Что нам та Вселенная? (18+)

— Ого!.. — Глаза Чонгука загорелись детским восторгом, когда он обнаружил посреди большой гостиной высокую пышную ёлку, источавшую чудный праздничный аромат, слышный по всему дому. — Странно, — удивлённо сказал Намджун, — почему не нарядили? — Он обошёл три больших коробки с игрушками и гирляндами и наклонился, чтобы посмотреть: да, всё было на месте. — А хочешь, я наряжу, хён? — с придыханием спросил Чонгук, который, не отрываясь, глядел на ёлку и осторожно касался пальцами её пушистых веточек. — Я сто лет не наряжал ёлку! Только с папой последний раз, очень давно! Намджун мысленно послал лучики любви сверхпроницательным Юнги и Сокджину и сказал, улыбаясь: — Конечно, тебе всё можно, Гуки. Тот кинул на него смущённый взгляд, зарумянел щеками и кинулся к коробкам. А Намджун пошёл на кухню разбирать пакеты с купленными ими по дороге продуктами. Их отпустили не без боя и только на два дня, чтобы встретить Рождество всё же не в больничной палате. Помогло то, что Чонгуку было ощутимо лучше, у него блестели глаза и он вежливо, но с напором доказывал сурово хмурящемуся доктору Хвану, что им надо срочно сменить обстановку и это поможет привести всё в норму. Намджун в прениях участия не принимал: ему было всё равно, где тискать своего омегу. Но он тоже почувствовал невольную радость, когда Хван, недовольно цокнув, всё же отпустил их домой под полную Кимову ответственность. И вот теперь им предстояло пробыть наедине два дня, и того, чего хотел от него Чонгук, он даже не скрывал. Сразу согласился на осторожное предложение Джуна поехать к нему домой, чуть помедлив, кивнул, когда тот спросил, не надо ли перед этим заехать в квартиру Гука, чтобы тот взял нужные вещи. Для ночёвки. Да, Чонгук прекрасно понимал, что если он войдёт в дом Намджуна, то тот его уже не отпустит. Впрочем, явно было, что Чонгук и сам не планировал благовоспитанным омежкой ночевать дома. И в машине, когда они уже ехали с сумкой, полной омежьих вещей, и пакетами с едой на пару дней в дом Джуна, была какая-то неловкость. Конечно, альфа старался быть максимально спокойным, весело рассказывал о том, что его друзья помогали ему в подготовке дома к празднику, что Гук должен будет простить, если всё-таки там будет беспорядок... Чонгук молчал, лишь иногда кивал невпопад, явно обдумывая что-то своё. Но стоило ему увидеть ёлку, робость, стеснение, неловкость — всё куда-то делось. Чонгук взялся за дело со рвением, разложил все игрушки на огромном диване, который стоял напротив экрана домашнего кинотеатра рядом с ёлкой и, попросив Намджуна включить музыку, принялся за создание праздничного настроения. И судя по тому, как он мурлыкал, довольный и радостный, настроение у него было просто чудесное. У Намджуна в кухне не всё было так радужно. Он никогда не любил это место в своём доме. Его — достаточно спортивного, ловкого и сильного — оно почему-то делало беспомощный и нелепым, он ощущал себя там слоном в посудной лавке. Когда у него из рук вырывалась очередная сковородка, чтобы перевернуться и грохнуться ему же на ногу, или яйцо в яичницу падало вместе с половиной скорлупы, он чертыхался, стонал сквозь зубы от злости и клял всех, кто придумал кухню в принципе и свои кривые руки как элемент кармы в частности. Впрочем, он привык к этому, и пока это ему не очень мешало жить: он просто появлялся на кухне, лишь чтобы что-то разогреть в лучшем изобретении человечества — микроволновке — или чтобы взять из холодильника напитки и унести их в гостиную на небольшой резной деревянный столик, за которым предпочитал есть, когда был дома. Там уже обычно были расставлены закуски и мясо из ресторана. Иногда, правда, в рисоварке (откуда она у него была, Намджун представления не имел и готов был клясться, что он её не покупал) он умудрялся делать неплохой рис. Но это уж надо было быть совсем альтернативно одарённым, чтобы не получалось и это. Так что всё у него было хорошо, отлажено до автоматизма и не напрягало. Однако вот сейчас хотелось быть гостеприимным и радушным хозяином и не напугать омегу своим бытовым идиотизмом. Так что Намджун попробовал договориться с богами кухни в очередной раз. И в очередной раз понял, что он навсегда у них в очень чёрном списке. Возможно, в прошлой жизни он травил народ пачками, портя еду ядами. Или что-то в этом роде. И после череды мелких неудач случилась крупная: он полез мыть перед нарезкой лук и из внезапно фыркнувшего крана его окатило холодной водой, залив рукав водолазки, а во второй руке у него был нож, который он от неожиданности упустил, но тут же на автомате попытался поймать его — ну, и результат был предсказуемым: поймал за лезвие и порезал палец. И он сдался. Тем более, что свидетелем этого внезапно стал Чонгук, который очень не вовремя пришёл на кухню, чтобы спросить, где у Намджуна ножницы лежат: петельку для шарика из ленточки сделать. Увидев окровавленный палец растерянно моргающего Намджуна, омега неожиданно крепко выругался, быстро закрыл продолжавший фырчать кран и, схватив Джуна за руку, стал пристально рассматривать рану. Тот, смущаясь, забормотал, что это ерунда, что это он сейчас это, что он привык... — Привык? — выгнул бровь Чонгук. — То есть ты часто так? Намджун промычал что-то невнятное и показал, где аптечка, чтобы прервать невыгодный ему разговор. Чонгук быстро и ловко обработал ему палец перекисью и заклеил бактерицидным лейкопластырем, а потом, хмурясь, спросил: — Ты что, хён, готовить не умеешь? — Почему это, — пробурчал Намджун, отводя глаза, — всё я умею. Это всё нечаянно. И он невольно поёжился: водой его окатило холодной, так что водолазка неприятно липла к телу и вызывала дрожь. Чонгук кивнул на неё и сказал: — Пойди переоденься, хён. Только скажи: что ты хочешь приготовить? — Честно? — Намджун прямо посмотрел ему в глаза и выдохнул. — Я хочу заказать еду. У меня есть уже даже план заказа. Но я не знал, может, ты привык на Рождество есть что-то домашнее? Тем более, что мы купили всё, что ты сказал. Чонгук белозубо улыбнулся и покачал головой. — Мне всё равно. Я Рождество-то сто лет не праздновал. Дяди признают только Соллаль, так что, пока жил у них, мы только с Хоби друг другу подарки дарили и он мне тортик покупал на праздник. Каждый раз разный. Чонгук мечтательно улыбнулся и невольно сжал пальцы Намджуна, но очень осторожно, стараясь не задеть повреждённый. А у того по сердцу прошло горьковато-тёплой волной. Хоби... Да... Причина Чонгуковой улыбки. Причина Тэхёнова счастья... Чонгук между тем продолжил: — А так — день как день и вечер как вечер. — Чонгук обвёл глазами кухню, которая уже носила следы Намджуновой страсти. — Но в одном ты прав, хён, мы продуктов купили, чтобы готовить, а значит, надо хоть что-то успеть сделать. — Зачем? — упрямо спросил Намджун. — Ты ёлку взялся украшать — иди себе и украшай. Поверь, я знаю, что говорю: будет вкусно так, что пальчики оближешь. После больницы хочу накормить тебя чем-то фантастическим! Чонгук засмеялся и вдруг, отложив аптечку, которая была у него до сих пор на коленях, встал и, развернувшись к Намджуну, обнял его, обхватил за голову и прижал к своему крепкому торсу. — Ты так заботишься обо мне, хён, — сказал он едва слышно. Его пальцы прошлись по волосам замершего от неожиданности Намджуна. Сердце альфы зашлось от сладкой нежности к этому робко и чуть неуклюже обнимающему его юноше. А Чонгук погладил ему затылок и, склонившись ниже, пробормотал: — Я тоже хочу о тебе немного позаботиться, хён. Можно? Намджун обнял его за пленительно тонкую талию, прижался лицом к его груди, в которой гулко и часто билось встревоженное сердце, и негромко проурчал, не в силах остановить в себе трепет и дрожь: — Всё, что хочешь, маленький. Как и сказал — всё, что только пожелаешь. Готовить хочешь — готовь. Я могу пока ёлку нарядить, а можем и просто... — Нет, — мотнул головой Чонгук, — ёлку я наряжу. Давай ты мне просто поможешь с готовкой, тогда я всё успею. — А хочешь, во дворе просто пожарим мясо? — спросил Намджун, с наслаждением притираясь щекой и носом к твёрдому, приятно рельефному прессу своего омеги. Даже через мягкую ткань чёрного бомбера чувствовались кубики, и Намджун невольно позавидовал и тут же дал себе слово с завтрашнего дня начать заниматься в спортзале активнее, чтобы... Чонгук опустил руки на его плечи и стал массировать, от чего по всему телу альфы разошлись волной остро-приятные мурашки, мысли стали стремительно таять, оставляя лишь томное и влажное "ммм, хорошо...", а в паху сладко заныло. И это было даже не от рук Чонгука: бесстыжий омега опять выпустил манящие и зовущие феромоны. — Гуки, — хрипло сказал Намджун, — не балуйся, маленький, я же просил. — А я чего? — насмешливо откликнулся Чонгук, продолжая уверенно мять его плечи. — А я ничего. Другие вон чего — и то ничего, а я как чего-то, так сразу что-то с чем-то. Намджун фыркнул. Хочешь поиграть?.. Он повёл руками по спине Чонгука, а потом медленно и уверенно опустил их ему на задницу, сжал тут же напрягшиеся половинки и... прикусил прямо через бомбер чуть выдающуюся грудную мышцу — ниже соска, не захватывая его, но... ощутимо. Весьма ощутимо, судя по тому, как вздрогнул и, не удержавшись, томно ахнул в его руках Чонгук. А Намджун стал мять пальцами упругую плоть половинок и тереться носом, вытягивая шею и проходясь по остро напряжённым соскам омеги. — Н-нет... Дж... ммм... Джун! — Чонгук ухватил его за затылок и почти силой заставил поднять лицо. Намджун ухмыльнулся, нагло глядя в тёмные, как ночь, глаза явно возбуждённого омеги и поиграл бровями: что?.. а сам-то?.. Чонгук осуждающе покачал головой и сказал недовольным тоном: — Мы хотели приготовиться к Рождеству. А вы что делаете, господин Ким? — Поддаюсь на ваши провокации, господин Чон, — откликнулся Намджун и медленно облизнулся. Чонгук проследил горячим взглядом движение его языка и... облизнулся в ответ. Но явно неосознанно, потому что тут же смутился, покраснел и отпустил Намджуна. — Пусти, — потребовал он. — Пусти, хён, я хочу приготовить тток. И рисовые пирожки. Мы с папой готовили. А ты готовь пока маринад для мяса. Хочу пожарить, я никогда зимой ничего на улице не готовил. Но сначала переоденься, ты весь мокрый. Намджун неохотно отпустил вырывающегося омегу и, быстро приводя себя в порядок в своей комнате и ощущая ноющий член, который опять остался ни с чем, поклялся себе, что это последний раз, когда он отпустил возбудившего его мальчишку безнаказанным.

***

Было хорошо. Так хорошо... Намджун раньше никогда не проводил Рождество вот так — с кем-то наедине, дома. Обычно, если он праздновал, это была большая компания, ресторан или клуб, шум, музыка, алкоголь. Часто находил себе того, кто согреет его этой ночью, но никогда не шёл домой раньше трёх ночи. Подарки они с Тэхёном дарили друг другу накануне, у братишки тоже на этот вечер обычно были свои планы... Семейным для него Рождество не было никогда. Но сейчас, с Чонгуком... Мальчишка очень быстро почувствовал себя хозяином в его доме, он командовал Намджуном, что-то напевал, пританцовывал, когда думал, что альфа его не видел. Он крутился, как белка в колесе, заставляя Намджуна волноваться: слишком недавно Чонгук плашмя лежал на нём, слабый и беспомощный. А сейчас он действовал решительно, с явным наслаждением организовывал пространство вокруг себя для того, чтобы они могли почувствовать праздник. Только Намджуну не нужно было пространство для этого. Сам вид румяного и деятельного Чонгука дарил его душе это ощущение, а сердце стучало упоенно, и дух захватывало от предвкушения. Чонгук хмурил брови, когда у Джуна снова не получалось очистить чеснок должным образом, показательно вздыхал и цокал, но отбирал нож и доску у своего неумелого альфы очень бережно и не отпускал его от себя, требуя под какими-то странными предлогами, чтобы тот постоянно был рядом — на кухне, пока готовился тток с умопомрачительным ароматом, в гостиной, где Намджун умудрился не разбить ни одного шарика, пока подавал их Чонгуку, во дворе, где они, несмотря на внезапно усилившийся мороз, всё же начали делать мясо. Вот здесь Намджун показал себя во всей красе: он был просто королём гриля, жарить мясо умел и любил. И Чонгук закатывал глаза от наслаждения. Впиваясь белоснежными зубами в истекающий ароматным соком кусок, он с набитым ртом прославлял своего альфу и требовал для него корону. А потом Чонгук закидал Намджуна снежками, заставил его играть в догонялки и не дался ни разу в руки, уворачиваясь с поистине дьявольской ловкостью, а в конце ещё и подставил сердито рычащему альфе подножку и, хохоча, отправил его физиономией в сугроб. Не давая развернуться, он навалился сверху и стал... самозабвенно тискать и тормошить Джуна, пытаясь засунуть ему снег за шиворот. Но как только омега сам прыгнул ему в руки, у запыхавшегося Намджуна словно второе дыхание открылось: он сгрёб мальчишку в крепкие объятия, силой перевернул и окунул лицом в снег, а потом начал щекотать. Чонгук заорал, как ненормальный, стал, хохоча во всё горло, отбрыкиваться, кляня альфу и обещая ему великие кары, если тот его немедленно не отпустит. Но Намджун лишь с наслаждением тискал в руках упругое, гибкое, сильное тело и ощущал себя самым счастливым человеком на земле. Обидеть этого мальчика? Заставить выбирать между собой и братом? Снова видеть в этих сияющих всеми звёздами мира счастливых глазах слёзы боли и разочарования? Да ну нахер. Ни за что. Неужели он, Ким Намджун, не решит всё так, как надо, чтобы этот милый кролик в его руках оставался таким же вот невинным и счастливым, доверчивым и ласковым — всегда? Чонгук повзрослеет, он станет серьёзнее, он уже знает, что такое боль от людского предательства и коварства, но неужели Намджун настолько слаб, что не сможет защитить его от всей той грязи, которой грозит ему мир? Нет, нет. Если и делать своей целью что-то в жизни — так это счастье вот этого вдруг затихшего в его руках юноши, который смотрел на него снизу так открыто, так доверчиво... Чонгук больше не пытался вырываться, он замер, глядя на нависшего над ним альфу, и лишь моргал иногда слипшимися от влаги ресницами. Его щёки были алыми от возни и мороза, а румяные пухлые губы маняще приоткрылись. И Намджун нырнул в омут, не задумываясь: он накрыл эти губы своими и стал жарко целовать, стискивая крепче поддающееся на его ласки тело, прижимая его теснее, желая сделать ближе — всем своим существом обещая не отпускать. Чонгук отвечать начал сразу, он прижал ладони к щекам Джуна и прикусывал его губы, с глухим стоном посасывал их, когда альфа позволял ему брать инициативу в свои руки. Сколько они вот так целовались в снегу, Намджун не знал, только вдруг пошедший сильнее снег стал падать на лицо Чонгука — и тогда альфа очнулся и оторвался от сладких губ. Омега открыл глаза, и Намджун снова утонул в них — чёрных, звёздных, ночных — самых красивых на свете глазах. — Пойдём в дом, — прошептал, рвано дыша, Чонгук. — Не хочу... чтобы ты замёрз. Намджун кивнул и быстро поднялся. Он потянул быстро руку, чтобы помочь юноше встать, но тот уже был на ногах. Он улыбнулся и, схватив руку Намджуна, сжал её в своей тёплой ладони. — Пойдём, — повторил он. Намджун обнял его за плечи, и они пошли к крыльцу.

***

Намджуну всегда нравился этот диван. Он был непрактичного белого цвета, до нелепости широким, но, как ни странно, великолепно вписывался в интерьер его гостиной и был, наверно, самой удобной вещью в его доме. Ему его на новоселье подарил Сокджин, а тот в таких вот вещах разбирался. И сейчас, когда он сидел на упругой поверхности, спиной ощущал удобно прогнувшуюся под него спинку, а в руках у него спало его счастье, он был полностью, тотально, неприлично счастлив. После суетни во дворе Чонгук был настроен боевито, кинулся с жаром выбирать фильм и напрочь отказался от осторожного предложения Намджуна пойти уже спать. — Какое спать, хён! — откликнулся он, листая ленту какого-то сайта с рекомендациями по новинкам кино. — Такая ночь! Такой экран! Можешь камин разжечь? Это так круто — смотреть фильм перед камином! Намджун затруднился, согласен он или нет: всё-таки перед камином, наверно, стоило заниматься чем-то более романтичным, но, глядя на чуть встрёпанного и взбудораженного их игрищами Чонгука, он со вздохом отринул мысль о романтике. Пока. Он быстро разжёг камин, и, как всегда, заворожённо замер перед разгорающимся огнём, который осторожно, исподволь стал завоёвывать серовато-чёрные поленья. Намджун любил пламя в камине и мог бы на самом деле часами на него смотреть, наверно. Правда, ни разу в жизни у него не было такой возможности. Вот и сейчас. Глядя на покоряющееся огню дерево, он задумался о том, что самым безжалостным завоевателем всегда, во все времена, был именно огонь, потому как противиться ему мало что может в этом мире, — мысль не новая, но иногда Намджуну нравилось обдумывать вот такие — не новые мысли. Однако долго думать ему не дали. Рядом с ним опустился на пол нетерпеливый мальчишка, который склонился к его уху и жарко, словно и сам он только что вышел из вот этого самого огня, шепнул: — Любуешься, хён? Нравится? Намджун, не глядя, протянул руку и обнял его, притягивая к себе. Но неугомонный кролик вывернулся и пропыхтел: — Нет, не хочу на полу. Я ничего интересного из нового не нашёл, так что давай "Матрицу" пересмотрим, первую. Все остальные мне не зашли, а первая — почти мой любимый. Намджуну откровенно было наплевать на то, что смотреть, ему важно было выбрать нужную позу для этого просмотра. Не хочет на полу? Ладно. Он кивнул и потянул Чонгука на диван. Сидеть у него в руках или на коленях упрямый щенок сначала отказался наотрез. Намджун цокнул и уступил. Он не совсем понимал Чонгука: тот то откровенно намекал на то, чего хочет от альфы, то вот так — рвался из рук, трепыхался и отводил глаза, явно чувствуя себя неудобно, если Намджун начинал быть немного настойчивее. Но — ладно, это распаляло Намджуна и даже было приятным, теребя нервы и заставляя томно подрагивать всё внутри от нетерпения. Омежка хочет поиграть? Хорошо. Как ни в чём не бывало усевшись недалеко от Чонгука, который уже в нетерпении искал нужный фильм, он спросил: — Хочешь чай? — Хочу вина, — вдруг отозвался тот, не отрываясь от пульта. — Нельзя. — Знаю, но хочу. Намджун усмехнулся и покачал головой. — А чаю? — Нет. — Вредина. — Зануда. Намджун ущипнул дерзкого мальчишку за бок и огрёб по запястью ладонью. На том разошлись. "Матрицу" Намджун смотрел, наверно, с десяток раз, ему этот фильм тоже нравился, он много чего почитал по нему, так что смог блеснуть своими знаниями, когда выяснил, что Чонгук тоже не просто зрителем является, а почитателем. Они обсудили идею, немного поспорили по поводу того, насколько раскрыта в фильме мысль о том, что мир погружается в цифровую кабалу, а потом внезапно перешли на спор о том, благом ли является свобода в ситуации, показанной в фильме, и стоит ли она тех жертв, на которые идут герои. Чонгук рассуждал здраво, может, излишне горячо, иногда из-за пылкости упуская очевидное, но Намджуну эта горячность омеги нравилась, он ощущал себя добрым учителем, который видит ошибки ученика, но не спешит его тыкать в них носом, давая ему свободу, чтобы тот мог найти их и исправить своими силами. Беседа ему нравилась ещё и потому, что Чонгук всё более явно уставал, тратя силы на эмоции. И всё ближе двигался к Намджуну, который поглубже уселся в угол дивана, облокотился на его спинку и затаившимся хищником ждал, когда милый сладкий крольчонок устанет прыгать рядом и сдастся ему. Так что когда Чонгук начал позёвывать, а поток его замечаний стал медленно, но верно иссякать, Намджун стал осторожно, потихоньку двигать его к себе. Он поглаживал его по спине и волосам, при этом притягивая, якобы чтобы было удобнее гладить, ласкал не настойчиво, но очень приятно. И вполне ожидаемо Чонгук поддавался. Захваченный фильмом, подталкиваемый своей усталостью и гостеприимно распахнутыми манящими объятиями альфы, он придвинулся совсем близко. И когда Намджун бережно обнял его, он лишь вдохнул с видимым удовольствием выпущенный манящий аромат — ничего агрессивного, только нежность и совсем чуть-чуть алкогольной пьянящей пряности (мальчик же хотел выпить?) — и покорно прильнул сначала к широкому удобному плечу альфы, а потом, когда Намджун мягко потянул его на себя, проворчал, что ему мешают смотреть, но послушно забрался на диван с ногами и сел боком, опёрся бедром и локтем на ноги альфы и позволил ему окружить себя объятиями. Намджун давно потерял интерес к тому, что было на экране, всё внимание его — напряжённое до болезненности — было сосредоточено на желанном мальчишке в его руках. Чонгук пах одуряюще приятно, причём он не выпускал, дразня, аромат, просто был сейчас так умиротворён, так чист в своём удовлетворении, что сводил с ума Намджуна этой своей сладкой чистотой. Намджун чувствовал себя диким зверем, который притащил желанную добычу в пещеру, но не смеет лакомиться ею, потому что она внезапно так прекрасна, что вызывает желание, едва касаясь, нежить и лелеять, а не терзать, чтобы удовлетвориться ею. Он и не заметил, когда Чонгук, разомлев в его руках, уснул. Прикрыв глаза, гладил он юношу по плечам, перебирал локоны шелковистых волос, пахнущих корицей и шоколадом, склонялся к его шее, чтобы вдохнуть глубже — и уплыть на волне этого аромата с блаженной улыбкой на губах и полной, счастливой пустотой в голове. На экране Нео бился с мистером Смитом, а Намджун в это время вёл не менее напряжённый бой со своим альфой, который начинал активно бунтовать против слишком мирного времяпрепровождения рядом с таким восхитительно расслабленным и беспомощным истинными омегой. Намджун понимал, что хочет Чонгука до боли, но в его руках этот мальчик был сейчас таким милым и невинным, так сладко сопел, что... тискать и целовать его хотелось до тянущей судороги в паху. И Намджун сдался. "Чуть-чуть, — умоляюще шепнул он себе. — Только чуть-чуть... Он же сам этого так хотел. Он целовал меня спящим — могу ведь и я... Конечно, могу". И он, осторожно развернув голову Чонгука к себе и придерживая его за затылок, склонился к его губам. Даже слабыми ото сна, они были сочными и плотными, в них было так сладко впиваться, ощущая привкус шоколада, что Намджун, закрыв глаза, полностью отдался этому поцелую. Его рука бесцельно бродила по телу Чонгука, не пытаясь лапать, а лишь нежно оглаживая, весь он был сосредоточен на ощущении медового привкуса кожи на щеках, а потом и шее омеги. Как он к ней спустился, он и сам не понял, очнулся, лишь когда услышал томный, низкий и немного растерянный стон. Чонгук дрогнул в его руках: кажется собственный стон разбудил его. Намджун замер с губами, прижатыми к ямочке под его ухом, но не ощутил сопротивления и осторожно, чутко прислушиваясь к юноше в своих руках, продолжил ласкать его. — Хён... — выдохнул Чонгук и нашёл рукой его руку, которая уже забралась ему под бомбер и вела к груди. — Джун-хён... Под... Подожди... — Гуки, — зашептал ему Намджун, касаясь губами его горячего уха, — мой сладкий, маленький мой... — Его пальцы накрыли плотный бугорок соска, нежно сжали его, заставив Чонгука вздрогнуть и коротко и жалобно простонать. — Хороший мой омега... Чш... Не бойся... Я не стану делать ничего... — Он прикусил мочку и скользнул языком в раковину уха, попутно лаская сосок омеги чуть сильнее. — Если ты не... захочешь... — Хочу... Я хочу... но... — Чонгук задыхался, его пальцы неуверенно ловили руку Намджуна, которая терзала его бархатную плоть. — Джун... Хён... Я... — Гуки, малыш... — Намджун несколько раз провёл языком по влажной шее юноши, от которой невыносимо сладко веяло шоколадом. — Ты такой... Прошу, маленький... Позволь мне... Ты сводишь меня с ума... Желанный мой... Невероятный мой... Омега мой... Он лизал шелковую кожу на юношеской шее с упоением, уже ничего не боясь и не стесняясь, он прижимал к себе голову Чонгука, чтобы тот не мешал ему. Но мальчик и не думал вроде как сопротивляться, лишь хрипло постанывал и подрагивал в ответ на каждое движение Намджуна. А альфа, огладив ещё раз его истерзанный сосок, опустился рукой ему на явственно видный бугорок паха. Чонгук задышал тяжелее, стоило Намджуну властно сжать его через ткань джинсов и начать гладить, чуть прихватывая у основания и проводя вверх то пальцами, то всей ладонью. При этом он продолжал целовать и прикусывать шею омеге. — Джун, хён... Хё-о-он... — снова завозился Чонгук, когда Намджун взял в рот кончик его уха и прикусил, а потом стал расстёгивать ему ширинку. — Под... Подожд... Ммм... — Он глухо и бархатно застонал: Намджун нырнул рукой ему в джинсы и обхватил член через тонкую ткань боксеров. — Джу-ун... Н-нет... — Маленький, маленький мой, ну же... Расслабься... Я только потрогаю немного... Я нежно... Н-не буду... Не будет больно... — снова зашептал Намджун, не понимая, что говорит. У него всё внутри сворачивалось от зверского желания немедленно, прямо сейчас перестать миндальничать с этим ароматным крольчонком и сожрать его, прижав к дивану силой и взяв, наконец, то, чем тот так долго и жестоко дразнил своего альфу. Он осознавал, что, нажми он посильнее, Чонгук, может, и захочет воспротивиться, но не сможет: слишком мало было у него сил, слишком велико было его возбуждение, слишком он и сам хотел своего истинного. Так чего же тогда... — Я... я... Хён, я не теку! Он услышал эти слова, произнесённый с высоким всхлипом, полным отчаяния, словно со стороны — словно с экрана, на котором уже и титры прошли. Намджун замер, его рука, которая уже вовсю ласкала бархатную плоть в боксёрах омеги, остановилась, а зубы, которыми он терзал мочку его уха, невольно разжались. — Не теку, понимаешь, — торопливо, задыхаясь, заговорил Чонгук. Он не пытался вырваться, по-прежнему лежа в объятиях альфы, полураздетый, с его рукой в боксерах, и лишь беспомощно перебирал пальцами край бомбера. — Я... я пробовал сегодня! Я хочу... Я так хочу тебя, но даже когда целую, когда... когда мы с тобой... В его голосе послышались слёзы, он, наконец, видимо, осознал, как лежит и выглядит, так что попытался встать, выпрямиться, но Намджун, быстро вытащив руку из его джинсов, прижал его к себе сильнее, а потом почти силой развернул и повалил на спину, тут же нависая сверху. — Глупыш мой, — проурчал он, начиная коротко и мягко касаться губами щёк дрожащего под ним омеги. — Ты такой глупыш... Вот, что тебя мучило сегодня? — Да, это ведь... Это неправильно!.. — Чонгук прикрыл глаза, задышал снова рвано и вдруг выгнулся, запрокидывая голову, оттого что колено Намджуна, который раздвинул ему ноги, прижало его пах. — Хён!.. Аа... Хён, ты не подумай... Мне ведь так... Хорошо с то... с тобой... Намджун прильнул к обнажившейся шее юноши и снова стал целовать его, постанывающего и согласного на всё, не умеющего ему сопротивляться. — Посмотри на меня, омега, — чуть позже негромко приказал он. Губы немного саднило от укусов острых белых зубок отзывчивого крольчонка, а дыхание сбилось, но он старательно держал голос под контролем. Распахнув глаза, Чонгук уставился на него, быстро облизываясь. Намджун цокнул, но приказал себе не отвлекаться. — Милый, ты же понимаешь, что как только ты дашь смазку, у тебя начнётся течка? Чонгук заморгал и приоткрыл рот: видимо, он только что это осознал. Намджун покачал головой и решительно стянул с себя водолазку. Чонгук со свистом вдохнул и уставился на его торс, явно не в силах отвести глаз. Намджун прищурился и склонился над ним. — Скажи, маленький... — Он приподнял голову мальчишки за подбородок, чтобы заглянуть ему в глаза. — Ты ведь не хочешь первый раз в течку, верно? — Нет, — прошептал Чонгук, скользя слегка расплывающимся взглядом по его лицу, — Джун... Я не хочу... животным. Я в течку ничего не понимаю, я... не помню потом ничего. Я хотел этого раньше, когда думал, что этого не избежать, а я никогда не смогу... признать тебя. Но сейчас — нет, только не это... Намджун удовлетворённо ухмыльнулся и медленно повёл рукам ему по животу, задирая бомбер. — Тогда, Гуки, мы найдём способ, да? — проговорил он и склонился к самому лицу омеги. — Обещаю, — прошептал он, мягко целуя его скулы и виски, — я обещаю: тебе понравится... Хороший мой... Маленький мой... Тебе понравится со мной... Он стянул с Чонгука бомбер полностью и отбросил его, а потом накрыл ладони юноши своими и переплёл пальцы. Гук смотрел на него широко открытыми глазами, а потом повёл ими вниз и сглотнул. Ему явно хотелось опробовать Джунову шею, и тому тут же захотелось дать ему эту возможность, но... эти чёртовы ключицы — острые, юношески чистые и такие желанные... Они просто невероятно манили его, давно манили, так что Джун припал к правой и стал с упоением её выцеловывать, стискивая пальцы омеги в своих. Чонгук снова тяжко, с призвуком завздыхал, а когда, оставив засосы под ключицами, Намджун начал покрывать его тело поцелуями, выдохнул: — Только не... нежничай... со мной... Джун остановился — как раз около розового соска и поднял голову. — Что? — выгнул он бровь и лизнул, не удержавшись, напрягшуюся горошинку. — Мхм... Будь настоящим со... мной... прошу, хён... Джун... — трепеща в его руках, хрипло забормотал Чонгук. — Делай, как... любишь... Я не боюсь... С тобой — я ничего не боюсь...