в тени персиковых деревьев

Царь аккуратно садится на диван. Его сердце впервые за такое долгое время колотится беспорядочно, заглушая абсолютно всё. Голоса снаружи, празднующие победу, слышаться словно через дымку, будто шум из телевизора, который ставится для фона, чтобы работать было комфортнее. Он смотрит куда-то вперёд, далеко-далеко, даже несмотря на то, что взгляд его упирается в стену с неказистыми рисунками его и МК авторства. Укун привык терять. Как он мог не привыкнуть к подобному? Сначала его бесценные дети, потом его названные братья, потом его обретённая семья… Теряя, теряя, теряя, Укун абсолютно не понимал больше, что должен чувствовать кроме всепоглощающего ничего, пожирающего душу. И всё же, ах, это великое всё же. Льва больше нет. Его друга и товарища, его брата, совершившего непростительный грех всего лишь по ошибке, вызванной недопониманием, больше нет. И Лазурь виноват в этом целиком и полностью, всегда будет виноват сам, Укун не смог бы сделать с этим ничего, как бы ни попытался выслужиться перед Небесами ради него… Горло резко стягивает. Судорожный вздох прорывается с рваным всхлипом. Обезьяна опускает лицо ниже, чуть ли не к коленям, сгибаясь в попытке сделать себя как можно меньше. Осознание наконец-то всем своим грузом сваливается на голову, осознание того, что произошло. Для МК и остальных это очередное травматическое приключение, о котором они будут вспоминать время от времени с ужасом, но от которого обязательно отойдут. Но что делать Укуну? Что ему делать со знанием того, что всё могло было быть предотвращено одним лишь разговором? Что ему делать с осознанием того, что Лев погиб из-за идиотского недопонимания, которое Царь и вызвал?.. И Бивень, тоже, скорее всего будет… Дышать тяжело. Воздух будто весит тонны, давя на грудь болезненно и яро. Лёгкие будто отказывают, не сжимаясь и не разжимаясь. Царь скрючивается комочком. Его Гора разрушена, опять. Его Гора пострадала, потому что он принёс битву сюда, снова. Если он выйдет… если он пройдётся по закоулкам, найдёт ли он трупы своих детей? Большинство помогало в битве, невредимы ли они? Если он выйдет сейчас, врежется ли ему в нос запах крови его детей, снова? Перед глазами всё плывёт. Сколько лет прошло?.. Сколько лет прошло, а он не изменился, не стал лучше. Какой во всём был смысл? Все эти годы, зачем они были нужны? Он продолжил терять, он продолжил делать больно своим братьям, он продолжил подвергать опасности своих детей… какой смысл?! Что он вообще делает в этой жизни? Для чего он?! Почему он до сих пор-!.. В ушах звенит скрежет разрушающегося мира. Цепи, сдерживающие вселенную, долбятся друг об друга гонговым перезвоном. Осколки чужого существа разбиваются звонко, будто в надежде разрушить абсолютно всё на своём пути, трещины, расходящиеся по небу, скребут черепную коробку. Треск не прекращается. Треск не прекращается. Треск не прекращается. - Укун! Внезапный вес на голове, ощутимый и осязаемый, окунает в реальность. Дыхание возвращается неожиданно, настолько резко, что Укун даже закашливается, и выпрямляется, удивлённо ловя на себе взволнованные взгляды маленьких янтарей. - Биюй?.. А Су? Фухуа? Цзыцзы? - Как ты их различаешь? Поднимая взгляд дальше, Укун замечает и чужую – когда-то такую родную, - сирень. Трое обезьянок сидят прямо на макаке, обеспокоенно покачиваясь на примате в очевидной готовности сорваться к Царю, стоит такой необходимости возникнуть, а одна из обезьянок свисает с макушки самой каменной обезьяны, обеспокоенно гладя рыжую шерсть в попытке успокоить. Ах, верно. Он вроде как… вроде как ступил на дорожку налаживания отношений с Макаком. Улыбка на лицо не лезет. Руки всё ещё дрожат, и он не может это успокоить. Мысли роятся в голове ураганом ос, впиваясь ядом в каждый уголок сознания и отравляя каждую частичку и так поломанной души. Ведь и Макака он подвёл, когда-то давно. Подвёл сам, опять же из-за своей глупости, резкости, из-за своего нежелания идти на попятную, из-за своей глупой гордости, идиотской беспринципности, возведённой в голове сводом никому ненужных правил. - Выглядишь дерьмово, - Макак говорит, подходя ближе. Шаги его звучат громко, проникновенно-громко, заставляя Укуна непроизвольно отшатнуться. Обезьянка на нём шипит на макаку не очень довольно, и обезьяны на Люэре оскорблённо тянут того за шерсть, заставляя тихо шикнуть, больше непроизвольно. – Разве твой депрессивный эпизод не прошёл ещё в свитке? Или это был очередной обман, чтобы выдержать образ Прекрасного Царя Обезьян? Прекрасный Царь Обезьян. Прекрасный Царь Обезьян, о котором ревел с ненавистью Лазурный Лев, взмывая своё оружие в их сражении. Прекрасный Царь Обезьян, на которого ядовито шипел Нефритовый Император, ныне покойный, решая его судьбу. Прекрасный Царь Обезьян, о котором качал головой великий Будда Татхагата. Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян, Прекрасный Царь Обезьян- - Укун! Рыжий вздрагивает, когда осознаёт, что Макак трясёт его за плечи. Взгляд его полон смятения и страха, он смотрит прямо в золотые глаза. Укун делает вздох, который больно уколяет по всему телу, осознавая, что он опять некоторое время не дышал. Обезьянки вокруг паникующе прыгают, не зная, что делать. - Вернулся? – Макак говорит тихо. – Если бы я знал, что с твоей менталочкой всё настолько плохо, я бы Здоровяка позвал, - аккуратно вздыхает Люэр, медленно отшатываясь. Он не делает резких движений, похоже, помогая Укуну сфокусировать взгляд – перед глазами всё ещё по-странному плывёт, и чужой голос, пусть и слышный отчётливо, едва ли регистрируется в голове. Треск всё ещё здесь. Мысли зажигаются фонарями. - Почему вы здесь? – рыжий хрипит, изо всех сил пытаясь звучать беспристрастно, будто всё нормально, будто всё хорошо – потому что так оно и есть, верно? Потому что они победили, потому что всё закончилось, потому что все они – все они – живы и относительно здоровы, потому что Ночжа укатил на Небеса исправлять всё. Нет же причин чувствовать что-то, кроме радости, верно? Особенно ему, Прекрасному Царю Обезьян, живущему всегда праздно и без раздумий. - Они тут живут, - Макак отвечает после значительной паузы, сопровождающейся вопросительными взглядами, которыми демон и смертные обезьяны переглядывались с опаской. – А я вроде как часть команды. - Ах, - Укун кивает. Макак снова пару раз моргает и переглядывается с обезьянами. - Так, слушай сюда, - он раздражённо бурчит, быстро потирая переносицу. – В чём твоя проблема? Что происходит? Почему ты… так себя ведёшь? - Как я себя веду? – Укун выдавливает улыбку, и ему кажется, что его челюсть буквально скрипит и ломается от этого действа, снова ударяя прямо в голову – тем же скрежетом, с которым цепи мироздания бились друг об друга. - Ну, для начала, ты ревёшь, - Макак вздыхает. Каменная обезьяна замирает и удивлённо моргает. Аккуратно приподнимая руку, он касается своих щёк и осознаёт, что по ним бегут мокрые дорожки. Когда он?.. Как он вообще?.. Он же ведь не?.. – Ну и звучишь, будто тебе в глотку засунули персика три. Что происходит? Укун проводит рукой, стирая слёзы с морды. Ещё раз. Ещё раз. Ещё раз. - Воу-воу-воу, придурок! – Макак хватает рыжего за лапу, резко отводя в сторону. – Ты свихнулся совсем, что ли, в свитке? Давай ещё себе глаза выдави, вон щёку в кровь уже стёр. Краснота на рыжей шерсти до боли привычна. Только боли нет. - Вопрос всё ещё стоит. Ты свихнулся? – Макак бросает скептично. Четыре обезьянки быстро мельтешат по комнате, отыскивая предметы первой помощи, и обрабатывают царапины, нанесённые Царю им же. Он свихнулся? Укун задумывается. Был ли он когда-либо в здравом уме? Все его действия, весь его характер, его поведение… разве можно было назвать его здравомыслящим? Идиот, подвергающий всех опасности. Никогда не думающий о последствиях кретин, посевы которого пожинают все вокруг него. Ублюдок без царя в голове, приносящий лишь беды, машина, ненужная вселенной, агент абсолютного хаоса, существующий только для того, чтобы уничтожать, единственный в своём роде каменный примат без возможности когда-либо быть привязанным к кому-либо или чему-либо из-за собственной глупости. Веру скольких он предал? Сколько раз он предал сам себя? Укун поднимает неуверенный взгляд к Макаку. Его голос тих и хрипит, настолько слаб, что даже не шёпот – Царь не уверен, что он вообще говорит вслух. - Я не знаю. Макак молчит пару мгновений. Смотрит на рыжего, долго смотрит, прямо в глаза. И Укун взгляда не отводит – сил уже просто нет. Да и права он не имеет – это меньшее, что он может сделать для Макака, доверие которого предал своей глупостью и вспыльчивостью. - Малышня, ну-ка сбрысьните ненадолго. Найдите здоровяка, синего такого, и приведите сюда, - после паузы вздыхает макака, тряхнув головой. Четыре обезьянки несмело переглядываются, после чего воинственно кивают и бросаются прочь из кабинки. Укун смотрит им вслед растеряно. – Слушай сюда, повторять я не буду. - Мак- - Я прощу тебя, - Тень обрывает. – Я ненавижу этот факт, но ничего не могу с этим поделать. Я прощу тебя, это займёт время, но я знаю, что я прощу тебя. Потому что я хочу этого, как бы ни пытался это отрицать и от этого бежать. Укун зажмуривается. Цепи стрекочут громче. - Бык уже простил тебя. Лев… я уверен, простил тебя. Бивень никогда и не держал на тебя зла, - с последнего Макак чутка усмехается, - Пэн – ублюдок, и они никогда не думали о тебе, о нас, как о братстве, поэтому и зла они никогда не держали. Твои друзья-паломники, несмотря на все ссоры и склоки, никогда не держали зла – настолько, что даже в следующей жизни они непроизвольно тянулись к тебе. Чёрт, твой дражайший монашек переродился в Тана – ты видел Тана? Я уверен, он за тебя заточкой кого-нибудь в бок да прихлопнет. Образ обретённой в паломниках семьи мельком проносится в памяти. Образ смеющихся за столом братьев проскальзывает следом. Образ новых пилигримов, веселящихся в лапшичной, зажигается в голове. Мэй и МК позируют перед малышкой Бай Хэ, которая смеётся с этого. Пигси недовольно хмурится, тыкая плошкой в Тана, который набивает рот лапшой. Сэнди учтиво протягивает Макаку кружку чая, мягко улыбаясь. Мо лежит на коленках, тихо урча. Скрежет ютится в черепушке. - Ты совершил много дерьма, - маг теней продолжает. Его слова обретают вес, наконец правильно регистрируясь в сознании. – Никто и никогда не скажет обратного, а если попытается – я в первых рядах набью им рожу. А потому у тебя есть долг, Укун. Долг исправить всё. - Поэтому прекрати жалеть свою задницу, - Макак фырчит. – У тебя нет на это права. Если кто и может делать тебе больно, то это мы, те, кому ты сделал больно. Не смей сам себя жрать – это наша работа. - …вау, вот это слова поддержки, - Укун выдыхает судорожно со всхлипом – слёзы всё никак не останавливаются. - А ты не заслужил чего-то другого, - чёрный примат скалится в наглой улыбке. – После всего, что сделал. Гул цепей стискивает мозг. - Ауч, - Царь смеётся и выпрямляется полностью, откидываясь на спинку дивана. Делает вздох полной грудью – больно, на самом деле. Очень больно, будто лёгкие сдавливают сердце и ломают рёбра. Макак смотрит пару мгновений, после чего легко качает головой. - Ты должен исправить всё, что сделал, Укун. - Да-да, я слышал это в первый раз- - И простить сам себя. Звуки стихают резко, позволяя пелене в голове практически развеяться. Укун переводит взгляд на Макака, который всё ещё не отводит взгляд. - Что ты?.. - Я знаю тебя лучше, чем кто-либо, Укун. Ответа страшнее он получить не мог. Царь вздрагивает, открывает рот, и слова никак не выходят. Он лишь таращится на чёрного примата. - Люэр, ты-? - Мистер Маквак? Мистер Царь Обезьян? Обезьянки очень хотели, чтобы я зашёл к вам- Мистер Царь Обезьян?! Вы плачете?! Что случилось? – Сэнди появляется в кабинке, и конечно же всё его внимание приковано к Царю в странном состоянии. - Что? Обезьяний мужик плачет?! Что случилось?! Кто посмел! – голос Мэй раздаётся снаружи. - Царь Обезьян плачет?! ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?! – МК оказывается в дверях сразу же, и Тан не заставляет себя ждать, вваливаясь в помещение следом. Пигси неловко мнётся в дверях самым последним, не зная, как подойти, учитывая отношения между ними, но его волнение очевидно. Четыре обезьянки прыгают вокруг, обеспокоенные тем, что Царь до сих пор в слезах. Смешок, выдавленный из глотки, получается судорожным. Укун переводит взгляд на Тень. - Грязно играешь. - Учусь у лучших, - пожимает плечами Макак, морда выражает крайнее довольство ситуацией. Укун смеётся – рвано, сдавленно, резко. Он привык терять. А потому не помнит, какого это – обретать. - Ублюдок, - фырчит. - Опять же, учусь у лучших, - наглый смешок. Но если «обретать» - это вот так, то Укун совсем не против попытаться заново привыкнуть к этому чувству. Может… просто может быть, далёкое и полное надежды может быть… он действительно сможет когда-нибудь искупить свою вину и простить себя. С помощью дорогих друзей, которых обрёл заново. Но это в будущем, которое теперь открыто для них. Укун прикрывает глаза, позволяя толпе собраться вокруг себя. Звуки разносятся со всех сторон какофонией. Дышать легко.