Во власти Света и Тьмы

Убранство дворцов в Шио практически не отличается от аналогичного в Империи Сокола. Вымощенные разноцветным мрамором и застеленные пушистыми узорчатыми коврами полы, гобелены на стенах, роскошная мебель из резного дерева, шёлковые подушки на креслах, пылающий в очагах огонь… Высокие стрельчатые окна, многочисленные магические светильники. Почти как дома. Кириан проходит к одному из кресел, устало опускается в него. Низкий столик, уставленный яствами, кровать под балдахином, способная вместить нескольких человек… или не человек. Его покои в одном из подземных дворцов. Ближайшие сподвижники застыли в дверях. Жаждут узнать, всем ли он доволен. Роскошные покои… огромные и пустые. И пустота в груди, заполняемая упорно рвущимся наружу древним демоном. — Лорхиш… останься. Псарь молча кивает, проходит в покои и останавливается у стены. Должно быть, ждёт, что будут ещё какие-то приказания. Две адские гончие вбегают вслед за ним, исследуют помещение, цокая когтями по мрамору, и разваливаются на ковре у очага. Огненные искры падают со шкур и дружелюбно вываленных языков, не опаляя ковёр. Господин, верный слуга — в последнее время Кириан начал доверять Лорхишу больше, чем кому бы то ни было другому из своих сподвижников-демонов, — и собаки. И впрямь как дома — когда он ещё был не одним из полководцев Шио, а младшим сыном Вячеслава, герцога Грифона. И какая разница, что у собак по две головы… — Я всем доволен, — он переводит взгляд на по-прежнему стоящих в дверях Зану и Дэву. — Можете идти. Распорядитесь только, чтобы принесли второй прибор. Дэва фыркает. Суккубы могут быть верны, но почтительностью не страдают. Или это он не заслуживает в их глазах должной почтительности — после того, как они нашли его без чувств на том плато посреди огненного озера? — Мы тебе сегодня не нужны? — уточняет своим низким глубоким голосом Зана. Маняще улыбается — ах, способен ли человек устоять перед подобной улыбкой? — Не нужны. Я же сказал. Человек, может, и неспособен, но — много ли в нём осталось от человека? Зана пожимает плечиком, Дэва снова смеётся. Обе демонессы уходят, и Кириан уверен, что сегодня они будут шептаться о нём — ах, господину милее общество его псаря, чем одних из первых красавиц Шио! Ничего. Пусть шепчутся. Надо же им о чём-то посплетничать, верно? — Садись, Лорхиш. Ты же отужинаешь со мной? — Конечно, господин. Кажется, псарь немного расслабляется — понимает, что этим вечером ему не собираются давать новых приказов. С едва заметным поклоном проходит ко второму креслу, садится. Он, как всегда, обнажён до пояса, одет только в кожаные штаны и высокие сапоги — разве что шлем и цепи снял. Сам Кириан сейчас выглядит, можно сказать, «по-домашнему» — разоблачился от мерцающих алым пламенем доспехов и остался в узких чёрных штанах с золотым кантом, сапогах и чёрной шёлковой рубашке с золотистыми кружевами. Он вполне мог бы так одеться и дома — чёрный цвет всегда был ему по душе. Чёрный, алый и золото. Как подходит демону из Шио… Низшие суккубы бесшумно скользят в дверь, ставят второй прибор — для Лорхиша. Вновь скрываются за дверью, плотно притворяют её. Когда же он перестал заглядываться на прелести адских красавиц?.. — В тебе здесь больше всего осталось от человека, — говорит Кириан Лорхишу. Сам тянется за кувшином, разливает в два кубка вино. — Выходит, что так, — кивает Лорхиш. В этих богато убранных комнатах и залах, имеющих много общего с земными дворцами, тем не менее постоянно ощутимо присутствие потусторонней магии. Она словно пронизывает всё пространство тончайшей сетью, почти невидимой; лишь под определённым углом в падающем в высокие окна оранжеватом свете нет-нет, да и блеснёт её призрачная нить. Хозяин адских псов провёл здесь достаточно лет, но до сих пор помнит, как, очнувшись на рваной циновке под раскидистым деревом со странной листвой, первые мгновения не слышал ничего. Только потом воздух наполнился тихим потрескиванием, шипением, более редким бульканьем и шуршанием — это огонь вырывался из недр то тут, то там сквозь многочисленные трещины в ржаво-коричневой почве, выплёскивалась на поверхность лава, чадила, столкнувшись с запавшими в глубокие впадины в скалах озерцами, превращаясь в кислоту, расплавленно шуршала по склонам. В Шио звуки были тише, чем на Земле, но когда уши попавшего сюда привыкали, то оказывалось, что и здесь жизнь не прекращала движение ни на миг — жизнь, окрашенная в цвета охры и лавы, багрянца и крови, спелых вишен и ноябрьских дубовых листьев Верхнего мира. Небо будто всегда было закатным, тем не менее сменяя тысячи закатов, тысячи оттенков. С деревьев падали красные и огненные листья, а с некоторых розовые и пурпурные, и даже лиловые. В тот день эти листья шелестели над Лорхишем, а знакомая по земной жизни красавица в длинном чёрно-красном одеянии сидела возле него и улыбалась одними глазами. Чуть позже псарь обнаружит, что его раны от пыток не исчезли, но зарубцевались, так, словно на это им были даны годы. Боли больше не было, всё первое время не было вообще ничего, кроме оглушительного отсутствия — боли, заполнявшей последние недели его жизни, голода, жажды, усталости, запаха собственной крови. В темнице — ночами, проводимыми на каменном полу, — сковывал такой холод, что Лорхиш переставал его чувствовать. Ему казалось, что верные собаки укладываются вплотную к нему, грея мохнатыми боками, тихо фыркая. Позже, приходя в себя. он понимал, что горел в лихорадке, а за фырканье принимал топот по камням лапок тюремных крыс. Более далёкие — и более приятные — воспоминания растворялись где-то вдали, превращаясь в дымку, похожую на ту, что дрожит над дорогой в сонном мареве жаркого дня. Ад был мягким. Первые несколько дней Лорхиш ощущал это. Потом стали проявляться его цвет, запах и острые углы. Впрочем, жизнь здесь оказалась неким зазеркальем жизни земной. Сейчас у него снова есть господин и верные собаки — и не так важно, что у собак две головы, а при малейшем движении с шерсти сыпятся искры. Но Кириан… Кириан всё же оказался другим. Непохожим на всех тех, кого Лорхиш знал прежде. — С тобой… — медленно, будто не сразу решаясь, произносит Кириан, — с тобой мне легче. — Я рад, что могу оказать вам поддержку, господин, — отвечает псарь, вслед за Кирианом беря в руку бокал вина. — Тебе я доверяю как никому, — Кириан улыбается Лорхишу, салютует ему кубком, отпивает. Вино густое, крепкое и сладкое, тёмно-алое, словно кровь. Кровь солона на вкус — и в то же время сладка, как вино… Кириан встряхивает головой. Сегодня вечером он не позволит инстинктам демона одолевать себя. Сегодня у него отдых, и он хочет отдохнуть так, как отдохнул бы в бытность человеком. — Пей, — он кивает Лорхишу, тянется к блюду с виноградом, отщипывает крупную бледно-зелёную ягоду. Бросает её в рот, кладёт себе на тарелку кусок ароматного жареного мяса. — И ешь. Этим вечером мы с тобой вдвоём. Можем расслабиться… оба. Последние слова звучат странно — но Кириан спешит выбросить из головы их двусмысленность и делает большой глоток вина. Он не на приёме во дворце своего отца, чтобы бояться, что сказанное им истолкуют неверно. Его верный псарь всегда понимает его с полуслова. — Благодарю, для меня это честь, — склоняет голову Лорхиш. Он поднимает бокал вслед за господином, отпивает. Вино действительно превосходное, одно из лучших, какие могут существовать в Шио. С прежним господином, Коннором, ему никогда не доводилось сидеть за одним столом; впрочем, это было бы неуместно и удивительно для псаря и императора. Коннор был надменнен и властен, красивые черты его лица излучали пытливую холодность, странно граничащую с горячим любопытством, когда дело касалось того, что вызывало неподдельный интерес правителя. Интересы его, однако, часто отличались изысканной и изощрённой жестокостью, а об императорских забавах говорили шёпотом даже во дворце; наружу же, к простым жителям, вовсе почти ничего не просачивалось. Коннор ценил Лорхиша за безоговорочную верность и мастерство в своём деле, однако был бы рад гораздо больше, если бы преданность ему, императору, превосходила преданность псаря своим личным взглядам и принципам. Слова Кириана заставляют Лорхиша внимательно посмотреть на него поверх хрусталя — и снова опустить взгляд. Сегодня они и правда могут быть не столь официальны; сегодня нет ни приёмов, которые в чести даже у владык Ада и на которые Лорхиш неизменно сопровождает господина и находится на расстоянии, но всегда где-то неподалёку в сопровождении по крайней мере пары своих огненных собак, — ни вездесущих придворных и слуг-суккубов, девиц с роскошными струящимися по спине локонами, бросающими на сына герцога Грифона недвусмысленные взгляды. Лорхиш подцепляет вилкой дымящееся пряным ароматом мясо, отправляет в рот. — Очень вкусно. Почти не отличишь от земного. — Да, почти не отличишь, — Кириан улыбается шире; сейчас в нём почти можно увидеть того молодого рыцаря, служившего отцу и старшему брату, которого обманом низвергли в ад. Он принимается за мясо, делает ещё несколько больших глотков вина, смотрит на Лорхиша через разделяющий их небольшой столик. Они сидят так близко… Нет, Лорхиш и прежде нередко оказывался совсем рядом с ним, порой они в буквальном смысле соприкасались плечами — но прежде было не так. В конце концов, ужинов наедине им выпадало не так много. Кириан ловит себя на том, что вновь смотрит на своего псаря не так, как должно господину смотреть на верного слугу, как должно смотреть даже на лучшего друга… и сегодня, вопреки обыкновению, странные мысли не удаётся изгнать из разума столь же легко, как обычно. С чего бы? За ним никогда не водилось склонности к мужеложеству. Впрочем, когда бы он успел — в бытность человеком изведал только ласки (не столь уж частые) распутных девиц, а здесь, в Шио, его ублажали Зана и Дэва… до того, как он утратил к ним интерес. Не тогда ли этот интерес пошёл на убыль, когда он взял на службу — и вскоре сделал своим ближайшим подручным — Лорхиша, адского псаря? Может, мужеложество вообще свойственно инкубам? Суккубы часто ублажают друг друга, это он знает. Зана и Дэва однажды начали ласкаться у него на глазах — но быстро поняли, что у господина это не вызывает интереса. Да, адские красавицы хороши в постели, но к чему ему смотреть, как они целуются друг с другом? Впрочем, тот же Лорхиш склонности к себе подобным ничем не выказывал… или, во всяком случае, не давал о ней знать Кириану. Рассказывал о той демонессе, благодаря которой оказался в Шио; Кириан со смехом соглашался, что перед суккубами сложно устоять… С другой стороны — Лорхиш хоть и охотно говорил о себе, но не всегда сразу делился подробностями. К примеру, о том, как он умер под пытками, но так и не выдал соблазнившую его демонессу, Кириан узнал далеко не в первый день. Кириан допивает кубок. Успев схватить кувшин быстрее Лорхиша, снова наливает и себе, и ему. Лорхиш здесь не для того, чтобы подливать ему вино; сегодня он — хозяин, наполняющий кубки. — Лорхиш… — в конце концов, почему бы и не спросить между двумя глотками вина, и к тому же, Лорхиш не в первый раз объясняет ему те или иные моменты жизни в Шио, — у инкубов случается страсть друг к другу? Я просто, — поспешно добавляет Кириан (проклятье, ему стыдно перед своим псарем, своим вернейшим слугой!), — вспомнил игры суккубов… и стало интересно… Лорхиш кивает в благодарность за вино, отправляет в рот сочную виноградину — зубы раскусывают податливую, упругую зелёную мякоть, — и на мгновение замирает от вопроса Кириана. Потом проглатывает пищу, коротко кашляет; смотрит, щуря серо-синие глаза. — Господин, у инкубов случается страсть друг к другу — так же, как случается страсть у любых живых существ в этом мире. И в том, где мы с вами когда-то жили. Это бывает не столь часто… но бывает. Порой, как и у суккубов, это не игры, а настоящие чувства. Насколько мы их здесь способны испытывать. С тех пор, как Лорхиш оказался под ало-огненными небесами Шио, ему время от времени случалось проводить ночи с искусными демонессами; две из этих ночей прошли с той, что воскресила его. А однажды, в трактире какого-то захолустья, где псарь оказался по делам, он познакомился с молоденьким инкубом, отчаянным и ласковым, и, прикончив по паре кружек крепкого эля (Лорхиш удивился, что юноша после этого ещё прилично держался на ногах), оставшееся до рассвета время они ласкали друг друга среди развалин старого замка, находящегося неподалеку. С багряным рассветом Лорхиш укрыл мальчишку своим плащом, оставил сладко дремать, свернувшись клубочком, и вскочил на коня, держа путь на северо-восток. Все эти воспоминания были приятны, и всем им сопутствовала страсть, но она была краткой, утекала, как только красный глаз адского солнца поднимался над горизонтом среди вырезанных стихиями острых пик скал. Оставляла истому на коже, но не глубокий след в сердце. Сейчас Лорхиш улавливает чуть отрывистый выдох Кириана, который отзывается чем-то смутным и в самом псаре. Но он остаётся спокойным и делает глоток вина. — Настоящие чувства… В бытность человеком мне так и не довелось их испытать, — Кириан тоже отпивает ещё вина, заедает виноградом. — Впрочем, мне много чего не довелось… Лорхиш, у тебя были отношения с мужчинами? В голове шумит от выпитого, близость Лорхиша ощущается всё явственнее, и сдерживать рвущиеся с губ слова не получается. Был ли он в глубине души склонен к мужеложеству, ещё когда его называли сыном герцога? Или, может, это влияние запертого в его теле Азкаала? «Протестую!» — громыхнувший в голове, уже ставший привычным голос звучит возмущённо. «За мной никогда не водилось страсти к инкубам! Я жажду лишь разрушения… и вообще, у меня была прекрасная и верная супруга! Ламия…» — в мысленном голосе Азкаала проскальзывает что-то похожее на нежность. «Ты мог бы её разыскать… Она охотно признала бы в тебе меня…» На миг перед глазами Кириана встаёт образ чарующей красавицы с отливающей золотом кожей и разметавшимися языками пламени огненно-рыжими волосами. Он отбрасывает видение и усилием воли загоняет Азкаала куда-то вглубь себя. Пусть мечтает о своей жёнушке сколько угодно — с него, Кириана, хватит обольстительных демонесс. Что ж, пора признать хотя бы перед самим собой: он хочет своего псаря. Он, а не Азкаал. И хоть, безусловно, радует, что Князь Разрушения по-прежнему не в силах взять над ним власть… …но — и вот что теперь делать со своим влечением? Он даже не знает, привлекателен ли на взгляд Лорхиша!.. — Мы многого не успели испытать за земную жизнь, — отвечает тем временем Лорхиш. Его глаза едва заметно темнеют, когда он слышит вопрос, но отвечает псарь практически сразу: — Да, были, господин. Не могу сказать, что много… и серьёзно, — но были. А почему вы спрашиваете? На самом деле Лорхиш в целом предпочитал женщин — земных, а теперь демонесс. Однако близость с мужчинами ему тоже нравилась, просто в отношении них им реже овладевало желание. Кириан безотчётно облизывает губы, и псарь задерживает взгляд на этом движении. Вино проникает в горло пьянящими струйками, пробирается в кровь. За окном разливается такая же кровь — закатное солнце становится темнее, меняя и сгущая краски, закаты и рассветы в Шио в несколько раз длиннее земных и могут длиться до полутора часов, а сумерки и того дольше. — А у меня не было, — задумчиво откликается Кириан и снова окунает губы в вино. — Только женщины… Почему спрашиваю?.. — он на миг умолкает — отшутиться, сказать, что ему просто стало любопытно? Но он всегда был не слишком хорош и в шутках, и во вранье… и слишком честен с Лорхишем. Кириан ставит кубок на столик, смотрит Лорхишу в глаза — совсем человеческие, серые, отливающие синевой, как полузабытое небо там, наверху, в дождливые дни или в сумерки, — и тихо, чуть охрипшим голосом спрашивает: — Скажи… а ты бы мог… захотеть меня?.. И замирает, напряжённый, как натянутая струна, в ожидании ответа. Зрачки Лорхиша расширяются — будто ночь растекается по сумеркам, делая тайны крепче, поцелуи жарче, а звёзды, которые в Шио заменяют тлеющие и мерцающие в небе огненно-оранжевые искры, ближе. Нельзя сказать, что псарь изначально желал своего не столь давно обретенного господина, но нельзя и отрицать, что Кириан его завораживал. С самых первых мгновений. Он был не таким, как прочие здешние обитатели. Он был человеком. Обрётшим магию, власть и армию, вероятно, несколько изменившимся внешне по сравнению с земной жизнью, в которой Лорхиш его не знал. Но человеком. Сильным, красивым, благородным и смелым — он уже видел Кириана в бою. И это не могло не вызывать восхищения. Псарь не предполагал, а может, просто и не особо задумывался над тем, что у его господина могут быть желания, подобные тем, что тот сейчас высказывал, но высказанные, они обожгли что-то внутри Лорхиша. Наравне с изумлением он испытал острую сладость. Псарь молчит какое-то время, за окном золотятся последними сполохами сумерки. А затем Лорхиш протягивает руку, кладя её на стол совсем близко от пальцев Кириана, и тихо произносит: — Полагаю, да, господин… Кириан чуть слышно выдыхает, и в этом выдохе слышатся одновременно облегчение и возбуждение. Он надеялся на такой ответ, надеялся всем своим существом… и в то же время отчасти его боялся. Слова Лорхиша словно приблизили его к краю, за который и страшно, и сладко будет упасть… а не упасть — уже невозможно. Что ж, он не отступал перед превосходящими его силой противниками, перед необходимостью выживать в Шио, перед демоном, отныне живущим внутри него… неужто отступит перед собственной страстью — к тому, кому доверяет больше всех? Кириан чуть сдвигает лежащую на столе руку и накрывает ею едва заметно вздрогнувшую от прикосновения кисть Лорхиша. Смотрит на псаря — рыжие волосы, серо-синие глаза, полуобнажённое сильное тело… Демон или человек? Они оба не выглядят демонами — но насколько они ими не являются? Неважно. Сейчас неважно ничто, кроме разгорающегося в теле желания. — Лорхиш… — Кириан сглатывает, встаёт из-за стола, выпрямляется в полный рост, — я хочу, чтобы ты меня поцеловал. Я… — псарь тоже поднимается, но их пальцы всё ещё переплетены, — это не приказ, ты… если хочешь, можешь отказаться… я не накажу тебя за это. Но… ты сказал, что тоже мог бы… — щёки Кириана вспыхивают румянцем, ворот рубашки распахнут, и на фоне чёрного шёлка кожа кажется ещё белей. Он всё больше путается в словах — он, так привыкший отдавать приказы… И смотрит на Лорхиша всё с той же отчаянной надеждой в тёмных глазах, в которых сейчас почти не видно алого блеска. Лорхиш чувствует тёплую руку в своей руке. Чувствует желание под тёплой кожей, в бьющейся на запястье жилке. Ожидал ли он такое, в этот самый вечер, в это мгновение, от этого человека? Нет. Хотел бы этого избежать? …Псарь делает два шага навстречу, лицо Кириана будто светится сейчас, совершенное в своих тонких чертах, в полутенях, отбрасываемых приглушёнными светильниками трапезной — она далеко не столь большая, как зала для обедов гостей, — и гаснущими сумерками. Лорхиш протягивает свободную руку, проводит ею вдоль волос господина — ещё чуть-чуть, и он бы погладил его. Приближает своё лицо к лицу Кириана, смотрит на невольно приоткрывшиеся губы, ощущая едва порвавшееся дыхание, и медленно касается их своими губами. Кириан вздрагивает, и псарь крепче сжимает его пальцы в своей ладони. Его желание неспешно просачивается в тело Лорхиша, как совсем недавно терпкое вино скользило в горло обоих. Он проводит языком по середине нижней губы господина, словно пробуя на вкус. В привкусе адского вина ему грезится сок спелого земного винограда, текущего по губам, стекающего на шею, за воротник светлой льняной рубахи. То были другие губы, другой человек и другие ягоды, но вспышка тактильных ощущений почти ослепляет Лорхиша. Он вздрагивает всем телом. А когда приходит в себя, оказывается, что его руки сомкнуты на талии Кириана, а сам он снова и снова целует его губы. Тихий стон Кириана окончательно возвращает его в реальность. Это его господин, он смотрит на него с надеждой и почти мольбой, доверчиво и беззащитно, как, наверное. не смотрел никогда. Лорхиш чувствует, как его сердце затопляет давно позабытая нежность, горчащая на кончике языка. Он смотрит в глаза Кириана и теперь уже его видит по-настоящему. — Я не откажусь… Лорхиш целует уверенно, с грубоватой нежностью, со страстью — и Кириан с готовностью приоткрывает губы, раскрываясь навстречу этим поцелуям. Поцелуям, от которых сладко подкашиваются ноги и хочется большего… Он и женщинам, с которыми ложился, часто позволял вести — но с ними было и близко не так. С ними он не чувствовал себя настолько ведомым, настолько доверившимся, по позвоночнику не прокатывались волны сладкой слабости… Короткая борода Лорхиша царапает гладкое лицо Кириана, от этого почему-то ещё слаще — и молодой лорд пытается, не прерывая поцелуев, тереться щекой и подбородком. Кладёт руки поверх рук Лорхиша на своей талии, бездумно тянет их чуть ниже, заставляя сжать ягодицы; с тихим стоном выгибается, трётся пахом и чувствует на штанах Лорхиша твёрдую выпуклость — такую же, как на собственных. Обхватывает ладонями лицо псаря, целует в ответ, гладит языком язык — и понимает, что пьян от этих поцелуев гораздо сильнее, чем от вина. Наверно, можно было бы отступить… Но отступать Кириан не собирается. — Лорхиш… — он с трудом прерывает поцелуй, кладёт руку псарю на грудь, чувствуя, как гулко бьётся под рёбрами сердце. — Хочешь… хочешь меня взять? — и кивает вглубь покоя, туда, где виднеется в приглушённом сиянии светильников кровать. Лорхиш смотрит на Кириана заворожённо, на губах остался вкус их обоюдного желания, оно разливается по жилам, заставляя сердце биться чаще, а дыхание — сбиваться. В глазах Кириана кратко вспыхивают россыпи искр и тают в черноте радужки. — Хочу… — выдыхает псарь, накрывает руку господина своей, сжимает. А потом сгребает в объятиях его самого, отрывает от пола, жарко целует в губы. Тяга, таившаяся в самой глубине сердца, о которой Лорхиш почти не подозревал, вырвалась наружу, и теперь он тискает худое, гибкое тело Кириана, покрывает поцелуями его лицо, шею. Почти не разъединяясь, они подталкивают друг друга к кровати и наконец оказываются у бархатного покрывала сливового цвета, которое мягко мерцает в пламени свечей. Лорхиш, тяжело дыша, смотрит на господина, проводит рукой по его щеке. — Вы не пожалеете… — Не пожалею, — эхом откликается Кириан, ласкается щекой о шершавую мозолистую ладонь Лорхиша, касается её краем губ. — Ни за что не пожалею… — Его руки блуждают по полуобнажённому телу псаря — жадно, бездумно, исследуя рельеф мышц под гладкой кожей. Мелькает мысль, каково будет почувствовать вес этого сильного тела на себе, — и Кириан сглатывает, чувствуя, как подкашиваются в сладком предвкушении колени. Таилась ли в нём и прежде скрытая тяга к мужчинам? Осмелился ли бы он воплотить её в реальность там, под голубым небом и золотым солнцем, оставаясь сыном и братом герцога Грифона? Лорды Империи должны заботиться о своей репутации и если предаваться порокам, то втайне… В Шио иные нравы, и архидемоны могут позволить себе всё. Здесь его репутация зависит лишь от таланта полководца, воинского искусства и магической силы — и их он уже доказал… и продолжает доказывать. И кого волнует, что большая часть его магии — от живущего в теле Азкаала; войска он ведёт, руководствуясь лишь собственным разумом. И держать меч его учили с детства… ещё тогда, когда он мог называть себя человеком. …Или же другой мужчина — не Лорхиш — не смог бы вызвать в нём желание?.. Неважно. Всё неважно. Он хочет Лорхиша. Только его. Хочет отдаться, почувствовать чужую силу… и ту нежность, что была в поцелуе. Кириан жарко выдыхает куда-то в шею Лорхишу и, прижатый к краю кровати, начинает непослушными пальцами расстёгивать его ремень. Лорхиш смотрит на Кириана — тот дышит рвано и часто, чёрная прядь волос свисает на лицо, — нетерпеливо дёргает его ремень, пытаясь расстегнуть, молча тянет завязки на рубахе, распутывает узел, даже сквозь ткань чувствуя тепло кожи и биение сердца. Справившись с ремнём, Кириан поднимает вверх руки, позволяя стянуть с себя рубаху, и тут же оказывается в объятиях Лорхиша, покрываемый поцелуями, более горячими, более смелыми, чем первый, но с отчётливой гранью той же нежности. Руки спускаются на бёдра, притягивают ближе, отвечают тягой на тягу. Лорхиш опрокидывает его на постель, продолжая целовать. Кириан коротко стонет под весом Лорхиша. Тяжёлый и сильный, тот вжимает его своим телом в кровать, гладит, целует, распутывает завязки на штанах — и Кириан чувствует, как от ласк и ощущения чужой силы, от соприкосновения горячей обнажённой кожи по телу прокатывается волна желания и возбуждение становится почти болезненным. Он порывисто отвечает на поцелуи, справляется наконец с ремнём Лорхиша, рывком стягивает с него штаны, жарко краснея, когда руки касаются обнажённых бёдер. Вскоре они оба остаются без одежды, Лорхиш стаскивает с себя и с Кириана сапоги, снова накрывает молодого лорда собой — и тот вскидывает руки ему на плечи, зарывается пальцами в короткие рыжие волосы, ласкает затылок. — Масло, — выдыхает Кириан в поцелуй. — На столике. Подойдёт? Нам… нам ведь что-то надо? — на его щеках снова вспыхивает румянец. Благовонное масло использовали Зана и Дэва, когда массировали ему затёкшие за долгие часы ношения доспеха спину и плечи. Но оно ведь должно подойти… и для того, чтобы… — Надо… — хрипло выдыхает Лорхиш, по телу которого тоже прокатывается сладкая дрожь от льнущего к нему Кириана. Он целует его лицо снова и снова, бросает взгляд на столик. — Да, масло подойдёт… — он никак не может оторваться от губ своего господина, жадно оглаживает его бока, обнажённые бёдра, ласкает их внутреннюю сторону — словно старается охватить всё и сразу, добраться до самого потаённого уголка чужой плоти. Внезапная страсть — быть может, она уже давно тлела, едва ощутимая, в его душе?.. И теперь, когда Кириан ответил, сам сделал первый шаг, псарь целует его шею, лижет место, где она переходит в плечо, напряжённая плоть скользит по животу Кириана, будто живёт своей жизнью, требовательная, не ведающая стыда в своем естестве. Лорхиш сгребает Кириана, перемещает чуть выше, губы плотно прижимаются к уху. — Перевернитесь… — и, осознав вдруг, что Кириан может подумать, что он собирается его сразу взять, Лорхиш добавляет: — Не бойтесь… я поласкаю… подготовлю… Кириан переворачивается, и псарь тут же прижимается к гибкой спине, обхватывает его плечи, прерывисто вздыхает от удовольствия. Губы ласкают позвонки на загривке, Лорхиш приподнимает бёдра и устраивает свою плоть так, чтобы она проезжалась между ягодиц Кириана. Слегка поводит тазом — отчего молодой генерал адской армии тут же сладко всхлипывает. Псарь поглаживает его по бедру, не переставая целовать, продолжая тереться о него. — Вы… вы восхитительны…. — А ты… горячий, умелый… с ума сводишь… никого так не хотел, как тебя… — Кириан почти не осознаёт слов, что срываются сейчас с его губ — пылкие, искренние слова, идущие из распалённого тела, из глубины жаждущей души. Горячая твёрдая плоть Лорхиша скользит по чувствительной ложбинке между ягодицами, обещая большее, — и Кириан ёрзает, пытаясь притереться теснее, кусает губы, тщетно пытаясь удержать всхлипы и забывая о заострившихся зубах. Сминает в пальцах простыню, шире разводит ноги, раскрываясь полностью. — Лорхиш… — Кириан трётся щекой о подушку, почти не осознавая, насколько соблазнительно выглядит в этот миг, и наполовину поворачивает голову, пытаясь поймать взгляд псаря. — Поласкай, да… как захочешь… доверяюсь… Лорхиш смотрит в глаза Кириана с жаждой и нежностью, отвечает благодарным взглядом и поцелуем в подбородок за доверие, за то, что они могут не притворяться друг перед другом, что всегда могли не притворяться. Горячее тело прижимается к молодому генералу сзади, и псарь начинает вылизывать крылья его лопаток, ласкает губами кожу, озарённую мягким колеблющимся светом камина и множества свечей, заставляя дыхание своего господина рваться. Ладони скользят по бёдрам, что приподнимаются навстречу, оглаживают, чуть мнут ягодицы, зубы слегка царапают позвонки. — Ты красивый… очень… — хрипло шепчет Лорхиш. Рука скользит в промежность, поглаживает яички, слегка массируя, растирает внутренние стороны бёдер. Он разводит в стороны ягодицы Кириана, легко дует на открывшуюся тайную плоть, широко проводит по ней языком, целуя жарко и откровенно, наслаждаясь вкусом тела Кириана, передавая наслаждение и ему. — И ты… и ты красивый… для меня… — приглушённо стонет Кириан в подушку, сладко вздрагивает под ласками, тонко скулит, когда дыхание, а затем и язык Лорхиша касаются ложбинки между ягодицами, чувствительных краёв отверстия. От новых, неизведанных ощущений туманится рассудок; он будто попал не в ад, а в рай… хотя вряд ли в холодных и прекрасных владениях Эльрата в чести подобные наслаждения. И там не могло бы быть их с Лорхишем, их обоих — они не созданы для рая, вероятно, не были созданы для него изначально, потому и низвергнуты в Шио… — Как сладко… — выдыхает Кириан и чуть приподнимает бёдра, подаваясь навстречу языку Лорхиша, дразняще вылизывающему тугую сборчатую плоть. Ладони Лорхиша оглаживают бёдра Кириана — отзывчивые, откликающиеся на ласку, — а язык скользит в тугое отверстие, сначала погружается медленно и ритмично, потирая края нежной плоти, затем потрахивает более часто, заставляя раскрыться, ожидать, пока эту плоть раздвинут шире, растянут, проникнут в сокровенную глубину. Лорхиш целует анус своего господина, заставляя того громко застонать. Кириан прогибается в пояснице, подставляясь сильнее, дышит жарко и прерывисто. Он никогда — даже в ту пору, когда был младшим сыном герцога Грифона, — не отличался особой добродетельностью (за что ему нередко доводилось выслушивать нравоучительные проповеди от наставников-серафимов), а здесь, в Шио, сразу решил окончательно отбросить имперскую мораль — но так бесстыдно не вёл себя ещё ни разу. Ни разу не думал отдаться мужчине. Но почему-то то, что с ним делает сейчас Лорхиш — горячий влажный язык, проникающий в анус, жёсткие ладони, гладящие бёдра, — кажется куда более правильным и чистым, чем те любовные игры, в которых Кириану доводилось участвовать до сих пор. Имперские куртизанки, пленительные суккубы Шио… Кириан шепчет имя Лорхиша и сладко вздрагивает всем телом. Лорхиш слышит этот шёпот, и он отзывается в псаре сладкой волной. Кириан так искренен, так горяч… Так непохож ни на кого, от него веет и силой, и способностью отдаваться в любви, страстью, которая наполняет всё, что делает повелитель адской армии. Эта страсть не всегда выплёскивается бурно, как сейчас, но всегда присутствует во взгляде, словах, движениях. Эту страсть он заметил, когда впервые увидел Кириана восседающим на коне, закрытым доспехами. А теперь он отзывается на каждое прикосновение Лорхиша, жаждет большего, жаждет их соития… Псарь поднимается выше и ласкает губами поясницу Кириана; одновременно его пальцы скользят внутрь тела, растягивают тугие мышцы, добираются до заветной точки. — Кириан… Кириан стонет в ответ — громко, бесстыдно. По его телу, по стальным мышцам под гладкой алебастрово-белой кожей пробегают волны сладострастной дрожи, полночно-чёрные волны волос расплёскиваются по подушке, на шее сзади выступают капли пота — находящиеся в спальне церберы непременно попытались бы их слизнуть, если бы не боялись помешать хозяевам. Где-то за стенами дворца простираются равнины Шио — застывшая лава почвы, огненные разломы, холмы в виде частей тел гигантских демонов, вмурованных в землю, глядящих полуприкрытыми алыми глазами. Но здесь, в роскошных покоях дворца, уже ставший привычным мрачный пейзаж почти не вспоминается… а под ласками Лорхиша у Кириана мелькает мысль, что он мог бы отдаться своему псарю даже под небом Шио. Лорхиш ещё несколько раз проводит языком по уже немного расслабленному колечку мышц Кириана, следует поцелуями по его ягодицам, на поясницу, одновременно в Кириана один за другим проникают два пальца, поглаживают, растягивают упругие мышцы, вырывая жаркие стоны. Псарь ложится на своего господина, продолжая его ласкать, прижимаясь губами к загривку. Кириан жарко выдыхает под весом тела Лорхиша — жилистого и поджарого, как тела его церберов, но всё равно тяжёлого. Горячая кожа прижимается к коже, тело Лорхиша кажется совсем человеческим — ни намёка на железные гвозди, которые вырастают из-под его кожи во время сражений. Лорхиш как-то обмолвился, что эта способность появилась у него из-за того, что похожие гвозди вбивали в его тело палачи во время пыток — тогда, перед смертью, незадолго до возрождения в Шио… Способности Кириана — это магия, в основном огненная. По большей части это магия Азкаала, сам Кириан при жизни был хорошим рыцарем, но никудышным магом, — но так или иначе, магия Князя Разрушения служит ему теперь хорошим подспорьем. — Хочу тебя, — шепчет Кириан в подушку, чувствуя, как шероховатые губы касаются затылка, — и чуть приподнимает ягодицы, пытаясь притереться к Лорхишу. Лорхиш помнит гвозди — не те, что прорастают сквозь его кожу здесь, под огненными небесами, словно шипы диковинных ядовитых растений, а другие, те, которыми его терзали, безрезультатно и жестоко, он до сих пор может легко вызвать в памяти ту боль и кровавую пелену перед глазами, мучительные мгновения, которые стекали по стенам темницы, будто гнилая вода… Но не сейчас, сейчас боли нет, как нет и гвоздей, есть только жар, только гибкое тело Кириана, раскрывающееся, жаждущее, позволяющее. Есть только Кириан. Лорхиш прижимается губами к его загривку, потом между лопатками. — И я тебя… — псарь притягивает молодого подководца к себе, обняв рукой за талию, трётся твёрдой налитой плотью о его ягодицы. Потом направляет себя рукой и осторожно, медленно толкается внутрь, раздвигая тугие мышцы, снова целуя плечи и шею Кириана, чтобы отвлечь от возможной боли. — Кириан… Кириан шипит сквозь зубы — несмотря на то, что Лорхиш подготовил его пальцами и языком, сейчас, когда немалых размеров ствол протискивается между ягодиц, ему всё равно больно. Человеческая боль, человеческое желание… или всё же — демоническое?.. Тянущая боль сопровождается сладким ощущением заполненности, и шипение Кириана сменяется приглушённым стоном. Он приподнимает ягодицы навстречу Лорхишу, помогая ему войти в себя по основание, и хрипло шепчет имя псаря. Лорхиш погружается в тугое сплетение горячих мышц, придерживая Кириана за бедро, бережно предотвращая резкие движения с обеих сторон. Невнятно шипит, потому что Кириан слишком узкий, что тоже почти причиняет боль. Прижимается губами между лопаток. — Не спеши…. медленно… Наконец он входит до упора, позволяет Кириану привыкнуть, слегка массирует большим пальцем в области копчика, разгоняя кровь, побуждая расслабиться. Целует шею, плечо, пережидает спазмы мышц, стремящихся сжаться. — Хорошо, — послушно откликается Кириан. — Не буду… спешить… Почему-то на удивление приятно не командовать, а подчиняться — впервые с тех пор, как он оказался в Шио. Разумеется, суккубы тоже брали на себя инициативу в любовных утехах — но с ними было не то. Совсем не то. Кириан замирает — распластанный под Лорхишем, чувствуя вес его горячего тела и твёрдый ствол, заполняющий задний проход. И сладко жмурится, чувствуя себя… заполненным. Во всех смыслах. — Спасибо, Кириан, — тихо отзывается псарь, и неясно, за что он благодарит — за согласие не торопиться или же за само их соитие, за дозволение погрузиться в его тело, за доверие… Лорхиш ещё немного лежит, а потом плавно двигает бёдрами назад и осторожно вперёд, раздвигая упругие мышцы, заставляя их расслабиться и впускать с каждым разом всё легче и легче. Вскоре Кириан уже начинает постанывать от размеренного ритма, приподнимая бёдра навстречу, вцепляться пальцами в подушку, а псарь ласкает губами его плечи и лопатки, испытывая почти благоговейное чувство. От прикосновений губ Лорхиша — тёплых, шершавых, обветренных, совсем человеческих, — по спине Кириана пробегают мурашки, движения члена в заднем проходе посылают по телу вспышки наслаждения. Боли остаётся всё меньше, она становится приправой, добавляющей остроты удовольствию — словно пряные специи, подчёркивающие изысканный вкус блюда. — Я твой, — шепчет Кириан. — Твой, да? Впервые он, сын герцога Грифона и полководец Ада, может назвать себя чьим-то… — Мой, — хрипло отзывается Лорхиш. — Мой.

***

Грудь Лорхиша под щекой — тёплая и твёрдая; под рёбрами мерно бьётся сердце. Кириан с наслаждением трётся щекой о гладкую кожу, прикрывает глаза и уже в который раз вспоминает сегодняшний допрос шпиона одного из враждующих с ним архидемонов. Как обычно, он поручил пытки Лорхишу, а сам стоял, скрестив на груди руки, и смотрел… и когда кожаная плеть в руке Лорхиша со свистом рассекала воздух и опускалась на обнажённую спину пленника, оставляя на ней кровавые полосы, думал Кириан почему-то совсем не о сведениях, которые они хотят получить, а о том, как эта плеть опустилась бы на его собственную спину и всё вокруг окрасилось бы в алый цвет боли. Потом пытки ужесточились, сведения были добыты — и вырывание раскалёнными щипцами кусков живой плоти Кириан уже не проецировал на себя. А вот полуобнажённый Лорхиш с плетью в руке так и стоял перед мысленным взором. Даже сейчас, когда день закончился и они отдыхают после плотских утех… Пламя Ургаша, да страсти, владеющие им, ещё темнее, чем он полагал! Решившись, Кириан приподнимает голову. От того, что он будет пытаться прогнать от себя распаляющие плоть видения, лучше не станет. — Лорхиш… — Да, господин? — псарь проводит широкой ладонью по его волосам, убирает упавшую на лоб тёмную прядь. — Тебе нравится… когда приходится кого-то пытать? — Лорхиш замирает, словно задумавшись, и Кириан уточняет: — Бить плетью? Лорхиш хмурится, кажется, в самом деле обдумывая его вопрос. Потом отвечает. — Это часть моей работы, вы же знаете. Когда это кто-то, кого я считаю плохим, –признаюсь, иногда мне действительно это нравится. В той степени, в какой может нравится человеку — хоть я и больше не человек, — восстанавливающему справедливость и когда он не боится вида крови. Плеть… плеть одно из средств, господин, — псарь поднимает глаза на Кириана, всматривается в его взгляд, пытаясь различить, что кроется за подобным интересом. Кириан задумчиво кивает; тёмные ресницы затеняют алые всполохи в глазах. Лорхиш говорит правильно, он согласен с каждым его словом — и в то же время… — Одно из средств, — повторяет он, вычерчивая пальцем замысловатый узор на груди Лорхиша. — Да, одно из средств. Лорхиш… если бы я попросил… если бы приказал, — он снова вскидывает взгляд на псаря, — ты бы отхлестал меня? — На лице Лорхиша проступает удивление, и Кириан поспешно добавляет: — Нет… не думай, что я хочу себя за что-то наказать. Просто… просто, — ресницы снова опускаются, скрывая яркий блеск глаз. Лорхиш следит за пальцем господина, передвигающимся по его груди, задевающим небольшой шрам. Поднимает на Кириана взгляд, внимательно изучает лицо, хмурится, какие-то мгновения раздумывает, потом тихо отвечает: — Вы… вы хотите сказать, что вам могло бы понравиться, если бы я отхлестал вас плёткой? — Да, — вырывается у Кириана, и на его бледных, давно забывших о загаре щеках проступает слабая тень румянца. — Могло бы… и думаю, понравится. Такое ощущение, что в меня вселили не только Князя Разрушения, но и кого-то из Любителей Боли, — Кириан улыбается, и улыбка выходит чуть смущённой. Чувствуя, что щёки начинают пылать сильнее, он ложится на Лорхиша, обхватывает его голову руками, прижимается лбом ко лбу, и слова начинают литься быстрым прерывистым потоком: — Хочу… чтобы ты, именно ты, больше никто… повёл меня сейчас в пыточную, раздел, надел блокирующие магию кандалы… — они и впрямь могут понадобиться, не ровен час, при очередном ударе всплеснётся магия Азкаала или самого Кириана, — и… до крови… — по позвоночнику Кириана проходит дрожь, и он тихо, совсем не приказным тоном спрашивает: — Сделаешь?.. Лорхиш смотрит в глаза господина. В глубине зрачков сплетаются огненные молнии, иногда кажется, что они складываются в таинственные знаки, по которым можно прочитать, из чего соткана душа Кириана, душа Азкаала, отследить места их пересечений. Псарь чувствует, как напряжено лежащее на нём тело — натянутая тетива, по которой проходит дрожь даже при одной мысли о прикосновении руки. Кириан учащённо дышит, жар его пылающих щек Лорхиш чувствует кожей. Он проводит рукой по волосам господина, убирает за ухо растрёпанную прядь, приглаживает так, чтобы не выбился ни один волосок. Снова разглядывает его лицо. И тихо отвечает: — Сделаю. Кириан сглатывает, чувствуя, как пересохло во рту. На миг горячо и крепко прижимается полуоткрытыми губами к губам Лорхиша, отстраняется. Соскальзывает с кровати — мягкое сияние светильников заливает гибкое обнажённое тело, — натягивает штаны и сапоги. Смотрит на рубашку; мысленно отвергнув её, заворачивается в алый бархатный плащ, прихватывает флягу вина. — Тогда пошли, — хрипловато говорит он, обернувшись к Лорхишу. Губы Кириана становятся более пряными на вкус — возбуждение, предвкушение неизведанного ранее придаёт им такой оттенок. Лорхиш легко проводит языком по нижней губе, поднимается с постели вслед за Кирианом, одевается без исподнего, так же игнорируя рубаху и предпочитая плащ. Кириан грациозен, как животное, собравшееся на новую для себя охоту. В которой добычей должен стать он сам. Добровольной, возлюбленной добычей. И псарь чувствует, как это и в нём самом начинает отзываться возбуждением. Но не приправленным упоением властью — скорее вызванным степенью доверия к нему господина, желанием превратить это доверие в обоюдное удовольствие. Он следует за Кирианом узкими длинными коридорами, резко обрывающимися, то заворачивающими за угол, то стекающими крутыми лестницами вниз, освещёнными лишь дрожащим светом довольно редких факелов. Сколько раз псарь спускался этой дорогой, чтобы причинять боль, вырывать признания, окончательно сломать недруга или просто несчастного, оказавшегося в ловушке волею обстоятельств. Сейчас он идёт сюда совсем за другим. Даже на некотором расстоянии Лорхишу кажется, что он слышит, как гулко бьётся сердце Кириана. В замке лязгают ключи, решётка отделяется от другой, малой своей части, Кириан переступает порог. Лорхиш шагает за ним следом, снова запирает решётку. Сейчас ни в одной из четырёх камер никого нет, труп последнего допрошенного вынесли из замка несколько дней назад. Кириан и решительно, и немного растерянно озирается по сторонам, и псарь берёт его за руку, смотрит в глаза. — Пойдёмте, господин. И помните, что в любое мгновение вы можете всё отменить. — Да, — Кириан кивает. Его лицо кажется ещё бледнее обычного, зрачки расширены, волосы расплескались по алому бархату плаща волнами ночи. — Если что… я скажу, — он чувствует, что не скажет, что Лорхишу, скорее всего, придётся самому решать, сколько способна выдержать его спина, — и всё же Кириана успокаивает осознание того, что он может, стоит только захотеть, снова взять власть в свои руки. — Но если… когда буду просто кричать, — Кириан проводит языком по пересохшим губам — крики будут, едва ли ему удастся сдержаться, Лорхиш всегда был хорош с плетью, — не останавливайся. Если я захочу, чтобы ты перестал, я скажу прямо. Он кладёт руку на грудь Лорхиша под распахнутым плащом, слегка царапает ногтями — более острыми, чем у человека — гладкую кожу, кое-где украшенную старыми шрамами. — Лорхиш… — голос срывается, приходится сглотнуть, — не щади меня. — Я запомню, господин, — серьёзно кивает Лорхиш, глядя в глаза Кириана. Потом наклоняется и целует его в губы — спокойно, уверенно и сладко. Ведёт к самой дальней камере — её не видно с той площадки, на которой они только что стояли. Ключ отпирает ещё одну дверь, Лорхиш пропускает Кириан вперед. Тот дышит шумнее обычного, и псарь чувствует, как ноздри господина остро впитывают каждый запах всех здешних узников и в то же время запах желания самого Кириана, запах Лорхиша, который собирается доставить ему почти запретное удовольствие. Лорхиш делает пару шагов вперёд, кладёт руку на плечо Кириана, мягко разворачивает его к себе. Молча расстёгивает плащ, и тот, шурша чёрно-алой материей, стекает к их ногам. Плащ Лорхиша ложится на него внахлёст, псарь снимает с господина штаны и сапоги, оставив полностью обнажённым. Проводит широкими ладонями по груди, плечам, скользит по бёдрам, ощутив, как Кириан выдыхает и подаётся навстречу прикосновению. — Вы готовы? — когда Кириан отрывисто кивает, невольно сглотнув, псарь подводит его к двум свисающим с потолка цепям, за которые господин тут же ухватывается. Лорхиш, не касаясь, единым движением проходится вдоль цепей и рук Кириана, и их становится невозможно оторвать друг от друга — по ним струится сиреневатое пламя, связывая воедино. Рука Лорхиша ложится на живот Кириана, псарь касается губами его скулы. — Всё будет хорошо… — Да, — тихо отвечает Кириан. — Пока ты со мной… пока ты со мной — всё будет хорошо, — создаётся впечатление, что он говорит не только о добровольной порке. Дыхание молодого лорда стало от предвкушения частым и неглубоким — и если опустить взгляд ниже, можно увидеть, что он уже немного возбуждён. Он переступает узкими босыми ступнями на каменном полу; колеблющееся пламя факелов бросает тёплые отблески на белую кожу и разметавшиеся по плечам чёрные волосы. Кириан понимает, что никогда ещё не чувствовал себя настолько… открытым, беззащитным, доверившимся — и от осознания этого по позвоночнику проходит сладкая волна. Он на пробу дёргает руками — но нет, магия плотно приковала их к цепям и перекрыла его собственную силу. Это… непривычно. Но не неприятно. «Ты слишком доверяешь своему любовнику!» — гремит в голове возмущённый голос Азкаала. «Ты волен развлекаться с кем пожелаешь — но не позволять ему заковывать тебя в кандалы, блокирующие магию! Если он захочет тебя предать…» «Аззи, замолчи. Лорхишу я доверяю больше, чем себе. А ты помечтай лучше о своей Ламии — сейчас самое подходящее время». Присутствие в голове Азкаала исчезает; взгляд Кириана снова фокусируется на стоящем совсем близко и всё ещё касающемся его Лорхише. Псарь заглядывает ему в глаза и, кажется, видит весь его внутренний диалог с Князем Разрушения. — Я доверяю тебе, Лорхиш, — говорит Кириан вслух. — Как никому. — Он проводит языком по сухим губам и непривычно просящим тоном добавляет: — Дашь мне глотнуть вина? Перед тем, как… перед тем, как?.. — Я очень ценю ваше доверие, господин, — склоняет голову Лорхиш — будто выполняет обычный очередной приказ. Но правда — в глубине их зрачков. Он знает, это не приказ, это желание, родившееся в теле и душе Кириана, которое Лорхиш тоже хочет разделить. Он касается пальцами уголка губ господина, кивает. — Конечно… — псарь поднимает поставленную на пол бутылку, открывает, наливает вино в кружку, из которой обычно поят пленников — если поят, — подносит к губам Кириана, аккуратно наклоняет, чтобы не пришлось делать слишком больших глотков. Кириан бросает на него короткий взгляд, словно отмечая ещё один шаг, ещё одну ступеньку к тому, что сейчас должно произойти. Выпивает до дна. Лорхиш приближается вплотную и снова целует Кириана в губы, слизывая с них гранатово-красные капли. Потом отстраняется, смотрит в глаза. — Вы готовы? — Да… да, готов, — во рту терпкая сладость вина и поцелуя, и Кириан облизывает губы, словно смакуя эту сладость. Лорхиш кивает, идёт к стойке с плетьми, начинает выбирать; Кириан жадно следит за ним взглядом, и по его позвоночнику между лопатками сползает одинокая капля пота. Он уже представляет, как кожаные полосы со свистом лягут на его тело. Лорхиш тщательно выбирает плеть — чтобы её хвосты были ощутимы, но не слишком ранили кожу, чтобы легко можно было регулировать силу удара. Наконец останавливается на семихвостой, размера чуть меньше среднего, с плоскими, не слишком широкими полосами в «рабочей части». Подходит к сглотнувшему, глядящему на него блестящими глазами Кириану. Обходит, становится за спиной. Губы касаются гладкой кожи, коротко ласкают лопатки, ладони Лорхиша оглаживают подмышки и бока, хвосты плётки легко касаются ягодиц, которые предвкушающе дёргаются и подаются назад. — Всё в вашей власти… — будто напоминая, что на самом деле он, Кириан, и сейчас может руководить своим удовольствием, шепчет Лорхиш. Отступает на пару шагов, замахивается поначалу несильно. Чёрные полоски кожи ложатся на белую, в пламени мерцающих факелов спину, оставляют красноватые следы. Чёрный, белый и красный — три цвета Шио, воплощающиеся в адском мироустройстве тысячей вариаций и оттенков. Кириан тихо стонет, всасывая воздух, и спустя пару мгновений Лорхиш бьёт снова. Первый же поцелуй плети обжигает болью — поначалу несильной, но всё равно срывающей с губ Кириана короткий стон. Снова свист, второй удар; боль вспыхивает ярче — и вместе с ней растекается по телу горячая волна наслаждения. Кириан не видит стоящего за его спиной Лорхиша, но прекрасно знает, как тот сейчас выглядит — мышцы напряглись под незагорелой кожей, на полуобнажённом теле поблёскивает пот… Только взгляд — не такой, как всегда на допросах. Несущий не смерть, но любовь и желание. — Ещё, Лорхиш, — выдыхает Кириан, пьянея не столько от выпитого вина, сколько от боли и чувства подчинённости, от того, что доверился именно Лорхишу. — Сильнее… не щади… — Хорошо, не буду, господин… — отзывается Лорхиш, проводит ладонью по спине Кириана сверху вниз, и следом за этим следует обжигающий удар, точно рассчитанный, оставляющий след. Кириан стонет, и псарь бьёт ещё, чувствует, как тяжелеет в паху, как хочется ласкать его прямо на полу, подстелив лишь их плащи… но ещё рано. Удары, равномерные, как маятник, расчерчивают спину Кириана причудливым узором. Пот смешивается с тонкими струйками крови. Иногда следы касаются ягодиц; плеть, лаская, кусает кожу. Удары ложатся внахлёст, по спине сбегают первые струйки крови. Кириан стонет громче, и в его стонах поровну слышны боль и наслаждение. Ноги подламываются, отказываясь держать, молодой лорд повисает на цепях, чувствуя, как горячая боль охватывает плечи, добавляясь к боли от ударов, — и сладко всхлипывает от возбуждения, противоестественным образом растущего наравне с болью. Видел бы его сейчас кто!.. А может, кто-то и видит — низшие суккубы и бесы любят и умеют шпионить за своими хозяевами, просто из любопытства… Пусть. Пусть видит, кто хочет. Он в своём праве — получать удовольствие, как ему вздумается, и доверяться тому, кому пожелает. — Ещё… — повторяет непослушными губами Кириан, когда плеть проходится по ягодицам и кожа снова вспыхивает огнём. — Всего… меня… — Да… — выдыхает Лорхиш; плеть обвивает бёдра и стройные, широко расставленные ноги. Кириан сейчас само совершенство. Откинул назад голову, просит о боли, как о ласке. И ласка смешивается с болью. В перерыве между ударами псарь приближается к нему, проводит рукой по груди, почти не касаясь; губы так же скользят по уху. Потом отстраняется, и снова плеть змеёй свивается на плоти, оставляя след, обжигая сладостной остротой. — Я люблю вас… — отчётливо произносит Лорхиш. — И я… тебя… мой Лорхиш… — выдыхает Кириан — и стонет громче, когда плеть в искусных руках Лорхиша обвивает его тело и ложится на грудь, задевая кончиком сосок. Ладонь псаря скользит в миллиметре от горящей кожи, лаская её своим теплом, — и снова удар, обжигающая боль и стон мучительного наслаждения. Кириану кажется, что он плывёт на волнах боли, алых, как закаты и рассветы в Шио, — и он с радостью отдаётся этому неизведанному для себя ощущению. Такому непривычному — и в то же время такому правильному: здесь, в Аду, рядом с тем, кого он любит. — Весь… твой… — Кириан закатывает глаза, пряди чёрных волос мечутся по плечам, как змеи. — Ещё… — Мой… — эхом откликается Лорхиш, склоняется к плечу привязанного заклинанием Кириана, легко целует. Рукоять плети проходится по ягодицам, по ложбинке между ними; псарь вновь отступает на несколько шагов, бьёт ещё и ещё, оставляя красные следы. Ему самому хочется раздеться донага, прижаться сзади к стройному, горячему телу Кириана, которое сейчас вздрагивает в сладком, болезненном наслаждении, целовать до синяков его шею, плечи, загривок, вылизать пряно пахнущие потом подмышки… Зайти спереди, опуститься на колени и вылизать пах, зарыться языком в колечки тёмных волос, почувствовать солоноватый вкус плоти, широко проводить по ней языком. Но Кириан хочет продлить это наслаждение, слившееся с болью на кончиках узких кожаных полос, и Лорхиш снова делает так, что плеть тонко обжигает тёплые комочки сосков, заставляя Кириана вскрикнуть и застонать в голос, выгнуться в волшебных путах, невольно шире расставляя ноги, подаваясь бёдрами назад. Лорхиш прижимается к его уху, зажмурив глаза, с трудом сдерживаясь, чтобы не обхватить Кириана всего, не сомкнуть руку на его уже восставшем члене, не провести по нему ладонью… — Ты с ума сводишь, слышишь?.. Сводишь с ума… — хрипло шепчет он, отбросив официальное «вы» — ибо здесь для них обоих возможно всё. — Кириан… — Слышу… слышу, — Кириан сладко всхлипывает, млея от боли и наслаждения. Ему и не нужно сейчас официально-вежливое обращение, не нужна привычная субординация; он жаждет подчиниться, жаждет принадлежать — и Лорхиш даёт ему это сладостное чувство подчинённости, сводящее с ума привыкшего повелевать молодого генерала. Исхлёстанное тело горит, соски распухли и затвердели, ноющий от возбуждения член подрагивает и сочится смазкой — но Кириан всё ещё не просит Лорхиша к нему прикоснуться. Ещё немного… Он уже знает, что попросит потом — облить его вином, прямо на окровавленные плечи и спину, на разорванную кожу… а потом… Потом Лорхиш его возьмёт — в любой позе, в какой пожелает. Прямо в цепях, или на холодном каменном полу… Кириан чуть слышно скулит — мысли об этом на миг сделали возбуждение невыносимым, — и, чуть склонив голову, коротко трётся щекой о колючую щёку Лорхиша. — Ещё, — просит он, и в голосе звенит мольба. — Ещё немного… Потом облей вином… на раны… а потом… Кириан не договаривает — только жмурится в блаженном и мучительном ожидании следующего удара. Несколько ударов плети, сильнее дрожат от движения воздуха язычки пламени тюремных факелов, сильнее содрогается от удовольствия Кириан — и Лорхиш приникает губами к загривку своего господина, чуть шершавый приоткрытый рот ласкает позвонки, скользит вверх по уху. — Тебе достаточно?.. Достаточно? Я не хочу больше, хочу тебя заласкать… взять… Кириан, всхлипнув, кивает, и тогда псарь наклоняется, берёт с пола бутылку, открывает её, и тёмно-вишнёвые в полумраке струйки сбегают по спине и бокам молодого генерала, смешиваясь с кровью. Лорхиш обходит любимого и наконец оказывается с ним лицом к лицу, целует в губы, одновременно освобождая его руки от магических пут, подхватывая соскользнувшее тело. Опускает на брошенный на пол плащ, ложится рядом. — Тебе понравилось?.. — спрашивает он и гладит Кириана по щеке. — Да… понравилось… безумно понравилось… — словно в полузабытьи, стонет Кириан, смотрит на Лорхиша затуманенными страстью и болью глазами. Вино остро щипет раны, от этого хочется сладко заскулить — и он не отказывает себе в этом. Ласкается щекой о жёсткую мозолистую ладонь псаря, ложится на живот, подставляя ему исполосованную спину. — Да… заласкай… потом возьми… мне достаточно, да… хочу ласки, хочу тебя… — он чуть приподнимается, обвивает рукой шею Лорхиша, притягивает его ближе, снова прижимается губами к губам. — Оближешь? — в глазах Кириана пляшут алые искорки; сейчас он выглядит не привыкшим отдавать приказы полководцем, а мальчишкой, жаждущим испробовать все удовольствия. — Оближи… заласкай… а потом переверни на спину и так возьми… чтоб чувствовал… — он улыбается — шально и распутно. — Чтоб всё чувствовал. Лорхиш охотно подчиняется — то ли приказу, то ли мольбе. Они едины. Едины в страсти и наслаждениях… …так же, как и в военных целях.