Дар или жертва

       — Ай!..       Отвлечённый от конспекта тоненьким вскриком, Рики спешно поднимает голову. За взмахом длинными худыми руками следует глухой стук удара о пол, словно кости бьются друг о друга, и Сону падает, не успев удержать равновесие; падает, споткнувшись о небрежно брошенный посреди комнаты школьный рюкзак.       Он рычит себе под нос что-то, больше похожее на ругательство. На четвёртом месяце беременности Сону стал немного более метеозависимым и чувствительным. Тянущая боль, которую он описывал чем-то вроде: «Ощущается так, словно конечность пережимают тугим жгутом или манжетом тонометра, а спустя несколько секунд отпускают, и она бьёт по нервным импульсам, рассыпая мурашки по телу», кочевала из одной тощей конечности в другую, а настроение менялось по щелчку пальца.        — Рики-сан, какого… хрена, — фырчит Сону. Он растерянно вертит головой по сторонам, словно пытается увидеть причину своего падения, однако знает уже, тем не менее, заранее. — Я же просил вас не разбрасывать вещи в комнате…        — Извини, — хмыкает Рики; его тон переплетён настроениями, колосящимися от безразличия к реальной вине. — Но ты тоже хотя бы пытайся чувствовать, что у тебя под ногами.        — Так а чё вы тут расписарили всё своими рюкзаками? — Сону огрызается в ответ, вроде бы и ненавязчиво, но ясно выражая сомнения по поводу того, стоит ли спорить с ним таким, отягощённым и вымотанным беременностью, сейчас. — И что мне, на кофейной гуще гадать? Вам самому нравится, что у вас вещи валяются посреди комнаты?        — Ты бы лучше Конон так отчитывал, а не меня. Она даже зубы чистить перед сном не каждый день вспоминает, а ты ничего не говоришь по поводу разбросанных в её комнате вещей.        — Потому что в комнате Конон я ещё ни разу не споткнулся, — с фырканьем бросает Сону.       В полусознании Рики наблюдает за тем, как Сону неспеша, методично, поднимается с пола и отряхивается так, словно бы на вычищенном до блеска паркете, поблёскивающем гладкой тёмной рекой, существует хоть одна пылинка или соринка. Старший юноша вертит головой по сторонам, словно оглядываясь, а после тянет руку книзу, чтобы схватить школьный рюкзак Рики тонкой, но уже не совсем костлявой, длинной рукой.       Он нетяжёлый, освобождённый от сваленных в небрежную стопку на стол учебников, оттого и силёнок хватает-таки поднять его. Сону переступает своими маленькими ступнями уже в заученном месте толстую каёмку светлого ковра, чтобы мелкими шажками посеменить к чужой двуспальной кровати, разворошённой расправленным постельным бельём — Рики никогда не заправляет свою кровать.       Сону с превеликим облегчением скидывает портфель к нескольким таким же, составленным в уголке неподалёку от кровати на вязанном уже покойной прабабушкой Рики круглом коврике, чей уголок загнут и притиснут к деревянному основанию постели. И, выдохнув, бухается на чужую — ну, технически, уже не совсем — кровать, сопроводив своё падение глухим мягким ударом.       Он бурчит себе под нос единожды грубое ругательство, испытывая, кажется, всё ещё неподдельное возмущение или негодование, а может и всё вместе, от сложившейся ситуации. Рики насмешливо хмыкает, откидываясь на спинку широкого кресла, и скрещивает загорелые руки на груди; сухая смуглая кожа трётся друг о друга.        — Твоя мать ведёт себя как загнанная в клетку мартышка уже который месяц, — бросает он, даже не пытаясь убедиться в том, что Сону его слушает: слышит — это главное.       Сону мычит, на дрожащем выдохе роняя ответ. — Я знаю.        — Ты не собираешься поговорить с ней?        — Она наломала дров. Если в ней осталась хоть капля человечности или, по крайней мере, здравого смысла, пусть сама заводит этот разговор. Я в ней не нуждаюсь, ни как в родительнице, ни как в человеке.       Хмыкнув, Рики приподнимает выбритый деликатной полоской краешек брови. Взглянув на откинутую ручку, он фырчит, прежде чем небрежным движением оттолкнуть её от себя ещё: под давлением круглая ручка звонко катится по тонкой просторной столешнице. К чёрту конспект.       Он встаёт со стула, рывком поднимаясь, отчего колёсики, бешено вертящиеся в длинных ножках из стороны в сторону, безвольно прокручиваются, следуя его движениям. Сону приподнимается на постели, встревоженный немного чужими громкими звуками, но не совсем. Чужие шаги гулко отдаются в его сознании, как стук молотков, хоть и звучат не размеренно, а довольно быстро.       Рики направляется к нему. Его даже на трезвую голову тянет к Сону стремительно, неумолимо, что уж говорить об опьянении наркотическими веществами, и он следует этому желанию, коленями врезаясь в кровать. Бортик упирается в его тонкие сильные ноги под большими коленными чашечками, надёжно скрытыми за поношенными плотными брюками — они довольно удобные, правда сползают иногда, если не затянуть потуже ремнём, но Рики, по своему обыкновению, не любит ломать над этим голову, поэтому, если и надевает, то подтягивает только тогда, когда выходит из комнаты, чтобы не маячить перед глазами матери и сестры поясом нижнего белья.       Сону вздрагивает, когда Рики падает на кровать рядом с ним, даже если ожидал этого. Матрац моментально подкидывает их в воздухе, скрипит уже не самой первой свежести, но до сих пор добротными пружинами. Теперь они почти меняются позициями: юноша озадаченно, немного отстранённо склоняет голову вбок; его глаза бесполезно бегают по лицу Рики, бухнувшегося на постель — мальчишка сейчас приподнимается слегка, игнорируя настойчивую жажду организма расслабиться на мягкой кровати, — так, словно бы он может его увидеть.       Он хочет лечь вновь, хоть перспектива лежать на одной кровати с Рики не прельщает, но Рики действует на опережение. Он подтягивается на просторном полотне мягкой ткани сбитого телами покрывала, прежде чем выпрямить колени и, свесив над полом ступни, словно маленький ребёнок, хлопнуть по крепким поджарым бёдрам:        — Ложись сюда, крошка. Ложись на меня.       Кровь Сону холодеет; его глаза, бездумно шныряющие, почти вертящиеся в орбитах из стороны в сторону, глупо уставляются в гладкую поверхность плотно оклеенной светлыми тонкими обоями стены. Теперь он не боится Рики, нет, ведь каждый день его преследуют гораздо более навязчиво жуткие страхи, в основном, связанные с будущим — теперь он не боится, прокручивая в голове, словно заедшую под иглой пыльного граммофона пластинку, то, что Рики всё ещё ребёнок: глупый, маленький, неспособный просчитывать риски, а самое главное — бегающий от Сону, вместо того, чтобы сесть и уже просто что-то решить, как взрослый человек.       Рики всё это время — отчего-то — мягок с ним, и Сону, немного подумав, всё же решается выполнить его просьбу. Робко он разворачивается худой, немного сгорбленной от природы и добавляющей скованности нарушенной осанки, спиной, чтобы с превеликим облегчением податься назад и опуститься головой на колени Рики.       Его выцветшие волосы, по сути, цвету и структуре своей напоминающие мягкую податливую солому, до этого заправленные за уши, солнечными лучами рассыпаются по чужим чёрным брюкам, виновато топорщащимся в районе паха — во всём виновата собранная в кривую дугу ткань над ширинкой! Рики покусывает губу, услужливо подталкивая и устраивая затылок Сону на своих бёдрах поудобнее. Ого, он даже не думал, что Сону согласится.        — Теперь ты не боишься меня? — хмыкает он, стеснительно, но всё же позволяя своей большой, отвратительно сухой от пробирающего до костей ветра поздней осени, грубой царапающей ладонью зарыться в волосы юноши.       Тело Сону подбрасывает на кровати от пробравшей всё естество мелкой дрожи, когда он чувствует меж спутавшихся локонов шершавые подушечки пальцев, прочёсывающие кожу его головы. Он выдыхает; решается быть честным — враньё особой погоды не сделает, не с Рики тем более.        — Я не вижу причин вас бояться, Рики-сан, — он пожимает плечами, насколько это возможно. — Вы не пугаете меня. Вы довольно безобидный, особенно когда вы в трезвом состоянии.       Слышать подобное утверждение, отпущенное голосом, не имеющим в себе ни крупицы сомнения, особенно от Сону, довольно смешно, но Рики не позволяет себе даже ухмылку, хоть и губы очень напрашиваются на то, чтобы разлиться в улыбке. Он мычит:        — Как ты себя чувствуешь? — он решается довольно переключиться с темы, зная и понимая, что затронутая ими ни к чему хорошему не приведёт и лишь скорее всего застанет врасплох в тупике. — У тебя уже второй триместр, получается. Живот болит?        — Немного и не всегда. Меня до сих пор тошнит по утрам, но это естественное осложнение, — он елозит головой по чужим бёдрам. — Я думаю, это не очень хорошо, если живот сильно болит во время беременности. В любом случае, вчера Сыльги сказала мне, что мы скоро снова поедем к врачу, чтобы измерять высоту положения матки и объём живота…        — Чтобы определить, правильно ли развивается ребёнок?        — Мгм. А ещё на пятом месяце мне нужно будет съездить на второй скрининг. Я до сих пор удивлён тому, что в вашей больнице взялись за мой случай.        — Это частная больница, — хмыкает Рики, пальцами прочёсывая его волосы. — Платная. В них всегда отношение человечнее, чем в обычных. Хотя я слышал, как мама говорила Конон, что сначала врачи не хотели браться за тебя — боялись из-за того, что ты парень. Но, немного изучив твои анализы и просчитав порядок родов, всё-таки решились. Будешь кесаревым.        — Я знаю, — выдыхает Сону. — Я всё равно не смогу родить через задницу, — он хихикает, находя собственные слова звучащими забавно. Сиплый смешок перерастает в звонкий высокий смех, однако юноша довольно быстро успокаивается. — Это было очевидно с самого начала.       Рики неловко втягивает голову в плечи. Кажется, Сону слегка озадачен резко прекратившимися движениями, напоминавшими ему жучков, копошащихся в волосах, но не успевает спросить — младший опережает его:        — Ты боишься? В смысле… — он медлит. — Рожать?        — Не совсем, — Сону сглатывает, что видно по его остро обтянутому кожей резко ходящему ходуном торчащему вверх кадыку. — Я больше боюсь того момента, когда у меня появится ребёнок, потому что я боюсь, что я не справлюсь с его воспитанием. Не смогу дать ему… Как сказать… Сделать его счастливым, что ли? — юноша отрешённо выпячивает губы капризной трубочкой. — Я просто хотел бы воспитать достойного члена общества, вложить в него всю свою любовь. Не хочу, чтобы он вырос с травмами, как я, и потом ненавидел меня, как меня возненавидела моя мама.       Он обнимает себя за плечи худыми длинными руками, насколько это возможно в таком положении, и то, как его тонкие, словно ветви, пальцы цепляются за одежду, выглядит настолько элегантно и аккуратно, что вызывает у Рики ярко отдавшее в голову желание его нарисовать. Жаль, что он совсем не рисует.        — Мы все будем помогать тебе с воспитанием ребёнка, пока я не закончу школу и мама не отправит нас за границу. Я знаю, что из-за того, что ты слепой, тебе будет тяжело; я тоже буду тебе помогать.       Сону смешно, и он смеётся. — Правда что ли? — его голова приподнимается на коленях подростка, донельзя сконфуженного такой реакцией как никогда. — Извините меня, Рики-сан, но я бы не доверил своего ребёнка такому, как вы, человеку. Чему вы можете его научить? Как колоться в вену? Может, защищаться? Когда хулиганы нападут в подворотне, вытащить шприц и заорать: «У меня СПИД, не подходи!»? Так, что ли?       Рассерженно фыркнув, Рики отворачивает голову. Сону уже не первый раз выплёскивает на него ушат с помоями, символически приправленный сахарной пудрой иронии, и делает это настолько умело, что язык не поворачивается ответить ему той же колкостью или, что хуже, ударить — правду ведь говорит. Он выливает на Рики всю свою злость, и это гораздо больнее, чем мальчишка делал с ним раньше на кулаках; и под дых бьёт ещё пуще. Он бурчит, бесполезно пытаясь себя оправдать:        — …я не колюсь.        — Я знаю, что колетесь, — просто отзывается Сону пустым скучающим голосом. — Вы бы завязывали с этим делом — скрывать от матери, я имею в виду. С таким бэкграундом вы не доживёте даже до рождения моего ребёнка, что уж говорить о дальнейшем его воспитании. Я даже не знаю, как вы до сих пор нормально учитесь в школе, учитывая, что в реальной жизни часто слышно, как вы несёте полную ересь.       Рики рвано выдыхает; его печаль срывается в одном колючем жесте. — Это так заметно?        — Конечно, — Сону усмехается, но беззлобно; в его голосе скользит скорее сочувствие, словно он обращается к падшему на дно человеку. — У вас уже крыша течёт. Наверное, вы просто не замечаете, как быстро мечетесь с темы на тему, перебиваете себя и часто издаёте какие-то странные звуки. Можно было бы списать это на вашу личность, но я уже знаю, какой вы есть на самом деле, и, поверьте, невозможно не заметить, что с вами что-то не так.       Рики морщится с придыханием. Если Сону действительно прав — а у него нет оснований ему не верить, — не удастся долго скрывать от матери и сестры истинную проблему своего состояния, учитывая то, что они и так знают: с ним происходит что-то неладное. В последнее время даже Джей продаёт ему что-то с опаской; честно говоря, он не отпускает Рики что-то тяжелее амфетамина, следя лишь за тем, чтобы у младшенького не началась ломка.       Это стало бы не первым случаем, но он надеялся, что тот раз, когда он лихорадочно трясущимися руками, будучи сам под наркотическим опьянением, пытался помочь валяющемуся на ковре в его комнате с пеной, идущей изо рта, Рики, был последним.        — Ты знал, что Джей с Чонвоном встречаются? — выпаливает он вопрос невпопад, практически перебивая свои собственные мысли и начисто отрезая путь к тому, чтобы взять и просто поссориться с Сону.       Сону устало усмехается. — Уже почти два месяца как. Можно было очнуться ещё позже, Рики-сан, — он приподнимается на коленях Рики, заставив его слегка насторожиться, но совсем немного, всего лишь на пару сантиметров. — Я знаю уже давно. Он рассказал мне в первый же раз после того дня, как сходил с Джеем на свидание и потом вы передали мне свой телефон, когда он звонил вам, чтобы связаться со мной.        — И как ты к этому относишься?        — А как я могу к этому относиться? Я знаю, что он изнасиловал Чонвона и дурит его уже который месяц. Это мерзко, но в то же время мне мерзко и от себя, потому что я не могу ему рассказать. Он так счастлив с Джеем, а я… — заминается, но быстро берёт себя в руки. — Могу разрушить его счастье, даже если оно и обманчивое. Вы хоть представляете, какая реакция у него будет, если он узнает, что его любимый парень был тем, кто надругался над ним? Как сильно это разрушит его мир?       Рики сглатывает — сохраняя внешнее спокойствие, чувствует, как жгучий жар начинает распространяться по всему его телу. Сону теперь другой, нежели в тот день: он не кричит и не плачет, никогда не отталкивает и ни разу не пожалуется на своё состояние. Он тихий и немного скептичный сам по себе, от него не услышать просьб о помощи — он передвигается по дому неслышно, тише воды ниже травы, словно мышь, и это немного выбивает из колеи. Кажется, будто Сону теперь — часть дома: он въелся в стены так же, как и его душа — под кожу Рики, и теперь он знает, что юноша не покинет его никогда — никогда.       Будь то присутствие рядом, мысли или душа.       Он чувствует, как руки эфемерно чешутся, когда бездумно кладёт руку на живот Сону, небольшой бугорок, кривым полукругом отягощающий нижнюю часть его живота. — А ты когда-нибудь влюблялся?       Сону ошарашенно усмехается, удивлённый бессвязному потоку его мыслей. — Вы говорите прям про любовь? — он призадумывается, когда с уст Рики срывается короткое положительное: «м-м-м». — Думаю, что нет. Однажды я чувствовал симпатию к парню, который жил в моём районе. Он мне нравился — он ухаживал за мной, помню, большой букет роз подарил, но боялся предложить встречаться. Да и провстречались мы всего три месяца: не могу сказать, что сильно любил его. Ему было пятнадцать, а мне — семнадцать.        — Так ты… однолюб? — осторожно уточняет Рики, чертовски напряжённый боязнью спугнуть намерение Сону наконец-то открыться ему хоть немного.        — Мгм, — просто отвечает Сону. — После того случая я не влюблялся.        — А на что ты обращаешь внимание в человеке? Во что ты влюбляешься?       Сону беззлобно фырчит с не менее скептичной, удивлённой усмешкой. — У нас что здесь, разговоры по душам? Вы создаёте мне социальный опрос?        — Просто ответь, — хмыкает Рики.       В его тоне детская обида, вырвавшаяся едва ли не со скулежом, мешается с неподдельной злостью, вызванной несерьёзным отношением к его вопросу, и Сону, хоть и не показывает этого — он надеется не выдать себя, — боится, что спустя многие месяцы вновь станет жертвой чужого крепкого кулака, оттого и решается на искренний ответ. Действительно, между ними случилось столько плохого, что им обоим нечего скрывать.        — Ну… Я думаю, что я точно не смотрю на внешность-        — Ты и не можешь смотреть, — выпаливает Рики, подтрунивая над ним с некоторой неосознанностью.       Брови Сону приподнимаются; кажется, будто он всерьёз хочет ударить Рики, но в то же время не настроен на драку, и сначала может показаться, будто ему совсем не смешно, однако по уголку губ скользит тень улыбки, которая исчезает тут же.        — Я не смотрел даже тогда, когда мог, — мягко усмехается чужой детскости и некой наивности он.        — Внешность важна в нашем мире, — возражает Рики. Сону уклончиво отвечает:        — Нет, вы меня похоже не поняли. Вот не поняли вы меня — точнее, не дослушали или не хотите. Знаете, я думаю, что любимые, они, как правило, внешне непривлекательны, но есть в их чертах, в их портрете что-то такое… — он делает паузу, кажется, не желая объяснять и вдаваться в подробности, что же «такое» он имеет в виду, полагая, что его мысли — само собой разумеющееся. — Но улыбка. Я любил наблюдать за чужими улыбками, и мне кажется, что когда ты найдёшь среди них свою, ты действительно станешь счастливым. Но есть люди, которые улыбаются, а их лицо не меняется. Я не считаю их некрасивыми, если вы могли так подумать — скорее… несчастными?        — Значит, ты считаешь, что улыбка украшает человека?       Сону улыбается, обнажая грязно-светлые зубки. — Конечно.       Рики призадумывается. После, немного помявшись, выдаёт: — А как ты думаешь, я красивый? — его большая рука лежит на чужом кругленьком животе, поглаживает, создавая приятное тепло, словно грелка, и Сону не хочет признавать, но млеет под его прикосновениями.       Юноша хмыкает. — Я думаю, что да. Человек с таким голосом не может быть некрасивым, Рики-сан.       Он вспоминает ощущение сухой от мороза кожи Рики под своими пальцами; его большие полные губы и узкие раскосые глаза, широко посаженные друг от друга. Он также уверен, что у младшего смуглая кожа. Рики был… Рики был интересной загадкой для человека вроде Сону, который не успевал следовать за потоком его сбивающихся мыслей, как бы ни пытался. Он не верил в судьбу, но был до сих удивлён тому что «неслучайные случайности» решили свести их, абсолютно противоположных друг другу людей.       Сону не верит в то, что противоположности притягиваются. Возможно, Рики считает иначе.        — Спасибо, крошка, — выдыхает Рики. Слова Сону вызывают в нём нешуточный трепет, схожий с тем, что можно было бы назвать «бабочками в животе», но, возможно, это не совсем они — что-то либо чуть больше, либо меньше. — Я люблю тебя.       Сону усмехается, склоняя голову вбок на его коленях, словно хочет искоса посмотреть на него. — Я думаю, это не так.        — Ты говоришь это уже который раз, — Рики давит нервную улыбку, хоть и знает, что Сону не сможет её увидеть. — Ты правда считаешь, что я ошибаюсь в своих чувствах?        — Возможно, — Сону пожимает плечами. — Вы влюблялись раньше?        — Нет, — честно признаётся Рики, и это правда: раньше он никогда не испытывал таких чувств. Жажда чего-то большего, чем развлечение в постели, заставляла его тело пылать от душевного возбуждения гораздо больше, чем от телесного, но эти чувства были для него в новинку, и, конечно, его это пугало. Он не был готов справиться с этим. — Думая обо всём, что у меня когда-либо было, я пришёл к выводу, что я действительно могу назвать тебя своей… ну… — он мнётся, как двенадцатилетний мальчишка, но ничего не может с собой поделать. — Первой любовью.        — Вы так сильно ненавидели меня за то, что я гей, — Сону усмехается. — Чтобы потом всё равно влюбиться в меня.       Эти слова бьют по Рики с огромной скоростью и силой, как поезд. Его руки хватают голову пискнувшего от неожиданности Сону, чтобы зафиксировать её на месте, и рывком он наклоняется вперёд. Почти врезается в его лицо, задевая губы губами, отчего Сону обдаёт тёплым дыханием с терпким шлейфом мятной жвачки.        — Ты сводишь меня с ума, — рычит подросток, задевая хрупкие лепестки чужой нежной кожи. — Я зверею, крошка. Рядом с тобой невозможно это… сдерживать.       Сону улыбается — он просто улыбается, легко и расслабленно, не имея возможности отпрянуть, но и не пытаясь этого сделать. — Вы такой податливый, Рики-сан.        — Почему ты всё время обращаешься ко мне на «Вы»? — лихорадочно шепчет Рики. Их прикосновения щекочут кожу, но хихикнуть в такой ситуации будет издевательством для его быстро бьющегося сердца. — Мы с тобой знакомы уже так долго, но ты продолжаешь.        — Вы богатый наследник. Как к вам обратиться? Никакой фамильярности.       Рики фырчит со скептицизмом. Его большие руки зарываются в чужие обесцвеченные волосы, чьи отросшие кончики топорщатся из стороны в сторону, поблёскивая в ярком тепловатом свете люстры.        — Твои волосы уже выглядят как солома. Ты не хочешь обновить цвет?       Его смена тем мчит так же, как переоценка ценностей или сапсан из Сеула в Тэгу, но Сону не делает ему замечаний, зная, что нет смысла за этим следить. Он просто позволяет нести себя по течению круто изгибающейся, быстрой и бурной, бушующей реки.        — Может и хотел бы, Рики-сан, — выдыхает он. — Но мне в любом случае всё равно, с каким цветом ходить — я так и так этого не увижу. С другой стороны, если вы так говорите, я мог бы попробовать.       Обрадованный, Рики вскидывает голову. — О-о, класс! Тогда давай я отведу тебя в парикмахерскую на зимних каникулах. А после мы с тобой сходим погулять.       Бровь Сону непонятливо кривится вверх. — Погулять?        — Не бойся, я просто отведу тебя куда-нибудь по улицам или по аллейкам. Ты же ведь почти на свежий воздух не выходишь, всё время дома сидишь. А я слышал, что беременным надо больше гулять.       На его слова Сону лишь усмехается. Его и так прикрытые глаза жмурятся ещё больше, затемняя тенью тонкую кожу белых сморщенных век; он не понимает, почему Рики так радуется простой прогулке, но для них эти эмоции и ощущения различны, хоть ни один из них и не испытывал подобного раньше.       Может, дело в том, что у Рики к Сону из чувств симпатия, может быть даже некая влюблённость, а у Сону к Рики — лишь отрешение?        — Хорошо, Рики-сан, — бормочет он в чужие губы будто намеренно, нежно касаясь, но не целуя. — Я пойду с вами.

⊹──⊱✠⊰──⊹

      Под забавной шапкой-ушанкой со свисающими к подбородку ушками лоснятся кончики свежевымытых светло-розовых волос, колыхаемые январским ветром. Состриженные по всей голове почти вдвое, они ярко пахнут использованной в салоне ароматной маской для волос, явственно отдающей теми самыми косметическими средствами, которыми обычно тянут маски. Сону немного непривычно: теперь он чувствует себя совсем другим, не ощущая на голове отягощающей её отросшей копны. Ему хотелось бы увидеть себя, впервые за столько лет ему действительно хочется посмотреть на себя, без того, чтобы испытывать отвращение, но, к сожалению, он не может этого сделать, поэтому всё, что остаётся — полагаться на слова Рики. А по словам Рики, с розовыми локонами он выглядит очаровательно.       До зимних каникул пришлось ждать семь дней. Ровно неделя отделяла Рики от того, чтобы наконец вытащить Сону на улицу, и, как только у него появилась, наконец, возможность, он это сделал. Они гуляли вдали от дома, никем не узнанные, держась за руки. Рики одел Сону тепло, позаботившись о том, чтобы тот не продрог, однако с их климатом допустить такое даже зимой было довольно сложно.       Крупные хлопья беспорядочных снежинок, кружась, падают на голову и, мягко лаская лицо, растворяются, стекая тонкими слоями холодных капель по щекам. Рики ведёт Сону за руку медленно, порой подтягивая к себе тонкое тело, укрытое наброшенной поверх стильной чёрно-белой кофты-поло зимней курткой. Она дутая, достаточно пухлая, чтобы прикрыть четырёхмесячный, уже заметный, живот. Платформа его тёплых чёрных кроссовок немного возвышает, поднимает укрытую забавной шапкой-ушанкой макушку к кончику чужого большого, с горбинкой, немного крючковатого носа.       Полы длинного чёрного пальто Рики, накинутого поверх тёмно-зелёной кофты и потёртых джинсов, цепляются за такие же длинные сильные ноги. Во второй руке, не захватывающей тонкую ладонь Сону, которую он старается держать со всей не присущей ему нежностью — казалось, будто сейчас сломает, вместе с кожей порвёт, — он держит почти полную бутылку вишнёвого пива, ещё довольно свежего, купленного ему Джеем чуть больше недели назад, которое он прятал от матери в комнате. В ушах на двоих играют одни наушники: у Сону белая капелька AirPods воткнута в правое ухо, у Рики — в левое. В барабанные перепонки на протяжении всего пути стереотипно врезаются преимущественно японские песни. И, конечно, нет ничего плохого в том, что Рики слушает их — к тому же, они мелодичные и спокойные, только вот Сону совсем не знает японского.       Кроме того, звучащие в ушах песни отчего-то навевают ему воспоминания о том дне, когда Рики играл с ним в прятки, разговаривая с Сону совершенно неведомыми юноше словами, и от мыслей об одном дне, круто изменившем всю его жизнь и буквально перевернувшем её с ног на голову, пробирает дрожь. Мороз по коже — свободной белой рукой Сону запахивает полу пуховика, прижимая её к себе поближе. Он чувствует это, но не решается сказать об этом Рики, терзаемый муками сомнений и мерно стучащей по сердцу сковывающей боли. Рики в любом случае его не услышит, или не поймёт, или просто проигнорирует.        — Как ты себя чувствуешь с новой причёской? — интересуется Рики невзначай, чтобы начать наконец разговор, прервавший тишину, которую с первого взгляда можно было бы назвать комфортной. Сону мычит, словно призадумывается над его словами:        — М-м… Мне нравится, как ощущается, когда не так много волос. Всё-таки маллет или что-то такое — это не моё. Да и Конон легче ухаживать за ними, если их меньше.        — Это хорошо. Но всё-таки жаль, что ты не можешь увидеть цвет. С розовыми волосами ты похож на сладкую вату.       Сравнение забавное, и Сону смеётся. Он и вправду чувствует себя немного воздушным, словно начерченное нежно-розовым карандашом неумелой рукой ребёнка облачко или сладкая вата. Очень странно чувствовать… благодарность Рики за что-то впервые за такое долгое время.        — Вам нравится? — напрямую спрашивает он. Рики просто пожимает плечами:        — Конечно мне нравится. Что мне может не нравиться в тебе? Ты всегда красивый для меня.       Сону посмеивается. — После пива вы звучите более адекватно, чем трезвым.       Рики на его заявление лишь хмыкает, не подтверждая, не оспаривая факт этого. Людей на улице в такое время почти нет: в девятом часу зимнего вечера, когда темень уже полностью вступила в свои права, сумерки сгущаются над свисающими с домов фонарями, густо нависая тяжёлыми чернеющими облаками над головой, когда ребятня из богатых районов, наоборот, спешит вылезти на обустроенные перед частными домами детские площадки, обычные люди прячутся в свои норки, и редко кого увидишь на улице во дворах подле многоэтажных домов — только собачников, неизменно выгуливающих своих питомцев, разве что.       И это как нельзя на руку. Рики сжимает ладонь Сону немного сильнее и подтаскивает его к себе под тихое «Ах!» последнего, чтобы шёл рядом, а не плёлся позади.        — Как самочувствие? — он продолжает после того, как делает глоток пива. Холодная жидкость, ещё более заледеневшая на морозе, обжигает бархатные стенки горла сладкой, с терпким оттенком, субстанцией. — Ты сразу говори, если нужно в туалет или тебя тошнит.       Сону качает головой; на самом деле, он прислушивался к капризам своего сверхчувствительного организма на протяжении всего пути, и он рад, что теперь не отягощён токсикозом. — Всё в порядке, я думаю, — он любовно кивает. — Только ваш одеколон меня немного… — заминается, силясь подобрать верное слово. — Отвлекает.       Тихий смех Рики слышится будто сквозь воду. — «Отвлекает» это ты хорошо сказал. А что с ним?       Сону фырчит. — Какой у него аромат? Атомной розы? Вы хотите, чтобы я распался на атомы тоже?       Хохот Рики врезается в его уши оглушительным, немного противным гиеновым смехом. — Смотря что ты подразумеваешь под «распасться на атомы», — ужасно хочется подмигнуть старшему, чтобы поддразнить его ещё немного, но приходится довольствоваться лишь словами и прикосновениями. С последними Рики не спешит, позволяя себе лишь держать Сону за руку. — А вообще, мне казалось, что он не совсем яркий.        — Не совсем яркий? — Сону цокает языком со львиной долей вложенного в этот жест скептицизма. — Это мужской парфюм, Рики-сан, — чеканит он. — Таким крепаком табун можно свалить. У нас дома мама старые духи отца распыляла в туалете, если освежитель не справлялся: они перебивали запах всего. Вообще всего.       Рики выдыхает едва слышно, незаметно, но всё же крепче стискивая ладонь Сону своей большой рукой, обернувшей и прячущей её полностью. По пальцам можно сосчитать те разы, когда Сону делился с ним чем-то личным или рассказывал истории из своей жизни — они с Рики, который, развязавший себе руки лёгким веселящим веществом, начинал болтать юноше всё и обо всём, очень отличались в этом плане, — поэтому такой момент для него очень ценен, и он как никогда боится спугнуть его, растоптать хрупкий росток доверия.        — Я знаю, что тебе нравятся более лёгкие и сладкие запахи. Извини, я не подумал — если бы вспомнил, не стал бы сегодня пользоваться парфюмом вообще.        — Оставьте, Рики-сан, — Сону безразлично машет рукой, что видно из-за широкой куртки едва, так, словно бы это действительно ничего не значит. — Всё нормально. По крайней мере, теперь я чувствую себя гораздо лучше — на втором месяце меня и из-за лёгкого запаха духов Чонвони вырвало. Сейчас только немного кружится голова и подташнивает. От головы ещё пахнет, — юноша морщится, его губы сгибаются в косую искривлённую линию. — Краска воняет дешёвым вишнёвым пивом, я ещё в салоне это почувствовал.        — Как ты вообще можешь слышать запах, который исходит от твоих волос… — ошарашенно бормочет Рики. Его ноги немного заплетаются, когда он вновь втягивает пиво прямо из горла бутылки с громким глотком. На слух прослеживая за действиями подростка рядом с собой, что априори немного сложнее из-за негромкого наушника в правом ухе, Сону слабо улыбается.        — Я всегда был чувствителен к запахам, а с потерей зрения и подавно, — отрешённо бросает он. — Но лет в четырнадцать особенно…        — Может, это от меня пахнет? — с улыбкой подтрунивает над ним Рики, горячим дыхание выпуская пар над ухом. Сону скептично подталкивает его в плечо:        — Вы не настолько пьяный, чтобы от вас несло перегаром, — словно немного подумав, он вертит головой по сторонам, будто хочет оглянуться. Рики даже кажется, что из-под подрагивающих прикрытых век на мгновение сверкнули полуоткрытые белые глаза, в тёплом свете фонарей принявшие непривычно светлый облик. — Кстати, где мы сейчас? Далеко от дома?        — О, эм… Ну да, — бормочет подросток. — Мы, можно сказать, на другом конце города, — Сону ахает, но не высказывает слова против, позволяя младшему продолжать. С самой первой минуты прогулки он пустил себя на самотёк. — Здесь живёт мой бывший друг. В начальной школе мы общались, но потом он перешёл в другую, ближе к дому, и постепенно наше общение сошло на нет. Это место тоже далеко от нашей. Здесь просто классные дворы, они такие, знаешь… — он силится подобрать слово, задумчиво сдвинув брови хмурым домиком. — Аутентичные и неподдельные, что ли. Старенькие.        — Ваша воля, Рики-сан, — Сону просто пожимает худыми, но уже немного набравшими массу, плечами. — Я всё равно ничего не вижу.       Асфальтированные дорожки запорошены тонким слоем снега, на старой детской площадке белеет кривой квадрат оставленной без внимания песочницы. Невесомо гонимые ветром, снежинки оглаживают горку и качели на цепях, нависающие над редко насыпанной галькой и сухой землёй.       Рики хмыкает. — Хочешь, я покачаю тебя на качелях, крошка?       Он останавливает Сону за руку, применяя чуть больше силы, отчего Сону, ойкнув, едва не врезается в его спину. Его тёплые кроссовки упираются в едва выступающую кверху окантовку бордюра.        — А до них далеко? — интересуется он, потирая плечо свободной рукой, чем заставляет Рики усмехнуться:        — Они почти прямо перед нами.       Сону выдыхает облачко пара изо рта, трогательно приоткрыв намазанные слишком большим количеством косметического масла губки. — Тогда хорошо. Я люблю качаться на качелях.       Он не ожидает того, что Рики, резко выпустив его ладонь из своей, подхватит его одной рукой под тощую задницу. Сону вскрикивает от неожиданности; резко потрясённый, юноша хватается за чужие широкие плечи, просторным рельефом притиснувшиеся чуть ниже его острых, обтянутых кожей ключиц. Рики дерзко улыбается. Он отводит руку, где в полупустой бутылке пива колыхается холодный алкоголь, и подхватывает трепетно цепляющегося за него Сону сильнее.       Он совсем лёгкий — килограммов пятьдесят от силы, и Рики, который постоянно тренирует свою силу в играх и иногда в спортзале — несмотря даже на то, что заниматься становится всё сложнее с каждым днём, — не составило труда поднять его.       Рики садит Сону на качели. Звук такой, словно кости стучат друг о друга, и это немного забавно, особенно в пьяном мозгу его немного кружащейся головы, но он всё ещё следит за тем, чтобы Сону не было больно или холодно. Юноша ёрзает на обшарпанной деревянной сидушке — этим летом её, кажется, отчего-то не красили, — несмело вскидывая руки в воздухе: он пытается найти то, за что можно ухватиться. Вскоре руки натыкаются на железные вытянутые кольца, переплетённые между собой крепкими цепями, и оборачивают их, обнимая бледностью ладоней.        — Не холодно? — заботливо интересуется подросток. На его вопрос Сону, немного прислушавшись к своим ощущениям, будто демонстративно и оценивающе кладёт руку на живот, но спустя недолгое время даёт добро.        — Думаю, всё в порядке, — сердечно кивает он. — Так вы будете качать меня?        — Капризулька, — хмыкает Рики.       Он поддразнивает старшего, несмотря на то, что сам пообещал, и Сону лишь фырчит на его смелое заявление, но не считает нужным отвечать чем-то большим. Он хватается крепче, немного поджимает ноги под себя, когда Рики толкает цепь, прикладывая немного силы, чтобы привести в движение «аттракцион».       Температура воздуха чуть за плюс пять тянет, освежая редким морозным ветром. Сону сыто жмурится, подставляя своё лицо его порывам, и позволяет себе отдаться ощущениям: ему кажется — ну, точнее, он представляет, — что наконец в своей жизни он испытал что-то, что можно назвать нежной подростковой любовью, он представляет, что человек, находящийся подле и качающий его на качелях, не тот, кем является на самом деле, а заботы разом улетучились, словно бы кроме отсутствия зрения у него не было других проблем в жизни, и она никогда не была чем-то опасным, вероломным, страшным и сводящим его с ума.       Но зов жизни быстро бьёт его под дых, и он резко возвращается в реальность, где по правую руку от него маячит тёплое тело Рики, сумасшедшего малолетнего наркомана, с которым он застрял, а в животе развивается ребёнок, о котором он не думал никогда раньше.        — …Рики-сан, — внезапно выпаливает он, привлекая к себе внимание Рики, что залип на любовании его бледным, кажущимся веснушчатым, лицом. — А на небе сейчас видно звёзды?       Рики рассеянно наблюдает за тем, как Сону задирает голову кверху и его глаза наконец распахиваются полностью впервые за этот долгий вечер. Чистый вытянутый белок слегка затуманен чернеющим небом, отдаёт бликами фонарей и ещё более белым рефлексом снега, и снова он видит в этих глазах себя: каждую частичку изменения в отражении, каждую эмоцию, сочащуюся скрытой гнилью, даже если Сону и не смотрит на него.       Он поднимает глаза следом по образу и подобию Сону. Мелкие точки звёзд затемнены густыми кучевыми облаками. — Нет, — выдыхает подросток. — Не видно. Облака закрыли.       Сону опечаленно выдыхает, кажется, действительно огорчённый тем, что он не может увидеть звёзды, даже если знает, что их нет на небе. — Это очень грустно. Это… жаль. Звёзды очень красивые.       На его лице рисуется слабая грустная улыбка, и то, как трогательно дёргаются припухлые нижние веки его слепых глаз, отчего-то заставляет Рики заплакать. Фыркнув над самим собой, он резко и грубо стирает скатившуюся каплю солёной влаги с щеки и делает глоток пива; почти закончилось.        — Да, — выдыхает он; его взгляд направлен только на Сону. — Очень красиво. Самое красивое зрелище передо мной.       Сону хмыкает. Слова Рики заставляют его резко опустить глаза, направив мёртвый взор вперёд, к покосившейся скамейке на другой стороне площадки, но он не закрывает их.        — Вы такой банальный в своих… чувствах, Рики-сан.        — Ты всё ещё не веришь в них, — выдыхает Рики, и это был даже не вопрос. В его глубоком грубом голосе теснится сожаление, и Сону становится по-человечески жалко этого несчастного, погрязшего в болоте с головой и полностью запутавшегося в себе мальчишку — но это проходит так же стремительно, как и появилось, сменяясь жгучей злостной насмешкой.        — Я не скажу, что я в них не верю. Я просто не могу понять, чего вы добиваетесь, — Рики рассеянно покачивает его на качелях, совсем слабо, и Сону позволяет себе опустить руки с цепей, чтобы тут же зажать их меж своих бёдер. — Мы с вами вместе не будем, это и так понятно. И не только потому, что вы сделали со мной столько всего, о чём представить страшно, — юноша задирает голову к небу вновь, словно стремясь найти в непроглядной темноте перед глазами какие-то ответы на бесчисленное количество своих бесконечных вопросов. — А потому, что вы — ребёнок, Рики-сан. И дело даже не то чтобы в возрасте. Да, вам семнадцать, а мне двадцать один, но вы всё ещё абсолютный ребёнок. Понимаете, о чём я говорю? Вы агрессивный, импульсивный, зависимый, не умеющий решать проблемы самостоятельно. Вы вините в своих проблемах всех вокруг, но только не себя, и даже если вы начинаете что-то понимать, то потом снова наступает тьма. Я знаю, что для вас смерть вашего отца — очень тяжёлая травма, — Рики замирает; его пальцы безвольно застывают на цепи, крепко обёрнутые вокруг ледяного железа. — И я не могу сравнивать наши случаи, потому что в моём я осознанно убил его сам, — Сону рвано выдыхает. Слова даются ему нелегко. — Но я уверен, ваш отец был прекрасным человеком, раз вы по нему так скучаете. Вы думаете, он был бы рад, увидев своего любимого сына сидящим на тяжёлых наркотиках? — юноша качает головой. — Это не было его мечтой. И это не мечта всех, кто окружает вас, Рики-сан.       Пальцы сжимаются в крепкий кулак, сдавивший кожу второй руки. Рики прикусывает губу до боли, высоко поставленные над раскосыми глазами крепкие брови сходятся у переносицы.        — Мы все рядом друг с другом обречены, — бормочет Сону, потупляя глаза. Он продолжает наносить удары в широкую спину перед собой, даже не ведая, что отвернувшийся от него Рики содрогается при каждом пророненном слове. — Чонвон с Джеем — да. Сыльги с моей матерью — да. Я, если буду с вами — да, точно так же, как и вы со мной. Мы могли бы быть счастливыми — вы могли бы быть счастливым, но вы убиваете себя намеренно, и вы умрёте раньше и болезненнее, чем могли бы, просто потому, что в вас нет воли и смелости. А трусость — это самый главный из человеческих пороков.       Рики кусает зубами нижнюю губу до тех пор, пока её не защиплет, а под зубами не засвербит попавший на язык прогорклый привкус крови. Он айкает, ненамеренно дав слабину перед Сону, что напрягся и выпрямился из-за раздавшегося над ухом звука, из-за боли. Почти пустая бутылка выпадает из его рук и гулко приземляется на припорошённую снегом гальку, заставляя Сону вздрогнуть и отпрянуть от неожиданности.       Его руки, украшенные нанизанной на них парой толстых серебристых колец, прижимаются к лицу. Рики притискивает ладони к глазам так сильно, словно намеревается вдавить в них глазницы. Он чувствует, как слёзы текут по его лицу, нещадно заливая щёки влагой, льющейся из наполненных мутной пеленой заплаканных глаз. В носу жжёт; Рики громко всхлипывает, втягивая сопли, и позволяет себе тихо заскулить, разбитый слабостью, настигшей его. Его широкая спина содрогается в рыданиях, маленький двор наполняет тихое глухое хныканье плача.       Сердце Сону сжимается под гнётом рыданий подростка. Он терзает зубами нижнюю губу, силясь не проронить ни одной жалкой слезинки; лихорадочно прижимает крохотную подушечку пальцев к уголку глаза, смазывая к носу противную солёную влагу. Одна из рук Рики безвольно спадает вдоль тела. Он плачет, закрыв лицо мокрой ладонью, отворачивается вбок, словно стремится сбежать от Сону или думает, что Сону сможет его увидеть.       Юноша несмело тянет руку вперёд. Он отдёргивает её, стоит лишь наткнуться на крепкое тело Рики, сейчас подрагивающее, однако, осмелев, тянет дальше, пока не найдёт чужую руку, большую и влажную от слёз. Сону аккуратно касается её и, пока Рики не успеет отшатнуться от него, подцепляет её своей.        — Простите меня, Рики-сан, — выдыхает Сону. Он осторожно переплетает их пальцы, согревая своим теплом и смаргивая слёзы. — Извините меня. Я никогда не хотел, чтобы вы плакали. Но ваша мнимая эфемерная любовь ко мне вас не спасёт. Вы слишком слаб и горделив. Поверьте мне. Поймите: любовь не должна быть жертвенной, и жертвенность — это далеко не всегда хорошо. Но, даже преследуя корыстные цели, вы теряете себя. Вы не плохой человек, Рики-сан, — его губы дрожат, пока Рики бешено глотает слёзы, слыша слова Сону будто сквозь воду. — Вы совсем не плохой.       Его острый слух улавливает влажный всхлип и горькие тяжёлые слова. — …я трус.        — Вы эгоист, — выдыхает Сону, но сжимает его руку сильнее. — Но я никогда… не встречал такого человека, как вы. Не плачьте, Рики-сан, — большой палец юноши успокаивающе поглаживает тыльную сторону его ладони. — Всё самое плохо вы уже сделали. Незачем плакать.       Рики содрогается в осознании того, что слова Сону как никогда бьют под дых, выказывая ему голую правду, которую он, скорее всего, не в силах принять. Но почему теперь, когда Сону должен радоваться тому, что сломал Рики, должен прыгать вокруг и кричать: «Так тебе и надо!», не злорадствует, а, наоборот, успокаивает его?       Сквозь горькие слёзы проступает истеричный хриплый смех. Какая я, должно быть, драгоценная персона.       Он оказывается перед Сону быстрее и резче, чем тот мог этого ожидать. Юноша ахает, когда чувствует, как крупные ладони раздвигают его ноги, умостившись на маленьких коленных чашечках, чтобы большое тело могло проскользнуть между ними.        — Успокаиваешь меня, будто это меня здесь обидели, — выдыхает он в чужой тонкий стан, опоясанный полоской ремня, очерчивающего полукруг под выступающим животиком. — Всё-таки сестра была права, — он вновь берёт Сону за руки, но теперь немного нетвёрдо и неуверенно, согревая его ладони своими. — Я отвратительный.        — Вы не отвратительный, Рики-сан, — пустым голосом отвечает Сону. Юноша будто бы и не стремится доказать ему обратное, но вместе с тем кажется, что он будто бы даже и… не шутит? — Нет плохих людей — есть плохие поступки.       Он чувствует, как чужие пальцы, длинные и тонкие, местами шероховатые, на одном из которых, кажется, красуется наполовину засохшая неровным овалом мозоль — ого, это, должно быть, больно, — ласкают его, гораздо более короткие и нежные, уже давно не ободранные в кровь. Он уставился на Сону во все глаза, но Сону даже не поворачивает голову к нему, бездумно опустившись куда-то к сухой неровной земле. Рики срывает с губ неподдельную усмешку:        — Ты такой сердобольный. Мне стоило поучиться у тебя стойкости.       Глаза Сону затуманены спадающей ото лба и слабо очерченных на его хорошеньком лице миловидных надбровных дуг тенью. Его лицо слегка морщится, а взор выглядит несчастным, затуманенным, словно юноша сейчас разом переживает всё, что успело случиться с ним с Рики рука об руку; в затуманенных прозрачной копотью глазах теперь невозможно разглядеть отражения.        — Но вы не пытались учиться, — только и говорит он. Рики выдыхает.        — Да… — и, немного помедлив, добавляет: — Спасибо, Сону.        — За что? — Сону опечаленно усмехается. Странно, но теперь он выглядит более живым. — За то, что довёл вас до слёз? — Рики хмыкает:        — Да. Спасибо, что теперь не боишься меня. Спасибо, что высказал всё, что ты обо мне думаешь. Я не помню, когда я в последний раз плакал, тем более вот так — пьяный, навзрыд, захлёбываясь слезами, — подросток мимолётно утирает с щеки одинокую слезу, по миллиметру засыхающую на впалой тёмной щеке. — Ты ломаешь меня, крошка.        — Ломаю, — выдыхает Сону, полутон сиплого голоса звучит как отдающееся в гулкой пещере одинокое эхо. — Возможно, хоть я и не беру на себя такую ответственность. Только вы можете построить себя заново. И я вам здесь не помощник.       Его грудь мерно вздымается под забавно раскрывающейся животом короткой дутой курткой. Рики смотрит на милую грудь, натягивающую чёрно-белую кофту, ещё не до конца, но уже заметно выросшую и набухшую. Его желания стремительнее мыслей, оттого он и не понимает, как с размаху тянет Сону на себя, прежде чем упасть спиной прямо на холодную гальку под ногами.       Он шипит от врезавшихся в широкую спину торчащих вверх, как пики скал, мелких камней, но рывком прижимает Сону к своей груди и подтягивает за собой, заставив того вскрикнуть. Его затылок бьётся о землю, безжалостно грязня недавно вымытые волосы, пушистым каскадом окрасившие макушку.        — Р-рики-сан, — Сону слегка заикается, сбитый с толку неожиданным положением: теперь он сидит на Рики. — Что вы делаете?       Рики бегло осматривает оседлавшего его юношу звериным взглядом, после чего с жадной ухмылкой притягивает его чуть ближе к своей груди за руку, чтобы вновь почти столкнуть их уста.        — Можно я поцелую тебя, крошка? — его беглые движения губ методично щекочут Сону. — Как в настоящем поцелуе.       Сону рвано выдыхает: — Зачем вам это?        — Только если ты согласишься, — со смешком Рики сгибает руки, вскидывая их вверх, словно в сдающемся жесте. — Помнишь, месяц назад у меня был день рождения, и ты не подарил мне никакого подарка? И знаешь, ты как бы и не должен, но я всё-таки был бы рад, если бы ты захотел подарить и осчастливил бы меня своим добровольным поцелуем.       На выдохе Сону призадумывается над его словами. Очередная японская песня, начавшаяся в наушниках, кажется, чуть больше минуты назад, тянет будто бы специально роботизированным, но до жути красивым тонким голосом, пробирающим до мурашек. Она ускоряется на припеве, заедая в некоторых местах, и Сону почему-то очень сильно хочется узнать перевод.        — Хорошо, — говорит юноша. — Целуйте, Рики-сан, — немного помедлив, добавляет: — Рики-сан, а как переводится песня?..       С небольшой усмешкой, озарившей пухлые губы, Рики касается губами его ушной раковины, заставляя мириады мелких мурашек рассыпаться по телу от ледяных прикосновений, а после рывком переворачивается, меняя их местами и прижимая Сону к земле.       Нависнув над ним, с приятной ухмылкой Рики с теплотой глядит юноше в широко распахнутые белые глаза, склонив голову. Сону трепетно цепляется за его кофту, оттягивая прямо возле широкой крепкой груди, однако, кажется, всё ещё ожидает от него ответа.        — Ну… — он усмехается, наклоняясь к уху Сону и выдыхая с небольшим смехом. — Перевод песни…

твой

твой

твой

голос

так далеко

так далеко

так далеко

так далеко

так далеко

так далеко

так далеко

так далеко так далеко так далеко

так далеко

так далеко

так далеко

так далеко       Первое касание губ самое неожиданное для Сону. Рики почти набрасывается на него, заставляя раскрыть и так распахнутые глаз ещё шире. Влага опавших снежинок собирается на длинных ресницах, но он опускает веки, поддаваясь чужим прикосновениям, когда Рики почти набрасывается на него с поцелуем.       Его руки мягко придерживают тонкую, тянущуюся немного угловатым изгибом, талию, а Сону позволяет себе коснуться краёв челюсти Рики, чтобы притянуть его к себе поближе и целовать удобнее даже чем тому, наверное, хотелось. Ритмичные столкновения губ в холоде вечера удушающе обжигают, Сону не совсем умеет целоваться, но он поддаётся навстречу ловким, где-то даже грубоватым из-за спешки движениям Рики, в ответ слегка прихватывая его большие, странно приятные на ощупь уста, чтобы немного оттянуть узкими пухлыми губами, скользкими от косметики, нижнюю. Поцелуй получается забавно мокрым, солёным из-за пролитых слёз.       Сону отстраняется первым, когда Рики начинает безвольно потираться пахом об его колено. Скорее всего, это не было намеренным жестом — скорее, просто моментальным подростковым возбуждением интимного момента, — но он не должен позволить Рики и дальше творить с собой бесчинства.       А он уверен, что поцелуй с Рики — это бесчинство.        — Это забавно, Рики-сан, — задушенно выдаёт он. Его грудная клетка ходит ходуном, и сам Рики переводит дыхание, приподняв бровь на его неопределённое высказывание. — Ещё полгода назад вы ненавидели геев, а теперь млеете от поцелуя с парнем.       Рики хмыкает, рукавом пальто на предплечье утирая слюну с губ. — Да. Ты прав. И даже так я хочу, чтобы этот момент длился вечно.

⊹──⊱✠⊰──⊹

      Джухён сидит на диванчике в одной из просторных гостиных. Её руки опущены меж безвольно сжатых худых бёдер, а спина несчастно сгорблена, выставляя напоказ острые лопатки. Холёные чёрные волосы льются по плечам, а пушистая чёлка, местами прореженная, спадает на лоб, недостаточно длинная, чтобы можно было спрятать за ней свои глаза.       Сыльги напротив её, одетая, как обычно, с иголочки даже для своего повседневного домашнего образа. Её уставшее лицо приправлено подчёркнутыми толстой подводкой тёмного карандаша глазами и полупрозрачным блеском тающей помады и припудрено белёсыми косметическими средствами. Она теперь выглядит немного старше, чем раньше — все, собравшиеся вокруг, вымотали ей нервы, начиная от безобидной Конон и заканчивая Рики. Однако сейчас она собирается защищать Сону, располагающегося рядом с ней и осматривающего мать бездумно, с небольшим отрешением во взгляде, чего бы это ни стоило.       Теперь он уже на пятом месяце беременности. Из побочных эффектов — периодическая небольшая боль внизу всё ещё среднего размера, но теперь уже полностью круглого живота. При его худобе беременность, отягощающая его, выглядела так, будто он готов сломаться в любую минуту, особенно при ходьбе, и, тем не менее, юноша чувствовал себя нормально. Теперь она проходила почти бесшовно, и, хоть Сону и пугался боли, по просьбе Сыльги врач, проведшая дополнительное обследование после второго скрининга, ответственная за их случай, уверила, что стремительно развивающемуся в утробе ребёнку ничего не грозит.       Малыш набирал вес немного медленно, сейчас весил чуть меньше трёхсот граммов, что не было отличным показателем, однако он делал это гораздо здоровее и быстрее, чем сам Сону, и это забавно.       Однако сейчас дело не в этом.        — Ну, я… — Джухён неловко ёрзает, кривя хорошенькие алые губы так же несмело. Глаза Сону закрыты, но даже так оно словно тушуется, становится маленькой под молчаливым давлением сына. — Сону, сынок, я думаю, я должна объясниться. Ты… слышал все слова, что я говорила Сыльги тогда?        — Слышал, — Сону давит кривую усмешку. — И не только я, — Конон, держащая его за плечи в обнимающем жесте, слегка фырчит, ведя головой вбок. Её блестящие чёрные волосы каскадом струятся по выгнутой мостиком спине. Рики стоит в углу комнаты, опершись о тянущуюся высоко вверх широкую стену и сложив руки на обнажённой груди — сегодня утром футболку пришлось выкинуть в стирку из-за того, что Сону во сне в очередной раз не мог удержать подкатывающую тошноту и сначала даже не заметил этого. Его глаза сверкают очень недобро; он враждебно настроен. — Ты почти весь дом на уши подняла. Устроила Сыльги истерику… Постыдилась бы хоть.       Он нещадно смеётся над ней, и Джухён это понимает. Дразнимая собственным сыном, женщина ёрзает, придвигаясь чуть ближе к краешку дивана, чтобы нежно взять его руки в свои. Они почти ничем не отличаются, но всё же видно, что у Сону чуть более полные и крупные.       Сону не вырывает ладони из её, хоть и видно, что его сотрясает неприязнь; Рики подмечает это. Теперь, на трезвую голову, он понимает, как Сону на самом деле издевается над ненавистными ему людьми, и издевается искусно. Он позволяет себя трогать и трогает сам, позволяет унижаться и выворачиваться, как уж на сковородке, перед ним только ради того, чтобы следом безжалостно нанести удар, разрушив надежды человека рядом с ним. У него подвешен язык, и подвешен очень умело — он умеет говорить, не обличая при этом и малейшее притворство, и Рики, который всегда играл максимально посредственно, ещё стоит у него поучиться.        — Сону, не издевайся надо мной… Мне и так очень стыдно перед тобой, — следует обречённо шумный выдох. — Я просто надеялась на то, что мы сможем поговорить как взрослые люди.        — Я разговариваю с тобой как со взрослой, мам, — Сону тяжело усмехается. — Просто я до сих пор не могу вдолбить себе в голову твои слова. Ты была так рада, когда мы с тобой только встретились. Я, конечно, не видел эту радость, но я чувствовал её в твоих движениях, в твоём голосе. А потом я узнаю, что ты хотела меня убить, — он хмыкает с небольшим рычанием, удивлённый даже собственным словам. — Ну как, добилась чего хотела?        — Я правда видела радость в ней, когда она узнала, что ты у нас, — наблюдая за стушевавшейся Джухён, что теперь согнулась, полностью пристыженная и опечаленная, Сыльги мягко касается предплечья Сону ближе к хрупкому запястью. — Я не думала, что такое может произойти.        — Сыльги, — Сону качает головой. — Не защищайте маму, пожалуйста. Мы справимся сами. Я знаю, что вы влюблены в неё, — Конон сконфуженно отворачивает голову, а Рики рычит, но больше никак не показывает эмоций из своего уголка. — Но вы поговорите об этом позже. Просто, пожалуйста, дайте мне высказать ей всё, что я думаю.       Мягкий выдох срывается с ярких губ Сыльги, что от природы, когда не тронуты помадой или иным средством, на самом деле почти совершенно белые. Женщина взгляд отводит, однако чужую руку не отпускает, полагая, что Сону, несмотря на его бахвальство, всё ещё нуждается в поддержке. Джухён сжимает плечи:        — Я действительно… не могу себя понять. Я очень противоречивая внутри, я это знаю, — Сону насмешливо хмыкает. — И ты всегда это знал, Сону. Но произошедшее с тобой по вине папы сломало меня.        — Сломало тебя? — Сону фырчит. В этот жест вложен весь его неподдельный скептицизм, и на первый взгляд кажется, словно юноша продолжает издеваться над матерью, но, немного приглядевшись к Сону, можно понять, что он сам не может поверить своим ушам. — Это сломало меня. Я не обесцениваю твои проблемы и чувства, но главным образом это касается только меня. Не кого-либо ещё.       Её руки в его почти ослабевают, и она не в состоянии держаться больше, но Сону, напротив, сжимает ладони матери сильнее, позволяя ей цепляться за него и в то же время не отпуская, не разрешая сбежать от правды.        — Я не хотел бы вспоминать слова папы, потому что он сам был тем ещё психом, — кажется, юноша сдерживает желание сплюнуть. — Но кое в чём я с ним согласен: ты всегда была ужасно гордой, мам. Помнишь, он говорил, что это мешает тебе жить, даже если ты сама этого не понимаешь? Так вот, это правда. Тебе всегда стоило притупить свою гордость, опустить себя вровень с другими людьми, но ты этого не делала. Теперь я понимаю, что ты считала недостойным даже меня.        — Я не думаю, что это так…        — О, нет, ты знаешь, что это так. Ты ведь не глупая женщина, мам — ты совсем не глупая, наоборот, ты очень умна. Я всегда это знал, прожив с тобой всю жизнь и наблюдая за тобой. Тебе ведь даже хватило мозгов попытаться убить меня, столкнув в овраг. Что ты теперь пытаешься доказать?        — Со-        — Вы сказали, что ненавидите его! — Конон перебивает её, вскрикивая. Девушка понимает, что этот разговор никак к ней не относится, хоть и является его свидетелем, но всё же не может внести свою лепту; её хорошенькое круглое лицо, слегка приплюснутое и похожее просто на младшего брата в женском обличии, забавно краснеет от недоумения, длина наманикюренных ногтей сжимает плечи Сону сильнее. — Вы повторили это не один раз! Но ведь часть вины за то, что случилось с Нуну, лежит и на вас, Джухён!       С трепетной заинтересованностью Сону склоняет голову вбок и наклоняется ближе к женщине так, словно хочет заглянуть ей в глаза и увидеть всё, о чём она не может рассказать ему словами. Он считает, что глаза не лгут; как бы то ни было, он никак не сможет этого сделать, и это, наверное, единственное, о чём он жалеет больше всего.        — Мам, ты правда меня ненавидишь?       Взгляд Джухён бездумно устремляется в стену, куда-то в совершенно иную от сына сторону. Её расслабленное, покрытое едва заметными, только при приближении уловимыми морщинами лицо принимает несчастное выражение тупой болезненной печали человека, который ощущает безысходность жизни, заведшей его в тупик.        — Я не ненавижу тебя, Сону, — наконец, твёрдо говорит она. — Ты ведь мой ребёнок. Просто я понимаю, что уже ничего не смогу изменить, ничего не вернуть. Знаешь, это чувство, когда ты понимаешь, что прожил жизнь зря, очень угнетает — угнетает больше всего.        — Значит, ты считаешь, что твоя жизнь прожита зря?        — …да.       Немного подумав, Сону ненавязчиво интересуется: — И то, что у тебя есть я, не относится к факторам спасения твоей жизни?       Джухён молчит, что целиком и полностью выражает её ответ на этот вопрос. Где-то позади слышится насмешливое, издевательское и чертовски грубое фырканье Рики, и Сону усмехается; его рука озадаченно зарывается в недавно выкрашенные в розовый пушистые волосы.        — Ладно, я понял тебя. Я не против жить с тобой рядом и дальше, мам, но только не рука об руку. Ты и так не помогала мне на протяжении всего этого времени, как жила здесь. Я очень люблю тебя, но… — Сону делает паузу, сглатывая нервозно скопившуюся в горле слюну, так, словно ему тяжело говорить. — Я не нуждаюсь в тебе.       Джухён рвано выдыхает, её руки трясутся. — Ты… — удерживающая себя от того, чтобы оторвать взгляд от сына, она с трудом сглатывает слюну. — Правда в этом уверен, Сону?        — Ты ведь всегда знала о моей черте характера, мам. Мы с тобой много раз это обсуждали — ты ещё говорила, что это не очень хорошо, помнишь? Ты же знаешь, что если близкий мне человек совершит мерзкий поступок по отношению ко мне, кроме отвращения я никогда не испытаю к нему ничего больше. Как бы грустно это ни звучало, но у меня есть люди, которые стали мне дороже тебя: мой Чонвон, с которым мы знакомы несколько месяцев, Хисын, с которым я виделся в жизни раза три от силы, Конон, Сыльги… Они стали мне роднее тебя. Прости, мам. Сожалею, что так произошло.       Его гладко очерченная плавной линией челюсть напрягается, словно он сжимает зубы. Плечи потряхивает, тело бьёт небольшой, совсем незаметный, озноб, посылая мелкую дрожь, от которой гнутся колени. Сыльги обеспокоенно-подбадривающе сжимает запястье юноши, поглаживая и невольно слегка царапая его длинным цветным ноготком. Конон потирает его плечи; кажется, девушка хочет что-то сказать, но силится молчать, буквально поджимая бледно-розовые пухлые губы, чтобы сдержать себя, и даже совсем не проницательный Рики замечает, насколько Сону, должно быть, тяжело говорить каждое через силу произнесённое им слово.        — Ты так… — Джухён ошарашенно усмехается, кажется, не в состоянии осознать происходящее. — Отказываешься от меня всего из-за нескольких слов.        — Я не отказываюсь от тебя, — без ярко выраженного протеста отзывается Сону. — Да и дело не в объёме слов, а в их содержании, ты же сама понимаешь. Да ты и не опечалена произошедшим — я это слышу.       Джухён криво усмехается. — Может и так.       Никто из них не решается ослабить хватку, но Сону всё же делает это первым. Он слегка разжимает ладони, чтобы Джухён смогла тут же выдернуть свои из его рук и прижать их, раскрасневшиеся и покрытые тонким слоем липкого пота, к груди, как ошпаренная. Лицо Сону маскирует резкую печаль кривой натянутой улыбкой, и это безнадёжно настолько же, насколько и печально.       Глаза Конон шныряют к углу комнаты, чтобы столкнуться с затемнённым взглядом Рики, завесившего свои густой тёмной чёлкой, и, уставившись друг на друга, они молча соглашаются: чёрт возьми, это дерьмо только что сломало его.       Старшая отводит взгляд первой, возвращаясь к напряжённому очагу возгорания, пылающему прямо перед ней. — И что… — тяжело сглотнув, интересуется она. — Мы будем делать теперь?        — Надо подождать, пока Сону родит, — задумчиво отзывается Сыльги, возводя узкие глаза к потолку. — После родов будет небольшая морока с оформлением свидетельства о рождении. После я скажу точно, но, думаю, сейчас я уже приняла решение.        — Ах, точно, — Джухён встревает робко. — Ты же хотела его усыновить…       Рики фырчит, откидывая окрашенные в чёрно-белый пряди, отдающие остатками ноток фруктового шампуня, со лба. — Чёртова шлюха.        — Рики, — рывок Сыльги к нему более чем резкий; развернувшись на диване, пока Джухён, ахнув, застенчиво потупляет глаза в пол, она уставляется на него с небольшим укором во взгляде, но не чем-либо ещё. Её замечание чисто символическое, а слова не несут в себе никакого упрёка, и Рики, видя и понимая это, позволяет себе не стесняться в словах:        — Ну что? Конечно, она хочет отказаться от родительских прав, чтобы не иметь дело с больным да ещё и беременным сыном. А потом, когда ты оплатишь операцию по восстановлению зрения и он станет таким, каким был раньше, она снова прибежит. Разве не так?        — Рики…        — Ну что «Рики»-то, а? — рычит Рики с ядовитым смешком. — Что «Рики»? Неужели я не могу назвать суку сукой? Может я и перекрытый, но я, по крайней мере, не скрываю, что я мразь ебаная. Мне надоело это дерьмо, я ухожу отсюда. Сону, крошка, — зовёт он неожиданно. — Ты идёшь со мной?       Его хриплый грубый голос меняется в мгновение ока, стоит ему обратиться к юноше. Сону вздрагивает; его руки непроизвольно тянутся, чтобы обхватить и сжать в объятиях продрогшие от поддувающего в щель окна ветра узкие плечи. Горько признавать, что Рики впервые, кажется, в чём-то прав, но каждая следующая секунда нахождения здесь для Сону — мучение, оттого он и отзывается, несвойственно в последнее время для него слабо и тихо:        — Иду, Рики-сан.        — Наконец-то мне нравится хоть что-то из всего, что я здесь услышал, — Рики усмехается, но на этот раз более расслабленно и даже по-доброму. — Нуна, пошли.       Наблюдая за тем, как Конон помогает пошатнувшемуся Сону подняться, придерживая его за плечи, Сыльги прослеживает их небольшой путь взглядом. Она видит, как Конон не без опасения, но всё же передаёт старшего юношу в руки брата, и Рики ловит его в свои объятия, тут же прижимая к талии большие ладони и успокаивающе нашёптывая что-то на ухо. Сону не стремится прижиматься к нему, но, кажется, он действительно хочет, чтобы его увели отсюда любой ценой.       Спины троих, плечами неровно прижимающихся друг к другу, скрываются за дверью; затем следует оглушительно громкий, потрясший виски дотошными барабанными палочками, хлопок.       Она косится на Джухён, что смотрит на неё исподлобья абсолютно странным взглядом с таким же странным лицом, завесившись тёмными волосами, блеском сливающимися с бликами суженных зрачков в глубоких тёмных глазах.        — Ты ведь знаешь, насколько сильно ты облажалась? — интересуется Сыльги сиплым голосом, пустым от того, как безжалостно сверкают глаза Джухён, несмотря на её преувеличенно грустную, с опустевшим от мнимого беспокойства выражением лица, мордашку. Она усмехается.        — Конечно.

⊹──⊱✠⊰──⊹

       — Пу-пу-пу… — Хисын критично оглядывает себя в зеркало. — Чё-то мне лень дальше танцевать.       Он мимолётно склоняет голову вбок, оценив порядок собственной сказочной внешности всего секунду, а затем разворачивается на сто восемьдесят, решительно хлопнув себя по бедру. — Скучно сидим. Даже пива нет.        — Можно принести из бара, — Джей подаёт голос, просто пожав плечами. — Только вот Принц не разрешил.       Он косится вбок, своим скептичным взглядом выражая намёк многозначительно выдержанной паузы, но Сонхун даже не смотрит на него, претендуя на то, что их обоих здесь нет. На его широко и расслабленно расставленных коленях — точнее, на одном — мостится Сону, скромно уместивший руки на сжатых худых бёдрах. Не то чтобы Сонхун претендовал на что-то — совсем нет; он лишь иногда потирал спину юноши, укрытую плотной серой кофтой на молнии, своей сильной рукой массируя затёкшие от отягощающей Сону беременности мышцы. Шестой месяц подходит к концу к тому моменту, когда они наконец-то собираются вместе: даже удивительно, как быстро летит время.       Он ёрзает на крепком бедре Сонхуна, на что тот с небольшим, но всё же выраженным беспокойством в голосе и единожды сверкнувших холодных глазах сердобольно интересуется: «Неудобно?». Его хриплый голос мягким баритоном накрывает гримёрную комнату куполом, но Сону лишь качает головой, бормоча что-то о том, что у него просто немного затекли ноги. Наблюдая за ними, Хисын хмыкает, а после подаёт голос вновь:        — Хун, помассируй ему руку, — выдаёт он почти бездумно.       Теперь в арсенале Сону появился новый побочный эффект, вызванный беременностью: его левая рука начала затекать при любом, даже осторожном, сгибании. Он жаловался на то, что боль сильная, и невозможно не ощутить её, когда кажется, что ослабляют только что звериной силой стянувший жгут, и конечность начинает неметь, не позволяя двигаться даже самую малость. Пока у него не было возможности сказать Сыльги, но юноша пообещал, что сделает это как можно скорее, чтобы она могла записать его на очередной приём к врачу.       На столе Хисына покоится прижатая к зеркалу маленькая фигурка, собранная из нескольких видов деталей конструктора разных форм и размеров. При внимательном рассмотрении угадываются черты милого Санта Клауса, в свисающей набок шапке расставившего по бокам забавные ручонки в виде белоснежных крохотных крючков. Чонвон хмыкает, задумчиво склоняя голову вбок:        — Хисыни-хён, — зовёт мальчишка. — А откуда это у тебя?       Хисын рассеянно следует за его взглядом, пока не натыкается на фигурку. — А, это, — он машет рукой, словно это не имеет значения. — Да так, увидел в магазине конструктор и не смог пройти мимо из-за милой игрушки. Пришлось купить. Зато мне очень понравилось собирать! Вы же знаете, как мне нравится мелкая работа и рукоделие. Теперь это мой талисман.        — «Не смог пройти мимо» это мягко сказано, — усмехается Джеюн, впервые подавший голос за то недолгое время, которое они находились в гримёрной. — Ты заплакал и сказал, что не хочешь оставлять его одного, потому что он очень милый и обидится, что ты его не купил.       Так получилось, что Чонвон, притащивший за собой Джея, который не то чтобы горел желанием возвращаться в клуб Сонхуна, и Сону, желавшие навестить Хисына, попадали на небольшой кусочек финала одного из его сегодняшних стрип-выступлений, но их это не особо смущало. Желание было настолько сильным, что Чонвон, по дороге вынудивший Джея остановить машину возле первого попавшегося цветочного магазина, захотел купить молодому танцору небольшой букетик роз в симпатично белой обёртке — и купил.       И Хисын, сейчас перекладывающий эти розы с места на место широкой столешницы своего туалетного столика, видимо, размышляющий, какое же лучше место им найти, не на шутку возмутился, задетый этими словами.        — Не было такого! — обиженно восклицает он, рывком развернувшись на Джеюна.        — Вообще-то, было, — подтрунивает Джеюн. Он поднимает руки вверх в сдающемся жесте, но в глазах сверкает озорной блеск. — Заплакал, устроил истерику на весь магазин. Не хотел уходить, пока я или Хун не купим тебе этот конструктор.       Лицо Хисына то краснеет, то бледнеет, когда он капризно сжимает, надувая, хорошенькие полные губки. — Не позорь меня! — скулит он, на что Джеюн фырчит.        — Что значит «не позорь меня»? Не позорь меня, и тогда я не буду позорить тебя.        — Вау, Хисыни-хён, — Чонвон хихикает, лениво, но с неким любопытством обхватывая крепкую медовую шею Джея одной рукой. — Ты действительно расплакался на весь магазин?       Джей хмыкает, посылая тёплый воздух между мест, где темнеющая кожа проваливается ярёмную ямочку белой шеи и дугой изгибается худой острый кадык. Юноша, удобно уместившийся поджатыми под себя бёдрами на его крепких ногах, мило склоняет голову вбок, с небольшой озадаченной улыбкой наблюдая происходящее вокруг и лишь млея от сильных ладоней, стискивающих и без труда скрывающих собой тонюсенькую талию.       Хисын обиженно фырчит, сдувая выкрашенную теперь в фиолетовый, отдающий проблесками оттеночного оранжевого, пушистую чёлку, сверкающую здоровым ухоженным блеском. — Да не было такого! — нижние пряди стрижки маллет щекочут голую кожу под загривком, когда он капризно сжимает руки в маленькие кулаки. — Хуни, скажи им!        — Он не плакал на весь магазин, — просто отзывается Сонхун, сверкнув обнажёнными в белоснежной улыбке жемчужными зубами. Он услужливо массирует руку расслабившегося в благодарности Сону.       Джеюн усмехается. — Решил укусить руку, которая тебя кормит, принцесса?        — Разве это называется «укусить руку, которая тебя кормит»? — целомудренно говорит Хисын. — В любом случае, ты ей не являешься, — он поддразнивает с намеренной игривостью, когда падает на колени Джеюна, чтобы крепко поцеловать его в щёку. — Так как дела у Рики сейчас? — ненавязчиво интересуется молодой мужчина у Сону.       Юноша выдыхает, и не понять, какие эмоции на самом деле он вкладывает в то, о чём говорит. — Как обычно. Насколько я знаю, он стабильно употребляет эти таблетки… Экстази или как они там называются?..        — Мгм, — мычит Джей в подтверждение его слов. — МДМА-шка.        — Да! Да, вот они, — сконфуженно отзывается Сону. — На самом деле, сейчас всё спокойно, — он ведёт плечами, прежде чем умиротворённо опустить руку на заметно округлившийся к шестому месяцу, но всё ещё не очень большой живот. Обычно малыш пинается часто, но внутрь, оттого кроме Сону этого никто и не чувствует, хоть иногда его животик выглядит надувшимся чуть больше и менее естественно. Сону говорил, что это похоже на щекочущее ощущение в прямой кишке; Чонвон же выражал грусть по поводу того, что всё никак не может ощутить пинки ребёнка, на что старший лишь засмеялся и потрепал его по огненной макушке, едва ли не промахнувшись. — Он помогает мне с беременностью и милуется со мной, но я не очень хочу ласк от него. Мне жаль его как человека, но в то же время он противен мне — тоже как человек. Особенно ласковый он под наркотиками. Я не могу ничего с ним поделать.       Чонвон шепчет, покачивая хорошенькой головкой: — Как же избавить его от этого?..        — Да никак, — фырчит Джей. — Думаешь, мы все ещё не пытались?        — Он ведь… больше не заказывает у тебя ничего, кроме таблеток? — осторожно интересуется Джеюн. Младший кивает ему, чтобы после озвучить свои мысли.        — Да, он… уже давно не берёт ни мет, ни кокаин, ни героин. Подозреваю, что подсознательно его тоже всё это заебало и он просто не хочет, чтобы у него началась ломка — может, и кайфовый эффект от экстази остаточно действует на его желания. Один раз он уже пережил её, набил себе шишку и больше не рискует. А ломка — это страшная вещь.       Он бросает несмелый взгляд на Сонхуна, как бы молчаливо советуясь со старшим, как с человеком, пережившим подобный опыт и сумевшим оставить подобное глубоко в прошлом, на что Сонхун просто выдыхает, а позже лишь согласно мычит. Видно, эта тема не на шутку растревожила и его.        — Верно. Ему надо в рехаб, по-хорошему, — кажется, Джеюн сдерживает желание сплюнуть, поглаживая взволнованного Хисына, вертящего головой по сторонам, как маленький новорождённый оленёнок, по талии. — Но его туда никак не запихать.        — Конечно нет, — невесело усмехается Джей. — Здесь как поговорка «Насильно мил не будешь», только в другой её интерпретации. Пока он сам не захочет, его не отправить на лечение.        — Я тоже жду, пока ты сам захочешь, — булькает Чонвон ему на ухо после того, как прижался холодным носиком к шее возлюбленного под широким кадыком. Джей насмешливо хмыкает; притискивает к себе за талию резче.        — Ты мне скоро все мозги выешь, котёнок.        — Я буду выедать тебе мозги, — сердито бурчит Чонон скорее себе под нос, но всё ещё так, чтобы Джей слышал его чётко и ясно. — Пока ты меня не послушаешь. Потому что я не собираюсь сидеть здесь и смотреть, как ты умираешь.       На несколько мгновений воцаряется, будто потрясённая словами юноши, звенящая тишина. Хисын шумно выдыхает, после чего подпирает круглый подбородок кулачком, сминая пухлую щёку, похожую на рисовый пирожок. Джеюн расставляет ноги, чтобы дать ему побольше места, и задумчиво уставляется в зеркало, туда, где его растрёпанная тёмная макушка заслонена букетиком роз.       Сону несмело покусывает маленький полупрозрачный отросший ноготь на большом пальце свободной — если быть точнее, правой — руки. Сонхун возобновляет резко прерванный разговор первым, растолкав сгустившуюся грозовыми кучевыми облаками тишину.        — Слезть с наркотиков и правда очень тяжело, — наконец, бормочет он через силу. — И шестнадцатилетнему мальчишке, и так импульсивному и без силы воли, будет ещё сложнее, хоть и есть ещё возможность ему помочь. Маленькая, правда: органы посажены, функционирование скорее всего плохое, голова уже не соображает. Если он не решится лечь в наркологию, его дальнейшая жизнь будет напрасной и гораздо сложнее, чем раньше.        — Хрен с ним с его здоровьем, он всё пронюхал, — с невесёлым смешком бросает Джей. — Он неустойчив к веществам совсем. Если я в основном только курю, я всё ещё в здравом уме и пока нормально соображаю, но вот это всё, что он сделал…        — «Сделал» это не так сказано, — фырчит Хисын, в капризно милом жесте встряхнув взъерошенной головой. — Натворил! Нет! — он резко вскакивает с колен своего любовника, да так, что тот аж подпрыгивает на диване, и, заложив руки за спину, начинает медленно мерить шагами пространство между углом диванчиков и ярко сверкающим пятном ламп туалетного столика. — Из-за него Сону теперь беременный. А Сону — парень, блять!       Сону робко хихикает. — Иронично, не правда ли?       Чонвон растягивает маленький рот в поражённой улыбке, разбившей чётко очерченный контур губ. — Ты даже здесь умудряешься находить какие-то плюсы, хён. Я тебе поражаюсь.        — Минус только в том, что ты останешься родителем-одиночкой в конце концов, — хмыкает Джей. — Но, я думаю, мы и все твои домашние, в том числе и Рики, будем помогать тебе, с этим ребёнком, чем сможем. У тебя же будет мальчик, да?.. — рассеянно уточняет он, на что Сону убеждённо кивает:        — Мальчик. Сто процентов.        — Ну вот. В конце концов, это даже лучше, что тот, кто тебя… — он медлит, оставляя без озвучивания страшное, не произносимое между ними, слово. — Не будет принимать участие в воспитании.       Они не называют имени. Чонвон бросает косой, полный сомнения, взгляд, на Джея, на что тот кривит губы в сторону Джеюна, который рвано выдыхает. Конечно, Рики рассказал своему старшему о том, что сделал с Сону в тесной кабинке школьного туалета — был ли он одурманен наркотиками или был трезв, но Джей, зная его, не предал прочитанные им сообщения недоверию, — а Джею уже не составило труда поделиться этим с приятелями из стриптиз-клуба.       Они не называют имени, ведь знают — ну, по крайней мере, предполагают, — что это может травмировать Сону ещё сильнее. Но потрясением для них становится то, как Сону улыбается, а затем его растянувшиеся полукругом гладкие губы приоткрываются, чтобы уронить шокирующие слова:        — Я знаю, что это его ребёнок.       Тишина слишком громкая для того, чтобы устроить переполох. Сердца сбиваются в один бешеный ритм, в унисон, кажется, колотятся сильнее. Окружающие его замирают, не верящие своим ушам — им всем только что послышалось? Бьёт в голову, и Хисын, пошатнувшийся на своих смехотворно длинных ногах, обтянутых блядски узкими скинни-джинсами, с превеликим облегчением падает в ослабшие руки Джеюна, едва успевшие подхватить его. Ладонь Сонхуна, не прекращающая массировать чужую руку, мгновенно замирает.        — Что… — Джей подаёт севший от изумления голос. — Что ты сказал?..       Сону срывает с уст смешок так, будто ничего удивительного не произошло, и качает головой. — Я знаю, что беременный от Рики-сана. Я в курсе, что это его сын.        — Но откуда ты знаешь?       Юноша фырчит так, будто каждый из тех, кто окружает его, не обладает достаточным количеством мозговых извилин или критического мышления. — Это было очевидно для меня. Никому другому не понадобилось бы просто так принудить меня заняться сексом и сделать мне ребёнка. К тому же, после, вспоминая эту ситуацию в деталях уже не в таком шоке, я вспомнил его запах, — Сону сконфуженно ёрзает на бедре Сонхуна, поджав губы. — Запах одеколона, характерный для него, который я ни у кого больше не слышал. Сначала я не признал его, но потом вспомнил.        — Но почему ты тогда… — Джеюн ошарашенно усмехается, показывая сверкнувшие будто атласным сиянием ряды ровных белых зубов. — Почему оставил этого ребёнка?       Им кажется, будто Сону действительно задумается над вопросом, но они даже не подозревают, что у Сону уже есть ответ, который шокирует каждого из них ещё больше.        — Я хочу родить этого ребёнка не только потому, что я знаю, что он принесёт мне успокоение и станет лучиком в моей жизни, потому что я уже сейчас чувствую, как сильно люблю то, что развивается во мне, — говорит он. — Но и потому, что знаю, что Рики-сану будет тяжело находиться рядом с ним. Он ни за что мне не признается — я знаю, он никогда мне не признается, а я не признаю его отцом его собственного ребёнка. Находясь рядом с ним, он никогда не обретёт спокойствие. Я никогда не покажу, что наш сын имеет к Рики-сану хоть какое-то отношение. И я не дам ему этого сделать.       Он шипит, когда набирающий вес немного медленно, но всё же быстрее обычного, малыш внутри пинается резко и неожиданно, словно почувствовав настроение их разговора. Сону стремительно прикладывает руку к круглому животу, укладывая ладошку на место, которое только что надулось и медленно начало принимать кругленькую форму живота. Сонхун обеспокоенно придерживает его за поясницу, возбуждённый копошением на своём бедре.       Хисын мило склоняет голову вбок, окончательно выбитый из колеи словами и сбитый с толку зрелищем, которое вживую ему ещё ни разу не удавалось увидеть; Джеюн озадаченно хмыкает, ведёт головой, закинув руку на спинку дивана. Чонвон жмётся к Джею, принявшему суровый вид, а его хорошенькое лицо искажает несчастно-потерянное выражение отчаяния.        — Это жестоко, — сипит он голосом, резко принявшим неестественно грубый для него хриплый тон, уже не совсем похожий на привычное кошачье мурлыканье. — Но он это заслужил. Ещё и холодно так…       Джей ободряюще притискивает его к себе за плечо, согревая теплом большого тела. А где-то наверху, над гримёрной, за дверьми стриптиз-клуба, свистит пробирающий до костей впервые ледяной за зиму и маленький промежуток ранней весны ветер.

⊹──⊱✠⊰──⊹

      Волей случая, разговор продолжается, невесомой нитью тянущийся сквозь месяцы — на середине восьмого, когда они с Рики случайным образом оказываются вместе в душе. Оба знают, что принимать ванну беременным противопоказано: об этом подросток читал и в интернете, и Сыльги наказывала ему не затаскивать Сону в воду.       Теперь они почти прижаты друг к другу в тесной кабинке, полукругом выступающей из-за прислонённой к стене просторной ванной комнаты стенки душевой стеклянными дверьми, но животик всё ещё держит их на разумном расстоянии. Рики предложил просто Сону принять душ вместе вместо того, чтобы помогать ему мыться перед сном, в качестве шутки, но Сону отчего-то согласился.        — Как хочешь назвать сына? — неожиданно бормочет Рики вполголоса.       Его тон, врезающийся грубой хриплостью во влажные стенки жарко запотевшей кабинки, приглушён; недавно он вновь перекрасил волосы в тёмный, отказавшись от двухцветного окрашивания, сославшись на то, что ему это «не подходит», и образ младшего, немного нависающего над ним из-за роста, привлекательно симпатичного и высокого с такими же привлекательно чёрными локонами волос, врезался в Сону нещадно, отчего он даже не сразу уловил смысл вопроса.        — А?.. — он приходит в себя едва, встряхнув влажными волосами, всё ещё напоминающими сладкую вату, хоть цвет уже слегка подвымылся. — Что, Рики-сан?..       Рики усмехается; забавно, что впервые за такое долгое время он, вероятно, чувствует себя трезвее юноши, у которого играют гормоны, и это вызывает небольшой смех. Они успели сблизиться за последние два месяца, но Сону продолжал искусно держать дистанцию. Рики мог его понять.        — Как ребёнка назовёшь, говорю? — хмыкает он с небольшим смешком. — Рожать уже скоро, крошка. Забыл, что ли?       Его руки мягко массируют кожу головы Сону, промывая её кончиками бархатисто-шершавых пальцев. Он до сих пор не промывает голову, и вместе с шампунем под пальцами смазывается мелкий налёт — перхоть, но у него не возникает даже капли отвращения.        — Ах, это, — Сону качает головой скорее сам себе, после немного призадумавшись. — Ну, у меня были несколько имён на примете.        — Например? — любопытствует Рики.        — Ну, мне нравится Джиха или Дангён. Ещё Анги красивое… Нимхван тоже.        — Нимхван довольно длинное, — замечает младший. Его рука опускается, чтобы растереть под круглым животом Сону гель для душа, совсем забытый, а оттого и не смытый потоком небольшого напора тёплой воды.        — Зато красивое, — возражает Сону. — И вообще, не вам выбирать, как мне назвать моего ребёнка, — он чувствует, как Рики заметно напрягается, хоть и пытается это скрыть, отпрянув чуть дальше, однако это не становится для него неожиданностью. Он пытается придавить губами снисходительную улыбку: Рики слишком предсказуем в своих реакциях. Он был прав, он плохой актёр. — Ханыль… На самом деле, оно симпатизирует мне больше всего. Я уже даже подумываю теперь остановиться на нём.        — Да, пора бы уже, — насмешливо хмыкает Рики. Быстро пришедший в себя, он не показывает более своих эмоций, зная, что обострённые чувства Сону могут понять, осознать, уловить любую. — Давай выйдем и продолжим разговор в комнате — тебе вредно слишком долго находиться в духоте, — его забота… непривычна, и от этого Сону становится немного неуютно, но он не возражает. — Хотя, если хочешь, я могу потереть тебе спинку, — он подмигивает игриво, даже зная, что Сону этого не увидит. — Хочешь?        — Спасибо за радушие, но не надо, — фырчит Сону, уже намеревающийся уклоняться от любых прикосновений, однако Рики — на удивление — всё это время мягок с ним и не трогает его. — Я уже сам потёр себе всё, что мне нужно.        — Тогда, может, потрёшь спинку мне?..        — Рики-сан.        — Ладно-ладно! — Рики посмеивается, подняв руки, напрягшиеся сухими твёрдыми мышцами, вверх в сдающемся жесте. — Я шучу. Я просто хотел тебя развеселить, — с громким смехом, оглушительно раздавшимся над головой Сону, он единожды похлопывает юношу по попе в сторону выхода из кабинки, чтобы не спугнуть его. — Давай выходить, мне ещё тебе волосы вытирать. …        — Так… Ханыль? — уже гораздо тише и спокойнее несмело переспрашивает Рики, вновь ухватываясь за едва ли не потерянную нить разговора.       Теперь они в его комнате, обдаваемой гонимым из распахнутой почти настежь форточки лёгким ветерком. Обычно Сону лежит на коленях у Рики, но теперь младший завалился на его немного, но всё же ощутимо расширившиеся благодаря беременности бёдра. На коленях Сону уютно, хоть и немного тесно из-за круглого живота под щекой; юноша на ощупь вытирает пушистым махровым полотенцем чёрные волосы Рики, влажные после душа; сверху торчит взъерошенная розовая макушка его самого, и Рики посмеивается над ней время от времени.        — Да, — так же тихо отзывается Сону задумчиво вполголоса. — Мне нравится это имя. Думаю, я назову своего мальчика Ханыль.        — Хорошее имя, — Рики кивает с улыбкой. — Мне тоже нравится. Красиво звучит. Созвучно с именем Хисына — я думаю, он будет этому рад. Тебе нужно рассказать ему.        — Я расскажу, — убеждённо говорит юноша. — Но немного позже. Может, когда мы снова встретимся с ним вживую.       Вздохнув, Рики прижимается щекой к его животу. — Хорошо. В любом случае, он всегда найдёт повод для радости, — подросток трётся щекой о живот Сону, и почти мелодией для ушей звучит его мелодичное хихиканье. Щекотно. — Эй, Ханыль, — хмыкнув, младший постукивает кончиками пальцев по маячащему перед его лицом животу. — Как ты там? Ты наделал столько шума за эти месяцы. Твой папочка уже ждёт, когда ты появишься.       Будто бы в ответ на его бездумные слова — да, он правда немного устал после тяжёлого школьного дня, но борется с желанием прикрыть веки и просто уснуть на коленях Сону — под щекой что-то слабо бьётся. Он тихонько смеётся, когда чувствует шевеление; это уже не в первый раз для него, но забавляет каждый раз по-новому.       Сону кривит губы, молча позволяя ему прижиматься к животу и принимать щеками толчки маленьких ножек изнутри. Он может поклясться, что со стороны они выглядят влюблённой парой, однако всё стремительно, так же, как и кажется, разбивается о воспоминания о том, кто они и какой ценой пришли к тому, что имеют сейчас.        — Ты готов к родам? — Рики обращается уже к Сону, развернувшись. Теперь его затылок полностью лежит на коленях старшего. — Знаю, у тебя будет кесарево и всё такое, но всё же…        — Я готов, — просто отвечает Сону, коротко пожав плечами. — У меня нет больше пути назад. Всё, что осталось — вырастить не знающего боли достойного человека. Я знаю, это сложно, но это то, чего я хочу.       Рики находит удобное положение на его коленях, пачкая плюшевые бёдра влажными волосами. Перед глазами маячит милая грудь с набухшими пухлыми сосками, блестящая от непроизвольно пачкающих одежду капель молока, которые Сону, ворча, то и дело приходится стирать. Он видит, как под любым верхом торчат красивые пухлые бутончики персикового цвета, но Сону ни за что не даст ему попробовать своё грудное молоко.        — У тебя милые сиськи, — бросает он бездумно, неприкрыто и бесстыдно пялясь на грудь снизу, не проводя параллель с вышесказанным. Удивлённый, Сону смеётся над ним:        — Вы опять теряете нить разговора, Рики-сан.        — Я знаю. Какой у тебя размер сейчас?        — Ох, — Сону призадумывается. — Я помню, врач сказала, что моя грудь выросла примерно до второго. Сам я не умею этого определять, но я поверил ей. Хисыни-хён был прав: моя грудь начала лактировать, и теперь она более чувствительна, хотя раньше просто немного болела. Это непривычные ощущения, но можно свыкнуться с этим.        — А она уйдёт потом?       Сону мычит, в отрицательном жесте качая головой. Странно, что он так ни разу и не открыл глаз за весь этот вечер, проведённый ими вместе. — Из-за женских гормонов и того, что я не принимал мужские, она выросла в том числе — не только из-за беременности. Я останусь с ней навсегда, если не сделаю операцию по уменьшению. Но молоко пропадёт через некоторое время после того, как я отучу малого от груди.        — Тогда мне нужно успеть его попробовать.        — О, нет, — со скептицизмом фырчит Сону. — Это только для Ханыля. Я ни за что не позволю вам приближаться к моему молоку.        — Жаль, — дерзко бросает Рики, демонстративно сложив сухие полные губы капризной трубочкой.       Сону лишь посмеивается над подростком, не удостаивая его ответом. Он аккуратно откладывает полотенце на кровать позади, чтобы после задрать голову вверх, мечтательно подняв следом за ней и руку, словно пытаясь дотянуться к звёздам, которые он так любит. Но окно позади, а над ними лишь идеально отштукатуренный потолок, и Рики, вновь ощутивший под своей щекой до милого слабый пинок, с тревогой опечаленно закусывает до боли губу, понимая, что звёзд на небе до сих пор нет.