⊹──⊱✠⊰──⊹
Как только за спящим Сону закрываются тяжёлые дубовые, в мелких бороздках, двери, Рики отправляется в свою комнату; Конон, увязавшись, решает последовать за ним, хоть изначально подросток был против. Ей неуютно находиться в доме наедине с собой, зная, что под боком измученный юноша, возможно на грани смерти: психолог сказала, что долгое нахождение в одиночестве, особенно в ситуации такой шумной позитивной девушки, как она, может повлиять на её кошмары. Стоит дверях захлопнуться с небольшим щелчком, сопровождаемым тихим мгновенным стуком после, Сыльги выдыхает. Устало опуская глаза к припухшим нижним векам, она силится не заснуть, упав прямо здесь, картинка пола перед глазами рябит сквозь длинные дрожащие ресницы. Джухён мнётся на месте, ёрзает рядом с ней, взволнованная, как трепещущая крыльями бабочка. — Я очень волнуюсь. Эти потрясения вымотали мне все нервы… Сыльги качает головой; её взгляд искрится небольшой, усталой нежностью по отношению к светлому лицу другой женщины, чьи округлившиеся глаза сияют так невинно. — Я тебя понимаю. Не волнуйся, с Сону всё будет в порядке. Я немедленно займусь его здоровьем вновь, когда мы узнаем, что твой муж сделал с ним. — Не называй его моим мужем, — морщится Джухён. — Он и так меня на такую жизнь вывел, теперь и ты ещё доводишь. Ахнувшая, Сыльги, уже было спохватившаяся из-за того, что её слова, возможно, прозвучали грубо и немного опрометчиво, учитывая состояние Джухён всякий раз, когда речь заходит о её до сих пор супруге, спустя несколько долгих секунд потрясённо замирает. Подобная претензия наносит ей резкий удар под дых и напрочь выбивает из колеи мигом — хотя, казалось бы, с такой женщиной, как она, это провернуть практически невозможно. — …что? — нервно сглотнув слюну, потрясённо выдыхает она. — О чём ты? Почему я тебя довожу? Фыркнув, Джухён закатывает глаза; почти потрясает её злобная усмешка и этот надменный вид, что придал ей возведённый к потолку взгляд. Кажется, она сдерживает желание сплюнуть прямо на лоснящийся пол коридора, скрещивая руки на груди. — Сыльги, ты такая… Ах! Я пытаюсь сказать тебе, что мне плохо, а у тебя в голове Сону, да и только! Она грозно топает ногой по земле, как маленький капризный ребёнок. Подобные слова повергают Сыльги в шок; потрясённо приложив руку к с каждой секундой всё чаще начинающей вздыматься маленькой груди, женщина распахивает обрамлённые чернеющими ресницами глаза: — Джухён, ты совсем рехнулась? Что ты такое говоришь? Сону — твой сын, почему тебя не заботит его состояние? — меж её бровей залегает глубокая хмурая складка, которую Джухён ужас как хочется разгладить тонким пальцем, но она, переполненная невежественной злостью, понимает, что скорее ударит Сыльги, как только поднимет руку. — Я понимаю твои переживания- — Нет! — восклицает Джухён неожиданно громче, чем хотелось бы, заставляя изумлённую Сыльги, испуганную, невольно отшатнуться. — Ты не понимаешь! — Джухён, — выдыхает женщина в последней попытке собраться с силами. — Я понимаю. Но сейчас речь идёт и о том, что за этими дверьми спит твой единственный сын, которого украл самый мозговитый и рукастый учёный из ныне существующих, — она потрясённо фырчит. — Ты понимаешь, что это значит? Шрам на животе Сону… Мы не знаем, что он с ним делал. Может, он просто вскрыл его изучить, а может, он вынул из него жизненно важный орган, и если так, то Сону остались считанные дни. Я знаю, мы должны друг друга поддерживать, и я буду, тем более, ты прекрасно знаешь моё отношение к тебе, — Сыльги почти дёргает от того, как на этих словах Джухён смотрит на неё исподлобья, из-под спадающих на лицо чернеющих волос, с абсолютно странным лицом и взглядом, уподоблённым дикому зверьку, но она не сбивается. — Но сейчас нам нужно думать о результатах УЗИ, прежде всего, и анализов. Почему я беспокоюсь за твоего ребёнка больше, чем ты?.. — Да забирай ты его уже к чёртовой матери! Он мне нахер не сдался! Громкий писклявый крик врезается в её уши, заставляя ошарашенно подпрыгнуть на месте. Она знает, что голос Джухён красив, отдаёт бархатом, особенно когда снижается до ласкового полушёпота на ухо, но теперь её сорвавшийся тон вызывает лишь отвращение и неприятные мурашки, россыпью поплывшие по всему тонкому стану. Сыльги бьёт озноб; сжавшая колени, она с опаской оглядывает рявкнувшую на неё Джухён, чьи глаза, доведённые до безумия, жарко сверкают в холодном свете хрустальной люстры. — Джухён, т-ты… — Сыльги заикается, сглатывает, отступая ещё на шаг назад. — Что ты сказала?.. — Что я сказала? — ахнув, Джухён, вырисовавшая на хорошеньком лице, искажённом гримасой ненависти, притворно любовную улыбку, хлопком в ладоши отрезвляет женщину. — Да то, что я уже не могу больше с ним возиться! Слепой, тупой, немощный ребёнок, которые в свои двадцать один не может быть никем другим, кроме как мямлей! Не парень, не девушка, не пойми что! — Джухён, не кричи, ты разбудишь ег- — Да плевать мне на него! — не останавливаясь для того, чтобы отдышаться или успокоиться, Джухён даже не думает понизить свой тон. Она медленно шлёпает к Сыльги, наступая на неё, пятящуюся, босыми ногами. — Я больше не могу это терпеть! Почему он не сдох тогда, ещё в лесу? Почему его организм выжил после сырой грязной земли, хотя уже давно должен был сгнить вместе с червями?! Если бы он умер, было бы лучше! Я хотела, чтобы он умер! Ногти Сыльги болезненно впиваются в ладони, оставляя после себя глубокие болезненные краснеющие полумесяцы. Её кулаки дрожат. — Ты… Ты… — Да, я пыталась его убить! — истошно восклицает Джухён. Её лицо атакует обезумевшая усмешка, а из глаз неожиданно тяжело брызгают истеричные горькие слёзы. — Я столкнула его в овраг, надеясь, что он разобьётся и они больше не будут нас преследовать! Но он, блять, выжил! Он выжил, хотя должен был умереть из-за своей никчёмности и бесполезности! — Джухён, Джухён!.. — Я ненавижу его, — рычит Джухён сипящим голосом, вылетающим из с каждой секундой всё шире растягивающегося в страшной улыбке рта. — Я ненавижу этого маленького выродка. Да, раньше я, наверное, его любила — единственный ребёнок всё-таки, моя кровинушка, мой сыночек! Но теперь он бесполезен! Как ты можешь держать его у себя, зная, что я нуждаюсь в твоей поддержке больше, чем он, что ты мне нравишься, что я хочу, чтобы мы были только вдвоём, что я- — Джухён! В порыве гнева и отчаяния, одолевшего её истерикой, женщина не сразу замечает, как её возлюбленная, воспользовавшись теми остатками смелости, что остались внутри, хватает её за плечи. Сыльги встряхивает Джухён, ненамеренно бьющуюся, как птица в тесной клетке, в её сдавливающей хватке; она шепчет ей успокаивающие слова, пытается повысить голос, намереваясь хоть немного привести в себя разбушевавшуюся Джухён; отвращение к самой себе к горлу тянется, когда она понимает, что поступает благородно, как всегда пытается это сделать, несмотря даже на то, как быстро и резко человек перед ней сам рассказал о том, насколько он на самом деле ужасный и мерзкий. — Успокойся, пожалуйста, — выдыхает Сыльги слова, пророненные с губ вместе с персиковым дыханием и отдушкой мятной жвачки. — Ты не в себе… — Сыльги, — задушенно хрипит Джухён. Только поддержка Сыльги позволяет ей не осесть на пол. — Сыльги, пожалуйста, пусть он умрёт… Не делай с ним ничего, не помогай ему… Скажи ему, что ничего нельзя сделать с ним таким, и он умрёт, как и должен был- Хлоп! Шлепок. Её прерывает хлёсткая пощёчина, мигом заставившая заткнуться. Джухён чувствует жгучую боль в щеке, звонкий хлопок удара разносится по комнате. От удара по её телу змеятся волны агонии, заставив её заскулить от боли. Слёзы текут по лицу женщины, когда она инстинктивно подносит трясущуюся руку к лицу; пальцы дрожат, касаясь жгучего жара, распространившегося по коже. Сыльги смотрит на неё с превосходством и ненавистью сверху вниз, держит за воротник майки под горлом и награждает самым грязно-ядовитым взглядом из всех, прежде чем с силой опустить, можно даже сказать, швырнуть на пол. С болезненным криком Джухён, чьи обострившиеся органы чувств в несколько раз всё острее воспринимают, бьётся худыми коленями о голый пол, ощущая, как промозглый холод бежит по её длинным ногам. — Теперь я поняла, Джухён, — она хмыкает сквозь сжатую челюсть. — Ты не глупая. Ты отнюдь не глупа — даже немного. Ты холодная и эгоистичная, самая отвратительная женщина из всех, что мне когда-либо доводилось встречать. — Сыльги, н-нет… — Джухён пытается подползти к ней на коленях, но лишь вызывает неприятную дрожь по телу звуками шаркающих о пол коленей, сдирающихся практически в кровь. — Н-не зови меня так… Не называй меня отвратительной… Её домашняя майка, больше похожая на топ, задирается, когда она поднимает трясущуюся тощую руку, чтобы попытаться протянуть её к возлюбленной и ухватиться хотя бы за одежду, из-за чего её маленькая круглая грудь обнажается, оголяя бутон торчащего, как пуговка, маленького соска. Сыльги хмыкает, криво ухмыляясь. — Но что, если я так считаю? — она отступает на шаг назад. — Мне стоило послушаться Рики и присмотреться к тебе. Если бы я знала, насколько ты мерзкий, слепой человек, я бы не стала тебе помогать и никогда не испытала бы чувства к такой, как ты, — хочется плюнуть в лицо, но это будет слишком унизительно. Однако Сыльги всё ещё не может переварить то, как Джухён унизила собственного сына, и это ощущение кусает её грудь изнутри. — Теперь я жалею о том, что жалела тебя. Но больше всего мне жаль бедного Сону, — она фырчит. — Только не плачься ему потом и не корчи из себя жертву перед ним, если он официально станет моим ребёнком. Пожалей его хоть раз, да и себя заодно — не задохнись от лицемерия. Рвано выдохнув неслышно, Джухён удаётся зацепиться за подол её юбки. — Сыльги… Элегантным и резким движением Сыльги выдёргивает одежду из слабой ладони женщины. — Ты отвратительна. Она разворачивается на каблуках своих туфель, демонстративно и без сожаления — возможно — ступая в противоположном от Джухён направлении. Стук её массивных каблуков эхом разносится внутри высоких широких стен особняка, а внутри бьёт железный молоток. Всхлипнувшая, Джухён, роняя слезу за слезой, что, крупные и горьковато-солёные, скатываются в толстые дорожки на тонких щеках, оседает на полу, болезненно стукнувшись о него корпусом, когда падает без любого намёка на остаток любых сил в теле и рыдает, рыдает, заходясь в молчаливой истерике. Мгновением остановившись возле острого косяка стены, Сыльги, уцепившись за него белой ладонью, на мгновение прикрывает глаза, после выдыхая. Женщина за её спиной изводится в истеричных рыданиях, и взгляд порывается вернуться к ней, но Сыльги упрямо впивается глазами вперёд и, мелко покачав головой, решительно скрывается за выступом. Цоканье её каблуков топотом проносится мимо комнаты Рики, где брат и сестра, замершие на кровати друг напротив друга, прижимают руки к губам и смотрят друг на друга из-под рёбер ладоней широко распахнутыми глазами, не в силах поверить в то, что услышали прямо сейчас. А за закрытыми дверьми, в нескольких метрах от дрожащей на полу Джухён, лежит Сону, разбуженный истошными криками женщины почти под самым ухом. Прижавший ко рту мягкую ладонь, юноша молчаливо роняет слёзы, что скатываются на мокрую подушку и отдаются болезненным подрагиванием внизу живота, путает смешивающиеся в голове нечёткие, но яркие образы освещённой холодной лампой операционной и ядовитые бесчестные слова матери в голове. И не верит.⊹──⊱✠⊰──⊹
— Сону? Спустя несколько дней Сыльги находит Сону в одной из столовых, той, что поменьше. Юноша методично ощупывает руками взятый из холодильника продукт, по форме и запаху пытаясь понять, что сейчас сжимают его ладони. Когда Сыльги подходит ближе и щурит глаза, она понимает, что это сыр. Вздрогнувший от неожиданности, Сону разворачивается в том направлении, откуда доносится голос женщины; слишком увлечённый продуктом, он даже не расслышал приближение её шагов. Возможно, она сняла каблуки в этот раз. Сону ахает. — Да, Сыльги, что такое? — Как ты себя чувствуешь, милый? — обеспокоенно спрашивает Сыльги, всё ещё пытаясь скрыть в дрожащем голосе нервозность. Её рука ласково проходится по его осветлённым локонам, пушащимся и очаровательно загибающимся кверху чуть выше белеющих кончиков маленьких ушей. Минует высокую горловину мягкой водолазки, обнимающую тонко вытянутую бледную шею, чтобы после безвольно опуститься вдоль тела. Сону давит слабую улыбку. — Спасибо, что интересуетесь. Мне уже лучше, — он не врёт, но Сыльги отчего-то всё равно не торопится ему верить. — Есть вот захотел… Он демонстративно тычет перед женщиной кусочком сыра в руке; Сыльги кривит губы озадаченно и опасливо, скосив взгляд книзу. — Ты уверен, что с твоим желудком всё будет в порядке? Ты не навредишь себе? Я предлагала Конон поговорить с тобой насчёт питания йогуртами, пока не придут результаты анализов, но она, видимо, как всегда забыла, — Сыльги отрешённо качает головой. — Я понимаю, это эгоистично — лишать тебя еды, особенно с твоим пищеварением, просто я… беспокоюсь за тебя. Она не понимает, почему пытается оправдаться — Сону ведь даже ничего не предъявляет ей! Усмехнувшись, юноша, всё же возвышающийся над низенькой женщиной, качает головой. Забота Сыльги о нём теплит медленно бьющееся изуродованное сердце. — Всё будет нормально, не беспокойтесь. Не в… не в желудке дело. Сыльги, прищурившая глаза, внимательно прослеживает с каждым движением Сону, и напрягается, стоит ей увидеть нервно дёрнувшийся кадык. Вместе с проглоченной слюной явно неприятно тянется всё ещё не затянувшийся шрам на худом горле Сону, что сейчас прячется под водолазкой; неизвестно, сделал он это не специально или намеренно. — Я знаю, ты не расскажешь, — выдыхает Сыльги. Сону напряжённо слушает её, вслушиваясь в каждое слово. — Это травмирующий опыт, я даже не представляю, насколько. Но если ты вдруг захочешь, ты можешь рассказать мне, Конон или своей маме, чтобы мы знали, как о тебе заботиться. Тело Сону передёргивает, пробирая крупной дрожью. Фыркнув неслышно, юноша тянется ко рту, чтобы кашлянуть в некрепко сжатый белый кулак. Он знает, проносится в голове Сыльги злобной мыслью, хохочущей над её плывущим сознанием. А вдруг не знает? Я не заговорю с ним об этом, пока он сам не захочет. — Хорошо. Я расскажу вам или Конон, если захочу. Полуоткрытые слепые глаза Сону не искажаются порой сверкающими на их небольшой подслеповатой глубине злостью или болью. Уже который день его лицо держит гримасу отрешённого выражения, до ужаса похожего на отчаяние, и Сыльги чувствует себя самым несчастным человеком на Земле. — Я тебя вот зачем искала, — наконец, решается женщина обнажить истинную цель своего визита, немного удивляя и даже заинтересовывая Сону своими словами: он даже не думал, что госпожа Кан станет искать его намеренно. — Знаю, возможно, было немного глупо это делать, не спрашивая разрешения у тебя, но в последнее время ты кажешься мне как никогда одиноким, — ровный ряд белоснежных зубов взволнованно прихватывает ухоженную матовой помадой нижнюю губу. — Но ты не хочешь подходить к Рики, и я понимаю, почему. Поэтому я позвонила Чонвону… и пригласила его к нам. Рики говорил мне, что вы вроде как сдружились, так что мне казалось, что он может хотя бы немного тебя развеселить. Он дал мне его номер. Ах, Чонвон… Сону действительно не ожидал услышать именно это имя, хоть и не сказать, что госпожа Кан была неправа в своих словах. Сону и вправду не горел желанием видеть вообще никого — это не было связано с Чонвоном конкретно, — но вместе с тем в нём поселилось обострённое желание встретиться с кем-то иным, не обитающим в стенах этого несчастного особняка, потребность прижаться и уснуть, успокоенный тёплым ароматом и мягкостью. Возможно, Чонвон был неплохим вариантом. И Сону знал, что Сыльги напряжённо наблюдает за его реакцией, уже перебирая в голове миллионы вариантов, винить себя позже или нет, однако всё, что он делает, это улыбается. — Спасибо, Сыльги. Да, я… я думаю, Чонвон поможет мне отвлечься. Я буду очень рад, если он придёт. Камень с души Сыльги падает легко и быстро, раскрашиваясь на мелкие кусочки на самом дне грубо и остро встретившей его пропасти. Губы женщины, немного дрожащие, расплываются в отчаянной улыбке, которую Сону — хотя бы на этом спасибо — не может ни увидеть, ни услышать. — Отлично! Я рада, что смогу тебе помочь, даже если это будет самая малость, — она осторожно и ласково берёт Сону под руку, чтобы не напугать; он всё равно вздрагивает от чужого прикосновения, однако быстро успокаивается. Сыльги решает не обращать на это внимания. — Что ты хотел поесть? Давай я помогу тебе достать…⊹──⊱✠⊰──⊹
Чонвон молчит. Он молчит, подперев голову прижатым к виску кулаком, опершись о собственное плотное полное бедро, теснящееся в тёмно-серых рваных джинсах. За время, проведённое им на одной с Сону кровати, он ужасался, и ахал, и охал от узнаваемых им подробностей, плакал, молчаливо роняя слёзы по пухлым щекам, набитым детским жирком, и один раз даже вскрикнул в порыве, крепко схватив Сону за скелетообразные руки: «Хватит, пожалуйста, хватит!» Он и раньше считал себя эгоистом, нет-нет да и удерживая вертящуюся на подмостках сознания мысль, что ему сложнее, чем многим окружающим его людям, учитывая до сих пор преследующие во снах кошмары не совсем прошлого, не такого уж далёкого. Но теперь ему кажется, будто он не может даже заикнуться о своих проблемах, выслушав пусто гудящий голос Сону, повествующий о том, что случилось накануне. — …то есть, — наконец, Чонвону удаётся собраться с силами; он хрипит, пытаясь мимолётно и как можно более незаметно, что, впрочем, оканчивается провалом в отношении острого слуха Сону, прочистить горло. — Твой отец, он… вживил тебе матку? Сону качает головой. — Не только матку. Женскую репродуктивную систему. Он не знает, почему решился поделиться этим с Чонвоном и только с Чонвоном, а у Чонвона голова кругом: ему кажется, будто всё это — одна большая шутка; голову непроизвольно крутит ударившим неврозом из стороны в сторону, а в висках пульсирует гулким звоном язычка колокольчика. — Ты серьёзно? — он выдыхает, и Сону не торопится ответить — лишь усмехается несчастно в скором времени. — Я не могу шутить с такими вещами. — И почему ты… — юноша силится подобрать слова. — Рассказываешь об этом так спокойно? — Я не знаю, намеренно или нет, но половина моих воспоминаний об этом дне как будто стёрты, — потирая зябко свои худые плечи, Сону невпопад покачивает головой. — Я не могу больше плакать, не могу кричать — слёзы не идут, крики тоже. Мне как будто всё равно, — он пожимает плечами. — После всего того, что со мной происходило, я уже не придаю этому значения. — Но если матка негативно повлияет на твой организм? Она ведь не предназначена для мужского тела изначально, и- С пересохших губ Сону, слегка потирающихся друг о друга в задумчивом движении, срывается усталый, немного безразличный выдох. — Мне всё равно, Чонвон-а, — не в его характере перебивать, но. — Уживусь ли я с этим, захочу ли родить ребёнка в будущем, умру ли, переживу ли месячные, чтобы мой организм показал, что он готов к родам — мне наплевать. Чонвон расстроенно ахает. Сыльги позвонила ему слишком неожиданно для того, чтобы рассказать, что Сону немного грустно прямо сейчас, и ему требуется небольшая поддержка. Юноша даже и подумать не мог, что столкнётся с тем, что повергнет его в парализующий шок. Видимо, Сыльги не догадывалась о том, что Сону захочет рассказать Чонвону о том, что с ним произошло; старший не жалеет, действительно нет. Но Сону всё ещё умолчал, что помнит, как Рики лишил его сознания своим одним жёстким сильным ударом. Чонвон нервозно покусывает рукав своей полурасстёгнутой кофты на молнии, обнимающей изгибы широких худых плеч и натренированные руки — посещение спортзала было назначено строгим голосом и тяжёлым авторитетом отца, — отчего его зубы претерпевают не самые приятные ощущения, так же как и голова — не самые лучшие мысли, безжалостно атакующие её. В конечном итоге, мило, но до ужаса раздражённо фыркнув, юноша выпускает ткань изо рта и встряхивает головой, чтобы согнать с себя наваждение. — Так ты чувствуешь что-нибудь? — наконец, решается задать вопрос он. Не хочется тревожить и так незажившие травмы Сону, кровоточащие прямо у него на глазах, однако Чонвон всегда был слишком любопытен. И впечатлителен. — Что чувствую? Ты про матку? — беззлобно отзывается Сону. Чонвон отпускает с губ что-то, похожее на удовлетворительное мычание, и он отрешённо передёргивает плечами. — Нет. Само ощущение того, что теперь у меня внутри есть что-то, чего не должно было быть изначально, немного пугает меня, но физически это не сказывается на мне, — его лицо вспыхивает горьким смешком. — Это же не прямая кишка или что-нибудь такое. — Я думал, после такой операции нужен отдых и наблюдение за пациентом, чтобы убедиться в её успешности, — замечает Чонвон. От слепого взора Сону, конечно, укрывается то, как он приподнимает одну из аккуратно оформленных собственноручно бровей. — Да, но мой отец гениален — я думаю, он знал, как сделать всё правильно; иначе я бы не разговаривал с тобой сейчас. «Да уж», — Чонвон выдыхает неслышно, едва качая хорошенькой головкой. Его всегда богатые мысли не могут собраться в единую цепочку, хаотично мечась в черепной коробке, как бьющиеся о стенки светлячки в душной банке, красноречивый язык не может подобрать слов поддержки или сочувствия. В попытке молчаливо поддержать и дать почувствовать своё присутствие, Чонвон придвигается ближе, так, что их торчащие по бокам от худых туловищ колени упираются друг в друга. Сону вздрагивает — по его несчастному лицу пробегает холодок, красивые полные губы на мгновение изгибаются в грустной гримасе, что делает его ещё более отрешённым в стенах этой комнаты. Младший юноша не знает, как парень напротив, и так недоверчивый, истерзанный сомнениями и травмами, отреагирует на то, что он собирается сделать, но попробовать стоит. Чонвон тянет свои длинные руки, чтобы коснуться задней части длинной тощей шеи Сону; его кожа настолько тонкая, что, кажется, когда он смущается, она начинает ещё больше светиться, нежели краснеть. Так и происходит сейчас — Сону вздыхает неслышно и морщит щёки, когда Чонвон за шею притягивает его к себе, притесняя ближе. Они сталкиваются лбами, в унисон немного шипя от того, как боль пронзает голову, и Чонвон не отпускает чужую шею, когда ныряет вниз, чтобы легко клюнуть Сону в губы. Сону оказывается потрясён таким событием. Его глаза широко распахиваются, в белой радужке сверкает растерянное непонимание, даже некое неудовлетворение, что заставляет Чонвона, сморщившись, изумлённо замереть, чтобы не отдёрнуть дрожащие от пронзившего его при виде пустого слепого взгляда руки и не отстранить дрожащее тело. Не закрывая глаз, хоть и знает, что он пугает Чонвона, Сону медленно моргает. — Ты поцеловал меня. Чонвон сглатывает. — Мгм. — Зачем? — Когда у меня был единственный за всю жизнь друг, мы заимели традицию символически целоваться в щёки или губы, — Чонвон смущённо хихикает; он не знает, почему оправдывается сейчас, не попытавшись объясниться в самом начале. — Да и я хотел тебя успокоить. Я знаю, этим, скорее, больше увлекаются девочки со своими подружками, но я думал, ты не будешь против. Сону хмыкает. — Интересная мысль, — неожиданно для Чонвона он резко подаётся вперёд и, стиснув губы, коротко целует его в ответ. Опешивший, Чонвон смущённо хихикает. — У тебя сладкие губы, — бормочет он, ошалело касаясь своих отчего-то припухших горящих уст кончиками пальцев, когда они, наконец, отстраняются. Сону тихо смеётся: — Я рад. Неужели ты считаешь меня своим другом? Этот вопрос действительно интересовал его, оттого и заставил задуматься. Да, они общались… в школе. Недавно. Но только во время столовых и больших перемен, потому что в остальное время Рики держал Сону рядом с собой под боком, видимо, опасаясь чего-то или кого-то — видит Бог, они оба действительно знали, чего именно, но предпочли обсуждению молчание. И Чонвон действовал решительно, ведь и вправду хотел подружиться с Сону. Старший юноша выглядел забитым на первый взгляд, худющим, как смерть, робким трусишкой, неспособным принимать самостоятельные решения, однако теперь перед Чонвоном Сону открылся с новой стороны: переживший кучу потрясённых травмирующих событий, нон-стопом наваленных друг на друга, он всё ещё выглядел скелетообразным и худющим, как смерть, но теперь был сильным духом и непоколебимым, адекватным и способным разговаривать ровно, без заиканий и забивания в угол. Он не видел в Чонвоне представителя высшего общества — как физически, так и эмоционально — и общался с ним на равных. Наверное, это было счастьем для Чонвона. Он ненавидел указания на свою богатую семью и не любил, когда кто-то подобострастно преклоняется перед ним, а Сону ненавидел бояться и действовать против своей воли. Он надеялся, что когда-нибудь ему наконец не придётся. Он надеялся, что Чонвон ему поможет. — Да, — наконец, твёрдо выдыхает Чонвон, удивляя Сону своим энтузиазмом. — И я в шоке с того, как ты ведёшь себя сейчас. Ты открываешься мне с… — заминается, но быстро берёт себя в руки. — С новой стороны, когда Рики не рядом с тобой. Сону качает головой, никак не комментируя ни одно из произнесённых им сейчас слов. Его тонкие скелетообразные руки умиротворённо опускаются на ладони Чонвона — ого, он попал в нужное место с первого раза! Даже удивительно. — Спасибо. Но давай без дальнейшего, хорошо?.. — Ладно-ладно, — фырчит Чонвон, утирая слюну с губ тыльной стороной ладони. Сону ласково улыбается ему. — Я не собираюсь соблазнять тебя. К сожалению или к счастью, у меня уже есть человек, к которому меня тянет, и это пиздец как пугает меня. Немного разросшиеся волосками вопреки своей истинной форме — надо бы попросить Конон о помощи выщипать их, — брови Сону заламываются домиком. — Это Джей, да? — Да… да, — почему-то рассеянно отзывается Чонвон. — Он, не тем его помяни… — Сону насмешливо фырчит. — К слову о том, что я поцеловал тебя — на самом деле, я никогда не целовался по-настоящему, с языком и всё такое, но, — он робко потирает свои широкие плечи. — Был один случай, когда он поцеловал меня так. Он забрал мой первый поцелуй. — Я… не совсем понимаю, — лепечет Сону. «Да и не надо», — хочет сорваться с языка Чонвона, но он своевременно прикусывает его в попытке не наболтать лишнего. — Я помню, что ты мне рассказывал о вашей первой встрече, и как он вёл себя тогда, — голова Сону мило, немного безвольно свисает вбок; мёртвые глаза, которые он так и не удосужился закрыть, периодически исчезают за тонкими веками, пронизанными бледно-бордовыми сосудами, и трепещущими длинными ресницами, когда он моргает. — Но теперь ты говоришь, что он забрал твой первый поцелуй, и он тебе нравится, хотя раньше ты не хотел иметь с ним дело вообще. Что случилось? Старший понимает, что, возможно, затронет некие болезненные воспоминания, но с него взятки гладки — ему просто необходимо узнать, что повлияло на принципиального Чонвона, заставило его спутаться с намеренным преступником и наркоманом, коих тот всегда презирал, более того — осознать себя испытывающим к нему какие-то чувства. Что за бред? Коленями он чувствует, как по подтянутому телу Чонвона бегут электрические разряды крупной дрожи, и слышит громкий глоток, прежде чем Чонвон огорошит его внезапным признанием: — Он… забрал меня к себе и заботился после того, как меня изнасиловали в клубе Принца. — Что?! — восклицает Сону над ухом, прижав руки ко рту. — Тебя изнасиловали?.. — Да, я- Не дав Чонвону договорить, Сону налегает на него с ласковыми и осторожно сильными объятиями. В силу отсутствия зрения юноша невольно бьёт ладонью по щеке Чонвона, задевая её, на что тот тихо шипит, сорвавшись непроизвольно, однако замирает потрясённо спустя мгновение. Сону обхватывает его за шею, устраивает подбородок на широком плече и дутой щекой прижимается к шее, потираясь взволнованно. Бедный мальчик! Ему всего восемнадцать… Сону потрясён, а Чонвону даже стыдно за себя из-за незнания человека напротив. Он никогда не рассказывал Сону о том, что происходило с ним раньше, никогда не открывал никому, кроме Джея и отца с матерью, своё прошлое, лишь в разговорах упоминал, что было «непростое детство», когда того обязывала ситуация. Теперь это не вызывает у него реакции слишком сильно. Раньше едва ли не взволнованный подобно Сону, сейчас Чонвон уподобляет себя безразличию к этому вопросу. Его чувства словно притупились, уступив место глупой боли, без остановки ноющей где-то сбоку в груди, но не мешающей жить. Наверное. И только Чонвон хочет обнять Сону в ответ, попытавшись обхватить его под худой грудью, как Сону резко отстраняет его за плечи; он, можно сказать, уставляется в его лицо, будто пытаясь увидеть его и разглядеть в нём что-то, о чём Чонвон не в состоянии догадаться. — Подожди. Кто сделал это с тобой? Чонвон качает головой. — Я не знаю. Мне в воду подмешали что-то и ударили, а потом я потерял сознание, но Бомгю, — они оба знают имя бармена в стриптиз-клубе Сонхуна, так что Сону не нужно объяснение. — Не мог мне об этом сказать, потому что ему угрожали тоже. Потом Принц, Джейк, Джей и Хисын-хён нашли меня в одной из спален, — Чонвон стыдливо потупляет глаза, впиваясь сухим взглядом в одеяло, словно бы он сам в этом виноват. — Но у Господина Пака и Хисын-хёна была ещё работа, а у Джейка дома дочь, к которой нельзя было везти меня в таком виде, поэтому Джей отвёз меня к себе домой. Он помыл меня, позаботился обо мне и- И, очевидно, Чонвон всё ещё наивен в некоторых вещах, несмотря на то, что ему пришлось пережить. Сону задаётся вопросом, понимает ли его вроде бы друг, насколько он инфантилен по отношению к жизни, когда, скривив губы упрямой линией, спрашивает: — А ты уверен, что это сделал не сам Джей? К сожалению, он не способен увидеть, как нижняя губа младшего юноши нервно дёргается; на скулах начинают играть желваки. Чонвон подбирается весь, несмело откидывая со лба ярко-малиновые волосы. — Это точно не он, — он качает головой. — Его я не видел в клубе… — Тогда почему ты не знаешь, кто сделал это с тобой, раз ты видел всех, кто был там в тот момент? — Я- — Чонвон-а, — выдыхает Сону, боязливо и дрожаще потирая собственные плечи. — Я не хочу ни в чём тебя обвинять, но ты не думаешь, что это слишком… очевидно? — Нет! — подскочив неожиданно, Чонвон брыкается на постели, заставляя Сону, потерявшего контроль над телом, отшатнуться назад. — Нет… — повторяет он убеждённо уже тише, качая головой. — Он не мог этого сделать. Я знаю, что над ним издевались в школе, он должен понимать, какого это — когда тебя некому защитить. В нём должна быть хоть капля человечности… — беспомощно сипит Чонвон. — Я не поверю, что это он. Я никогда не поверю. Он не мог этого сделать. Вообще-то, мог остаётся в голове Сону едкой мыслью, гаденько затронувшей кончиком руки задворки его сознания. Он качает головой, понимая, что Чонвон хочет убедить в чём-то скорее себя, нежели его. Он не будет настаивать; это не в его стиле. Но что же такого успело произойти между ними, чтобы Чонвон так сильно впал в доверие к этому несчастному преступнику? — Если ты так говоришь. Но я- «Ты серьёзно?! Грёбаный ты- Рики, я тебя убью к чёртовой матери!» Резко и стремительно Сону обрывает грубый крик Конон, чей тон приобретает неестественный, несвойственный ей хрипло-гулкий оттенок разъярённой злости. Девичий голос приближается к двери, и Чонвон, широко распахнув глаза, разевает рот в растерянности: что делать? Он ведь не знал, что это комната сестры Рики, а Сону, наверное, и сам забыл об этом, увлечённый разговором! Сердце пускается вскачь, когда Чонвон, резко вскочивший со скрипнувшей пружинами кровати, хватает Сону, чьё лицо приняло на какую-то долю секунды растерянно-несчастное выражение, и тащит к большому шкафу-купе, расположенному по правую руку от задёрнутого плотными тёмно-бордовыми шторами окна. Минуя покоящийся возле белоснежной плотной стенки предмета мебели стул, младший запихивает юношу в ворох свисающих с дорогих вешалок, обитых синих бархатом, предметов брендовой одежды, после чего забирается туда сам, за ним, и толкает изнутри выдвижную дверцу, закрывшуюся за ними с методичным скрипом. Сону пытается вскрикнуть, но Чонвон вовремя успевает зажать ему рот ладонью, наощупь прихлопнув чужие губы мягкой кожей руки. Темнота кромешная: за окном медленно к горизонту клонится солнце, и не включено ни люстры, ни ночника, чтобы хоть малейший свет просочился сквозь дверцу шкафа. Их тела передают друг другу нервный импульс, вздрогнув, когда в комнате гулко хлопает дверь. Слышится небольшой хлопок по выключателю, скольжение кожи о кожу — видимо, Конон толкает Рики вглубь комнаты. — Конон, перестань! — рычит Рики. — Что на тебя нашло?! — Нет, ты… — Конон переводит дыхание, обессиленно опершись на собственные полусогнутые колени. Она даёт себе время отдышаться, а после поднимает голову, наполовину скрывая за гладкими длинными волосами, сверкающими ухоженным блеском, лицо, и её губы трогает кривая ядовитая усмешка. — Ты меня не обманешь и не заговоришь, идиот, Рики, ты конченный ублюдок, и я- — Да с чего ты взяла, что это я виноват? — они пытаются перебить, перекричать друг друга, соревнуясь не то в силе, не то в уровне своей убедительности. — Ха! — смешок Конон звучит как никогда саркастично. — С чего я взяла?! Рики, тебе лучше не орать, потому что я не хочу, чтобы мама и Джухён прибежали на наши крики, но разве ты не понимаешь, что ты только что всё просрал? Как ты говорил мне, что да, Сону не хватает матки, и в этом проблема — ты помнишь наш разговор, я знаю, ты помнишь, и теперь, когда приходят результаты УЗИ, волшебным образом узнаётся, что у Сону теперь есть матка! Слабое шипение, сорвавшееся с уст Рики, отдаётся гулким звоном в голове Чонвона. Он широко распахивает глаза: Сону не говорил ему, что Рики… Рики… — Ч-ч… вон, — Сону, задыхаясь, бормочет в его ладонь, слюнявя её. — От-ш-ш-пусти, я- час- задохнусь- Овеянный невольно обурившим его ужасом, Чонвон даже не сразу улавливает рядом с собой нервные движения Сону, барахтающегося в ворохе одежды прямо рядом с ним. Он спешно убирает руку, и старший тут же неслышно, но глубоко втягивает наконец освобождённым ртом воздух. Глаза привыкли к темноте; теперь Чонвон видит тощий силуэт. Он качает головой, широко распахнув свои большие кукольные глаза. — Ты упоминал что-то о том, что результаты придут в субботу… Сону знает, что юноша смотрит на него, и качает рассеянно головой, скопировав его жест. — Неужели уже пришли?.. — Слушай, — с нажимом цедит Конон, привлекая к себе внимание не только брата, но и их непроизвольных слушателей. — Я уже догадалась, что ты посодействовал похищению Сону, воспользовавшись нашим уездом в тот день, но кому, чёрт возьми, ты его отдал? Осознавший, что сопротивляться бесполезно, Рики отвечает через силу. — …Ким Гисоку, — его голос звучит жалобно и отчаянно. Поперхнувшаяся слюной, Конон закашливается. — Ты серьёзно? Ты, блять, помог его отцу похитить его?! И ты даже попросил его всадить ему матку! Это что, был ваш честный обмен? — с отрешённой ухмылкой выплёвывает она сочащиеся ядом слова. — Господи, Рики, ты продумал весь этот план, ты решил испортить жизнь Сону просто потому, что тебе этого захотелось?! Я слышала, я знала, что все зовут тебя тварью, в том числе и Сону, и теперь я понимаю, почему! От него на тебя слова «тварь» мало! — Я- — О, я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать, но мне это не интересно. Ты можешь обмануть нашу мать, можешь обмануть эту суку-нахлебницу рядом с ней, но меня ты не обманешь! Ты уже здоровый лоб, тебе почти семнадцать лет, а ты ведёшь себя как конченная скотина! Ты должен понимать последствия своих желаний! И что ты дальше будешь с этим делать? Ты сломал Сону жизнь, ты в курсе?! Господи, Рики, я бы убила тебя, убила, но- — Но я люблю его! — громкий пинок по резной и, благо, крепкой ножке кровати девушки сопровождается грозным, наводящим ужас нечеловеческим рыком. — Я люблю его, что мне делать? Что мне делать теперь? Конон презрительно фырчит. — Нет, Рики, ты не «любишь» его. Ты одержим им, ты от него зависим, и, возможно, не только от него. Ты вообще нормальный? Мне кажется, у тебя уже сумасшествие непристойной степени! Громкий стук в окно обрывает её на полуслове; они оба замирают, потрясённые и, видимо, решившие было, что им послышалось. Однако не только они переживают сильнейшее изумление: Сону и Чонвону, пытающимся найти в дверцах любую щель, чтобы разговор был лучше слышен, будто обухом по головам даёт. Они замирают: что, чёрт возьми, что? Это второй этаж… С каждой секундой стук становится всё громче, словно настойчивость существа, пытающегося проникнуть сюда, не умаляется спустя коротко пролетающие мгновения. Тоненький звон стекла, противно дребезжащий в ушах и посылающий такие же отвратительные мурашки по телу, заставляет Конон трястись, а Рики застывает на месте, словно приросший к полу. Окаменев, Сону трясётся за широкими дверцами, на всякий случай прикусив острыми зубами кожу указательного пальца, чтобы ни в коем случае не выдать себя криком. Переглянувшись с Рики и уловив такой же взгляд сверху вниз, Конон набирается сил. Сжав ухоженные дорогими кремами руки в крепкие кулаки, она, как ответственная старшая сестра, решает выяснить причину стука: медленно ступая вперёд, шаг за шагом девушка подбирается к окну, по которому продолжают интенсивно, методично, неистово долбить. Рики маячит сзади неё мрачной тенью, готовый в случае чего броситься на неизвестного с кулаками. Но стоит только Конон приблизиться к окну чуть меньше, чем на метр — тут же она, напуганная, как ошпаренная, отлетает от него в руки брата, не успев отдёрнуть ткань. Звон разбитого стекла оглушает их: окно разлетается на капли осколков, раз за разом врезающихся в плотные шторы, которые сдерживают их от попадания в потерявшую дар речи от страха девушку. Шторы распахиваются сами по себе: осколки, переливаясь радужной рекой в до смешного радостных лучах заходящего солнца, один за другим, путаясь в толстой ткани, спадают под выступ плинтуса над полом и стекают по нему на паркет, словно вода; куски разбитого окна трескаются по бокам паутиной, а в комнаты запрыгивает, сверкая неизменным, чуть потасканным и замаранным дорожной пылью и белым халатом, мужчина. Суженные щёлочки его острых глаз, впавших в орбиты, больше похожие на старушечий беззубый рот, шныряют по комнате, однако, долго ему искать свою цель не приходится. Остановившийся на Рики, сумасшедший взгляд, сверкающий тёмным блеском, озаряется радостью: — Вот ты где! Наконец-то я тебя нашёл, дорогой Рики, — срывается с сухих сморщенных губ мужчины средних лет напевающим тоном. — Я знал, что увижу тебя сразу, как доберусь до твоего дома. Конон, замершую в руках брата, от столкновения с землёй спасают только его руки — тело подкашивается на ватных ногах, ослабшее от животного страха и беспомощности. Глаза Рики широко распахиваются — он пытается устоять на месте твёрдо, цепляясь за оставшиеся крупицы самообладания из последних сил. И не знает, что в шкафу, немного сбоку от него, прямо за спиной учёного, до боли зажав зубами собственную кожу, трясётся Сону, сверкая и почти освещая в темноте своими поблёкшими белыми глазами. Он и сам почти падает — благо Чонвон, вовремя заметивший безвольное давление на своё тело, успевает его удержать и не понимает, не понимает абсолютно ничего. — Г-господин Ким, — Рики заикается, осторожно и нервно отступая на шаг назад. — Как вы здесь?.. — Несложно пробить имя сына в прошлом богатого предпринимателя и его вдовы, владеющей одним из самых известных в мире брендов одежды, — Гисок присвистывает, несоизмеримо бодро для его усталого вида и возраста. — Ты обещал мне кое-что, чего так и не выполнил. По его окольцованной природными морщинами шее стекает капля пота, которую он без любой брезгливости утирает ладонью. С уст Рики срывается беспомощный выдох; Конон очень хочет взглянуть в его лицо, но боится отвести глаз от жуткого мужчины, неизвестно как проникшего сюда. — Вы… — Рики всё же удаётся оставаться в здравом рассудке, цепляясь за хаотично извивающиеся потоки мыслей, и он пытается прощупать почву. — Добрались сюда на машине? И как вы проникли на второй этаж? — У меня было достаточно сил, чтобы прийти пешком! — восклицает отец Сону, хлопнув в ладоши; он почти пританцовывает на месте. — И взять с собой лестницу. Я знал, что вы попробуете спрятаться, но у вас не получится, — глаза Гисока, вскочившие к беспомощному лицу Рики из-под густых широких бровей, нависших над веками, и толстой переносицы, сверкают гневным ликованием. — Время платить по счетам, мой маленький любитель экспериментов над людьми. Рики упускает момент того, как учёный, с каждым словом приближающийся к фигуре, образованной юношей и его сейчас беспомощной сестрой, семенит тихими шагами и в конце концов оказывается в полуметре от них обоих. Рывком Рики подтягивает к себе Конон и уже хочет развернуться и бежать — добраться до Сыльги, как можно быстрее! — как Гисок резко хватает её за руку и, вырвав из ослабшей лишь на короткую секунду хватки Рики, прижимает взвизгнувшую девушку худой спиной к себе. Рики бросается к нему; хочет было протянуть руку, но упускает, как прямо под горлом тяжело сглотнувшей слюну Конон сверкает остриё ножа, выхваченного из кармана халата и лезвием прочертившего на её шее невидимую полоску. Подросток замирает, как вкопанный, на том же месте, где ему удалось остановиться. — Не делайте лишних движений, господин Рики, — методично чеканит Гисок, цокнув после языком, как будто это является частью ритуала. — Иначе я пущу кровь вашей милой сестре. Вы знаете, я сумею сделать так, чтобы её не смогли спасти. — Рики, не слушай его! — хрипит Конон. Однако она не в состоянии на большее, ведь руки заломлены за спиной и кричат о саднящей боли, причиняемой мужчиной, при любой движении, а лезвие ненавязчиво поблёскивает у тонкой кожи горла, прижимаясь к ней слабо, но ощутимо. Рики окидывает образованную ими фигуру помутнённым взглядом. Встретившись глазами с Конон, беспомощной, но всё ещё не готовой молить о пощаде, он качает ей головой, а после делает ещё один шаг назад. — Что вам нужно? — цедит он сквозь плотно сжатые зубы. — Зачем вы схватили мою сестру? — Я думаю, это риторический вопрос, — целомудренно отвечает Гисок. Неизвестно, дразнит он или играется — а может, ничего из этого, — выводя по недлинной тонкой шее Конон невесомые узоры, известные только ему одному, когда не удостаивает Рики и взглядом. — Что до моей нужды… Обещанные вами деньги так и не были вами уплачены. — Это из-за денег?! — рычит Рики. — Ради денег вы проделали такой путь? Послушайте, я заплачу потом, только оставьте- — «Потом» это означает «никогда»? — со смешком отрезает Гисок. — Я проделал большой путь, я помог вам и потратил запасы из донорского хранилища. Я не смею больше ждать, юный господин. — Но я- — Сейчас вы рассуждаете адекватнее, чем когда я встретил вас в первый раз, не так ли? — вновь перебивает его учёный. Его размеренный говор заставляет трепетать с каждой секундой. — И теперь вы понимаете последствия своих нечеловеческих желаний. Я знаю, вы понимали их ещё тогда, — его хищно сверкнувшие глаза отдаются в больном мозгу Рики холодным светом подвальной лаборатории. — Вы могли остановиться. Вы всегда можете остановиться, но у вас нет сил. Господин Рики, вы такой самолюбивый и гордый, что готовы убить даже человека, чтобы расчистить путь к своим мимолётным потребностям! — Кто бы говорил, — гулко отзывается Рики сквозь плотно сжатые зубы. — Сумасшедший старик, жаждущий разобрать своего сына по органам и разрезать по полосочкам, лишь бы удовлетворить себя, — его лицо искажает гримаса ядовитой улыбки, проскользнувшей и в глазах при виде в мгновение искривлённого лица Гисока. — И всё на благо науки. Глаза учёного наливаются красным, что кричит — он не в здравом уме, сейчас он в ярости. Сжав запястья взятой в заложники девушки до режущей боли, мужчина сильнее давит на плоть Конон; Рики ахает, когда его острый взгляд проносится по выступившей на её загорелой шее тонкой, едва заметной, но всё же полосе крови. — Я не сумасшедший, ты, маленький червь, — он рычит, усмехается, когда видит, как тело Рики бьёт озноб от страха за сестру. — Ты, абсолютно ненормальный, невменяемый, эгоистичный, избалованный, мерзкий трусливый засранец… — Это ты невменяемый! — не помня себя и не видя ничего перед собой, отзывается Рики. — Отпусти её! Отвлекая учёного разговором, он пытается подойти ближе, подобраться к Конон, однако мужчина замечает это быстро; бросив на Рики из-под очков самый грязный взгляд из всех, что мальчишка когда-либо видел, рывком Гисок поднимает тело вскрикнувшей девушки, чтобы отпрянуть с ней ближе к окну. — Вижу, вы абсолютно бестолков, господин Нишимура, — цедит Гисок, взбешённый словами подростка не на шутку. — Да, такого как вы, уже и правда не спасти. Доживайте себе на здоровье свои оставшиеся четырнадцать лет. Или мой вам совет: убейте себя немедленно после того, как ваша сестра умрёт, ведь теперь ваша мать, ваша прекрасная Кан Сыльги, будет вас ненавидеть за кончину вашей любимой дочери! Чёрт возьми, он хочет выпрыгнуть с ней в окно! Лестница, до этого приставленная к стене, наверняка уже упала и теперь валяется за пределами особняка, а Гисок хочет упасть на Конон, переломав ей все кости, и зарезать в процессе падения! Рики сжимает губы в упрямую линию, его глаза шныряют по комнате в поисках мгновенного решения. Но ни он, ни мужчина, ни схваченная им девушка не видят и не замечают маленькую щёлку, образовавшуюся в шкафу благодаря неслышно отодвинутой дверце, являющуюся проводником во внешний мир для тех, кто там прятался. И, прежде чем Гисок успевает отреагировать на глухой стук, разнёсшийся позади, изданный оттолкнутой изо всех сил дверью громыхнувшего шкафа, некто за спиной, схвативший покоящийся рядом стул, замахивается и изо всех сил наносит удар длинной тонкой ножкой по наполовину поседевшей голове мужчины, сверкающей редкими волосами. Болезненная дрожь пронзает мужчину, отзываясь невыразимой болью в каждой из конечностей, в каждом из пальцев рук и ног; он обессиленно выпускает Конон, что, метнувшаяся рывком из его захвата, падает в руки подхватившего её Рики, цепляясь за его майку, и безвольно падает на пол. Нож, покрытый тонким слоем девичьей крови, выпадает из сморщенной жилистой руки, чертит за собой след по до блеска начищенному паркету. Откинув стул, ножка которого, едва ли не всаженная в чужую голову, покрылась каплями, брызнувшими из пробитого некрепкого затылка, в сторону, Сону, широко распахнувший глаза, переводит дыхание. Рядом с ним Чонвон, выскочивший следом, крепко зажмурившись, прокашливается, прижимая руку к груди. Гисок, грузно упавший на пол, едва дотягивается слабо сложенной рукой до кровоточащего затылка; роняет руку, размазывая густую алую жидкость, отдающую металлическим душком, по блестящему паркету, заметно бледнеет с каждой секундой. Его глаза, щурящиеся слабо, находят Сону, оглаживают его тощую фигуру. — Сону… сынок… Он ожидает, что юноша бухнется на колени, подползёт к нему, проявит жалость к тому, что он сделал, но Сону лишь на месте стоит нетвёрдо, пошатываясь на тонких, как тростинки, ногах. — Папа, — выдыхает он нежным, мелодичным, необыкновенно твёрдым голосом. — Со… ну, — Гисок цедит сквозь силу, проговаривая из-за разжавшихся зубов, что неспособен стремительно иссякающей силой удержать. — Ты должен- тебе нужно… ты должен принять, иначе ты- Он не успевает договорить. Последние слова, вывалившиеся из его рта вместе с посиневшим языком, испаряются в воздухе так же стремительно, как и появились. Мертвенно бледное тело обмякает, и, испустив свой последний вздох, Гисок роняет голову на пол, уставившись в стену безвольно пустыми, невидящими глазами. Резко всё замирает. Затихает. Конон, трясущаяся в руках Рики, болезненно сглатывает скопившуюся в горле слюну. Она шипит, когда небольшой шрам, оставленный ножом, растягивает её кожу. Не в силах предпринять нечто большее, подросток прижимает к её шее свою крупную ладонь, которая почти обхватывает её целиком; наверное, это и так не сыграет роли. Сону честно пытается удержать себя на месте, но подкосившиеся ноги несут его к полу. Выдохнув, он с превеликим облегчением просто оседает на землю, рядом со своим мёртвым отцом; громко ахнув, Чонвон, пытающийся перехватить его, опускается рядом. На языке юноши, полностью потерявшего дар речи, не вертится ни слова. Обступившие со всех сторон труп, они все оказываются изумлены фразой Сону, которую тот отпускает, подняв глаза туда, где, по его мнению, должен находиться Рики — почти в центре и поразительно чётко. — Это не моя жертва, Рики-сан. Она ваша. Теперь не его глаза светятся самым мертвенным блеском здесь.⊹──⊱✠⊰──⊹
Сыльги замирает на пороге. Джухён, выглянувшая из-за её плеча, вынужденная привстать на носочки в силу роста, прикладывает руку ко рту — из-под кончиков ухоженных ногтей светятся широко распахнутые в ужасе глаза. Выбитое стекло кажется мелочью по сравнению с трупом, валяющимся посреди комнаты. — Это… — Сыльги сглатывает. — Э-это?.. — Это мой муж, — выдыхает Джухён под её ухом, не сумевшая больше проронить ни слова. Завёрнутого в плед, Конон и Чонвон ласкают Сону, обнимая и осторожно поглаживая по голове, потирая его мертвенно бледные руки. Свернувшийся калачиком на кровати, сын убитого, не пытающийся открывать глаза на появление женщин, зажмуривает их крепко-крепко и на все заявления лишь стремительно качает головой. Ты не убийца, ты не убийца, ты не убийца повторяет над ухом голос Конон, искажённый его сознанием и сейчас кажущийся таким неестественно страшным. А Рики, отстранившийся от них, кажется, будто только и ждал появления Сыльги; вскочивший с кровати, он мигом бросается к остолбеневшей матери: — Мама! — восклицает он, глядя на неё выпученными от страха глазами. — Нам надо избавиться от него, пока не принялись за его поиски! Мам, нам надо скорее его убрать! Он трясёт Сыльги за руки, пытается до неё достучаться, заглядывает в завешенные алыми волосами, тянущимися вниз подобно струйкам крови на полу, мутные глаза. Джухён сжимается вся за спиной женщины, её колотит, трясущиеся руки елозят по вмиг пересохшим губам: — К-как?.. — она заикается, и кажется сначала, что она не верит в смерть мужа, но на деле… — Как нам его убрать? Как нам избавиться от него, Сыльги?.. Губы Сыльги плотно сжимаются, скрывая нанесённую на них поблёскивающую маску-бальзам от дорогого косметического бренда. Женщина, что сейчас готова в обморок упасть от кружащейся перед глазами картины, которую она меньше всего ожидала увидеть, прибежавшая вместе с Джухён на крики дочери со второго этажа, на деле лишь встряхивает головой. Она тупо пялится в пол пару секунд, вперившись в него сухими глазами, прежде чем выпрямиться. — Нужно… избавиться от него навсегда. Так, чтобы никто не смог его найти, — её глаза опускаются на распластанное на полу бездыханное тело мужчины. — Иначе мы… мы потеряем всё, — Сыльги тяжело даются слова, выговариваемые ей осипшим голосом сквозь плотно сжатые зубы. — Я потеряю всё, и мы… Никто не должен его найти, — она задирает голову, чтобы посмотреть напуганному Рики в глаза. — Н-никто не должен найти его, Рики. — Это невозможно, — сипит Конон наполовину сорванным голосом со своего уголка кровати. — Мама, мы должны заставить тело исчезнуть, а оно… — Серная кислота, — вдруг выпаливают рядом с ней. Удивлённые, они переводят взгляд на Сону, свернувшегося клубком в руках Чонвона и прижавшего колени к груди. — Любое тело растворится в серной кислоте. Я это знаю, — он поднимает голову, не открывая глаз. — Я точно в этом уверен. Джухён несмело трогает Сыльги, даже не обернувшуюся к ней, за плечо. — Н-но где же нам… — робко лепечет она. — В такое время… Сыльги качает головой, не удостаивая её ответом. Сейчас в голове её роятся сотни, нет, тысячи беспокойных мыслей: в её доме убили человека. Сону, которого она считает своим приёмным сыном, убил человека, сделавшего с ним, по-видимому, всё то, о чём сказали пришедшие сегодня результаты анализов. Она может спасти его, уже совершеннолетнего, от наказания, взвалив вину на себя, но тогда она потеряет всё. Детей и достойную возможность обеспечения им хорошей жизни в будущем, предназначенный для этого собственный бренд одежды, репутацию, модный дом, деньги… Она останется ни с чем, а они… Они — тоже. Она должна избавиться от этого тела и улик, как-либо причастных к преступлению, раз и навсегда. Но как это сделать? — Мама, — Рики привлекает к себе её рассеянное внимание. — У меня есть друг, — просто говорит подросток, сразу переключаясь на главное — не время сейчас объясняться. — Он работает инженером-биохимиком в лаборатории. Сейчас как раз заканчивается его рабочая смена. У него должно быть то, что нам нужно. Челюсть Сыльги дёргается. — Кто это? — Шим Джейк. Возможно, ты его знаешь. — Ах, да, — выдыхает Джухён, резко вздрогнувшая так, словно вспомнила нечто важное. — Он работал с Гисоком, я его помню, хоть лично и не встречалась… Прикрыв глаза, Сыльги массирует виски; впивается в них длинными наманикюренными ногтями, силясь что-то вспомнить. Спустя чуть менее, чем полминуты, кивает. — Кажется, знаю, — её сузившиеся глаза остро сверкают. — И ты ручаешься за него? Рики кивает, и Сону позади него заставляет обратить на себя внимание. — Я ручаюсь. Сыльги поджимает губы, глядя на него, а после поднимает глаза на сына и твёрдо кивает. — Звони.⊹──⊱✠⊰──⊹
Плёнка опускается на железный, до блеска начищенный, стол. Стянув с себя одну за другой резиновые перчатки, Джеюн с превеликим облегчением скидывает их в предназначенное для этого мусорное ведро. Он не забывает улыбнуться сидящей на стульчике в глубине кабинета дочери, весело болтающей ногами и с любопытством озирающейся по сторонам. Софи растёт прекрасной милой девчушкой, и растёт очень красиво: перенявшая австралийские корни отца, она щурит чернеющие глаза, вложенные в узкие щёлочки, обтянутые смуглой медовой кожей. Заправленные за уши длинные волосы уже нуждаются в уходе за кончиками, о которых скоро позаботятся в парикмахерской. Они поедут туда завтра, а пока перчатки — финальный штрих Джеюна перед тем, как он, наконец, полностью очистит своё рабочее место и, приготовив его к завтрашнему дню, сметёт ко краю рабочего стола листок с назначенной на завтра работой одним резким движением. — Папа, — тянет Софи, привлекая внимание мужчины, коротко облизнувшего губы, к себе. — А мы поедем к маме сейчас, да? Джеюн коротко кивает. — Да, кис, сейчас поедем. Потом я отвезу тебя к бабушке, переночуешь у неё. Я оставил там некоторые твои вещи сегодня днём. — Ура-ура! — удовлетворённая, девчушка хлопает в ладоши, вскинув тонкие руки, укрытые белоснежным джемпером с толстым воротником, что как никогда идёт ей в этот осенний вечер. Одарив её напоследок тёплой улыбкой, не кроющей в себе и капли притворства, Джеюн отворачивается; да, конечно, он отвезёт дочь к её маме — Хисын с радостью распахнёт руки в объятиях навстречу своей любимой маленькой красотке, что со смехом с радостью посеменит с ним за руку играть, пока Сонхун из дверного проёма будет наблюдать за ними, сложив руки на груди с едва заметной улыбкой, играющей на губах. А после он отвезёт дочь к своей матери и вернётся к этим двоим: перспектива занятия сладким безудержным сексом прельщает его, вымотанного работой, этим вечером как ничто другое. На губах Джеюна играет дразнящая ухмылка при одной лишь мысли об изгибах тела Хисына, однако его грёзы оказываются прерваны телефонным звонком. Сперва он этому особого внимания не уделяет — может, его лучший друг звонит узнать, скоро ли они приедут? Однако, выудив гаджет из кармана одним ловким движением, он оказывается более чем удивлён: Рики. Рики почти никогда не звонит ему, и номер в контактах болтается чисто символически, однако настойчивое дребезжание телефона, горящего ярким дисплеем экрана и маячащим на нём именем, вынуждает принять вызов. — Алло? Рики, какого хрена ты звонишь мне в такое время? — раздражённо выдыхает Джеюн, прижав трубку к уху. — Что случилось-то? Говори быстрее, пожалуйста, я занят, — Софи, методично шныряющая глазками из стороны в сторону в попытке наблюдения за фигурой отца, мило склоняет голову вбок в попытке чем-нибудь себя занять. Однако её спокойствие оказывается прервано громким вскриком мужчины, что подпрыгивает на месте, абсолютно ошарашенный. — Что?! — восклицает Джеюн, обескураженный. Он резко разворачивается к окну, и на его красивом, очаровательно остром лице Софи потихоньку боязливо разглядывает изумление, страх, а затем и, кажется, полное неверие в происходящее. — Что вы сделали?.. В смысле объяснишь потом, я ничего не понимаю! Рики, не тараторь! Ты сейчас серьёзно? Ты не шутишь надо мной?! Напуганная, семилетняя малышка сжимается на стуле; девчушка медленно прекращает беззаботное болтание ногами — что-то подсказывает ей, что сейчас не стоит этого делать, и явно неподходящее время для веселья. Почему папа так кричит?.. — Чёрт возьми! Блять, да что за… — рычит Джеюн. — И как это случилось? В смысле… Какие канистры, Рики, ты в своём уме? У меня не- — он прерывает себя на полуслове. Софи улавливает лишь то, как в трубке телефона продолжает тараторить грубый охрипший голос, когда отец медленно переводит взгляд на шкаф, внизу которого располагается полочка для канистр с веществами, со скрипящими раздвижными дверцами. — Подожди, я посмотрю, что у меня есть. Он срывается к этому шкафу; глаза Софи, которой уже совсем не до смеха, обеспокоенно наблюдают за ним. Она не решается встать со стула, наблюдая издалека, пока отец, зажав телефон между ухом и плечом, копошится в глубоко уходящей к стене полочке, всё время бормоча что-то себе под нос. Наконец, он выволакивает из шкафа три плотных пузатых канистры с прозрачной жидкостью; хаотично осматривает их на предмет повреждений и, убедившись в отсутствии дефектов на упаковках, выпрямляется на тонких сильных ногах, облачённых собравшимися гармошкой у колен чёрными джинсами: — Три хватит? — мрачно и более взволнованно, чем хотелось бы, бормочет он в трубку. На том конце провода доносится нечто утвердительное спустя несколько долгих секунд. — Хорошо. Ехать к?.. тебе домой. Буду через полчаса. Завершив разговор, Джеюн скидывает вызов одним нажатием кнопки, с характерным звуком пропищавшей слишком громко. Крупная правая ладонь мужчины сгребает канистры за их не слишком тонкие ручки, но рука всё ещё способна удержать их разом, когда он кидает дочери свой дорогой телефон, уверенный, что ничего с ним не случится, и она ловит его в прыжке, подскакивая со стула. — Софи, иди сюда быстрее, — подзывает он подбежавшую мигом девочку. — Позвони маме или Хуни, скажи им, что мы опоздаем или не приедем вообще. Я объясню им всё лично, когда приеду к маме на работу. Софи немного страшно, но она отважно кивает, когда папа берёт её за свободную руку своей сильной левой рукой, перед этим рассеянно подтянув лямку сумки, сползающей с укрытого дорогим чёрным пальто плеча. — Хорошо… Папа, а что случилось? — Я тебе потом расскажу, котёнок, — только и отвечает Джеюн. Ссылаясь на её скромность и воспитание, он откровенно лжёт дочери, зная, что Софи не решится спросить позже, если он сам не расскажет — а он не расскажет. Перехватив маленькую липкую ладонь девчушки поудобнее, Джеюн почти подтаскивает её к себе и быстро направляется прочь из кабинета. … За тонированным окном автомобиля сверкает резными окнами, редко сияющими горящим светом, особняк, окружённый богатым передним двором и уже не пышными, но ещё не до конца облетевшими кронами обступивших его деревьев. Совсем не кажется, что сейчас в доме настоящий переполох, однако Джеюн, плотно сжавший губы, знает, что сейчас происходит внутри — он это чувствует. Щуря глаза, он выглядывает из окна, присматриваясь к дому. На втором этаже зияет выбитое внутрь окно; Джеюн подозревает, что именно здесь произошло ужасающее событие. — Посиди здесь, котёнок, — отпускает мужчина, на мгновение обернувшись к дочери. — Я вернусь через пятнадцать-двадцать минут. Софи взволнованно кивает, теребя в пальчиках подол джемпера и глядя на отца преданными глазами. — Хорошо… А где мы? — Возле дома моего друга. Мне срочно надо к нему зайти. Я тебя закрою. Удостоившись очередного кивка маленькой головкой, уверенного и доверчивого, Джеюн, схватив с соседнего переднего кресла покоящиеся на нём канистры, продавившие мягкое сиденье, захлопывает за собой дверь автомобиля, прежде чем щёлкнуть по кнопке на звякнувших пиликаньем ключах.⊹──⊱✠⊰──⊹
Обессиленные, Джеюн и Сыльги сидят на холодном полу узкой ванной комнаты, прислонившиеся спинами к самому высокому из длинных бортов ванны. Белоснежное эмалевое покрытие, начищенное до блеска и обыкновенно посверкивающее светлой рекой, сожжено проевшей его кислотой. Теперь шершавое углубление выглядит так, будто оно усыпано грязным песком. Нижнее бетонное покрытие истекает змеящимися по нему каплями опасного вещества, что, собираясь между собой на отвратительно сером изуродованном дне, сплетаются в узор, похожий на бьющую до дрожи внушающую страх паучью паутину или сплетение тонких ветвей деревьев. Какое-то время назад сюда было скинуто тело, предусмотрительно не избавленное от одежды, что могла бы стать уликой в будущем. Смертельный и токсичный реагент выел всё, начиная кожей и заканчивая внутренностями; даже костей не осталось. — …знаете, — наконец, хмыкает вымотанная и абсолютно измученная Сыльги, привлекая внимание Джеюна. — Не так я представляла себе проведение вечера заслуженного выходного дня. Усмехнувшись, Джеюн, прокатившийся затылком по борту ванны, глядит на неё из-под дико растрёпанных чёрных волос. — Может, вы будете удивлены, но мне и самому этот день предвещал нечто более приятное.