***
— В смысле — отказывается? — изумлённо вскинул брови Намджун, уставившись на доктора Хвана. — То есть... Он не хочет терапии? Хван покачал головой и вздохнул. — Он отчего-то упрямо рвётся домой, говорит о неотложных делах и требует перенести терапию на послерождественскую неделю. Намджун скрипнул зубами, помянул незлым тихим словом проклятого декана Чхве и спросил: — Чем ему грозит такой перенос сроков терапии? — Обострением болей, ухудшением общего состояния вплоть до осложнений на репродуктивные органы и более долгим лечением впоследствии, — чётко выговорил доктор. — Эту терапию надо было начать во вторник, чтобы она прошла быстро и почти безболезненно. А сегодня воскресенье, и сегодня уже — поздно. Уже неделю его организм травит сам себя, старательно вырабатывая вещества, которые противостоят химии, чтобы завершить цикл и всё-таки вызвать течку. Она ему необходима, как воздух. И течка, и терапия. Но он этого, кажется, не понимает. Он думает, что раз время ещё есть и он не умирает, то может заняться своими делами и снова изнасиловать свой организм без стыда и совести. Намджун поёжился и невольно негромко прорычал: Хван говорил это всё холодновато, резко, но явно было, что он раздражён — ситуация точно была очень серьёзной. И с одной стороны, альфа понимал Чонгука: сейчас для него, ослёнка упрямого, не было ничего, наверно, важнее, чем закрыть сессию, ведь учёба была для него очень значима, он не раз говорил это Намджуну и Тэхёну. Потому что от успехов в ней зависело его будущее — как он искренне считал. Кроме того, омежке было очень важно наконец-то отвязаться от преследующего его декана Чхве, чтобы забыть о нём, как о страшном сне. Но тем не менее Намджуна не могло не возмущать до глубины души то, что в своей упёртости Чонгук готов был рисковать своим здоровьем — столь драгоценным для самого Намджуна. Молодость... Чёртова дурацкая молодость! — Что у него там за дела такие? — прервал его судорожные размышления доктор Хван. — Что вообще может быть важнее этих проблем? Вы что, не хотите детей? Намджун вскинул голову и, оскалив зубы, прорычал уже злее. Но Хван лишь выпрямился и, расширив изящно вырезанные ноздри, проговорил сурово: — Я всего лишь обрисовываю ситуацию, господин Ким, и прошу на меня не рычать! — Прошу прощения, доктор Хван, — выговорил сквозь зубы, старательно борясь с собой, Намджун. — Это я не вам. Это я своему ненормальному омеге. Хван хмыкнул и снова вздохнул. — Понимаете, — уже спокойнее начал он, — шутки кончились, как только он выпил первую таблетку из химтриады. В первый раз. Я не раз говорил, что свободная торговля этой бомбой — настоящий терроризм. Однако свобода у нас превыше всего. И вот результат. Триада была изобретена только на крайние случаи, связанные с прямой угрозой здоровью или даже жизни, однако большинство пьёт её именно из-за своих страхов. Как и Ваш омега. А о последствиях мало кто задумывается, хотя мы всегда и всех о них предупреждаем! Да, пока господин Чон чувствует себя неплохо: мы прокапали ему несколько очищающих растворов, а этой ночью прокапаем ещё, так что он будет ощущать себя почти здоровым завтра. И если не сможем его убедить остаться, завтра он сможет встать и уйти от нас на своих двоих и даже почти без болей. Но это не будет значить, что он здоров! Нет! Наоборот! Каждый его шаг будет наносить удар по его организму! Ему нельзя уходить отсюда в таком состоянии, господин Ким! Мы-то что? Мы возьмём с вас расписку о том, что вы предупреждены, мы снимем с себя ответственность, потому что дело... — Сколько он здесь пробудет? — перебил его Намджун, хмурясь. Хван приподнял в удивлении бровь, и он терпеливо повторил: — На какой срок будет рассчитана его терапия? На сколько он у вас задержится? И как всё будет проходить? — Он не хочет... — начал было доктор. — Он задержится, это не обсуждается, — уверенно оборвал его Намджун. — Пока он, может, этого не понимает, но поверьте мне: он задержится и будет делать то, что нужно, чтобы выйти отсюда полностью здоровым. Просто пустите меня к нему. Поверьте, там... — Он кивнул на окно в большом просторном кабинете. — ...там не ждёт его ничего, что нельзя было бы отложить ради такого дела. И я просто напомню ему об этом. Он у меня упрямый, доктор Хван. — Намджун и сам удивился тому, каким на этих словах мягким и бархатным стал его голос — от одной мысли о том, что вытворяет Чонгук и как можно будет его убеждать, а потом наказывать. — Но я думаю, что найду нужные ему слова. Доктор Хван кивнул и вдруг улыбнулся. Его красивые глаза обратились искрящимися полумесяцами, а лицо вдруг потеряло всю свою надменность и словно солнцем озарилось. Намджун поймал себя на мысли, что этот бета просто идеально хорош, — и он тут же затолкал эту мысль в самый дальний угол сознания. Просто недотрах, да. Банальный недотрах и приближающийся гон. И именно эту проблему мы и будем сейчас решать, Ким Намджун. Так что глаза в сторону и никаких бет. — Курс лечения у нас рассчитан на десять дней, — между тем размеренно начал говорить Хван. Он открыл какую-то вкладку на ноуте и параллельно быстро печатал там что-то, заполняя какую-то документацию. — Первый этап — пять дней. Стандартная промывка организма, восстановление нормального функционирования всех затронутых химией органов с постоянным мониторингом состояния. На первом этапе, который начнётся немедленно, как только мы получим его внятное согласие, ему будет тяжело, даже очень. Он будет чувствовать постоянное недомогание, боли — не острые, но навязчивые. Иногда ему будет трудно дышать, может быть трудно уснуть при постоянно сонливом состоянии и слабости. Ну, а главное... — Хван остановился и прищурился на напряжённо слушающего его Намджуна. — ...ему будут постоянно нужны тепло и забота близкого человека, того, кому он доверяет. А точнее — альфье тепло. Поэтому я рекомендую Вам взять на работе выходные и провести весь срок пребывания Вашего омеги у нас в клинике рядом с ним. По крайней мере, первый этап точно. Потому что именно ваш запах будет первым помощником ему в преодолении апатии и бессилия, которые характерны для этого этапа. Ну, и, конечно, его надо будет постоянно утешать, потому что патологическая слезливость — это тоже обыденное дело в это время. Хван задумчиво потёр переносицу и, словно извиняясь, пояснил: — За всё приходится платить, господин Ким. И Вашему омеге будет очень тяжело. Природа не прощает игр с истинностью и попыток обмануть её в отношении этого явления. Он принял химтриаду после того, как организм запустил механизм "первого контакта". Как вы понимаете, это было серьёзно. Такие вещи возможны без последствий, только если проходят под неусыпным наблюдением врача и приёмом сопутствующих лекарств, которые блокируют негативное влияние компонентов триады на организм — да ещё и такой юный! Ваш омега переломал многое внутри себя теми веществами, которые использовал. Намджун кивнул и опустил голову. Он чувствовал себя виноватым. Это он, его нерешительность, его тупое согласие с тем, что Чонгук вздумал его не принять, — это всё они толкнули мальчика принять своё страшное и такое отчаянно неверное решение. И даже во второй раз именно он, альфа, старший и более осознанный человек, не дал юноше уверенности в том, что тот может на него рассчитывать. Поэтому при первой боли, даже после их свидания, Чонгук кинулся за химией. — Вы не виноваты, — вдруг тихо сказал доктор Хван. Намджун вскинул на него растерянные глаза, и тот пояснил: — Так сказал Ваш омега. Он всю вину признал только за собой, а за вас так отчаянно заступился... — Хван слабо улыбнулся болезненно сморщившемуся Намджуну, а потом пояснил: — Я попробовал его переспрашивать о Ваших с ним отношениях, пока мы делали ему первую капельницу. Ну, знаете, чтобы отвлечь, так как это был очень неприятный процесс. — Намджун прикусил до боли губу и стиснул кулаки, но Хван лишь покачал головой: — Этого было не избежать, как Вы понимаете. Вы ещё очень вовремя его привезли. Ещё бы сутки — и пришлось бы его в искусственную кому на полную промывку отправлять. Намджун потрясенно выдохнул и сжал зубы. Да какого... Но Хван не дал ему долго думать, он продолжил спокойно, снова начав печатать что-то на своём ноутбуке: — Так вот, чтобы Вы знали: господин Чон сказал, что Вы не виноваты ни в чём, что решения он принимал только на основе своих капризов, что вы ничего не знали и никогда не отказывали ему в близости. Намджун мучительно сглотнул и повёл подбородком в сторону: ворот рубашки вдруг показался тесным ему. А доктор Хван снова заговорил: — Но теперь, господин Ким, он будет нуждаться в Вас так, как никогда не нуждался. Ему надо вернуть доверие своего внутреннего омеги, а это возможно, только если тот почувствует своего альфу рядом. Совсем рядом, понимаете? Вы... — Хван повернулся к нему всем телом и пытливо заглянул в его глаза. — Вы знаете, что будет после терапии, господин Ким? Намджун покачал головой. Он никогда не сталкивался в таких подробностях с последствиями использования химтриады. — Через один-два дня после первого этапа, если он пройдёт успешно, у него восстановится выработка смазки при возбуждении и тогда, или чуть позже, начнётся обильная и очень мучительная течка, — негромко сказал Хван. — То есть мучительной она будет, если Вас не будет рядом. Именно это, как я понимаю, его и пугает — течка. Кажется, он боится, что Ваш с ним первый раз пройдёт именно в этот период. Вы... Вы понимаете, что это значит? Первый раз для омеги очень важен, понимаете? — Нам надо будет... успеть до течки, — с трудом выговорил Намджун, вдруг ощущая, что краснеет, как мальчишка, от мысли о том, что только что сказал доктору, чужому человеку, о таком сокровенном, таком... личном. Это был не его доктор, да и недолюбливал Намджун врачей. Так ещё и касалось это темы, которая была пока почти запретной для него самого. — Именно, — с удовлетворением кивнул Хван. — Успокойте его. Он не должен бояться ни терапии, ни того, что будет после неё. Он должен быть совершенно спокоен в отношении своего будущего. — Понимаю, — кивнул Намджун. — Мне надо будет сделать несколько звонков, доктор Хван, до того как я пойду к нему. — Насчёт одежды и всего остального, что Вам нужно будет для того, чтобы здесь жить, не беспокойтесь, — кивнул тот деловито. — Всё, что нужно сопровождающему омегу лицу, у нас предоставляется автоматически. Тем более, что, по настоянию доктора Ли, Вам оформили вип-пакет услуг, так что вы получите всё, что вам нужно будет, сразу и в полном объёме. Это будет ждать Вас в палате, где сейчас лежит Ваш омега. Так что теперь главное — убедить его остаться в этой палате на эти десять дней. Прошу Вас: после звонков попросите на ресепшене проводить вас в Вашу палату. И... — Хван снова очаровательно улыбнулся Намджуну. — ...поверьте, у нас всё получится, господин Ким. Ваш настрой мне нравится, он самый правильный сейчас. Все свои волнения, злость и тревоги оставьте за порогом палаты. Вы нужны своему омеге спокойным, уверенным и доброжелательным, понимаете? Это — процентов тридцать успеха в излечении господина Чона. Намджун благодарно улыбнулся Хвану и кивнул. Да. Они всё пройдут и преодолеют. Его оленёнок получит всё самое лучшее и выйдет победителем из этой передряги. А потом... Намджун тут же мысленно дал себе пощёчину и отринул желанные, но пошлые мысли. Не сейчас. Сейчас — Чимин, звонок Юнги и отцу — и к Чонгуку. Наконец-то к Чонгуку.***
— Не терпи, маленький... Прошу тебя, не терпи, надо — поплачь... Иди ко мне, вот так. — Намджун заботливо укладывает голову бледного, как смерть, Чонгука себе на плечо и осторожно поворачивается, откидываясь на спину, чтобы тот мог ещё теснее прижаться к нему. — Послушай, — сухим шёпотом палит ему ухо, — хён, у меня всё хорошо. Ты не обязан быть здесь всё время, я же говорил: ты иди, если надо, я же всё понимаю... — А сам пальцами цепляется и губы дрожат. Но держится, упрямец. Носом только шмыгает. — Не хочешь уходить? — Намджун головой мотает и прижимается губами к виску, влажному от пота. — Хорошо, но если что — ты знай, что я... я справлюсь. — Чонгук тяжко, с присвистом вздыхает и утыкается носом в тут же овеявшую его послушным ароматом шею своего альфы. — Вот только я это... Подышу ещё чуть, ладно? Намджун кивает и мягко гладит одной рукой плечо омеги, а вторую, на которой Чонгук лежит, несмело укладывает ему на задницу. Он уже несколько раз подобную диверсию проводил — омега лишь косился иногда, но ни разу не возразил. Тем более, что Намджун не тискал и не лапал, в штаны больничной пижамы залезть не пытался, дотянуться до обнажённой кожи — тоже. Так, слегка поглаживал, и только когда уж совсем тянуло — прихватывал, чтобы на мгновение сжать — и отпустить, снова начиная мягко оглаживать, едва касаясь. Половинки у Чонгука были упругие, невозможно приятные, их хотелось целовать и... кусать. Но Намджун глушил своего дуреющего от постоянной близости желанного омеги альфу снова и снова — и лишь изредка уступал своей слабости, понимая, что Чонгук и так стремительно сдаёт позиции, что даже сквозь свою дурноту и невыносимую слабость — он разрешает Намджуну быть с ним посмелее. Вот если бы он ещё хоть немного успокоился, перестал тревожиться о том мире, который согласился под достаточно жёстким и откровенным давлением Намджуна оставить за стенами палаты, цены бы ему не было. Но это Чонгук. Поэтому... — Хён... Хён, скажи ещё раз: что с деканом Чхве? Что ты написал им, хён? Ты всё от ответа уходишь... Ты ведь не угрожал ему, а, хён? Скажи... Скажи мне! Намджун стиснул зубы, чтобы раздражённо не застонать. Он потянул Чонгука на себя и, хотя тот недовольно что-то забормотал, добился того, чтобы тело омеги лежало на нём почти полностью. Его бедро оказалось между безвольно разведённых ног Чонгука, он обнял юношу за талию одной рукой, а второй прижал за шею к своему плечу. — Не думай об этом, Гуки, — тихо, но внушительно сказал он. — Я ведь сказал: заявление на перенос твоей пересдачи я как твой альфа, забравший тебя по состоянию здоровья под свою временную опеку, написал. Чхве ничего не сказал, я ничего ему не сделал, я его и не видел. Ты же знаешь: всё делалось через секретаря Пака... Чонгук судорожно всхлипнул и вдруг стиснул в пальцах ткань тонкой водолазки, в которой был Намджун, на его плече. Ким закрыл глаза и выматерился про себя. Это был уже второй раз, когда Чонгук вот так реагировал на имя Пак Чимина. А всё из-за того, что они с Чимином на третий день пребывания Намджуна в палате Чонгука жутко влипли. Секретарь пришёл, чтобы забрать документы у Кима. Чонгук спал, измученный утренними процедурами. То есть они думали, что он спал. Они не стали выходить: Намджуну надо было подписать несколько бумаг, так что они отошли к широкому подоконнику. Чимин, который, как всегда, справился со всеми поручениями Намджуна на отлично, мило пошутил, что боссу больничная жизнь уже пошла на пользу: он якобы посвежел и похорошел. А Намджун не остался в долгу: отвесил комплимент по поводу нового костюма Чимина и насмешливо спросил, всегда ли он одевается в больницу вот этак, или повод есть. — Конечно, — не моргнув глазом, ответил тот, — здесь ведь мой любимый босс. Всё для Вас — как и всегда... Вот тогда они впервые и услышали сдавленное всхлипывание со стороны постели, на которой лежал Чонгук. Переглянулись с ужасом — и Чимин ретировался из палаты с похвальной скоростью, а Намджун кинулся успокаивать своего омегу. Но тот лишь отвернулся от него, стискивая зубы и цедя, что всё в порядке и он нечаянно, что не хотел прерывать важный разговор с секретарём Паком или подслушивать. И лучше будет, если хён просто пойдёт уже домой или на работу — куда там ему надо, чтобы бедному господину Паку не приходилось таскаться сюда в своих великолепных костюмах. Намджун, ругаясь про себя по-чёрному, лишь мягко улыбался и упорно пытался забрать его в свои объятия, притирался боком, терпел отталкивания и тычки, ловил и целовал уворачивающиеся из-под его губ щёки и подбородок и жарко шептал, что никогда не уйдёт, ни за что не покинет, а секретаря Пака больше на порог не пустит. Нет, Чонгук не плакал — он вообще, вопреки прогнозам доктора Хвана, почти не плакал, но успокоился нескоро, более того: ему пришлось вколоть успокоительное, потому что он дрожал, будто не мог согреться. Намджун получил тогда дикую головомойку сначала от доктора Хвана, а потом от Феликса, который нашипел на него в коридоре у палаты, что если так и пойдёт, то они выгонят Намджуна отсюда к херам, несмотря на то, что он в общем-то счета оплачивает. Намджун про счета проглотил, смиренно опустив голову, поклялся, что Чимин просто пришёл за подтверждениями полномочий Намджуна в отношении Чонгука — то есть это нужно было прежде всего самому омеге. А также, воровато глянув на красного от злости Феликса, тихо проговорил, что они не флиртовали, просто шутили друг над другом, а Чонгук просто неправильно их понял. Феликс на это ничего не ответил, лишь посмотрел несколько высокомерно и, гордо задрав голову, ушёл. А Чимин, когда звонил после этого, чтобы отчитаться о том, что документы готовы и пересдача Чонгуку перенесена на начало семестра, говорил хриплым голосом и клял больницы, нервных неврологов и людей, придумавших извиняться минетом. Это натолкнуло Намджуна на интересные мысли, однако реализовывать их прямо сразу у него возможности не было. К сожалению. Чонгук воспринимал терапию тяжело, был слаб, так что Намджуну приходилось несладко. Они целыми днями были рядом, потому что, как и было сказано, омеге физически становилось хуже, если он не ощущал тепла своего альфы. Но тяжело Намджуну было только потому, что ему надо было постоянно сдерживать свои животные порывы в отношении слабого, нежного и такого невыносимо открытого перед ним Чонгука, и иногда он думал, что сойдёт с ума от постоянного напряжения. Его мальчику всё время нужно было, чтобы Джун его гладил, шептал ему тихие милые глупости, убеждал в том, что он сильный и справится, отвлекал разными рассказами, читал ему новости, выясняя для себя потихоньку, что ему нравится и что интересно. Только ощущая вот эту суету альфы рядом, его руки на своём теле, его робкие губы на своих висках и шее, его тело под собой при засыпании — только при этих условиях Чонгук хоть немного успокаивался. Самым трудным было уговорить омегу поесть. Он уверял, что ему это не надо, что его вырвет, если он впихнёт в себя ещё хоть кусочек. Намджун бы рад был кормить Чонгука ресторанной едой или тем, что готовил бы ему Сокджин, например. Просто тот, узнав обо всём, что происходит в жизни Намджуна, от Юнги, позвонил и как раз это и предложил. Но доктор Хван категорически был против: рацион больничного питания был строго рассчитан именно под Чонгука и его проблемы, это было очень полезно и питательно, но, видимо, не то чтобы сильно вкусно. Впрочем, Чонгуку, как подозревал Намджун, мало что вообще сейчас было бы вкусно. Так что первый этап лечения Намджун, конечно, помучился знатно. Однако... Странно, но у него часто возникало ощущение, что никогда раньше он не был так наполнен жизненными силами, как в эти пять дней. Никогда раньше и ничто так не занимало его мысли, не давало такой стимул быть постоянно на пике ощущений. Даже когда он просто смотрел на спящего Чонгука, сердце его билось в упоении от радости: омега отдыхает, его омега спокоен, он впервые сегодня уснул сам, почти без усилий со стороны Намджуна в плане запаха, а значит — прогресс. Чонгук поправляется. Чонгук сегодня без капризов съел куриное желе. Чонгук смеялся, когда Намджун рассказывал о том, как они с Юнги рыбачили на Чеджу и чуть не утонули, безбожно напившись. Чонгук сегодня вдруг сам рассказал ему, стесняясь и, кажется, боясь его реакции, что, оказывается, его дядья, родители Хосока, в последние два месяца пытаются с ним как-то начать общение: звонили, учёбой интересовались. Может, они сожалеют, хён? И такая надежда, такая печаль в глазах? Надеется — но не верит. И всё же, пока рассказывал, не помнил о своей слабости, болях и тошноте. А значит... Конечно, сожалеют, Гуки, а что они говорили? А ещё... Гук несколько раз его сам целовал. Честно. Он думал, что Намджун спал. Они засыпали на одной постели, потому что альфа его "заглаживал", чтобы он хоть немного мог поспать. А утром... Уже пару раз Намджун просыпался за несколько секунд до того, как его губ касались шоколадные бархатные лепестки — губы Чонгука. Альфа всеми силами старался не показать, что проснулся, а юноша словно пробовал его: ласкал, едва касаясь, бережно и до сердечной боли робко. И даже в конце чуть-чуть лизал... Это было безумно приятно, хотя и грозило мучительно-быстрой дрочкой в ванной после подъёма, но... Оно того стоило. Намджун, конечно, понимал, что Чонгук не может оставить мысли о том, что будет после его терапии, о первой совместной течке, об их первом разе. Для Намджуна было всё просто: он свой дом уже подготовил. Ему его вымыли, а Сокджин с Юнги должны будут украсить комнаты и особенно спальню к Рождеству. И когда Джун приведёт туда Чонгука, всё будет красиво и романтично. Ну, если Гуку захочется романтики. Не банального цветы-ресторан-постель, а чего-то... В общем, Намджун сориентируется. А вот омежка переживал. Вот и... примеривался. Пытался всё притереться к Намджуну, пробовал, как воспринимает альфа его невольные капризы, как реагирует на его поглаживания и попытки поиграть своим запахом. И с нескрываемым удовольствием улыбался, когда Намджун, хрипло рыча, поддавался ему, закрывал глаза, прижимаясь носом к тонкой изящной шее, и сбито шептал: — Перестань... Гук, перестань... Я ведь не железный... Не надо, маленький, не... надо... А потом пришёл канун Рождества. Ночь перед ним была мучительной. Чонгук, сжав зубы, пытался подавлять всхлипывания, а Намджун уговаривал его открыться и не зажиматься, клялся, что касания омеги ему приятны, что он и сам сделает абсолютно всё, что нужно Чонгуку, лишь бы тому стало легче. Доктор Хван предупреждал, что это последний пик, что надо его просто перетерпеть — и первый этап будет успешно завершён, и Намджун был готов на всё, чтобы помочь своему истинному. Чонгук же, мучительно постанывая, тёрся о него лбом и носом, жутко стыдясь себя, он пытался незаметно тереться пахом о бедро альфы. А Намджун в это время рассказывал ему о том, как они с коллегами ездили в Японию и впервые напрямую столкнулись с японским деловым этикетом. Чонгук слушал и не слушал, то подхихикивал вовремя, а то словно невпопад мычал и тискал плечо Намджуна, который делал вид, что не замечает состояния омеги, чтобы не смущать и без того страдающего парня. Всю ночь Чонгук вертелся, он истыкал Намджуна коленками и локтями, молча, не жалуясь, плакал два раза. Маленький гордый оленёнок, он пытался делать это тихо, чтобы Джун не заметил, и тот притворился оба раза спящим, чтобы не обеспокоить своего омегу. И лишь когда тот попытался выскользнуть из его объятий, не дал, прижал сильнее, словно во сне, зарычал и осторожно, но настойчиво снова затянул под себя затаившего рыдания мальчика. А потом, словно случайно, вжал его голову в свою шею и откровенно выпустил аромат. Чонгук замер, перестав возиться, задышал спокойнее, а потом с явственным стоном наслаждения вдруг прильнул к Намджуну, обнял его, закинул свою ногу ему на бедро — и затих. Заснул. А вслед за ним забылся тревожным и рваным каким-то сном и Намджун. Проснулся он первым. У него ломило всё тело от неудобной позы, но он не смел пошевельнуться: Чонгук лежал на боку, головой на его плече, прижатый к боку альфы его рукой. Нога юноши по-прежнему лежала на бёдрах Намджуна, упираясь коленкой в слегка напряжённый пах, а правая рука отчего-то была под футболкой Джуна, прямо на животе, ладонь же накрывала альфе левый сосок. Чонгук мирно дышал ему в шею, иногда чуть двигал своими бёдрами, и Намджун чувствовал вполне себе откровенное утреннее возбуждение омеги, что не могло его не порадовать: организм Гука приходил в норму и начинал реагировать на мир правильным образом. Но потом ладонь парня вдруг чуть сжалась и стала мягко массировать Намджуну грудь. Мальчик мягко зачмокал губами прямо над ухом замершего в сладкой истоме и полной растерянности альфы, снова и снова сжимая и разжимая пальцы и медленно, но верно сводя того с ума. Осознав, что шутки кончились, Намджун зажмурился и закусил губу, стараясь отвлечь себя от мысли о том, как вдруг тепло и сладко закрутило у него внизу живота и как неловко теперь давила коленка Чонгука на вполне ощутимый уже член. Долго так Джун не выдержал бы. Он осторожно снял с себя сонно бормочущего что-то сердитое омегу и, быстро встав, добрался до душа, который был в палате. Там он в несколько движений справился со своей проблемой — благо, аромат Чонгука здесь был повсюду, и теперь, когда из него вымылась тревожная горечь, он был просто потрясающе вкусным и желанным. Обмотав полотенцем бёдра, Намджун пристально стал всматриваться в своё отражение в небольшом зеркале. Странно... То ли из-за стабильного больничного питания, то ли из-за постоянного общения с истинным, то ли ещё почему, но выглядеть за эти несколько дней — в общем-то очень беспокойных, тревожных — Намджун стал свежее и бодрее. И в глазах у него появился хищный блеск, которого давно он у себя не видел, и скулы, чуть обострившиеся, выглядели почти идеальными, и губы блестели, и даже волосы, сейчас мокрые, сами укладывались в весьма горячо выглядящую причёску. Он ухмыльнулся на свои ямочки, вспоминая, что раньше они его безумно раздражали, потому что слишком смягчали его мужественное лицо. Но после того, как Чонгук пару-тройку дней назад в приступе своей слезливой слабости потянулся к ним своими дрожащими пальцами, чтобы потрогать, и выговорил подрагивающим голосом: — Такой красивый... Хён... Зачем я тебе? Ты такой красивый... Улыбка, ямочки... Хён... — Намджун как-то резко пересмотрел свой взгляд на это чудо природы у себя на щеках. Он до сих пор чувствовал эти касания Чонгука на своём лице — такие робкие, такие сладкие. Да, наверно, в полном сознании омега не станет так откровенно его трогать — по крайней мере, пока. Но... помнить-то Намджуну об этом никто не запретит, да? Он ещё раз провёл ладонью по щеке, оценивая уровень небритости, и решил, что пока терпит... Он не сразу заметил, что дверь приоткрыта и из-за неё на него немного испуганно, но не отводя глаз, смотрит Чонгук. Увидев его, Намджун невольно дрогнул и приподнял бровь. Омега же, вдруг воровато оглянувшись, быстро вошёл к нему и закрыл за собой дверь. Намджун заморгал и отступил к душевой кабинке. — Х-хён?.. — неуверенно пробормотал между тем Чонгук, глядя на него исподлобья странно блестящими глазами. — С добрым утром? Ты... что здесь? У Намджуна в груди горячо вспыхнуло, и он вдруг очень явственно ощутил, что на нём одно полотенце — и под ним ничего нет. Сам Чонгук был в больничной пижаме тоже в общем-то на голое тело, белья на нём не было, Намджун знал точно. — А что я здесь? — хрипловато переспросил он, не сводя пристального взгляда с зажёгшихся румянцем щёк нахального омеги. — Я-то здесь ничего, а вот ты?.. — Хён... ты такой... странный какой-то... — Чонгук быстро окинул взглядом его обнажённый торс, невольно остановился взглядом на груди, которая, благодаря тренировкам, заменявшим Намджуну всё последнее время секс, была весьма аппетитно подкачанной, и... облизнулся. Намджун глухо рыкнул и сказал почти угрожающе: — Гуки, ты бы поосторожнее. Я не против нашей содержательной беседы, но всё же не стоит вот так залетать в ванную к голому альфе, а потом гулять язычком по своим пухлым губкам. Это опасно, малыш, я же предупреждал, чтобы ты не шутил со мной... так. Чонгук поднял на него взгляд и вдруг... ухмыльнулся в ответ. Он изогнул выразительную бровь и спросил: — Почему? Разве ты сможешь меня обидеть, хён? Тогда... Когда ты предупреждал... — Он снова нарочито медленно облизнулся. — Тогда на самом деле мне всё понравилось... хён... — Я смотрю, тебе значительно лучше, маленький, — бархатно проурчал Намджун, делая осторожный шажок вперёд. У него в голове билось, что это у омеги второй этап начался, что надо быть внимательным и осторожным, не поддаваться на провокации объятого жаром грядущей течки мальчишки, но... Просто Чонгук был сейчас таким близким, таким откровенно доступным... Он чуть щурил свои огромные, со странным блеском глаза и тревожно трепетал ноздрями, с явным наслаждением вдыхая аромат возбуждаемого им альфы. Ведь Намджун даже не пытался скрыть, что омега его возбуждает, что его слова и поддразнивания работают. Джун мягко улыбнулся и, сделав ловкий обходной манёвр, оказался за спиной у застывшего на месте омеги. Омеги, который даже не попробовал отстраниться, а тем более — сбежать... — Мне лучше, хён, — негромко и певуче сказал Гук, следя за каждым движением Джуна в зеркало. — Но я бы хотел, знаешь, чтобы мне стало прямо... хорошо. "Ах ты ж... су-учка такая, — восхищённо подумал Намджун, и его альфа внутри выпрямился, встал на лапы и боднул прутья клетки. — Ну, я ж тебя сейчас..." Он положил руки на плечи Чонгука и неторопливо, по-хозяйски повёл по ним вверх, а потом вниз — оглаживая, пробуя. Омега прикрыл глаза, и на его губах появилась улыбка. Не то чтобы уверенная, скорее, стыдливая — оттого и глаза прикрыл. Намджун понимал: Чонгук не хочет первого раза в течку, вот и провоцирует. Неумело, неловко... сладко-сладко, в этой своей невинной манере. И альфа не удержится, нет. Он поддастся, он даст этому великолепному омеге всё, что тот захочет, но всё же... всё же... — Гуки, — прошептал он, склонившись к уху юноши и скользя ладонями по его груди, — ты чего такой смелый-то а? Не боишься больше? Совсем не боишься меня? — Никогда не боялся, хён, — откликнулся Чонгук, рвано вздыхая. — Никогда... Ммм... Намджун прикусил ему шею и засосал, не в силах противиться желанию оставить на нём хотя бы один след. Слишком откровенным было поведение омеги, слишком опасным... Надо было его укрыть, спрятать под собой от других... И Намджун, медленно расстёгивая пуговицы на его пижаме, стал целовать своему мальчику шею и плечи, оставляя на них мягкие розоватые следы. Не засосы, нет, но хоть что-то... Чонгук опёрся руками в раковину и продолжал, чуть постанывая, наблюдать из-под пушистых ресниц в зеркало за тем, как альфа его раздевает, оглаживает, целует, заманивает в свою сеть... Намджун не терял себя, он ласкал осознанно, стараясь сделать как можно приятнее Гуку — такому наивному в попытке соблазнить его, такому желанному и без этих попыток. Сняв с него верх пижамы, Намджун медленно повёл по его обнажённым плечам с выраженными приятными на ощупь мускулами, с наслаждением пощупал грудь омеги, заставив того дрогнуть и пойти мурашками, а потом стал лениво пощипывать тёмно-розовые соски, продолжая влажно целовать его спину, покусывать позвонки и лопатки. Чонгук выгнулся и простонал уже громче, откровеннее, когда альфа, сжав его бархатные горошинки, стал нарочито медленно и с силой вылизывать место, где обычно омегам ставят знак принадлежности. — Всё ещё хочешь мою метку? — горячо прошептал Намджун. Но Чонгук лишь простонал в ответ, не в силах сказать хоть что-то, потому что в это время рука Намджуна нырнула ему в пижамные штаны. — Скажи, — снова требовательно дохнул ему в ухо альфа, — хочешь? — Д-да-а... — тихо выстонал Чонгук, выгибаясь в его руках и начиная тихонько толкаться напряжённой плотью в его ладонь. — Тольк-ко... м-может... не сейчас?.. Намджун ухмыльнулся. Хороший мальчик. Обучаемый. Отлично. И он стал размеренно и настойчиво ласкать член омеги, выбивая из того откровенные, хрипловатые, низкие стоны. — Хён, хён... х-хён, — вдруг задышал Чонгук, пытаясь отстраниться, словно вспомнив что-то, — нет, не так, ах... не так!.. Хочу... По-настоящему хочу... Х-хён!.. А-а-ах... Ах! Хён! Нет! О, да-а... Да! Ммм... Горячая струйка окатила Намджуну руку — и Чонгук заскулил жертвенно и сладко. Но потом, когда Намджун, посмеиваясь, уже смыл с него и с себя следы их баловства и натянул ему штаны, его скулёж стал обиженным: ему явно не понравилось, что альфа снова обошёлся дрочкой. — Всё будет, маленький, — снова прошептал ему Джун, целуя его шею нежно и гладя живот и грудь рукой. — Я всё для тебя... — Нет, нет! — Чонгук перехватил его руку и стиснул её в горячих пальцах, а потом ловко развернулся в объятиях удивлённого альфы и прильнул к его губам. Намджун поддался, обхватил юношу бережно одной рукой, не вырывая из его ладони вторую, и покорно приоткрыл рот, как только настойчивый язык Чонгука толкнулся ему в губы. Омега целовал напористо, а потом его пальцы вдруг проникли под полотенце и сжали напряжённый член альфы. Тот ахнул и тут же отстранился, перехватывая руку Чонгука в попытке оттолкнуть. Но юноша упрямо сдвинул брови и задышал в лицо Джуна терпким горячим шоколадом: — Хён, я хочу... Я тоже хочу! Ты же... тебе надо, так я... И в этот момент в дверь палаты постучались. Они оба вздрогнули, мгновенно разрывая схлестнувшиеся взгляды, и синхронно зашипели от досады. Стук повторился — уверенный, настойчивый, раздражающе громкий. — Да кому там надо! — сердито выговорил Чонгук, отпуская руки Джуна. — Я не одет, — отозвался тот, — посмотришь? Омега прищурился, окинул его лицо внезапно ставшим хищным взглядом — и вдруг чмокнул его с силой в губы. Намджун отшатнулся — и пока он пытался сообразить, что это было, Чонгук уже вышел из ванной. Но вернулся он достаточно быстро — Намджун не успел ещё натянуть свою водолазку. Гук быстро зашёл и прикрыл за собой дверь, а потом уставился на нахмурившегося альфу со странным выражением растерянности на лице. — Что? — тихо спросил Намджун. — Там... Там твой отец, хён.