Тот-кто-есть-Пламя (The One Who Is Fire)

Джим понял, что луч транспортатора высадил их на окраине Лагеря, и тут же почувствовал подступающую мигрень. Он быстро огляделся по сторонам. И даже отчасти ожидал удлиненный, необычайно острый меч какого-нибудь кышага, прижатый к его горлу, но, судя по всему, его ждал приятный сюрприз. Окрашенные красным палатки армии Кахашага простирались до горизонта, их покрытые чешуей псы отдыхали возле сверкающих знамен, местные расхаживали вокруг — спорили, шутили или уединялись в темноте палаток. Живущие. Обыденно. Никакого легиона, готового разорвать их на части, ни воинственных кличей о том, что пришли чужаки — а один из подростков даже наткнулся на Робертса, поприветствовал его прикосновением к руке и со смехом убежал прочь. Все шло куда лучше, чем он себе представлял. И, предсказуемо, чувство вины мгновенно начало пожирать его изнутри. Возможно, мне не следовало обращаться с ним подобным образом. Всю свою жизнь Джеймсу Кирку приходилось иметь дело с чувством вины: ты не бежишь так отчаянно от чего-то, если ты этого не боишься. Сейчас же он практически приветствовал это чувство — сжимающее грудь, комом стоящее в горле, когда вспоминал четкий, резко очерченный профиль Боунса, каким он видел его в последний раз — с остекленевшим взглядом и болезненно-пепельным лицом. Кирк был одним из немногих, кто видел, как плачет Леонард МакКой. Он знал признаки. И я это сделал, со вздохом подумал Кирк. Черт, я практически довел Боунса до слез. Он мог по пальцам одной руки — черт возьми, трех было бы достаточно — сосчитать вещи, в которых он был уверен насчет жизни, любви и правды, и Боунс имел отношение минимум к двум из них. Злиться на него казалось неправильным. Разыгрывать перед ним просто капитана казалось неправильным. И что самое худшее, тоскливо подумал Кирк, глядя, как, наконец, группа вооруженных солдат вышла из лагеря и двинулась по направлению к продуваемому ветрами склону, на котором они высадились, что Спок тоже отчитал его. Ну, не совсем отчитал. Не было проклятий, разглагольствований с непрекращающейся жестикуляцией и этих южных раскатистых черт возьми, Джим, но смысл был ясен. Безошибочно. Не смотри на меня так, Спок. Ты же знаешь, что я прав. Доктор действовал в соответствии со своим моральным кодексом, Капитан, ответил Спок, ожидая, пока Кирк подготовится и вызовет оставшуюся часть команды. Как и всегда. Кирк посмотрел на него, все еще пытаясь справиться с застежкой на одном из сапог. Ты неоднократно повторял мне, что личные убеждения должны подчиняться логике, у него засаднило горло при ответе. Ты утверждал, что дипломатия станет злом, если не будет под контролем здравомыслия. Но это мой путь, Джим, Спок выглядел таким же серьезным, старым и мудрым как Сарек. Твой путь. Но не Доктора. И в этом…различии есть своя ценность. Всегда была. Мы все исправим, когда вернемся, решил для себя Кирк, переминаясь с ноги на ногу и цепляя на лицо лучшую из Дерзких Ухмылок Капитана. Мы все уладим, как я разберусь с этим. Мы обязательно со всем разберемся. Ему просто хотелось всего лишь немного больше времени, чтобы поныть над всем этим. Ему бы хватило одного-двух часов, чтобы позлиться. Потому что Боунс налажал, и Кирк разозлился — по праву — и устал, чертовски устал. Годы скитаний по Америкам и жизнь, словно у последнего подонка, никак не подготовила ни к давлению и адреналиновым пляскам дипломатических миссий, ни к сокрушительному ощущению инопланетных взглядов, направленных на него, ждущих лишь слова, что могло скрепить мир или развязать войну. Они никогда не испытывал такого непрерывного, постоянного чувства страха, как в месяцы командования Энтерпрайзом. Вдобавок ко всему этому, Джим понял — со смесью радости и разочарования — что ему действительно нравятся люди под его руководством, нравилось заботиться о них, гордиться ими, и вся эта любовь и гордость бились внутри него словно второе сердце всякий раз, когда он подписал документы на очередной альянс или выбирал состав исследовательской группы. Он чувствовал это даже сейчас, мельком заметив, как группа Гьотто незаметно старается держать руки у фазеров, и как в свете этого выглядит лицо Робертса. И ранее, когда Боунс ударил Первого Племянника, и он решил, что все катится к черту — что его люди в опасности… Господи, он практически видел, как понимающе ухмыляется Пайк, вот же сволочь. Боунс точно поймет это — наверняка, он месяцами говорил ему притормозить. Так что он поймет, почему он вел себя как мудак — и простит. Джеймс Тиберий Кирк позволил себе еще полсекунды задержаться на этой мысли и затрястись отвозможность, что его лучший друг этого не сделает — и вот солдаты-кышаги уже оказались совсем близко, и нужно было действовать — и Джим незаметно спрятался под кожу Капитана Кирка. — Вождь Пардан, — поприветствовал он, — я не ожидал, что сам генерал встретит нас. Я почтен. Вождь Пардан был впечатляющим кышагом, и казался живым воплощением тех воинских ценностей, о которых рассказал ему Спок. Он был одним из тех ярких, выдающихся индивидуумов, чей облик бросал вызов любым культурным и физическим ожиданиям. Кирк видел, как сжались полные, красиво очерченные губы, в то время как серебряные глаза изучающее смотрели на него — лазурная кожа побледнела от напряжения. Он был подтянут, умен — и ему явно не понравилась разыгранная Кирком бравада, еще одна веская причина, делавшая его еще более привлекательным. Если бы он не был официальным возлюбленным Кахашага, то Кирк задумался бы о встрече с ним в менее формальной обстановке, и все могло бы обернуться куда более интереснее. Это все было раньше. Сейчас же ни одна из сторон не была настроена на заигрывания. — Следуйте за мной, Капитан, — приказал Пардан более мягким тоном, который отчего-то прозвучал куда зловеще, чем предыдущее рычание. — Кахашаг ждет вас. Не стоит терять время. Кирк застонал. Это не звучало хорошо — от слова «совсем». Он кивнул и подождал, пока группа Пардана не начнет спускаться по склону, прежде чем потереть ноющую точку между глазами. Он надеялся, что его мозг подождёт до вечера, прежде чем решит вытечь наружу. Они быстро прошли через город-лагерь, знаменосцы Пардана прокладывали перед ними аккуратную дорогу. За ними следовал приглушенный шепот, люди выглядывали из-за входных пологов, когда они проходили мимо палаток. Кирк чувствовал, как сотни глаз буквально прожигают его спину — часть с ненавистью, часть с восхищением — к счастью, по большей частью с простым любопытством разумного населения. Они шли вперед и от написанного на лице благоговения Робертс выглядел еще моложе, когда они остановились возле шатра Кахашага. Это был уже второй раз за день, когда Кирк оказался здесь, но даже сейчас Кирк почувствовал, как его охватило напряжение пополам с восхищением. Просто мальчик-оказавшийся-перед-динозаврами ощущение. У лидера кышагов не было ни гигантского шатра, ни каменного дворца, насколько высокого, что шпилями касается неба (Кирк видел подобные в некоторых мирах и восхищался ими, втайне считая безвкусицей), нет, это было не в стиле Кахашага. Шатер был среднего размера, с серебристыми знаменами в виде драконов и охраняющей его стаей чешуйчатых существ, таких как и возле прочих палаток, только ярко-лазурного цвета. Для кышагов синий цвет был цветом могущества, богов, редко видимого клочка безмятежного неба, проглядывающего сквозь пелену облаков, нагоняемых бесконечными снежными бурями; это был цвет весны и надежды, и поэтому был дозволен только предводителю. Можно было подумать, что это просто гигантская голубая палатка, изготовленная — что удивительно — из довольно тонкой ткани, которую предпочитали воины, и что конструкция в целом не произведет особого впечатления, но Кирк не в первый раз был в космосе, чтобы знать, что это не так. Зеленая кровь Спока, забрызгавшая голубое шелковое покрытие шатра Кахашага навсегда останется в его памяти как одна из самых ужасных вещей, когда-либо виденных им. Пардан подвел их ко входу и отвел в сторону украшенный бахромой полог. Ноздри Джима обожгло — внутри пахло серой, аромат доносился от специально расставленных треножников, смешиваясь с мятным запахом ка’рта, кипящего в большом котле на очаге прямо по центру шатра. Резко выделяясь на фоне незамысловатой деревянной мебели, в алькове слева попискивали голо-экраны с картами и цифрами. Пардан и его люди встали возле стен. Сняв защитные очки, Кирк преклонил колено, ухмылка исчезла с его лица. — Кахашаг, — начал он, — Предводитель Охоты, Дитя Неба, я пришел сюда просить о твоем прощении. Фигура, стоящая перед экранами, медленно обернулась. В мерцающем свете Кирк сумел разглядеть удлиненные, лишенные зрачков глаза, перистые волосы — и расшитые спиральным узором голубые рукава туники. В мире кышагов, где существует только один пол, различия в телосложении и чертах лица полностью обуславливаются генетическими особенностями и условиями окружающей среды: Кахашаг был создан для скорости, с угловатым, но не лишенным привлекательности лицом. Шрам в виде молнии пересекал его лицо, проходя через остатки правого глаза, и мягко сиял при каждом движении. Поговаривали, что удар почти раскрошил ему череп и едва не свел в могилу. Голова кышага, сделавшего это, до сих пор торчала на копье, выставленным возле шатра, мумифицированная и замершая в вечном крике. — Капитан, — с улыбкой произнес Кахашаг, хотя на его лице читалось напряженность. — Я задавался вопросом, сколько же времени вам понадобится на то, чтобы вернуться и попытался вымолить мою благосклонность. — Я бы никогда не стал вымаливать что-то, Кахашаг, — ответил Кирк, и это было правдой. Он сделал глубокий вдох. — Но я полагаю, что мы оба осознаем огромные преимущества, которые может принести альянс между нашими людьми, и позволить одному недопониманию скомпрометировать… — Никогда более не предполагай, будто знаешь то, что мне известно, Gar-yu, — выплюнул Кахашаг, используя слово из местного наречия, которое кышаги использовали только по отношению к младенцам — и особенно тупым животным. — Выши люди напали на мою охрану, моего Наследника, во время встречи, хотя мы были заверены в безопасности обеих сторон. Была пролита кровь, Капитан, — его глаза блеснули. –И я нахожу особенно непозволительным то, что драку развязал один из ваших людей в синем. Те, кто носят Синие одежды, должны с большим уважением относиться к своей чести. Кирк прикусил губу — так сильно, что почувствовал боль. Слова били больно, смешиваясь с виной и гневом. Язвительное замечание вертелось на языке, готовое сорваться в любой момент. Губа почти кровоточила. — Мой человек — Лекарь, Кахашаг, — начал он, отчаянно желая, чтобы Спок был рядом, чтобы объяснил все в приличествующей ему безукоризненной манере, — и наблюдение за вашим ритуалом… привело его в смятение. Он действовал по наитию, в соответствии со своими принципами. И для него будет честью прийти сюда и лично выразить свои извинения, если это потребуется. В голове Джима вновь всплыло искаженное болью лицо Боунса, взгляд окутанных печалью глаз, когда он пожелал ему удачи, и сердце неприятно кольнуло. — Я… Я знаю, что он уже сожалеет о содеянном. — Мммм, и какую бы пользу это все сейчас принесло? — Кахашаг расхаживал взад-вперед, сцепив руки за спиной. В его голосе звучало что-то ледяное и смертоносное, и Кирк почувствовал, как рядом вздрогнул Робертс. — Ущерб был причинен. Мои люди уже знают, что чужеземцы атаковали наших солдат — Боги ведают, насколько люди болтливы — и что пострадал даже следующий в линии наследования. — Он остановился напротив Кирка, который упрямо не отводил взгляда от подбитых мехом сапог кышага. — В иные времена у меня было бы полное право перерезать вас всех и бросить шкуры псам. Он замолчал на мгновение, и Джим сглотнул. Он слышал, как заходится стуком его сердце — и знал, что Кахашаг тоже это слышит. -…но сейчас другие времена, — наконец, произнес воин. Джим вздернул голову так резко, что почувствовал головокружение. — Сейчас новая эпоха, а я — не мои предка. И, что самое главное, мой Наследник — тот еще идиот. — Эм…тогда….эм, вы не станете, ну, убивать нас? — выдавил из себя Джим. Он чувствовал себя полным надежды, но в тоже время глупым. — Нет, — ответил Кахашаг, развернувшись на пятках и пройдя к огромной, расшитой лазоревым цветом подушке, лежащей у очага. Усевшись, он щелкнул пальцами, подзывая слугу, который тотчас наполнил ка’ртом изящный бокал. — Мои люди, несомненно, будут ожидать этого от меня, а я ненавижу разочаровывать ожидания своего народа. Но в то же время мои люди — это кучка чересчур уж независимых и дочерта гордых существ, совсем как вы, Терране. Ритуал Подношений имеет глубокое значение, но я не думаю, что он подразумевает кучку перепуганных детей, — Кахашаг усмехнулся, указывая на разложенные подушки и стоящие рядом бокалы. — Более того, мне действительно понравился твой сквернословный Лекарь. Он просто прелесть. Медленно поднявшись и с отчаянием надеясь, что руки не слишком сильно дрожат после выброса адреналина, Кирк занял место на подушках напротив Кахашага и жестом приказал команде сделать то же самое. Бокал с ка’ртом, которым ему подали почти сразу же, был невыносимо горячим — но на вкус пурпурная жидкость оказалась солоноватой, с привкусом меда, который он незамедлительно оценил. — Тогда, могу ли я надеяться, что…? — Да, — Кахашаг пренебрежительно махнул рукой. — Вашей делегации, конечно же, нужно будет явиться ко мне, пасть на колени и молить о пощаде, я, в свою очередь, покричу, поругаюсь — и в тоже время поговорю со своими генералами. Они не глупы и не ослеплены амбициями — и понимают мудрость в заключении нашего альянса, что со временем поймет и мой народ. Я бы также попросил оставить здесь пару ваших людей в знак добрых намерений. Смею заверить, с ними будут обращаться самым надлежащим образом. Я бы предложил пару ученых, если это возможно — им будет дан свободный доступ в моих землях. Теперь глаза Кахашага сияли уже другим светом, и Кирк почувствовал, как часть напряжения свалилась с его плеч. Он знал этот блеск — сам видел его по утрам в зеркале чуть ли не каждый день. Несмотря на запредельные условия их планеты, технологии кышагов были необычайно продвинуты и развиты, но гражданская война только сейчас подходила к концу, оставляя страну в раздробленном состоянии иразрозненных лагерей беженцев. Помощь и припасы, несомненно, ускорят восстановление — и удовлетворят их естественное любопытство. От облегчения Кирк почувствовал себя практически опустошенным. Мы сможем выбраться из этой заварушки, почти пьяно подумал он, целыми и невредимыми. Даже мучавшая его головная боль начала отступать, превращаясь в тупой стук где-то в глубине черепа, и он понял, что до сего момента не верил в успех. Он заявлял об этом, уверял в этом своих товарищей, ободряюще хлопая по плечу и улыбаясь, но в глубине души не веря, что они справятся. Это пугало его — как часто лидеру приходилось лгать ради своих людей, и как легко это вошло у него в привычку. Мне нужно рассказать Споку, размышлял он, нужно рассказать Боунсу. Я должен извиниться — должен обнять его. И тогда все будет — ну… все будет в порядке. И все же. В словах Кахашага звучала недосказанность. Кирки всматривался в его изнуренное лицо с легкими морщинками вокруг глаз, и заерзал на подушках. Внутри зарождался холод, пробираясь вверх по позвоночнику — что-то явно было не так. — Есть еще но, ведь так? — Это так, — Кахашаг допил остатки ка’рта, его губы сжались в тонкую линию. — Вам не будет угрозы ни от моих охранников, ни от мои генералов — но я не могу поручиться за своего племянника. Бар’леен молод и дерзок — и никогда не принимал идеи передачи нашего руководства в руки более широкого альянса. Я долго размышлял о том, что он также не подходит на роль наследника, пусть так и велят традиции, и он прекрасно это знает, — он склонился ближе, уставившись на Кирка, — будь я на вашем месте, Капитан, я бы оставался настороже каждое мгновение, что я нахожусь на этой планете. Кирка покачнуло, и он почувствовал как сладко-соленый ка’рт комом встал у него в горле. Хватка холода усиливалась, растекаясь в груди, обвиваясь вокруг легких — гудя в такт бегущей по венам крови и неутихающей головной боли. Опасность. Опасность. Опасность. — Ты боишься, что он попытается бросить тебе вызов за титул? — собственный голос, казалось, доносился издалека. — Нет, — Кахашаг покачал головой, — мой племянник не глуп, он знает, что у него недостаточно сторонников, и что Северные территории все еще подчиняются мне. Но он попытается сделать свое положение более заметным — показать себя приверженцем традиций и обычаев Старых заветов. Я боюсь, что он его целью будет ваш Лекарь — чтобы сделать из него пример. Кирк перестал дышать. В голове зашумело, все потускнело перед глазами от непрекращающегося гула, напомнившего ему отказавшие двигатели — взрывающиеся, разлетающиеся на горящие обломки, и внезапно наступила тишина. Они идут. Идут за Боунсом. Нет, это не имело смысла, абсолютно никакого смысла, и все же холодная хватка не отпускала, заставляя Кирка чувствовать себя напуганным как никогда. Кахашаг склонился ближе. — Он ведь находится в безопасном месте, Капитан? Кирк открыл было рот, чтобы ответить, но ни слова не сорвалось с его языка. Даже воздух не выходил. Все, о чем он мог думать, что он мог видеть — это был пустой, продуваемый всеми ветрами лагерь беженцев, Спок и Боунс, занимающиеся ранеными — и потрепанный MURA на охране, которому досталось в прошлом столкновении, и который так и не успели отремонтировать. Он ведь находится в безопасном месте, Капитан? — О Боже, — задыхаясь, прошептал он, — О Боже, о Боже…. Он услышал жалобный, скулящий звук, эхом разнесшийся по палатке, и лишь спустя секунды осознал — что его издал он сам. — Боунс. Ему можно было больше ничего не говорить — Кахашаг и так все понял. Лидер кышагов зашипел, острые зубы мелькнула в оскале, в сузившихся глазах мелькнуло почти человеческое беспокойство. Под изумленными взглядами как своих людей, так и команды Кирка, он поднялся, и Пардан тотчас оказался подле него. — Я не видел Бар’леена со вчерашнего вечера, — сообщил он Кирку. — И не знаю, где он сейчас. Как давно ты покинул своего Лекаря? — Д-думаю, с полчаса назад, — заикаясь, пробормотал Кирк. Он с силой запустил руку в волосы, чувствуя, как ногти оставляют болезненные борозды. — Нет — сорок минут, максимум. Или может... сорок — сорок пять. Я даже не взглянул на него. Не пожелал ему удачи. Я-я не знаю… — Время горевать ещё не настало, дитя, — сквозь навалившийся белый шум до него донесся голос Кахашага: уверенный, отрывистый… но при этом мягкий. — Сейчас я хочу, чтобы ты собрался. Твой Comish нуждается в тебе. Comish. Слово из кышагского наречия, обозначающее друга, возлюбленного, компаньона — Тот-кто-есть-Пламя. В мире, где пламя означает жизнь в ночи, полной холодной смерти, не было титула выше, связи — сильнее. Он не знал, как Кахашаг узнал о том, что значит для него Боунс — Кирк даже не задумывался об этом. Да, просто подумал он, да, так и есть — Спок и Боунс, они мои Comish. Боже, ну конечно же. Кирк оторвал взгляд от бокала, в который судорожно вцепились его руки, и сглотнул. Сглотнул все, что стало комом в горле — холод, страх, панику — и попытался отыскать ту часть своей души, что делала его хорошим капитаном — и сумел. — Хорошо, — произнес он, голос дрогнул, но не сорвался. — Хорошо, я возвращаюсь прямо сейчас. Могу я оставить здесь команду антропологов для дальнейших переговоров? Лицо Кахашага ничего не выражало, и Кирк знал, что тому прекрасно известно то, о чем он умолчал. Да, его специалисты были умны и талантливы, но они не были натренированными — то есть, если все пойдет наперекосяк, он не хотел подставить их под удар. Этого он бы не принял. — Разумеется, — кивнул кышаг. Кирк вскочил на ноги — настолько резко, что его покачнуло, и его люди расступились, освобождая дорогу — антропологи провожали его с тревогой в их бесконечно умных глазах, в то время как люди Гьотто проверяли фазеры, которые больше даже не пытались прятать. Казалось, в воздухе искрит от явно плохо скрываемой агрессии. Кирк изобразил полупоклон и направился к пологу, прикрывающему вход, чувствуя, как с каждым шагом кислород уходит из лёгких. Тело чувствовалось неправильным — оно было легким, чистая смесь скорости и ярости, но в тоже время было как никогда тяжёлым Он вытащил коммуникатор, чтобы связаться с Энтерпрайзом, и, прежде чем выйти наружу, обернулся к Кахашагу: — Я постараюсь… ну… свести ущерб… к минимуму, — выдохнул он, запинаясь, словно его язык заплетался. Серебристые глаза Кахашага, казалось, подернулись дымкой. — Вы сделаете то, что должны, Капитан, — произнёс он: ни приказ и не утверждение, что-то аккурат посередине. — Сделаю, — ответил Кирк и вышел, коммуникатор потрескивал помехами, приказ Скотти уже почти сложился в его голове, как… Джеймс Кирк застыл на месте. Белизна. Льющаяся с неба, кружащая вокруг, охватывающая все, насколько было видно — белое, серое, синее. Ветер завывал и дул все сильнее, намного, чем любой из ветров, что Кирк помнил на Земле, и казалось, что почва покачнулась под его ногами. Снег был повсюду, начав забиваться даже в его парку, а глаза защипало несмотря на защитные очки, которые он успел надеть. Где-то высоко в небе яростно сверкали разряды молний. Снежная буря. Сильная — настолько, что способна смести поселения и караваны, мощная — настолько что способна нарушить связь с Энтерпрайзом, и способная длиться часы. Дни. Коммуникатор жалобно трещал в руке, бессмысленно транслируя статику в пустоту. Он не мог связаться со Скотти. Он не мог заставить Энтерпрайз телепортировать их обратно в лагерь. Кирк закричал, нет — взревел от беспомощный ярости, и его затрясло так сильно, что закололо сердце. Мы застряли, понял он, мы застряли здесь. А они могут уже идти за Боунсом. В этот момент коммуникатор пискнул, и Кирк с удивлением уставился на него, прежде чем ответить. — Кирк, — прохрипел он, тяжело дыша. — Капитан, — раздался голос Спока. Где-то на его фоне слышались приглушённые звуки — чье-то хриплое дыхание, полузадушенный вскрик. Спок заговорил вновь — хрипло, настойчиво и… его голос дрожал. — Вам нужно вернуться. Немедленно. У Доктора не осталось времени.