13-15 лет назад. Париж. Эпизоды Эпизод 1. В её душе зацвела человечность
Это мог быть обычный рабочий день, если бы не странный случай во время обеда. Обеденный перерыв неумолимо подходил к концу, и Софи, со стаканом крепкого ароматного кофе с корицей, быстрым шагом направлялась обратно в театр, на работу. Помимо учёбы и спортивной деятельности, на хорошую жизнь приходилось зарабатывать посредством преподавания балета для младших групп. Правда особой любви к детям Софи за собой никогда не замечала. Она не умилялась малышам подруг, смотря на них холодно, не мечтала о замужестве и материнстве. Девушка относилась к тому типу, которому неинтересно сидеть на месте и жить во благо других. Ей требовалось делать что-то почти ежеминутно: стремиться, развиваться, изучать и созидать. Для таких женщин брак или декрет — весомый повод для самоубийства, остановка жизни, интервальное голодание для интеллекта. Однако же в работе с детьми она научилась находить удовольствие: они податливы и глаза их горят, к тому же ловко умеют развеять скуку. Проходясь по Парижу ровным уверенным шагом, она была вынуждена слушать симфонию грязного города. Это раздражало, и девушка пыталась уйти от него в свои мысли. У неё появился хороший друг, и это было приятно, но от него, порой, она получала глубокие, многозначительные взгляды, и это напрягало. Ей не хотелось думать о том, что она может связаться с Ганнибалом Лектером в ином ключе человеческих взаимоотношений. Он не мог не нравиться, но Софи не была уверена, что ради «любви» может пожертвовать автономностью и личным пространством. На ум пришли давно забытые слова одного молодого человека, которому она, как выяснилось после, ошибочно позволила стать близким: «У тебя нет сердца, нет! Тебе плевать на меня, как и на всех остальных! Весь этот софитный свет, который ты излучаешь, он отражённый, ты лишь играешь с сердцами, а на деле тебе плевать.» «Нет сердца, » — в мыслях передразнила она его. Разве его действительно нет? Может, давняя трагедия и вытеснила из него милосердие и жалость, но разве мог он такое сказать, не зная её душу, не разобравшись в помыслах? Теперь же, проходя заброшенное здание какого-то завода, Софи услышала не то плачь, не то крик, очень похожий на зов младенца. Как мы узнали, фигуристка уже давно не была сердобольной и не отличалась энтузиазмом в помощи другим, но тут что-то заставило совесть проснуться, а сердце сжаться от жалости. Остановившись, она прислушалась и чуть обошла здание, заходя в безлюдный переулок и ориентируясь по звуку. Вскоре она поняла, что он доносится из-за небольшого окна полуподвального помещения. На удивление окно было целое, состоящее из двух стёкол, а перед ним рос благоухающий сгусток Мелиссы. Недовольно взглянув на время, девушка присела, всё же пытаясь понять, кто издаёт этот неуёмный писк. Примяв кусты и заглянув в окошко, Софи смогла выхватить печальную картину: на столике под окном на большой мягкой подушке лежала взрослая кошка. Она была мертва уже несколько дней, её тело начало разлагаться, и мушки проедали в ней плешь. Рядом с матерью три тельца лежали замертво, и лишь одно, четвёртое, колыхалось возле, издавая перепуганный и полный отчаяния писк. Даже из своего положения Софи смогла увидеть истощение бедного котёнка: потрёпанные насекомыми ушки, изодранную шерсть, которая и вовсе отсутствовала местами. В нос Софи ударил фантомный запах, словно бы она была не здесь, среди деревьев, солнечного света и лекарственных трав, а там, за стеклом, возле убогой матери. «Ну не дай Бог, друг мой, ты окажешься блохастым, » — подумала девушка и оглянулась вокруг себя, не находя абсолютно ничего, чем могла бы разбить стекло. Людей и случайных прохожих вокруг тоже не наблюдалось. Она ещё раз взглянула на время, издав недовольный звук. Нужно спешить на работу, а приходится заниматься невесть чем. И когда она заделалась в спасатели? После мыслей плюнуть и уйти, Софи ещё раз взглянула в окно. «Ну уж нет, мой плешивый друг, не хватало мне почувствовать муки совести. Я с тобой до конца твоих маленьких кошачьих дней, » — эти мысли удивили её саму, но времени на раздумья не было. Сняв с себя лёгкий вязаный кардиган бежевого цвета, девушка аккуратно сложила его и положила на сумку, отложив ту в сторонку. Всё-таки вещь стоила денег и не хотелось её отмывать от крови. Подобрав с земли массивный, но достаточно удобный камень, чтобы аккуратно разбить стекло, Софи решила действовать голыми руками, сознавая, что бить ей нужно быстро и аккуратно, чтобы не изранить ни себя, ни котёнка. Первое стекло поддалось легко, а со вторым пришлось повозиться, — Софи боялась задеть бедное животное осколками. Но делать было нечего, и она, понадеявшись на присущую этому животному фортуну, ударила ещё раз. Стекло разлетелось, ударяясь о бетонный пол подвала и разбиваясь на ещё более мелкие кусочки, бриллиантовой россыпью украшая пол. В этих осколках отражался солнечный свет. Они покрыли тело матери и одного из её мёртвых сыновей, но живую душу они миновали. Несколько царапин уже появилось на коже девушки, но они пока ещё были незначительными. Самое сложное начиналось теперь — нужно было просунуть руку внутрь и вытащить котёнка, не поранив его и себя. Благо, окно было невысокое, да и само подвальное помещение большим пространством не хвасталось. С первым получилось безукоризненно. Рука оказалась внутри, и обессиленный малыш дотянулся до неё, утыкаясь холодным носиком в самые нежные руки. Лицо девушки в этот момент смягчилось, сердцем она почувствовала, что делает всё правильно и, подхватив его, начала вытаскивать. Аккуратно, держа крепко, сантиметр за сантиметром, но всё же торчащий клык стекла, что ещё оставался в раме, ненамеренно уколол её, впился в кожу, раздирая ровную поверхность и капилляры, отчего тёплая алая жидкость весёлым ручейком побежала по руке. Вытащив руку из западни, Софи положила кошачьего ребёнка на измятую траву и залезла в сумку в поисках хоть чего-то, чем можно было приостановить ранение. Повезло с тем, что в сумочке очень предусмотрительно оказался бинт, которым она поспешила обмотать руку сразу же, как только малыш оказался на свежем воздухе. Рана была неглубокой, но длинной, простираясь от середины плеча к локотку. Закончив, Софи взглянула на малыша, увиденное даже заставило её поморщиться. Он выглядел совсем плохо: тощий, потрёпанный, болезненный и теперь, по всей видимости, её. Животных она никогда не заводила, разве что в родном доме; быть может, ещё остался большой старый дог. Не было ей дела до этой ответственности и темп её жизни не очень это подразумевал, но… Было что-то в этом существе трогательное. Заворачивая котёнка в дорогой кардиган, Софи обнаружила, что это девочка, а не мальчик. И, не задумываясь, нарекла малышку Мелиссой. Поднимаясь с земли, спасительница прижала свёрточек к груди израненной правой рукой, другой подхватила сумку и помчалась на работу. В мыслях она уже решила, что не будет проводить занятие и сразу же поедет в ветклинику, лишь зайдёт сообщить о своём недуге. Оказавшись у тёплой груди и слыша размеренный стук прежде холодного сердца, малышка успокоилась, замолчала, свернулась у неё в руке комочком и уснула. И пока Софи спешила вернуться, её сердце согрело такое нежное, тёплое чувство, которое она не испытывала, кажется, никогда прежде.Эпизод 2. Пиррова победа
— Я приехала сюда за первенством. Я умру, но откатаю так, что у них не будет шанса снизить мне балл, — полушёпотом, жёстко и холодно говорила она миссис Беатрис. — И если я сказала, значит так и будет. Из раза в раз соревнования обостряли и ужесточали её характер. И чем ближе они были, тем опаснее становилась Софи. Если она чего-то хочет, то своё возьмёт. И не важно, какие жертвы придётся принести. Сталь внутри девушки закалялась всё сильнее, уверенность в победе лишь подстёгивала работать больше, чаще и безжалостнее. Ей ничего не помешает. И смерть тому, кто осмелится это сделать. Фигурное катание из обычного вида спорта давно превратилось в сцену большого театра. Конечно, техника исполнения была важна, но не менее серьёзно оценивалась шоу-программа и артистизм фигуриста. Сражение шло не между людьми на физическом уровне, нет. Это было нечто более высокое, тонкое и, зачастую, личное. Программа Софи идеально подходила её настрою. Она должна была показать опасность, одним взглядом вызвать у зрителя тревожные мурашки по коже, обмануть, запутать, переиграть и стереть соперников в пыль. Однако и сама программа была сложной, но полгода почти ежедневных тренировок сделали своё дело — несмотря на неудачи, она отточила каждый прыжок, взгляд и даже взмах руки. Но главным было то, что она знала, как заставить зрителя поверить и восхититься. В её внутренней природе содержалась врождённая грация, которая лишь усиливала эффект и завораживала. Образ подбирали также усердно: во время выступления из неё создали в самое нежное создание на земле, она походила на ангела. И главное задачей было превратить этого ангела в демона.***
День Х настал. Распущенные волосы, платье нежного цвета «молоко», аккуратное личико — она сама нежность и невинность. Толпа мурашек пробежала по телу за секунду то того, как её объявили. — Удачи тебе, Верт, — ехидный и мерзкий голос послышался позади. Адель… Никак не успокоится и не признает своё ничтожество. Однако тон её не понравился и появилось чёткое ощущение того, что может что-то произойти. Но это было не важно. Сейчас нужно думать о другом. Она вышла на лёд под аплодисменты и сразу же саваном набросила на себя уготовленную роль. Нельзя оплошать. Пора облачаться в хищника. Ей действительно удалось полностью погрузить зрителя в историю и драму. Однако, когда до конца выступления оставалась ровно четверть, она заставила зрителя переживать ещё сильнее. Что-то произошло после прыжка, и конёк повёл себя не так как надо. Падение выдалось опасным, хоть она и попыталась его смягчить по мере возможности. Но чисто выйти не удалось, и она упала. Боль пронзила колено и голову. Софи почувствовала, как сильно ударилась виском, отчего в ушах зазвенело, а мир вокруг медленно поплыл. Но, цепляясь за сознание и ухватившись за нарастающий гнев, Софи поднялась, не переставая чувствовать боль. Плевать на всё, плевать на падение, на возможную травму, — начатое необходимо завершить, того требовали установки, что она дала сама себе. И спортсменка завершила прокат, это было действительно грандиозно. Вернувшись к тренеру, она присела на лавочку. С левого колена медленно растекалась кровь — лёд не пощадил её нежную кожу. — Софи, — испуганно говорила Вивьен. Она видела всё, и словно сама чувствовала эту боль, но вместе с тем и гордость за воспитанницу. — Что произошло? — Я не знаю. Голова кружилась. Снова звон в ушах. Больно, очень больно. — Быстро сюда врача! — голос тренера звучал далеко. Софи резко поднялась, но тут же согнулась, и в этот раз её подхватили на руки. Она не понимала, что чувствует. Слабость заполнила пространство. Девушка лишилась чувств.***
Открыла глаза она уже в больнице. Одноместная, на удивление уютная палата. Пошевелившись, Верт почувствовала боль, но, приподнявшись, увидела, что нога не в гипсе, и это было облегчением. Значит, не всё так плохо. Был лишь специальный бинт, который не позволял ноге тревожиться. Понадобилось несколько минут, чтобы привести сознание в порядок. Фрагменты выступления постепенно всплывали в памяти. — Адель… Недальновидная дрянь, — почти простонала Софи, установив виновника ситуации. Но от размышлений о мести её оторвал взгляд на прикроватную тумбочку. Золотая статуэтка красовалась на ней. Удовольствие в миг заполонило всё пространство, и она проликовала — победа осталась за ней, обойдя проделки мерзкой суки. Но всё оказалось не так радужно. Вскоре к ней пришла Вивьен. Она выглядела подавленно, лицо отражало волнение и, словно бы, страх. Зачем женщина сейчас пришла и что хочет сказать? Софи почувствовала, что что-то неприятное. — Софи, девочка моя… — непривычно нежно начала та, и это было мрачным звоночком. — К тебе заходил врач? — Софи отрицательно покачала головой. — Ладно, — она замолчала и посмотрела на статуэтку. — Порой ты не просто удивительна… Я даже не могу подобрать слов, чтобы описать твой поступок. Да, это было неправильно, тебе следовало удалиться, но твоя сила духа меня поражает. Я знала, что твои слова не пустой звук, всегда знала. Но своим упрямством ты нанесла себе ещё больший вред. Врач сказал, что проблема в коленном суставе. Я далека от медицины и всей терминологии, но это конец, Софи, — она положила руку девушке на плечо. — Тебе нельзя больше заниматься, травма нанесла тебе слишком серьёзный урон, и та нагрузка, которая идёт от прыжков об лёд, убьёт твой сустав… Окончательно, понимаешь? Мне было сложно, очень сложно, но придётся исключить тебя из команды. Твоя блестящая победа идеально завершает твою карьеру. Ты была одной из лучших. Если не лучшей. Главное не убивайся из-за этого… Прошу тебя. Это не конец всему… Софи видела, как сложно Вивьен подбирает слова, и что это решение действительно далось ей крайне сложно. — Вивьен, прошу Вас. Я всё понимаю. И Вы правы, это далеко не конец, — Софи приободрительно улыбнулась и положила свою руку на руку тренерши. — Не переживайте так за меня, в этом спорте мне и так бы недолго осталось. Спасибо за то, что навестили, мне очень приятно. Кому из них она врала? Себе, чтобы не впадать в отчаяние при тренере или ей, чтобы не вызывать переживаний — Софи точно определить не могла. Но, стоило женщине выйти из палаты, бывшая фигуристка вдруг осознала появившуюся пустоту внутри. Боль перешла на другой уровень: какой отвратительный финал, грязный и недопустимый. Это злило и огорчало. Миссис Беатрис ушла, оставив после себя пустоту в — и без того холодном — помещении. Не было слёз, истерик, сожаления. Всё существо Софи заполнила меланхоличная грусть о том, что уже ничего не исправить и от важной части жизни теперь приходится отказаться. В этот раз она не могла позволить себе пойти наперекор всему, так как прекрасно сознавала всю свою ситуацию. И убивать своё здоровье дальше, даже для любимого дела, была не готова. Ночь подарила долгий и спокойный сон, в котором не было ни картин, ни звуков. Открыв глаза на утро, она увидела, что в палате не одна, и кто-то ласково держал её руку. — Откуда ты здесь? — негромко спросила девушка, рассматривая профиль мужчины, который ещё не заметил её пробуждения. Ганнибал повернул голову, засмотрелся на её лицо и мягко улыбнулся ей, надеясь приободрить. — Я знаю, что случилось, — спокойно ответил он, чуть сильнее сжав руку подруги. — Но… — Я просто хочу тебя поддержать. Позволишь? — она хотела возразить, но Ганнибал приподнялся и пересел к ней на кровать, продолжая смотреть в её глаза и держать за руку. — Сейчас тебе будет тяжелее, чем когда-либо, неужели ты хочешь остаться в одиночестве? Софи отрицательно покачала головой, на что Ганнибал лишь кивнул, далее не став ничего говорить. Он знал, что слова ей не нужны, поэтому так и остался сидеть молча, держа её руку в своей, при этом ощущая внутри себя смешанные и неразборчивые чувства.Эпизод 3. Ты можешь быть счастливой.
Полёт в столицу Сицилии был нервозным. Она боялась высоты, полётов, а вместе с тем и самолётов. Хотя место всегда брала у окна — было что-то особенное в чувстве страха, когда его подкармливаешь. Порой виды из иллюминатора отвлекали и успокаивали от щемящего грудь страха. Эти завораживающие картины постепенно удаляющегося города, цветочные поля, леса и равнины, необъятные горы, просторные реки и забытые цивилизацией деревушки. А уж если полёт выпал на время смены дня и ночи, то все эти природные красоты украшаются новыми цветами, как и само небо. Вместе с Италией Софи ждала встречи, угрожающей разочарованием и новой болью. Да, люди смертны, и умирает каждый, но каково будет увидеть любимого и прежде цветущего человека, такого близкого и родного, у самой границы жизни? Подобные события кажутся бесчеловечными. Знать, что конец близок, видеть страдания и быть не в силах помочь. Но хуже созерцания и самого факта болезни лишь осознание того, что ты не мог и не можешь ничего в этом событии изменить. Медленное, как аллигатор в засаде, оно подкрадывается к тебе — ничего не подозревающей лани, — а затем беспощадно хватает острыми зубами, разрывая плоть и сердце на куски; после глотает их, навсегда забирая с собой. В самолёте было нестерпимо душно и людно, даже завораживающий вид на Париж не мог успокоить бегущее сердце. Стюарды и стюардессы беспрестанно передвигались по салону, заставляя Софи каждый раз напрягаться, вслушиваться и вглядываться в их движения. На соседнем месте сидела женщина, распространяющая резкий запах розового масла на добрые несколько мест вокруг. Вероятно туристка и, судя по рваным движениям и беспокойстве на лице, также боящаяся полётов. Лучшее сочетание для предстоящих двух с половиной часов в воздухе. Возле женщины сидел мальчик лет двенадцати, неугомонно донимающий мать. — Мама, мы ведь не можем упасть? Женщина, сама себе не веря, попыталась объяснить ребёнку: — Пьер, ну бога ради, чего ты такое наговариваешь? В самолёте безопаснее, чем в машине. На машине ты, ишь, кататься, не боишься? — Мама, почему ты так думаешь? Кто тебе такую ерунду сказал?! — Ну вот девушка же летит, не переживает. Мисс, Вы со мной согласны? Софи, может быть, искренне хотела бы ответить вежливо и правдиво, но комок нервов, сидящий внутри, расценил эту попытку вторжения в личное пространство, как опасность и нежелательное общение, которое может продолжиться во время полёта. — Кто же Вам сказал, мадам, что небо безопасно? В каком-то смысле это помогло. Ошарашенная таким ответом мадам широко раскрыла глаза и отвернулась, более не обращая внимания на юную и не очень доброжелательную мисс. Более этот полёт новых происшествий не принёс. Обошлось не без турбулентности, от которой у Софи перехватывало дыхание, а сердце панически билось ещё сильнее, но теперь это было мелочью. Мимолётной, хоть и неприятной, но всё же мелочью. Ибо вот-вот должны были ударить события и подробности, которые, в самом деле, Софи бы не хотела знать. В этом вопросе ей бы больше понравилось жить, не зная ни о чём, слепо веря в то, что всё хорошо. Однако, увы, это невозможно. Быстрые сборы лишили её возможности взять с собой все вещи, которые могли бы понадобиться, отчего пришлось брать лишь самое основное — всё, что поместилось в небольшой рюкзачок за спиной и нейтральную дамскую сумочку. Об одежде беспокоиться тоже не приходилось — что в Париже, что в Палермо погода была в равной степени тёплой, не обещающей холодов или жары. Она оставалась на нейтральном уровне, не давая людям ни полностью оголиться, ни закутаться в ткани. А всё прочее вполне можно было купить, благо средства к этому были. Ввиду срочности отъезда о нём знала только Анна — староста, которая поможет прикрыть отсутствие, и подруга, которая не оставит Мелиссу без внимания. Прочие люди, которые могли её хватиться, пока остались в неведении. Но сейчас её никто не требовал, так что сообщить о своём «путешествии» она, если и планировала, то только если кто-то поинтересуется её отсутствием. Впрочем, Ганнибал, который бы с большей вероятность обнаружил бы её пропажу первым — отсутствовал сам, правда, в отличие от неё, заведомо предупредив. Но требовалось ли предупреждение от неё? Она не думала, что сейчас это так важно. Времени не было. Садясь в такси до тётиного дома, что был меж Палермо и Карини, она думала о предстоящих двух днях, которые нужно провести в нём, запомнить каждую деталь, каждый цвет и запах, а после покинуть, возможно, навсегда. Ибо без тёти дом, рано или поздно, потеряет былые очертания, оставив за собой лишь тонкое напоминания о том, кто здесь жил, и каким человеком был. Дома и пространства, где когда-либо жили люди — удивительны по своей природе. Как часто они могут сказать о человеке больше, чем он сам. Они вбирают в себя его очертания, привычки и философию. Становятся нераздельным со своими хозяевами, разговорчивыми, а без них — пустыми и безликими. И каков теперь этот некогда светлый и нежный дом? Увял ли он вместе со своей хозяйкой или сохранил в себе любовь, что вобрал от неё? Узнать это предстояло совсем скоро.***
Мортиция Верт дожидалась её с нетерпением. Это была женщина сорока лет, с высокими острыми скулами, чёрными, как ночь, волосами, болезненным и исхудавшим лицом. Но оно всё ещё сохраняло ту редкую аристократичную красоту, которую теперь было сложно встретить. У неё не было детей, а муж почил ещё раньше. Она имела в своём владении богатую растениями оранжерею, что приносила неплохой доход, особенно в туристические сезоны. Во многом эта женщина была примером для Софи — её характер и сила духа заставляли восхищаться и уважать. Племянница хотела бы быть похожей не неё, уметь видеть хорошее, быть более открытой к миру и людям. Но порой это казалось невообразимо сложным. У неё, кажется, просто недоставало любви к людям. А без этого чувства можно существовать только с вещами: без любви можно рубить деревья, делать кирпичи, ковать железо, но с людьми нельзя так обращаться, так же как нельзя так с пчелами без осторожности. Свойство пчел таково, что если станешь относиться к ним без сдержанности, то повредишь и им, и себе. То же с людьми. Если не чувствуешь любви к людям — сиди смирно, занимайся собой, своими вещами, чем хочешь, но не людьми. Только позволь себе обращаться с людьми без любви, то, не успев оглянуться, сможешь заметить, как станешь не человеком, а зверем, — и людям навредишь и себя замучаешь. И Софи это знала, но делать что-то с этим не планировала. Да, у любви к ближнему есть свои преимущества, однако же девушка считала, что и её характер общения несёт массу положительных результатов. Для неё самой, разумеется. Никаких розовых очков: трезвый взгляд и анализ, некоторая подозрительность и опасения — всё это осложняло построение доверительного процесса, но позволяло избежать ожогов и получить желаемое от того или иного человека. И эта черта позволяла оставлять рядом с собой самых лучших и надёжных, она давала больше выбора и уверенности. Первое, что предстояло встретить Софи, — тёплые, практически материнские объятия Мортиции и взгляд, наполненный бесконечной любовью и сожалением. Пусть они виделись редко, но во многом Мортиция заменила маленькой девочке тираничную мать. Здесь, на Сицилии, она провела свою раннюю юность, ибо, после смерти матери, одну в Париж её отпускать побоялись и доверили тёте, которая, в какой-то степени, смогла помочь девочке преодолеть то ужасное событие и все предыдущие, помогла хоть немного восполнить то, чего не могла дать Рената своей дочери. Тяжело было терять вторую мать. Приезжать, точно зная, что вы видитесь в последний раз. Что больше не будет ничего: никаких встреч, душетерзающих разговоров, уроков жизни и любви. Она больше не услышит её смеха или ворчания и даже на могилу не придёт, ибо Мортиция не позволит узнать, где она возляжет. Женщина не захочет, чтобы Софи приходила к её мёртвому телу, содрогалась и проливала слёзы над каменной плитой. Она бы желала, чтобы та просто помнила о ней, сохранила добрую память и тепло, которое будет греть даже по ту сторону жизни. Мортиция знала, что при ней не заплачет. Уж тем более в такой момент. Но женщина боялась того, что будет после. Как её любимица переживёт этот разрыв? Как долго будет заживать этот душевный надрыв? Как она с ним справится? Есть ли у неё кто-то, кто утрёт слёзы, сделает тёплый чай, укроет пледом и крепко прижмёт к себе, когда ей будет плохо? Нашла ли её девочка того или, может, ту, что будет рядом? О, как она боялась, что ответ на все эти вопросы отрицателен. Её бедная, маленькая девочка с большими голубыми глазами порой такими серьёзными и печальными. А ведь она не грубая и не бесстрастная, ибо жила в ней такая редкая, всеобъемлющая нежность и любовь, которые Мортиция смогла увидеть в Софи, почувствовать от неё. Сможет ли кто ещё это разглядеть? Вечерело. Дом находился намного выше уровня моря, и он, будучи на окраине, позволял взглянуть сверху на чарующий город, граничащий с морем, за которым тонуло солнце. И это был, как правило, быстротечный, но бесподобно красивый закат: розовое солнце окрашивало кучевые облака, так похожих на вату, и раскидывало свои лучи на славный город Палермо, украшая его здания, исполненные в барокко. Лучшее время для аперитива. Они сидели на террасе второго этажа в мягких креслах, наблюдая закат. Между женщинами стоял стеклянный журнальный столик, держащий для них два бокала и бутылку, к удивлению, испанского вина Arabarte Blanco. Это лёгкое белое вино с нежным, сбалансированным и гармоничным вкусом, тонким сладковатым послевкусием. Изящный аромат с элегантными оттенками экзотических фруктов, букет которого раскрывается изысканными цветочными нотами и имеет традиционную для белых вин кислинку, что выступает дуэтом с нежной, фруктовой сладостью. Для них оно было традиционным. Подле лежала аккуратная нарезка сыра Фурм д’Амбера. Обе долго молчали, никак не решаясь прервать тишину, затронуть тонкие струны обманчивого спокойствия. Но лишь солнечный диск тронул горизонт, Софи заговорила, тихо и аккуратно: — Тиша… Насколько всё неутешительно? — Милая моя, всё бежит в никуда. Болезнь молчаливо забирает меня по кусочкам. Надежд нет, и если сейчас кажется, что всё не так уж и плохо, то всего две недели решат этот вопрос и превратят меня в ничтожный сгусток нервов и боли. Лечить уже что-либо поздно. Никакая терапия мне не поможет, даже не замедлит процесс. А в паллиативной помощи я не нуждаюсь и, почему-то мне кажется, что ты меня вполне понимаешь, — Мортиша наблюдала лёгкий кивок со стороны племянницы. — Да… Ты, моё дитя, меня понимаешь. И поймёшь то, что я не захочу умереть вот так. Беспомощной, измученной и на заре жизни. Я хочу умереть раньше, чем болезнь застанет меня врасплох. Хотя, она уже это сделала. И знаю, что ты бы сделала также. Но я буду молить господа о том, чтобы тебя ничего подобного не коснулось. Ах, Софи, как бы я хотела, чтобы ты прожила долгую, счастливую жизнь, не заботясь ни о чём. Но тебе так будет скучно. Тебе нужны приключения на мягкое место, да такие, чтобы напрочь отбить его, — девушка улыбнулась, как улыбнулась и Мортиша. — Я не стану брать с тебя никаких обещаний, нет, ты ничего никому не должна. Ты уже взрослая, девочка моя, и, даже после смерти, я буду всецело доверять тебе и твоему разуму. Потому я оставлю тебе наследство. Ты заслужила это полностью, да и некому мне больше оставить его. Я продала оранжерею, продала всё, что было из имущества. Получилась неприлично большая сумма, и я этому рада. Всё это твоё, включая дом. Я знаю, что ты работаешь, но не пытайся отказаться. Поверь мне, финансы — основа существования, и чем у тебя их будет больше, тем меньше проблем будет в твоей жизни. А в том, что ты, в отличие от твоего брата, не промотаешь наследство, я уверена полностью, отчего и готова доверить всё это именно тебе и спокойно уйти. Не будешь устраивать скандалов? Софи тихо улыбнулась. — Нет. — Я этому рада. Гордость — это хорошо, но порой и она ни к чему. Запомни это, золотце. Завтра в 16:00 у меня самолёт до Нидерланд. Последний самолёт в моей жизни. И ты со мной не поедешь, это не обговаривается. В 20:15 всё законится. Тихо и безболезненно. Так что времени у нас с тобой немного, и мой план таков: провести этот вечер вдвоём, выпить много вина, поговорить и посплетничать, хорошо выспаться и утром прогуляться по городу, пешком дойти до аэропорта. Вещей, как я смотрю, у тебя немного. Даже успеем пройтись по магазинам, сходим в хороший ресторан. А после я улечу. Когда у тебя самолёт? — Завтра в девять вечера. — Тогда я хочу, чтобы ты выполнила одну мою просьбу. — Конечно, какую? — После того, как я улечу, сходи в палатинскую капеллу и помолись за меня. — Хорошо. Я там буду. Мортиша удовлетворенно кивнула. Теперь ей было спокойнее. Отужинали они по-домашнему — вкусно и уютно. Вместе приготовили лазанью и традиционную шарлотку, разговаривая о самых обыденных вещах. Софи рассказывала об учёбе в университете, о работе хореографом, об увлечениях и искусстве. Но сев за стол, Мортиша задала неожиданный вопрос: — Софи, скажи мне, ты влюблена? Девушка удивлённо посмотрела на неё. Влюблена ли она? Пожалуй, Софи и себе не могла правильно ответить на этот вопрос. Казалось, ей действительно удалось что-то почувствовать к своему галантному, порой загадочному, но действительно надёжному другу. — Я не знаю. Может и так. — Я лишь буду надеяться, что ты найдёшь своё счастье. После двух распитых бутылок вина уснуть, даже в такой обстановке, оказалось легко. Софи внимательно осмотрелась, подмечая каждую деталь. Вещи вокруг казались странными, нечёткими. Словно бы это было старое, забытое воспоминание. Она услышала собственный голос: — Мы живём в проекции собственных мыслей. Как поведут себя они — так поведём себя и мы. Оттого и говорят, что мысли материальны. Чем больше мы думаем о том или ином предмете, событии, исходе, тем больше приближаем к себе это. Мыслями можно настроить себя на плохое или хорошее. А настраивая себя преимущественно на хорошее, мы минимизируем риск возникновения плохих обстоятельств. Однако же при этом мы ставим себя в уязвимое положение — перед нами стоит риск попасть во фрустрацию, в руки самообмана, розовых очков. Перед ней возник Ганнибал. Слишком близко. Непозволительно близко для их уровня отношений. — Какие же мысли Вы проектируете перед собой, дорогая? Хорошие или плохие? — Многое зависит от ситуации, я стараюсь не окрашивать их эмоционально, чтобы заведомо определить наивероятнейший исход. — И Вы смогли определить следующий исход? Ганнибал с осторожностью припал к её губам, придерживая за щёку. Да, она могла это предвидеть. Открыв глаза, девушка села на кровать. За окном всходило солнце. Оттуда не было видно рассвета, хотя, казалось, окно её было на востоке. Софи прикоснулась к губам. Просто сон. Странный, но, стоило признать, приятный сон. А сегодня пятница… Решив не залёживаться в кровати, она поднялась и оделась. Вчера был приятный вечер. Утро обещалось быть не менее уютным. Сойдя по лестнице аккуратными шажками к кухне, чтобы налить воды, девушка остановилась в гостиной. Вещи словно бы стояли не на своих местах. Не сразу она заметила тётю, сидящую в кресле. — Тиша, всё хорошо? — Доброе утро, девочка моя. Я решила, что никуда не полечу. Зачем мне Нидерланды, когда я могу почить в собственном доме. Ты же мне поможешь в этом? Её глаза были до странности красными. Она улыбнулась, и Софи почувствовала нарастающую тревогу и собственный пульс. В этот раз подняться пришлось резко. Сердце колотилось в груди, как после кошмара. Осознание того, что это был сон, пришло не сразу. Но за ним последовало мягкое облегчение. Как же это было отвратительно со стороны мозга — вести себя так подло. Снова взглянув в окно она увидела рассвет. Значит, теперь всё правильно. Не став сразу вставать, Софи опустила руки на колени и, прижав их к груди, задумалась об увиденном. Что ж, первый сон был ещё относительно приятен, хоть и не очень понятен. Но скорее от того, что Софи сама не хотела его анализировать и строить какие-либо выводы у себя в голове. Но отчего-то ей подумалось о том, что было бы чудом увидеть его сейчас. Но вот второй… Второй был неприятным, только разжигающим пагубные чувства и страх. Именно он заставил её сейчас сесть и обдумать. Сходить вниз не хотелось, внутри засела мысль о возможной реализации этой картины. На сердце появилась увлекающая за собой тяжесть. Осознание важности этого дня отбивало всяческое желание его начинать. Она почувствовала, как впервые за долгое время подступают слёзы. Как же так выходит? В этом году жизнь постепенно отбирает всё самое важное. Но в комнату тихо постучала и вошла тётя, разрушая все беспочвенные опасения. — Детка, всё хорошо? Мне показалось, ты кричала, — увидев настроение Софи, женщина мягко улыбнулась и села к ней, аккуратно поглаживая по лицу. — Ну чего ты, хватит, грустить сегодня некстати. Пойдём, я знаю, как тебя утешить. Мортиция улыбнулась и, взяв Софи за руку, потянула за собой. Они спустились в гостиную, что несколько потревожило Софи. Однако ничего криминального там не оказалось, лишь зацепившись за дверцу шкафа, на вешалке висела прекрасное вечернее платье в пол молочного цвета из атласной ткани и с разрезом вдоль бедра. Такое простое, но прекрасное и изящное, с открытыми плечами и тонкими лямками. — Надень красивое платье цвета «молоко». Сегодня нужно выглядеть как никогда роскошно. Ты ведь меня в этом поддержишь? — Конечно, спасибо… Оно прекрасно. Софи нежно улыбнулась и обняла Мортишу, а та, в свою очередь, продолжила уже шёпотом: — Ты можешь быть счастливой и будешь обязательно, главное не утрать в глазах огонь. Ресторан Alle Terrazze находился у морского берега, открывая посетителям восхитительный вид на бесконечную морскую гладь. Порой из-за бриза сидеть на террасе подле берега было некомфортно, потому сегодня Софи и Мортиша сели внутри этого небольшого замка в мраморной отделке недалеко от окна, чтобы всё-таки цеплять взглядом волны. Мортиша выглядела прекрасно — в чёрном платье в пол, сдержанно и элегантно. А вот Софи выглядела более раскованно, но приемлемо для своего возраста — платье сидело на ней хорошо, обрамляя слаженное и крепкое тело, подчёркивая нежные изгибы фигуры. Вьющиеся кудри были аккуратно уложены и распущены, прикрывая обнажённые плечи своим шлейфом. Из украшений на ней были только серьги, удерживающие в себе золото и голубые камни. Сегодня она выглядела эффектно, завораживающе. Её природная красота дополняла, а может и перечёркивала остальной образ, не позволяя оторвать взгляда от юной и прекрасной девушки. Хотя ей самой это всё казалось ироничным, непозволительным. Но сейчас она ставила желания тёти выше собственного мнения — не хотелось расстраивать её планы. Последние планы. Разговор тянулся до неприличия банальный. Снова заиграли на струнах повседневности, Софи старалась разорвать их юмором, на который могла быть сейчас способна. Женщину веселило, как её девочка старалась сгладить углы, выдавая то, что не рассказала бы под дулом пистолета. Однако же ей и самой было сложно видеть отчаянные попытки Софи захватить от оставшегося времени как можно больше. Но это было лучше, чем высылать ей посмертное письмо. Девушка не заслужила бы такого прощания. Но что с ней будет, когда взлетит последний самолёт? Как долго продлится горе? Мортише казалось, что она сделала всё для того, чтобы облегчить для Софи собственный уход, но так ли это на самом деле? Она присматривалась к ней: к речи, жестам, мимике, пытаясь понять, что происходит у той внутри, но не могла, ибо давно разучилась заглядывать Софи внутрь, преодолевать барьеры оной. — Ты так и не сказала, нравится ли тебе быть хореографом? Наверняка сложно работать с юными особами, да и энергозатратно это. — Меня всё вполне устраивает, особенно зарплата. Правда возникают некоторые проблемы в университете, ведь приходится много пропускать, чтобы качественно готовить девочек к выступлениям, но я вполне справляюсь. Да и сами ученицы хорошие, научились ответственности. Конечно, не всегда всё гладко, но справляюсь. — А музыкой ты занимаешься? Обидно будет дать пропасть твоим навыкам игры на клавишных. — Опять же, занимаюсь этим на работе, а в остальное время не до игр. — А фигурное катание? — Тренера не играют. К этому я уже не вернусь. Травма не позволит, да и возраст. Своё я откатала. — В следующем году у тебя защита диплома. Какие планы после? — Пожалуй отоспаться, а там посмотрим. Международный аэропорт «Фальконе Борселлино» снова встречал нерадушно. Софи следовала за тётей до стойки регистрации, чувствуя нарастающую пустоту и скорое приближение разлуки. Но как бы не хотелось оттягивать момент, наступала пора прощаться. Мортиша крепко обняла девушку, жадно прижимая к себе. Софи ответила тем же. — Мы все, так или иначе, окажемся в одном месте, так что долго не грусти, а живи, расцветай. Ты заслуживаешь этого, как никто другой в целом свете. У меня для тебя ещё один, последний подарок. Отстранившись от Софи, Мортиша достала из сумочки тонкую цепочку из белого золота с сапфиром в виде морской капли и протянула племяннице. Софи с осторожностью приняла подарок, не силясь понять, какие эмоции испытывает. Она лишь обняла тётю и ещё крепче прижалась к ней в пустой попытке удержать. Но вскоре Мортиша отстранилась, поцеловала девушку в лоб и приободряюще улыбнулась. Однако грусть из этой улыбки убрать было невозможно… Софи медленно шагала по тротуару вдоль улочек. В одной руке тлела третья по счёту сигарета, а в другой крепко сжимала украшение, будто бы боясь, что то исчезнет. Что она имела на выходе? Хорошее наследство, дом в Палермо и глухую пустоту внутри. Сегодня всё будет кончено. С днём смерти. Около пяти часов она приблизилась к палатинской капелле. Самолёт был в девять, так что времени было достаточно, чтобы позволить себе не торопиться. Софи чувствовала себя неуютно и беспомощно, грусть одолевала сознание. Она сожалела о многом, о не содеянном, забытом. Сегодня Софи поспела к розарию. В капелле не было пусто, но всё равно создавалось впечатление безлюдности. Она встретила её тихим церковным пением и молитвами, своей особой энергией умиротворения и запахами благовоний. Софи прошла внутрь, в который раз осматривая росписи на стенах. Но, как и обычно, особое внимание привлекла фреска в полу, исполненная в виде молящегося скелета. Удивительно, как анатомически точно было его изображение. Девушка присела и дотронулась до черепа кончиками пальцев, раздумывая о символичности этого изображения в текущий момент. Время уже истекло. Вид у неё был растерянный, испуганный. Одними губами она прошептала: — Я буду верить в чудо — просто так, из ниоткуда. Атмосфера принятия и спокойствия, отсутствие чужого взгляда позволили ей вольность, которую она сама не чувствовала. Одинокая слезинка скатилась по щеке, бриллиантовой россыпью ударяясь об пол. За ней последовала вторая. Девушка сидела на коленях в тусклом свете солнца в своём изысканном одеянии и со слезами на щеках, похожая в эти минуты не на живого человека, а на образ, сошедший с полотна какого-то умелого античного художника. Оторвав взгляд от изображения, она взглянула вперёд и замерла от удивления. Да разве такое возможно? Или, может, она начала сходить с ума и сознание выдаёт желаемое за действительное? Но нет, это был он. Ганнибал, стоял поодаль и был, кажется, не менее удивлён пересечением их взглядов. В Италии он находился по делам и, перед отъездом в штаты, решил заглянуть в одно из любимых мест. Стоя поодаль, он наблюдал за Софи уже некоторое количество времени, любуясь ей, её искренними порывами чувств, которых он никогда не видел раньше, с теплотой оценивая её печальность, болезненность. Теперь уже не подойти было нельзя, и он направился к девушке, минуя других посетителей и присел рядом с ней, приобняв за плечи. Смотря на её лицо, он видел свет уходящего солнца в глазах: таких прекрасных, напоминающих ему снег в океане. — Софи… — негромко позвал он, склоняясь к её плечу. — Что произошло? Увидев её теперь такой, Ганнибал понял, что не сможет оставить её одну с такой болью в глазах. Он не знал, что случилось, лишь позволял себе предположить, но внутри словно бы чувствовал её боль, и она была ему знакома.