Но ты ещё приползёшь, умоляя, на коленях:
«О, пожалуйста, не ненавидь меня, не нужно»
Удивительно, но глаза не слепит от ударившего в них слабого света — возможно потому, что вечернее солнце ещё не успело скрыться за отливающими серым оттенком облаками, но уже потихоньку пряталось за горизонт. Вечер понемногу к восьми часам приближался, а Чонвон только очнулся на широкой двуспальной кровати, накрытый мягким бамбуковым одеялом, на которое сверху накинут приятный на ощупь ворсистый плед горчичного цвета. И эта кровать определённо не его. Сонное урчание Чонвона почти похоже на мурлыканье маленького беззащитного котёнка. Юноша щурит глаза; его маленький носик дёргается, а руки тянутся вверх, чтобы немного привести тело в тонус. Однако стоит ему двинуть конечностью — всё естество пронзает боль, пробирающая до костей и заставляющая неприятные мурашки рассыпаться по телу. Словно кости ломаются прямо в нём, прямо когда он в ясном сознании, совершенно не щадя помутнённый отчаянием рассудок. — Значит, это был не сон, — хриплый голос, по обыкновению тонкий, разрывает густую повисшую в воздухе тишину. Чонвон прижимает ладонь к груди крепко и разражается громким кашлем: горло першит, дерёт от недавних криков. — Где я?.. Чонвон приподнимается, присаживаясь на кровати; мягкий матрац прогибается под его весом. Юноша кряхтит, сжимая губы в упрямую линию и пытаясь прилагать как можно меньше усилий, чтобы себе же больнее не сделать. Его тело сейчас словно натянутая струна. Синяки украшают бёдра, желтеющие следы, рассыпавшиеся на шее, отдаются колющей болью по коже, стоит их только кончиком пальца коснуться. Про нижнюю часть и говорить нечего: Чонвон не может сдержать тихое: «Ох!», сорвавшееся с пересохших уст, когда пытается присесть на попу. Меж ягодиц колет, будто всё кровью залито и пропитано насквозь. Приятная ткань чужой пижамы, украшенная бледно-малиновыми полосками, позволяет немного расслабиться, но не более. Паршиво… отвратительно. От мимолётного ощущения чужих грубых ладоней, сжимающих его тонкое тело, фантомом гуляющего по коже, хочется просто взять и выблевать всё на землю. Чонвон позволяет себе оглядеться вокруг: комната, представшая перед его взором, довольно просторная, хоть огромной её и не назовёшь. На стенах теснятся, почти наседая друг на друга, приглушённых (в основном тёмных) оттенков плакаты с изображениями неизвестных Чонвону рок-исполнителей — он и правда таких в первый раз видит. В поле зрения попадает высокий письменный стол. Аккуратно убранный, он пестрит справочниками по подготовке к сунын, составленными на верхней полке, а на широкой столешнице валяются самые обыкновенные очки в тонкой серебристой оправе и бесхозный зип-пакетик, набитый белым порошком. — Это героин. Не обращай внимания. Чонвон вздрагивает от неожиданно врезавшегося в уши голоса, появившегося будто бы из ниоткуда. Его кадык дёргается от нервного глотка, а кошачьи глаза, суженные настороженно, внимательно наблюдают за выросшей в проходе знакомой крепкой фигурой. Джей выступает из темноты, исподлобья вглядываясь в него своими прищуренными красивыми глазами, искрящимися тёмным блеском. Его тон вновь поражает до глубины души: шипящий и высокий, он отдаётся змеиным говором в помутнённом сознании Чонвона. — Как я здесь оказался? — первый вопрос — тот самый, что Джей ожидал. Чужие тонкие губы сжимаются. — Я присяду рядом, ты не против? — он кивает на кровать, и Чонвон опасливо переводит взгляд на место рядом с собой. Немного подумав, он решает кивнуть в ответ — если это комната Джея, то почему он должен спрашивать разрешения? — Я привёз тебя сюда. Из клуба Сонхуна ты целым так и не ушёл. Потерянные глаза Чонвона растерянно наблюдают за тем, как Джей осторожно присаживается у него в ногах, укутанных пледом. Кровать прогибается под весом чужого тела. — Что… со мной произошло? В смысле… я помню, как меня… — его взгляд, потухший и заволочённый серой пеленой, бездумно уставляется на колени. — Но я не помню как… и кто, — тонкие руки складываются одна в другую. Чонвон трепетно теребит свои собственные пальцы друг о друга нервными движениями, будто бы намереваясь успокоиться. — Смотреть нужно на дно стакана, прежде чем пить, особенно в стриптиз-клубе, — мрачно усмехается Джей. Большая шершавая ладонь старшего неуверенно опускается на ступни Чонвона, укрытые одеялом. — Отморозков много. Бомгю мог отойти на мгновение и не заметить. Рука Джея успокаивающе поглаживает ноги Чонвона. Старший будто пытается показать, что он рядом, и теперь, когда они с Чонвоном наедине, тот в безопасности — ему никто не причинит вреда. Конечно, это выглядит так только для Чонвона, однако в глазах бедного травмированного парнишки, несколько часов назад ставшего жертвой ужасных обстоятельств, теперь Джей выглядит как ангел, спустившийся с небес. — И кто это был? — тихо лепечет Чонвон себе под нос. Тем не менее, Джей его слышит: у парня отменный слух, несмотря на не самое лучшее зрение. Он коротко выдыхает. — Кто теперь знает? Бомгю рассказал мне об этом. Он не знал, куда ему метаться, когда кто-то повёл тебя за руку на второй этаж. Скорее всего, тебе подсыпали что-то, блокирующее болевые импульсы, да ещё и память подводящее, — Джей говорит со знанием дела, и от этого и так напуганному Чонвону не по себе. — Потом, когда я пришёл в клуб, он сразу же бросился ко мне. Не буду врать, я тоже был под веществами, — Чонвон ахает, прежде чем голову вниз боязливо опустить. — Но мы с ним сразу ринулись к Сонхуну с Хисыном и Джеюном. Тебя, — Джей коротко передёргивает широким плечом. — Нашли раздетого в кровати без сознания. Чонвон не плачет, хоть и хочется безумно накрыться одеялом с головой и кричаще разрыдаться во весь голос. Он знает, что просто не сможет проронить ни одной слезинки. Сухие дрожащие губы беспомощно приоткрываются, словно дар речи потерян. Не в силах совладать с собой, Чонвон сжимает руки в маленькие кулаки до побеления костяшек и выдыхает застоявшийся воздух. — Зачем ты увёз меня к себе? — роняет он почти неслышно, потупив глаза. Джей выдыхает; его рука не перестаёт поглаживать ноги Чонвона. — Я не знаю твой адрес, но там тебя опасно было оставлять. У Хисына и Сонхуна работа, а Джеюну увозить тебя с собой всего в синяках опасно — у него дочь дома. Так что, — Джей пожимает плечом, склонив голову вбок. — Тем более, я хотел загладить вину за то, что наговорил тебе тогда. По-идиотски получилось. Ужасно, что тебе пришлось пережить это, чтобы я смог. Их глаза сталкиваются друг с другом, и на лице Чонвона впервые за долгое время мелькает тёплая усмешка. — Если бы ты хотел загладить вину, ты бы знал, что я ненавижу наркоманов. Джей мягко ухмыляется в ответ. — Я хотел сделать это, чтобы быть пойманным твоим отцом. Но лишь бы снова встретить тебя, — Чонвон ахает. Его щёки тут же бросает в жар; персиковый румянец заливает мягкую бледную кожу. — В любом случае, господин Ян — капитан полиции. Я тебя даже боюсь немного, поэтому мне нет смысла врать тебе. Я принесу тебе воды с кухни. Лишь бы снова встретить меня?.. Чонвон слабо проговаривает это едва движущимися сухими губами. Потухшие глаза, в которых скользит отчаяние, глядят Джею вслед. Конечно, он сейчас вернётся, но резко паникующая сторона Чонвона подкидывает дров в огонь мыслей о том, что сейчас он уйдёт насовсем — покинет его, и Чонвон снова останется один. Чонвон ненавидит оставаться в одиночестве. — …на самом деле, он не мой родной отец. Его слова заставляют Джея замереть на полпути. Юноша чуть не впечатывается лбом в дверной косяк, едва не врезавшийся из-за резкого торможения. Джей оборачивается — его глаза потрясённо распахнуты. — Что ты сказал? Чонвон, невольно обрадованный тем, что ему удалось удержать Джея в комнате, поджимает свои маленькие пухлые губы. Его язык мимолётно проходится по сухой корочке. — Ёнгван — не мой родной отец. Как и моя мама — Сон Сынван, не моя родная мать, — бормочет он едва слышным дрожащим голосом, который всё больше и больше намерен опуститься до шёпота с каждой секундой. — Я приёмный. Я живу у них пять лет. Широко распахнутые глаза Джея смотрят на него неотрывно. Старший возвращается к кровати, быстрыми шагами пересекая просторное пространство комнаты, чтобы в мгновение оказаться возле Чонвона. Их лица вновь оказываются на одном уровне, когда Джей присаживается на кровать, но теперь уже ближе; матрац прогибается возле бедра Чонвона, чуть ближе к его тонкой талии. — На самом деле до того, как я попал в плохую жизнь, наша семья жила счастливо. Нас было четверо: мама, отец, я и старший брат. Но всё изменилось после того, как мы попали в аварию, — взгляд Чонвона мечется по одеялу. Джей ставит руку за его тело, как бы успокаивающе окольцовывая талию, и вслушивается в каждое слово. — Моя мама погибла, когда мне было всего десять лет. Я скучал по ней и каждый день плакал до тех пор, пока просто не засыпал. Медленно, но верно моя жизнь начала меняться, — Чонвон поднимает пустые блестящие глаза. — Пока в одно мгновение она не превратилась в кошмар. — Мой отец превратился в другого человека. Он начал пить без остановки, постоянно кричал на меня и брата. Хён говорил мне оставаться в нашей комнате и не выходить из неё всю ночь, потому что именно в это время отец возвращался домой и начинался хаос, — юноша рассеянно качает головой. Джей с тревогой прикусывает губу. — Стало ещё хуже, когда он начал нас бить. Он бил нас каждый раз, когда проигрывал все свои деньги в азартные игры или просто когда у него не хватало на выпивку. Он бил нас так сильно, что у нас обоих были синяки по всему телу. — Но в один прекрасный день, — Чонвон нервно сглатывает скопившуюся в горле от нервозности слюну. — Он перестал нас бить. Хоть мы были напуганы и сбиты с толку внезапным изменением, мы были счастливы, что в конце концов это прекратилось. Но, к сожалению, у отца был другой план. Он сделал то, что родитель не должен делать со своим ребенком. Он продал нас. Большие и ясные глаза Чонвона с загибающимися вверх уголками щиплет. Они слезятся, и хрустальная влага выступает на длинных и пушистых дрожащих ресницах. Трепещущие, они подобны дрожащим губам, маленьким, но трепетно и плотно сжатым. У Джея дыхание перехватывает, словно весь воздух из лёгких выбивает хлёстким и жёстким ударом: в животе завязывается противный узел. Старший кладёт руку на вздымающийся живот Чонвона, нежно потирая. — Мне было всего десять лет, когда меня продали знакомому отца. В то время я как будто окаменел; но когда я кричал и вырывался из хватки мужчины, зовя хёна, я обнаружил, что он в такой же ситуации, как и я, — руки Чонвона сжимаются в слабые кулаки, после чего он вновь потупляет взгляд. — Та ночь травмировала нас на всю жизнь. Это продолжалось целых два года, до тех пор, пока мой брат не сбежал из дома, оставив меня наедине с отцом. Мне было двенадцать. — Отец пришёл в ярость, когда узнал, что хён сбежал. Напуганный тем, что я сделаю то же самое, он запер меня в комнате. Отпускал меня только в школу и если люди хотели взять меня на ночь. Ещё одной плохой вещью для меня стало то, что с каждым днём, когда я рос, я становился более красивым. Моя талия и мои большие глаза… Это то, что мне говорили те мужчины. Я был худым, бледным, с пухлыми губами. Каждую ночь я проклинал себя перед зеркалом. Плача, как будто завтра не наступит, я ненавидел то, чем стал. Я всё ещё чувствовал руки, которые касались моего тела. Голос Чонвона дрожал, но был суров, как никогда. Его хорошенькие губки были плотно сжаты, а брови нахмурены. Леденящим ужасом в Джее, изо всех старающемся держать лицо, отдавалось то, какой холодной болью было искажено его миленькое лицо и насколько пустым тоном он рассказывал свою ужасную историю. — Отец слышал крики, но ему было всё равно. Он садистски смеялся надо мной каждый раз, когда видел меня голым, всего в поту, сперме и слезах. Ему нравилось, что я боюсь его — он знал, что так он мог извлечь для себя большую выгоду. Для него были важны только деньги, поэтому он всегда следил за тем, чтобы я выглядел красиво для своих клиентов, но ему было всё равно на то, что я чувствую. Мне казалось, моей души… Просто не было со мной. Я был напуган всё это время. Но я не хотел, чтобы люди об этом узнали, потому что я не хотел, чтобы на меня смотрели свысока или видели во мне… Грязного, — тело Чонвона передёргивает. — Я больше не знал, что правильно, а что неправильно. В конце концов, моим лучшим решением было молчать и принять свою судьбу. Наверное, облегчением для меня были те дни, когда отец продавал меня молодым богатым парням. Они смотрели на меня голодными глазами, но были красивыми и наименее мерзкими, чем все остальные. Надежда на то, что хён вернётся и поможет мне, угасла. В моём сердце не осталось ничего, кроме страха. — Но в один день всё изменилось, — Джей придвинулся ещё ближе, пытаясь заглянуть в слезящиеся глаза юноши, которые тот упорно прятал. — Мальчики из школы… Они пытались подружиться со мной, и я пошёл с ними на контакт. Но случилось так, что клиент отца увидел меня гуляющим с ними и рассказал ему. Отец запрещал мне заводить друзей, поэтому, узнав об этом, он был в ярости. Он снова начал избивать меня, но теперь меня покупали не так много — они говорили, что им не нравятся синяки на моём теле, и отец снова начал снимать стресс с помощью пьянства. И тот самый день в моей жизни… Он изменил её навсегда. — Тогда отец вновь устроил скандал, но на этот раз он был намерен убить меня. Он разбил вазу мне о голову, а потом напал. Он разбил мои очки, прижал меня к полу, сел мне на живот и начал срывать с меня одежду. Я помню его слова. Тогда он сказал… — наконец, Чонвон поднимает глаза на него, и Джей ахает. Ему хочется отпрянуть, и он собирает волю в кулак, чтобы этого не сделать: взгляд Чонвона, настолько пустой и бездушный, резким рывком впивается в его сердце острым лезвием ножа, заставляя оцепенеть на месте. — Он сказал: «Перестань сопротивляться и оставайся на месте, как послушная сука», — он чеканит эти слова пустым голосом, и глаза застилает пелена горьких слёз. — «Если никто не хочет попробовать тебя на вкус, позволь мне сделать это самому»… — Иди сюда. Узловатые пальцы Джея хватаются за воротник пижамы и тянут к себе. Старший прижимает Чонвона к своей груди, дёрнув к себе; руки оборачивают тонкую талию мальчишки, стискивая в крепкой хватке. Чонвон впивается цепкими пальцами в его плечи, дерёт ногтями ткань свободной белой футболки и воет, уткнувшись ртом в чужую шею. Щекочущие вибрации отдаются на медовой коже, которую пачкают прозрачные хрустальные слёзы, блестящие в мягком солнечном свете, которым пропитана комната. Его руки крепко обнимали Джея за шею, а тот прижимал Чонвона к себе, и его спина тихонько сотрясалась, пока Чонвон, не сдерживаясь, прячась в его больших руках от внешнего мира, всё плакал, плакал и плакал, а его громкие рыдания заполнили тоскливыми стенаниями всю комнату. Глаза Джея, устремлённые куда-то мимо, невидящим взором впиваются в стёганую спинку кровати, обитую тёмной кожей. Его раскрасневшиеся глаза сухие, а уголки их алеют от обиды и ненависти к себе, залившей жгучим ядом всё его нутро смертельной волной. Он прижимается ртом к плечу Чонвона, ёрзая, и тупо хлопает глазами. Он изнасиловал человека, которого насиловали в десять лет. Он накачал наркотиками и занялся сексом с несчастным подростком, над которым надругался отец, без его согласия. Теперь, в трезвом состоянии, не одурманенном наркотическим опьянением, Джей понимал всю бесчеловечность того поступка, который он совершил с Чонвоном, уподобляясь собственному тупому возбуждению и животному влечению. Вот почему Чонвон отбивался от него, скрёбся и царапался, даже не понимая толком, что с ним происходит — вот причина, по которой он пытался вырваться. Его тело наизусть выучило и запомнило эти движения, резкие, быстрые, грубые, отвратительные для него и такие болезненно рушащие его сознание. Чтоб тебя, Пак Чонсон! Ты не заслуживаешь жить!.. — Я очнулся голым на полу, — продолжил Чонвон, когда ему удалось немного успокоиться. Сиплый проплаканный голос гудел в шею Джея. — Мне было тринадцать. Т-тогда я думал, что для меня всё слишком поздно, когда чувствовал, как по лбу стекает кровь. Я думал, что у меня галлюцинации, когда услышал слабый звук сирен и незнакомые голоса. Меня осторожно подняли, и я успел увидеть суровое лицо незнакомого мужчины, прежде чем потерять сознание. Это был мой отец, — юноша слегка выдыхает. — Ян Ёнгван. — То есть, Ян — не твоя настоящая фамилия? — тихонько бормочет Джей, сжимая объятия сильнее и отказываясь отпускать; да Чонвон вырываться и не думает. Младший мычит, прежде чем покачать головой. — М-м. Меня зовут Чон Чонвон. Ян — это фамилия моего приёмного отца. Они с Сынван усыновили меня… в то же самое время — когда мне было тринадцать. Возможно, одной из причин стало то, что у них умер их семилетний сын. Онкология, — Чонвон поджимает губы; Джей чувствует его движения своей кожей. — Не было шансов спасти. Поэтому у меня мог бы быть братишка, но так получилось, что мы не встретились. — Поэтому у вас с Рики такая разница в возрасте, хоть вы и в одном классе? — догадывается Джей. Чонвон коротко кивает: — Не только с… ним. Со всеми моими одноклассниками. Так получилось, что я долго отходил от всех этих событий, уже когда у меня появилась новая семья. Год я провёл на домашнем обучении, чтобы наверстать упущенное. В эту школу я поступил три года назад, и когда Рики было только тринадцать, мне уже исполнилось пятнадцать. Раньше у меня не было возможности учиться в школе для богатых детей, потому что мы были самой обычной семьёй, а со смертью мамы и вовсе обеднели. В ответ ему нет ничего, кроме многозначительного молчания, густой тёмной тучей нависшей над их головами. Чонвон отстраняется первым, хоть Джей и не хочет его отпускать; он позволяет Чонвону делать так, как захочет он, и подчиняться его собственной воле. Обессиленный, Чонвон откидывается на спинку кровати. — Именно поэтому я никогда не смотрю людям в глаза. Отец приказывал мне не смотреть в глаза клиентам — он говорил, что это невежливо. И именно поэтому я ненавижу алкоголиков и наркоманов, — его взгляд, так и избегающий внимательного взора Джея, впившегося в него клещом, коротко метается к пакетику, небрежно брошенному на стол. — Я наркоман, — просто бросает Джей тихим голосом. Теперь и он не в состоянии взглянуть на Чонвона. Чонвон мычит. — Почему ты продаёшь? — этот вопрос был не ожидаемым, но и не неожиданным, однако Джей всё равно был не совсем к нему готов. Он удивлённо поднимает голову: Чонвон усмехается ему. — Отец рассказал мне, что у тебя очень богатые родители. Теперь, понимая, что мы в частном доме, я и сам в этом убедился. Зачем ты продаёшь и принимаешь? Что тебя не устроило в жизни? — Тебе не понравится причина, сладость. — Почему? Джей поджимает губы. — Потому что это глупо. Я никогда не считал свою жизнь плохой, но теперь, зная твою историю, я думаю, что то, в чём я существую — просто сказка. — Я рассказал тебе это не для того, чтобы разжалобить тебя, — пожимает плечами Чонвон. — Я хотел удержать тебя в комнате. Потому что я ненавижу оставаться в одиночестве, — глаза Джея удивлённо расширяются. — Поэтому ты можешь… не беспокоиться. Я думаю, я постараюсь… — заминается. — Тебя понять. По его чудесным пухлым щекам, с которых всё ещё не сошёл детский жирок, продолжают катиться прозрачные, оттого и почти незаметные, слёзы. Чонвон, кажется, хочет вытереть их сжатыми кулаками, что кажется старшему донельзя очаровательным; однако Джей сам вскидывает руку, чтобы коснуться его кожи. Юноша удивлённо замирает, стоит ему почувствовать на своём лице чужой мозолистый большой палец. Джей вытирает слезу из-под его глаза и опечаленно улыбается. Его руки кажутся слишком грубыми для нежной кожи Чонвона. — У родителей много дел. Они почти не следят за мной. Поэтому ещё с шестнадцати я начал ходить по клубам и барам — они меня привлекали, сам не знаю, почему. Меня часто тянуло на всё запретное, — Чонвон слушает его с таким трепетом, что Джею кажется, что он чувствует, как душа медленно покидает тело. — Один раз я просто попробовал, но потом уже… не смог остановиться, — старший качает головой. — А когда мне подсказали, что на этом можно сделать бизнес, у меня вообще крышу сорвало. Дело в том, что я стажируюсь в компании отца, и одним из моих условий для того была зарплата, которую отец в итоге так и не выплачивает мне. Родители почти не дают мне денег. Поэтому… — Джей только пожимает плечом. — Я зарабатываю вот так. Про продажу мне, кстати, рассказал Принц. Он слабо усмехается, когда кошачьи глаза Чонвона широко распахиваются. — А Принц тоже принимал? — Конечно, — хмыкает Джей, на мгновение прикрыв глаза. — Он сидел на наркоте, но завязал. Ради Хисына, — он усмехается и глаза к потолку скептично закатывает. Любовь… чтоб её. — …Ясно, — всё, что удаётся выдавить из себя Чонвону. — Ты, это, прости меня, — неловко бормочет Джей сквозь зубы. Внезапно все его проблемы кажутся такими маленьким и ничтожными по сравнению с тем, что случилось с Чонвоном, что пережил он. Джей даже не может представить, каково это — каждый день засыпать и просыпаться в постоянном истощении и страхе. — Мне стыдно за то, как я вёл себя тогда, в полицейском участке. Я был под веществами, но зная правду, я бы тебя и пальцем не тронул. — Оставь, — слабая усмешка трогает губы Чонвона. — Я прощаю. Ты позаботился обо мне после… того, что случилось, а это самое главное. Сердце Джея пропускает удар от мягкой усталой улыбки Чонвона. Наконец, Чонвон теперь смотрит ему в глаза, и Джей почти млеет от их взгляда: они настолько большие и ясные, что на ходу дух захватывают, не позволяя с места сдвинуться. Манят, гипнотизируют собой… — Хочешь поесть? Я приготовил куриные крылышки в остром соусе, пока ты спал. Лицо Чонвона, искажённое смущённым выражением, светлеет. — Если можно… — застенчиво улыбается юноша. — И можно сходить в ванную у тебя? Я думаю, мне надо помыться. — Оу, да, конечно! — спохватывается Джей. — Я уже протёр тебя. Твои бёдра, — старший растерянно закусывает губу и бросает недвусмысленный взгляд вниз, на прикрытые одеялом ноги Чонвона. — Были в крови. Чонвон ахает, с его губ срывается болезненный выдох. — Спасибо большое. Я… боюсь крови, на самом деле. Бровь Джея приподнимается. — И поэтому ты ездишь на вызовы со свои отцом? Чонвон неловко пожимает плечами и робко улыбается. — Знаю, глупо. Но желание сильнее страха. Тем более, если я хочу стать капитаном полиции, мне надо побороть свои страхи. — Вот оно как. Чонвон утвердительно мычит что-то, похожее на незамысловатое «мгм». Его собственные недлинные пальцы играют друг с другом. Юноша смущённо завешивается прядями короткой ярко-малиновой чёлки, уже загрязнившейся с самого утра, что до этого была убрана по бокам, но исподлобья глядит на Джея, руки которого почти зажимают его талию. Джей вытягивает шею, чтобы лицом приблизиться к искажённому удивлением хорошенькому лицу Чонвона. С тёплой усмешкой старший склоняет голову вбок, глядя на юношу с неподдельной нежностью. Чёрт возьми… а у Джея прекрасная улыбка. Она действительно очаровательна, а его лицо так красиво преображается, когда он улыбается. Чонвон приметил это ещё тогда, когда тот скалился в камере, улыбаясь во все свои ровные белые зубы (хоть он и знает, что это всего-навсего виниры), но тогда ему не хотелось принимать это для себя. Затуманенные наркотическим опьянением тогда, острые прищуренные глаза, не искажённые очками, которых сейчас не было на Джее, изучали его с непередаваемой теплотой. — У тебя болит тело? — бормочет он тихим голосом. Ахнув, Чонвон, очнувшись последним, встряхивает головой и рассеянно кивает — слабый бледно-розовый румянец заливает его щёки. — Я донесу тебя до ванной. — Что? Но я и сам… А! Джей подхватывает Чонвона под коленями, а вторая рука мягко опускается на его спину. Дыхание Чонвона перехватывает, когда Джей поднимает его на руки и несёт в неизвестном направлении — очевидно, в ванную комнату. — …Спасибо, — тихо лепечет Чонвон, тут же зардевшись, и весь съёживается на его руках; хватается пальцами за чужую свободную футболку на крепкой груди старшего, втянув голову в плечи. Джей только усмехается в ответ. А на душе паршиво, кошки скребут, и горло дерёт отчаянием закричать от ненависти к себе. Сердце, замершее на мгновение, стучит бешено, мечется туда-сюда, будто намереваясь пробить грудную клетку и выскочить, чтобы распахнуться перед юношей настежь. — Сейчас, только очки возьму, — он разворачивается к столу. — А то уроню тебя. Нихрена не вижу. — По-моему, в тот день на тебе были другие, — едва слышно бормочет Чонвон себе под нос. Джей рассеянно мычит. — У меня две пары. Я купил сразу, чтобы если с одними вдруг что-то случится, у меня были запасные, если вдруг в этот момент у меня не окажется денег. — Неужели родители не дадут тебе даже на очки? В ответ Джей скептично хмыкает и пожимает плечами. — Я же тебе сказал уже. Ты вообще в курсе, каких бабок в наше время очки стоят? Ахуеешь, когда узнаешь. Чонвон коротко хихикает, и этот смешок отнимает у Джея половину сердца, заставляя нервно сглотнуть. Джей — лицемер. Но Чонвон ничего не узнает. Джей надеется, что Чонвон ни о чём не узнает.⊹──⊱✠⊰──⊹
— Чонвона сегодня не будет? Они с Таки сидят в столовой, по своему обыкновению не заказавшие почти ничего. Ну-у… на самом деле, так можно сказать лишь о Рики. Его лучший друг же уже набил живот рисом с гуляшом из курицы в кисло-сладком соусе и сейчас мирно потягивал из трубочки свой клубничный коктейль. — М-м, — Таки мычит, задумчиво качая головой. — Кажется, он сказал госпоже Кан, что сегодня ему нездоровится. Призадумавшись, Рики сдувает тёмную чёлку со лба, прежде чем откинуться на узкую спинку стула. Чонвон болеет очень редко и практически никогда не пропускает занятия — он считает, что в его годы учёба должна быть на первом месте. Имеет право, конечно; у него чётко выражена позиция. Однако в субботу с Чонвоном было всё в порядке: он выглядел взволнованно, — даже возбуждённо, можно сказать — и немного радостно, а после школы сразу ринулся куда-то. Это не было на него похоже, но Рики знал, что ему обстоятельств не выяснить, хоть любопытство и съедало немного. В любом случае, сегодня Чонвона нет. Сегодня Чонвона нет… Рики прокручивает в голове три незамысловатых слова, складывающихся в радующую его фразу, невидящим взором оглаживая тонкую фигуру Сону. По своему обыкновению, Сону сидит за отдельным столом, который пустует в эту перемену — хотя на следующую туда приходят питаться девятиклассники. Его глаза закрыты, и длинные тонкие ресницы подрагивают. Согнувшись в три погибели, Сону хлебает куриный рамен, палочками пытаясь подцепить половинку яйца, всё намеревающуюся ускользнуть из его некрепкой хватки — на ощупь ведь только может. Его спина содрогается каждый раз, когда мимо проходящие парочки или стайки учеников говорят слишком громко и неожиданно, порой пугая, но в целом юноша безумно рад, что никто не обращает на него внимание. — По-моему, питомцы уже звали его за свой стол, — невнятно бормочет Таки, языком перекатывая во рту обмусоленную трубочку. Острые глаза бегло осматривают крайний стол в противоположной стороне от выхода, где можно заметить уже знакомые нам лица: Субин, Тэхён, Гаыль и другие питомцы, собравшиеся вместе и размеренно жующие свой обед; радостные, пусть и как всегда немного зашуганные. — Но он вроде отказался, я слышал. Не знаешь, почему он не хочет сидеть рядом с ними? Ответом ему становится многозначительное молчание — Рики лишь едва уловимо качает головой. Его взор, всё ещё вцепившийся в Сону, не может оторваться от его тощей фигуры. Сону красив… Он действительно красив, как для взгляда Рики, так и для большинства окружающих его людей — Рики даже шептали на ушко о том, что Сону привлекателен чертовски, несмотря даже на худобу. Сейчас тонкие ноги Сону, обтянутые самыми обыкновенными плотными белыми чулками, скрывающими синяки и глубокий зашитый шрам, открывает короткая розовая юбка — та самая юбка, что втайне от семьи купил ему Рики. При каждом ёрзающем движении она задирается всё выше, и иногда Сону приходится неловко её одёргивать, чтобы продолжить кушать нормально. Короткий нежно-розовый жакет наверху, застёгнутый на железные пуговицы, покрытые серебристым напылением, подходит к нижнему предмету одежды — так и не скажешь, что они из совершенно разных комплектов. Сделанный из такого же плотного материала, он задирается, обнажая тонкую талию тощей фигуры и темнеющие синяки на запястьях. — …Ты вроде говорил, что недавно вы с семьёй ездили покупать ему одежду? — невзначай интересуется Таки, поглядывая на Сону краем глаза. Рики утвердительно мычит в ответ. — Да. И что? — Тогда почему он до сих пор в женской? Ты же сам его одеваешь. Ты не разрешаешь ему одеваться в мужское или хотя бы унисекс? Почему? Рики фырчит, не отводя взгляда от сгорбившейся фигурки Сону, почти жалкой среди окружающих её людей. Кажется, ещё мгновение — и бедный юноша, нежный и беспомощный, растворится в воздухе, рассыпаясь по песчинкам. Скоро он должен это преодолеть. В в день рождения Сону, после шоппинга, Сыльги отвезла его к диетологу, которые назначил ему правильный рацион питания для здорового набора веса. Как-то раз, когда они с Рики ещё пробовали наладить контакт на первых порах, Сону обмолвился о том, что его тип фигуры — песочные часы. С тех пор Рики преследует мысль об этом. В голове сами по себе в деталях рисуются картинки о том, как его руки, которые кололи острые выпирающие кости, ложатся на те же бёдра и бока, о том, как удобно их мять. О том, как он может пить сладкое полусухое из ключиц Сону. Если у него вырастут бёдра, то талия — о, талия, она будет так красиво изгибаться мягкой дугой, что дух при первом же взгляде захватит. Рики нравится Сону. Сону красив и послушен, хоть и бывает непокорным, но ненадолго. Рики хочет разрушить его: он хочет швырнуть Сону на кровать и увидеть, как его хорошенькое лицо, такое красивое, искажается в удовольствии — как заламываются миленькие бровки и приоткрываются сочные, даже сейчас пухлые алые уста, а бёдра раскрываются и раздвигаются ещё шире, чтобы лучше справляться с трением, проникновением огромного для такого маленького хрупкого тела члена Рики в него. Рики отчаянно прикусывает до боли поблёскивающую слюной нижнюю губу. Сону для его взгляда — маленькая фарфоровая куколка, разбить которую не составит труда. Маленький дьявол на его плече напевает на ухо о том, чтобы сломать его, разрушить его. Разрушить Ким Сону. Неужели он и правда мне нравится?.. — Дай угадаю, — фырчит Таки, откинувшись на спинку стула, и подталкивает его в плечо. — Ты влюбился в него, но у тебя не хватает духу признать, что тебе нравится парень, поэтому ты одеваешь его в женскую одежду под предлогом того, что он всё равно живёт за счёт твоей семьи и беспомощный? — Заткнись! Рики шипит и, вскинув широкую ладонь, замахивается, чтобы дать Таки подзатыльник. «Ауч!..» — шипит тот, тут же руку прижимая к голове, на которую сейчас обрушился короткий, но крепкий удар. Правда глаза колет? Этот вопрос читается на исказившемся в ядовито-обидчивом выражении лице Таки, поэтому Рики спешит отвести взгляд. — А что? — обиженно бурчит его лучший друг. — Разве я не прав? — Ты в курсе, что я ненавижу геев, Таки, — мрачно бормочет Рики. — Я, блять, гомофоб. — Ты долбоёб! — в ответ Таки хлопает себя по лбу. — Обычно те, кто больше всего кричат, что они не геи, на деле оказываются педиками. В глазах Рики мелькает яростный огонёк. — Почему ты не за меня? Ты всегда должен быть на моей стороне, а ты пытаешься обвинить меня в чём-то. — Я и так на твоей стороне, Рики! — Таки всплескивает руками. — Извини, но просто я в то же время не понимаю, что с тобой происходит! Рики складывает руки на груди. — Да ты никогда ничего нахрен не понимаешь. — Очевидно потому, что ты ничего мне не объясняешь! Какого хрена я пропустил? — Таки фырчит и вытягивает губы трубочкой, чтобы сдуть тёмную гладкую чёлку со лба. Он недоверчиво косит глаза на покрасневшее от негодования лицо лучшего друга, щёки которого сейчас печёт рубиновым румянцем. — Да, я опять ничего не понимаю! А у бедного Сону синяки на запястьях и по всему телу. Все это видят, Рики, все! — бормочет он яростно вполголоса, наклонившись к безучастному Рики. — Если ты думаешь, что я не понимаю, что его бьёшь ты, то ты ошибаешься. Я и так стараюсь быть максимально лояльным к тебе, но в последнее время ты вызываешь у меня отвращение и отторжение. Что с тобой происходит, Рики? Как будто не в своём уме! Ты ведёшь себя как какой-то законченный наркоман! Он выплёвывает сочащиеся ядовитой правдой слова прямо в исказившееся злобой красивое лицо Рики. Руки Таки сжимаются в крепкие кулаки, а голова склоняется вбок. Он пытается заглянуть Рики в глаза, но тот лишь, прошипевши что-то нечленораздельное себе под нос, подобно змее, голову от лучшего друга отворачивает. На мгновение Таки кажется, что глаза Рики искажены непередаваемой, ни с чем не сравнимой болью. — Он тоже гей, чёрт возьми, — Рики цедит это сквозь плотно сжатые зубы. С тревогой прислушиваясь к его голосу, Таки пытается заглянуть в его лицо. Тон младшего пропитан сквозящим отчаянием. — Он меня раздражает. Я его ненавижу. Таки выдыхает обречённо и прикрывает глаза устало. — Рики, я знаю, что сейчас неподходящее место и время, но я пытаюсь тебе помочь, — он потирает переносицу. — Если Сону нравятся парни, а тебе нравится Сону, сядьте и поговорите об этом. Не пытайся бежать от себя, чёрт возьми! Если уж ты понимаешь, что он тебе нравится, не упрямься, как баран на новые ворота, а просто подумай об этом!.. Рики закатывает скептично глаза к белому потолку, однако по его поджавшимся губам Таки понимает, что попал в самую точку. Рики всегда чётко обозначал свою позицию насчёт нетрадиционной для общества сексуальной ориентации, и он имел на это право, но его лучший друг уже давно начал догадываться, что с появлением Сону в жизни младшего что-то да изменилось. Что-то маленькое, незначительное и почти неприметное снаружи, почти как капля в море; однако с этой каплей может подняться огромная волна. И поднялась. Таки очень хотелось бы спасти Сону от побоев Рики, которыми, очевидно, он одаривает бедного хрупкого юношу, из-за отсутствия зрения неспособного дать отпор, дома, но он не мог совладать с Рики ничем, кроме как разговорами, которые и так почти не помогали. Чтоб тебя, думает Таки, неуверенно скосив глаза на насупившегося Рики. Упёртый баран. В конечном итоге Рики просто фырчит. — Иди на хуй. — Это приглашение? — Таки не остаётся в долгу, шуткой намереваясь продолжить начатый разговор, однако почти сразу оказывается послан уже жестом в виде выпрямленного среднего пальца, который Рики тычет ему в лицо. — Мне повторить? — Ой, да как скажешь, — хмыкает в ответ Таки; его голос сочится почти неуловимой злобой. — Но учти, бро, что тебе нужно что-то с этим делать, иначе с таким поведением ты в конечном итоге останешься один. Я, конечно, пока с тобой, но учти, что с таким тобой я даже в одном поле срать не сяду. — Ага, да, не надо, — рассеянно пфыкает в ответ Рики. Его прищуренные острые глаза уставляются куда-то между стойкой, за которой стоит буфетчица, и съёжившимся Сону, уже доедающим, кажется, свой суп. — Я схожу в буфет за молоком. — За коктейлем? — интересуется Таки, после чего хочет уже было полезть в рюкзак. — У меня есть один, если что, я могу отдать тебе. — Не, просто хочу стакан обычного молока. Я скоро вернусь. Таки утвердительно мычит ему в ответ, и Рики, хмыкнув, громко отодвигает стул, чтобы подняться с нагретого собой места. Внимательные тёмные глаза старшего мальчика неотрывно наблюдают за ним. Из-за того, что ученики находятся за своими столами и заняты едой, в такое время возле буфетной стойки обычно нет очереди. Вот и сейчас она пустует, что несказанно радует подошедшего Рики, который совершенно не намерен ждать. Подросток обращается к буфетчице с просьбой, и пока она ненадолго отлучается, не оглядывается даже по сторонам; ждёт, молча глядя ей вслед, возвышаясь над большинством проходящих мимо учеников благодаря своей вытянутой фигуре. Он коротко кланяется, когда буфетчица, женщина средних лет, маленькая и сгорбленная, с тонкими нарисованными бровями и выцветшими красными волосами, приносит стакан, почти до краёв наполненный молоком. Рики разворачивается на пятках, но замирает, когда, опустив глаза, натыкается на макушку Сону, чьи светло-голубые блестящие волосы подпрыгивают от каждого движения его головы. Такой лакомый. Легко пугается. Милый. Красивый. Невинный. Чистый. Распахивающий свои невидящие, но кристально блестящие глаза — он хотел увидеть, как из них текут слёзы; о, юноша выглядел бы красивее. А губы Сону идеально подходят для того, чтобы пожирать их. Он хотел увидеть, как они распухают до тех пор, пока из этих губ в форме сердца не выйдет прогорклый привкус крови — эти губы, дующиеся пухлым бантом. Он хотел отметить Сону как своего, сказать всем, что он неприкасаем — под запретом. И, о, Сону вскрикивал от боли, умоляя его остановиться, когда Рики вонзался в него; умоляя не лишать его невинности, чистоты. Но Сону был слишком красив для его же блага. Идея бьёт в его сознание быстрее, чем он успевает её обдумать. Вытянув руку, Рики переворачивает ладонь и опрокидывает стакан молока прямо на голову Сону. Кажется, время замирает. Он может видеть вокруг них, за Сону и рядом с собой, кучу людей, уставившихся на них, многие из которых, кажется, впервые увидели картину жестокого обращения хозяина с «питомцем» своими глазами. Ученики всех возрастов, находящиеся вокруг, застывают в оцепенении, и вокруг пары лишь сплошное сгустившееся в воздухе молчание. Рики тихо смеётся, весело мыча, глядя на потрясённое лицо Сону, развернувшегося в его сторону. Он выглядел как полный беспорядок: молоко хлынуло на шею и грудь, мягкое сиденье стула под юношей и его жакет, плотно застёгнутый на пуговицы, промокли. Задыхаясь, Сону чувствует, как жидкость стекает по его груди и животу. Отвратительно, прям противно. Рики думал, что Сону съёжится от унижения, склонит голову покорно, как он делает это в обычных случаях, и попытается скрыть лицо, однако этого не происходит. Вместо этого Сону вскакивает и, некрепко стоя на своих сжатых плотно подрагивающих ногах, замахивается и даёт Рики сильную, жёсткую и хлёсткую пощёчину. Потрясённый, Рики отступает на несколько шагов от обрушившегося на него удара, не ожидавший такой силы от тощего хрупкого юноши и его маленькой, но, как оказалось, очень крепкой ладони. Удивительно, как он, будучи слепым, умудрился достать и попасть точно в лицо Рики, что возвышается над ним почти на голову, но его красивое личико, скривившееся в грозном выражении ярости, заставляет удивлённо замереть. — Что вы себе позволяете?! — восклицает Сону, нахмурив брови и сжав губы в упрямую кривую линию. Его голова поворачивается в ту сторону, где до этого сидел его «хозяин» рядом со своим лучшим другом, будто намереваясь отыскать Рики, однако единственный, кого можно там увидеть — Таки, чей приоткрытый рот и округлившиеся глаза целиком и полностью выдают то, насколько он ошарашен наглыми и бесчеловечными действиями Рики. Можно увидеть. Но Сону не видит: он лишь свои слепые глаза распахивает, хлопая длинными тонкими ресницами, будто бы намереваясь вызвать хозяина, который наверняка видел это и готов защитить его, прийти на помощь хотя бы в такой ситуации. Однако его хозяин, которого Сону не был в состоянии увидеть, находился прямо перед ним, и сейчас он пребывал в ярости. Рики поджимает дрожащие от злости полные губы, крепко сжимая в руке стакан, прежде чем замахнуться и изо всех сил ударить Сону пустым стаканом по голове. Тонкое стекло разлетается на множество маленьких осколков, что со звонким тоненьким треском сыплются на пол. Мало того, сильный удар чуть не заставил Сону потерять сознание. Слёзы, вырвавшиеся из глаз, быстро стекают по щекам, чертя за собой кривые дорожки, а тонкая сухая рука хватается за закруглённый край стола, чтобы удержать тонкое тело от падения. Несмотря на то, что он был маленьким, стакан всё ещё оставался стаканом. У Сону кружится голова, а перед глазами, в которых сплошная темнота, начинают переливаться нечёткие круги и разноцветные вспышки. Он чувствует, как со лба стекает густая и горячая жидкость; в нос, щекоча чувствительное обоняние, бьёт запах железа. Всхлипнув, Сону срывается с места и бросается прочь из столовой. Быстро перебирая ногами, он натыкается на столы, удерживаясь за них; ударяется о края острыми тазовыми костями, выпирающими даже сквозь толстую ткань юбки, пока наощупь не добирается до выхода, и вылетает сквозь широко открытые настежь двери. Рики усмехается. Тем не менее, насладиться своим триумфом ему не даёт чья-то сильная рука, которая разворачивает его за рукав и грубо отталкивает назад. Таки, чьё лицо искажено злобным выражением, уставляется на него немного снизу вверх: меж бровей залегает глубокая хмурая складка, а в глазах читается неутомимое выражение ярости, переплетённое с тупой болью, что он испытывает по отношению к бедному беззащитному юноше. — Я иду за ним, — рычит его лучший друг, и, если честно, Рики всерьёз боится его: Таки выглядит так, будто собирается ударить его по лицу, как только он откроет рот. — И ты не пойдёшь за мной. Не смей ещё больше бить лежачего, ты, животное. Он пихает помрачневшего Рики, в чьих глазах огонёк злобный промелькнул, кулаком в грудь, прежде чем одарить его полным презрения взглядом и быстрым шагом направиться прочь.