с собой оружия Трухин пугается: все так, как и говорил ему Гебель. Опасные это люди, слишком, и их от общества изолировать надо. — Уходите. — и не смотря на то, что Трухин чувствовал здесь себя полноправным хозяином ещё минуту назад, он послушно уходит, а Михаил хмыкает. — Ничего, справимся. Не в первой. --- Уже спустя минут 20 к черниговцам приходит первый сочувствующий офицер. Откуда он, с какого полка, ребята спросить не успевают, да оно и не к чему, потому как юноша говорит, что поднимет роту свою за ними; сзади поддакивает ему ещё офицер, а парочка стучит в окно: все вокруг как бы то не было пытаются подбодрить Щепилло и Соловьева: последнего сия сплоченность до глубины души трогает, Вениамин закрывает лицо руками и по его щекам стекает несколько слезинок, но это слезы счастья, а посему долго плакать не выходит. — Знаю, вам наверняка говорили, что мы бандиты и разбойники, а вы, идя за сердцем своим, не поверили, и сделали правильно, ибо, как видите вы, одеты мы ничуть не лучше вас, да и на руках наших крови нет: в Трилесах от командира защищали мы товарища, которого арестовать хотели, за то, что народу блага он желает. Не оставляйте же и вы нас в трудный час, не ведитесь на запугивания и угрозы, будьте с нами хоть морально, хоть силой. Офицеры внимают речи Щепилло, да и караульные не особо стремятся выполнять приказ командира, напротив говорят, что присоединятся к восставшим сами, что очень сожалеют, и помогут сбежать. — Как я и говорил. Здесь все за нас. Трухина не любят. Будем ждать. — коротко и лаконично бросает Щепилло Соловьеву. --- Радомысль 11:03 утра Михаил, не так давно подъехавший по поручению Сергея к квартире полковника Швейковского, мрачно стоит у его двери и стучит в нее продолжительное время. Юноша сначала думал, что полковник его не слышит, или что нет его дома, но когда услышал, как в доме резко зазвучали шаги и голоса понял: их бросили. Опять. Однако Бестужев-Рюмин решает не отступать и добиться-таки со Швейковским разговора. Открывают дверь Михаилу после, кажется, сотого стука. Надоело все-таки. За дверью стоит офицер — Михаил его помнит плохо, но раз он в доме у Швейковского, значит друг его близкий. — Здравствуйте. — после столь резкого прибытия только и остается, что положение свое спасать вежливостью. — А где полковник Повало-Швейковский? Офицер оборачивается и наверное полковник ему что-то показывает, вроде: пусть убирается; потому что офицер сразу перед носом Михаила закрывает дверь. — Уважаемый, в вас неужели не капли приличия нет? — взывает Бестужев-Рюмин и снова пытается открыть изнутри стулом подпертую дверь. Когда Михаил понимает, что это лишь пустая трата времени, он подходит к окну и заглядывает в него. Юноше предстает жалкое зрелище: полковник, с головой спрятавшись под одеяло, о чем-то говорит с сидящим на кровати офицером. У Михаила в груди от вида сегодня будто что-то лопается, рушится на кусочки и падает в самый низ, по пути захватывая все органы, сворачивая их в узел и подбрасывая к самому горлу, вынуждая зайтись в неприятном кашле, больше похожим на тошноту. Мишель разочарованно выдыхает и потирает голову, что от напряжения начинает неприятно болеть. «А ведь ещё на собраниях говорил, что поднимет Алексопольский полк, чего бы это ему не стоило» — хмыкает с досадой Михаил. Раз здесь не ждут его, так и не надобно, таких союзников все равно лучше не иметь. Юноша морщится, достает пачку сигарет из кармана, прикусывает зубами край одной из них, поджигает и выпускает из приоткрытых губы облачко дыма. Мерзко как-то от всей это ситуации, но делать в целом нечего: ежели Сергей Михаилу поручение дал, так не может Бестужев-Рюмин его не выполнить. Хотя, и выполнить не может. Михаил вздыхает устало: ловить здесь более нечего, только зря потратил время. Бестужев-Рюмин с досадой сжимает руки в кулаки: а ведь Сергей говорил, что Швейковский не трус, ревностный любитель Отечества; что он выйдет за ними — ну да, как же. Юноша поджимает и облизывает губы: теперь уже становится страшно потому, что последняя надежда трусливо спряталась, подло бросила. Руки сводит слабая судорога и по телу проходит предательски пугающая дрожь. --- Ковалевка. 12:16 дня Сергей едва в Ковалевку приезжает, тут же находит казармы 2-й гренадерской роты, в которые заходит беспрепятственно: на КПП юношу пропускают, потому что весть о восстании докатилась уже и до сюда, а кто командир сего действа никому и говорить не надо. Сергею теперь везде все пути открыты, но лишь до тех пор, пока победа на его стороне. Муравьёв-Апостол прежде находит, а после просит прийти в комнату офицеров фельдфебеля и унтер-офицеров, чтобы узнать их мнение касаемо замышляемого и отчасти идущего возмущения. Первым в комнату заходит фельдфебель. — Здравствуйте. — улыбаясь здоровается с вошедшим Сергей, — Я думаю, причину приезда моего, вы знаете. — дверь открывается и входят унтер-офицеры, среди них и Грохольский, счастливые настолько, что Муравьёв-Апостол сдержаться не может, улыбается снова: вот, вроде хоть здесь принять его готовы. — Сергей Иванович, мы выступаем верно? — это кажется звучит вопрос от Дмитрия Грохольского, и Муравьёв-Апостол в ответ на него кивает. Ну прямо-таки на лету здесь схватывают все. — Сергей Иванович, мы за вами пойдем. — увещевает Сергея фельдфебель, — Дмитрий говорил с нами накануне о деле вашем. Если и правда добра вы для нас желаете, отчего бы нам не поддержать вас? — Вы понимаете насколько это опасно? Вы ведь сейчас опротив Государя идти собираетесь. — щурится Сергей. Нет, сбивать настрой офицеров явно сейчас не то, к чему он стремится, но их нужно проверить. Союзники на два дня ему не нужны, и так отказников хватило, который отпирались как раз тем, что не понимали на что идут. С того момента Сергей решил, что всем нужно говорить об опасностях, не о чем не молчать. И если не идут, значит судьба такая, без них будет даже лучше. — Естественно. Сергей Иванович, обижаете. Николай Павлович не Государь нам, потому что жизнь наша с начала царствования его не изменилась никак. Не зачем нам такой Государь. — фельдфебеля поддерживают стоящие в комнате унтер-офицеры, а Сергей с нежностью теплой смотрит на Грохольского. «Молодчина» — читает Дмитрий во взгляде командира и гордо улыбается. — Чтож.. Если вы считаете себя готовыми, тогда соберите роту на плацу, я посмотрю готовы ли солдаты. Фельдфебель кивает и ретируется из комнаты офицеров, за ним уходят и унтер-офицеры, остается в комнате лишь Грохольский, к которому Сергей подходит и жмет с жаром руку. — Спасибо вам, Дмитрий. Огромное спасибо. — Грохольский даже немного смущается: щеки его розовеют и юноша немного отходит от Сергея. — Это вам спасибо. Вы глаза открыли мне, и всем нам. Грохольский уходит из комнаты к фельдфебелю, который, как видит Муравьёв-Апостол в окно, уже выводит солдат на плац. Да, здесь точно все получится и можно уже даже не бояться. Осталось дождаться Михаила. Может все и правда начало налаживаться? Фельдфебель, запыхаясь, почти забегает в комнату офицеров. — Сергей Иванович, они готовы! Муравьёв-Апостол за фельдфебелем выходит из казарм на плац, где солдаты переговариваются друг с другом. — Зачем нас вывели? — Вроде восстание будет. — Прочь царя! — этот лозунг подхватывают многие, и пока Сергей прокашливается, готовится к речи, солдаты уже скандируют его вовсю. Муравьёв-Апостол, слыша это думает даже, может и не говорить им о Константине, может сразу за республику? Но все-таки решает пока прощупать почву, проведать, не рисковать напропалую. — Здравствуйте, солдаты. — на плацу воцаряется трепетная тишина. — Как вы наверное уже от командиров ваших знаете, общество наше, в моем лице и лице нескольких офицеров Черниговского полка, решило начать восстание против несправедливой Царской власти. Пойдете ли вы за нами? Знайте, что путь этот очень суровый и трудный, и что бы победить вам надобно будет выполнять приказы наши и командиров своих. Если кто-то из вас не видит в себе сил и желания поддержать дело наше, то лучше уйти вам сейчас, потому как потом сделать это будет проблематично. Я не хочу навредить вам, не хочу заставлять вас идти за нами, я лишь знаю, что командиры ваши на добровольной основе решились пойти за нами и теперь спрашиваю вас: готовы ли вы за Отечество свое бороться с нами? Солдаты наперебой отвечают, что готовы, а Грохольский снова взглядом с Сергеем встречается. — Я же говорил вам, Сергей Иванович. Они с нами, а мы с вами. — улыбается фельдфебель и тогда Муравьёв-Апостол взмахом руки снова останавливает полившиеся переговоры среди солдат. — Дорогие товарищи, послушайте, услышьте слова мои. Бог умилосердился над Россиею, послал смерть тирану нашему. Христос рек: не будьте рабами человеков, яко искуплены кровью моею. Мир не внял святому повелению сему и пал в бездну бедствий. Но страданья наши тронули Всевышняго. Днесь Он посылает нам свободу и спасенье. Братья! раскаемся в долгом раболепствии нашем и поклянемся: да будет нам един царь на небеси и на земли Иисус Христос. Все бедствия Русскаго народа проистекали от самовластнаго правления. Оно рушилось. Смертию тирана Бог ознаменовывает волю свою, дабы мы сбросил с себя узы рабства, противныя закону Христианскому. От ныне Россия свободна. Но как истинные сыны церкви, не покусимся ни на какия злодеяния, и без распрей междуусобных, установим правление народное, основанное на законе Божием, гласящем: да первый из вас послужит вам. Российское воинство грядет возстановить правление народное, основанное на святом законе. Никаких злодейств учинено не будет. И так, да благочестивый народ наш пребудет в мире и спокойствии, и умоляет Всевышняго о скорейшем свершении святаго дела нашего. Служители алтарей, доныне оставленные в нищите и презрении злочестивым тираном нашим, молят Бога о нас, возстанавляющих во всем блеске храмы Господни. — ещё несколько минут после столь вдохновенной речи Сергея на плацу стоит тишина: солдаты верно размышляют о том, что сказали им только что, и резко вдруг вся рота взрывается аплодисментами и криками подбадривающими, а на лице Муравьёва-Апостола появляется улыбка довольная: все, теперь точно получилось. Даже фельдфебель и Грохольский некоторое время стоят в оцепенении: на всех речь Сергея произвела огромное впечатление, и следующий за ним фурор. — Чувствуете ли вы в себе довольно мужества, чтобы отважиться на столь смелый и великий подвиг? — Гренадеры единодушно изъявляют согласие, а потому Сергей наклоняется к фельдфебелю. — Распустите их по квартирам и готовьтесь к походу. Фельдфебель кивает и Муравьёв-Апостол тогда выходит с территории казарм: ему нужно самому подготовится к походу. Фельдфебелю и Грохольскому конечно дорогого стоило взбунтовать своих солдат, потому что не было у них столь вдохновляющих речей, как у Сергея, но солдаты их верны командирам остались, даже после прихода в полк их царских жандармов, потому и выказали себя готовыми выйти за ними. Мужчины же, чувствуя, что дело Родины предать не могут, вопреки закону и требованиям жандармов, все-таки сохранили в солдатах дух бунтарский и по приезду Сергея вывели их к нему, не арестовав Муравьёва, хоть жандармы, приехав к ним угрожали, но не смогли вольные сердца солдат в казармах удержать. И хорошо. Значит не все ещё у заговорщиков потеряно. --- Васильков 12:45 дня На главную гауптвахту снова заходит Трухин. Благо, несколько офицеров, сочувствующих заговорщикам, успели уйти отсюда, а потому Трухин не замечает ничего подозрительного, будто приказы его и вправду исполняются. От мыслей таких мужчина подбоченивается и его едва-ли не начинает распирать от гордости, что вызывает тихий смешок Соловьева. — Рано радуешься. — сурово сообщает Трухин Вениамину, а тот переглядывается с Михаилом и снова тихо хихикает. — Ma fierté avait disparu, mon esprit avait disparu. Il pense qu'il est apprécié ici et les ordres sont suivis. En voici une drôle. Щепилло шикает на Соловьева и поднимает на Трухина взгляд, полный усмешки. — Слушаем вас, сударь. Трухин же подходит к караульным и говорит, хотя чувство что не говорит — шипит, плюясь желчью, как вчера: — Перевести этого вот наглеца на квартиру, где были взяты они вчера, и содержать под столь же строжайшим контролем. Караульный кивает, Трухин усмехается, а Щепилло хмыкает скептически, глядя на Соловьева. — Il pense que si nous sommes séparés, il gagnera cette guerre. N'aie pas peur, Wen, je viendrai ici, nous sortirons bientôt. Sergey Ivanovich va venir nous chercher. Tout va s'arranger. Вениамин кивает: зная, как караульные относятся к ним выйти будет проще простого, а потому и бояться нечего. Михаила выводят с гауптвахты, осторожно придерживая за руки, а Трухин идет за ним, с новой силой начиная свой монолог об ужасной кончине изменников Родины. Щепилло вздыхает — не столь страшит его разлука с Соловьевым, не столь страшат караульные, сколько надоел этот майор. Ну ничего: ничто не вечно и мнительная победа Трухина тоже не вечна. --- 13:00 дня Анастасий Кузьмин. помня приказ Сергея, что нужно вывести солдат в Васильков, подходит к собирающемуся в поход фельдфебелю Шутову. — Михеев? — Шутов отвлекается от своего занятия и хмурится, таким образом спрашивая, что от него требуется. — Слушай, сможешь без меня роту довести мою? Но не всю, часть. Солдаты приходят постепенно с окружных деревень, ты дождись, когда прибудут все, и уходи в Васильков, а я за командиром нашим пойду. Вдруг помощь потребуется ему. — Хорошо, без проблем, Анастасий Дмитриевич. — Спасибо. — улыбается фельдфебелю Кузьмин и выходит на плац к собранным солдатам. — Ребята, кто готов со мной на защиту Сергея Ивановича в Ковалевку пойти? Согласие изъявляют многие, а потому из казарм Анастасий выходит с большей частью своей второй мушкетёрной роты, а Шутов остается с несколькими, не решившимися в столь дальний путь пойти, солдатами, дожидаться остальных, чтобы вести их по приказу Сергея Ивановича в Васильков. --- Ковалевка 13:58 дня Бестужев-Рюмин, едва видит перед собой казармы 2-й гренадерской роты, спешивается, прежде зевает сдержанно — все-таки вчерашний недосып о себе дает знать — и потягивается — наконец можно будет и отдохнуть. Бестужев-Рюмин отводит лошадь в конюшню при казармах и видит, что Сергей находится вне казарм, кажется, разговаривает о чем-то с каким-то офицером. Когда Михаил подходит ближе, он наконец различает, что офицер — фельдфебель этой роты, однако юноша не слышит о чем говорят командиры между собой. Бестужев-Рюмин видит, что фельдфебель отходит от Сергея, видимо о чём-то уже договорившись с ним, после чего и сам подходит к Муравьёву-Апостолу. — Они бросили нас? — тусклым голосом спрашивает Михаил, но стоит ему заметить улыбку на лице Сергея, он вопросительно поднимает брови. — Они что, выйдут? — Сергей кивает и на радостях обнимает Михаила, сильно сильно. — Представляешь, выйдут. Вот Грохольский молодчина. А твой? — Михаил груснеет снова и Сергей уже все понимает без слов. — Как обычно. Бестужев-Рюмин расстроенно кивает. — Хотя, кое что новое все-таки было. Он от меня спрятался, представляешь? Даже не поговорил. Испугался. — Михаил с досадой вынимает записку для Швейского, которую Муравьёв-Апостол написал накануне, и рвет на несколько частей, после чего бросает обрывки бумаги на брусчатку улицы. — Хорошо, что гренадеры за нас. Стоит Михаилу закончить фразу, как за спинами ребят, начинает слышатся тихий, но с каждой секундой все нарастающий, строевой шаг. — Ты кого-то ждешь? — удивленно спрашивает Михаил, а Сергей в ответ отрицательно качает головой. Муравьёв-Апостол разворачивается первым, и видит наконец командира сего полка, точнее сказать роты — Анастасия Кузьмина. На этот моменте Сергей перестает понимать вообще все, и когда Анастасий подбегает к нему с расспросами, даже не имеет в себе сил на них ответить. — Гренадеры за нас? Вы в порядке? — Я да, а вот что здесь вы делаете? Почему вы не в Василькове? — хмурится Сергей, но не зло совсем, просто не понимает в чем причина появления здесь его товарища. — Так я думал, если гренадеры вдруг бросят вас, как и остальные, а зная, что командир их — Грохольский, тут даже и думать не пришлось, все было очевидно — понижает тон голоса и заметно злится при упоминании Дмитрия, Анастасий, — то вы здесь окажетесь одни. без защиты. Не мог вас так оставить. Мой фельдфебель Шутов ведет остаток роты в Васильков, как вы и говорили. Лицо Сергея светлеет, он треплет Анастасия по плечу благодарно; улыбается и Михаил. — Спасибо, что обо мне подумали, но вы не волнуйтесь — здесь я в безопасности, потому что гренадеры выйдут за нас. Кузьмин сначала злится, но после скрывает истинные эмоции под маской улыбки: все-таки не нравится ему этот Грохольский, и наверняка не просто так.