Что нам та Вселенная? (18+)

Чонгук стонет так хрипло и страстно, что у Намджуна сносит башню напрочь ещё на диване, когда он, зацеловав сладкие губы и шею омеги, опускается и с упоением пробует на вкус его грудь — прикусывает, засасывает тянущую шоколадом кожу, а рукой в это время жадно ласкает его член, крепкий, безумно приятный на ощупь, влажный от смазки. Джинсы с Чонгука он уже стянул (в этот раз они не были в обтяжку и поддались его нетерпению легко) вместе с боксерами — и с полминуты любовно оглаживал обнажённое тело юноши, пока тот тихо скулил от смущения, накрыв согнутой в локте рукой лицо. — Твоего п-папашу... — с восхищением прошептал Намджун. — Красивый!.. Такой охеренно красивый, Гук!.. — И опустился губами на призывно торчащий бархатный розовый сосок. Вот с этого момента Чонгук и стонет, почти не останавливаясь. Вторая рука Намджуна обнимает его за плечи, удерживая, потому что он выгибается от удовольствия, не давая дёргаться и мешать альфе лакомиться им. Чонгук ужасно отзывчив, он дрожит от каждого укуса, стонет на каждый страстный поцелуй, он робко трогает волосы Намджуна, когда тот начинает целовать его живот, и сминает его плечи, сладко выкрикнув что-то невнятное, когда альфа берёт в рот его член и облизывает его по всей длине. Намджун опускается на пол перед диваном, достаёт из потаённого ящика в подлокотнике смазку — без вкуса и с анестетиком — и, продолжая лизать и посасывать навершие члена Чонгука, обильно сбрызгивает маслянистой жидкостью себе пальцы. — Джу-уун... Джун-ун... — задыхаясь шепчет Чонгук. — Джуни... Мхм, ещё, ах... Возьми... Джу-уун... Собственное имя кажется Намджуну песней, самой приятной усладой для души. Не спешить... Не торопиться, как бы сильно ни хотелось... Да, Чонгук измучил его, Джун столько раз в мокрых снах жёстко трахал его! Замяв лицом в подушку, он яростно натягивал мальчишку на себя по основание, удерживая за крепкие бёдра, хрипло рычал, что это ему за все мучения, за всё! И Чонгуку нравилось, он стонал, оттопыривал текущую задницу и просил ещё, а Намджун просыпался от этих его стонов мокрым и обескураженным, но... То во снах. Во снах голодного тридцатипятилетнего альфы. А сейчас под ним нежно и сладко стонал невинный омега. Да, он высокий и крепкий, у него рельефный торс и мускулистые руки, он уже был в руках альфы-медбрата в течку — да, всё так. Более того: Гук просил быть с ним самим собой, не нежничать, да, но... Но ведь он был по-прежнему до слёз невинен — этот дерзкий мальчишка. И для него этот опыт станет определяющим. А сейчас он, почувствовав пальцы Намджуна на самом заветном своём месте, напрягся, стоны его умолкли, он задышал торопливо, тяжело и стиснул плечи альфы до боли. Маленький боится... Омежке страшно... Он понимает, что это всё прежде всего надо ему самому, он ничего не говорит и явно изо всех сил старается не сопротивляться напору жадных и уже почти агрессивных феромонов раззадоренного, возбуждённого до чёртиков альфы. — Джун... Н... Н-нет... Там... — Дыхание его срывается на всхлип. Да, да... Сухо. Там слишком сухо, чтобы омега чувствовал себя в безопасности. И Намджун, убрав пальцы от входа, который уже любовно начал было оглаживать, обе руки перемещает на дрожащие бёдра Чонгука, разводит их в стороны, приподнимая, и снова насаживается на его член ртом. Прикрыв глаза, он с наслаждением слышит первый высокий стон омеги, которого явно ведёт от этой ласки. Джун играет языком с гладкой плотью юноши, обводя венки и толкаясь в дырочку, выбивает новый протяжный стон, когда берёт глубже и начинает двигаться размеренно, помогая себе одной рукой у основания. Чонгук выпевает его имя хрипло и яростно, его пальцы вплетаются в волосы Джуна, и он начинает чуть более ощутимо толкаться бёдрами вверх, не в силах сдерживаться. — Пожалуйста... Мм... Джун, по... пожалуйста... Ещё!.. Намджун ласкает своего мальчика самозабвенно, позволяя ему всё и не задавая себе вопрос о том, с каких пор ему вообще так нравится делать минет. Он альфа, сосут обычно ему, причём он очень любит это, ещё и пожёстче, а сам... Было дело, но давно, по первой молодости, когда хотелось впечатлить более опытных омег. Пару вечеров за специфическим порно, пара очень специфических статей... Было, было. Но сейчас... Это совсем иное. Сейчас он точно знает, чего добивается, он отталкивается от своего опыта и старательно делает всё, чтобы разрушить одну преграду, сломать один страх и подарить всего себя одному-единственному, самому любимому на свете омеге. Ощущая, как начинают дрожать под его руками бёдра Чонгука, как стискивает тот его волосы в явном предчувствии подступающей волны наслаждения, Намджун начинает насаживаться быстрее, брать глубже, втягивает щёки и сглатывает. И омега, жалобно и долго простонав, выгибается и бурно кончает ему в рот. — Джуу-у-ун! А-ах! Да-а!.. Намджун довольно улыбается и вылизывает своего мальчика дочиста. Гук вкусный, чуть сладковатый и пряный — Намджуну нравится до зажмуренных от удовольствия глаз. Он поднимается с колен и, присев на край дивана, с удовольствием осматривает всё ещё трепещущее от только что полученного наслаждения тело, распластанное на белом. Чонгук открыт его взору полностью: ноги безвольно раздвинуты, одна рука по-прежнему накрывает лицо, а вторая, которой он путался в волосах Джуна, откинута в строну. Грудь вздымается в судорожном дыхании, и алеют пленительно острые соски. Намджун склоняется к лицу Чонгука, убирает с него его руку и берёт в ладони горячие щёки омеги. Глаза юноши прикрыты, из-под дрожащих ресниц видно сияние: кажется, слёзы?.. — Гуки, — хрипло зовёт Намджун. — Иди ко мне, маленький... Чонгук открывает блестящие мокрыми звёздами глаза, моргает, и серебряная капелька стекает по виску. Но в этих глазах нет страха или растерянности — они укрыты туманом наслаждения, слишком явного, откровенного. Доволен... Намджун невольно ухмыляется. Доволен, разнежен, удовлетворён — счастлив... Его омега счастлив под ним. Губы Гука беззвучно произносят имя альфы, а тот тянет его за руки к себе на колени. Чонгук подаётся, забирается ему на бёдра и прижимается к нему всем телом. — Хён, я хочу... Всё сделаю, хён... Всё для тебя... Возьми... Его горячий шёпот пускает по жилам Намджуна огонь, он подхватывает юношу под ягодицы и поднимается вместе с ним. Чонгук тяжёлый, но он опирается руками на плечи Намджуна и плотно обхватывает ногами его талию. Прижимается к альфе и позволяет унести себя в спальню. Там Намджун опускает его на свою огромную постель с шёлковым тёмно-бордовым бельём и быстро снимает с себя брюки, оставаясь лишь в боксерах. Чонгук сидит, опираясь на руки позади себя, и смотрит на него с таким восхищением, что он невольно смущается. — Нравлюсь? — улыбается он. — Очень, — кивает Гук, — ты очень красивый, хён... — Иди ко мне, звёздочка моя, — шепчет ему Намджун, опускаясь рядом. Но Чонгук внезапно навалился на него, опрокидывая на спину. Джун рычит, растерянный и немного недовольный тем, что у него забрали инициативу, но Гук не обращает на это внимание. Он стискивает ладонями его руки, задирая их вверх и почти обездвиживая, и начинает целовать. Сначала его тёплые влажные губы исследуют лицо альфы, а острые зубки прикусывают ему щёки, кожу по линии челюсти и подбородок. Потом Чонгук со стоном ныряет головой к его шее, и Джун понимает, что больше сдерживать свои стоны не в силах. Чонгук целует его страстно, присасывается, не боясь оставить следы — желая этого, наверно. Намджун стонет глухо, потому что чувствует, как плещет ему жаром в пах, как судорожно дёргается до боли измученный постоянным желанием член, как начинают дрожать в нетерпении руки, которые так и чешутся ухватить омегу покрепче, перевернуть, вмять в покрывало — и... Чонгук отпускает его руки, словно почуяв это, обхватывает его голову и оттягивает назад, чтобы можно было ещё яростнее впиваться ему в шею. Намджун тут же пользуется этим: он страстно оглаживает спину омеги — сильную, гибкую, шелковистую, забирается пальцами в его волосы на затылке и прижимает к своей шее сильнее, снова и снова гладит бока и спину. А потом с жадным рычанием опускается ладонями на половинки омеги — голые, упругие, призывно вздёрнутые из-за позы, жадно щупает их, стискивает, мнёт, оглаживает, прижимает к себе — и ощущает напряжённый член Чонгука, который притирается к его собственному ноющему от недостатка ласки члену. Повинуясь мучительно сильному желанию, Намджун несколько раз шлёпает по бархатистой коже половинок — и, сам не ожидая того, сладко дрожит от звука этих шлепков. Они звоном проходят по телу омеги и отдаются в его собственном теле сладкой судорогой удовольствия. Чонгук не противится — он занят вылизыванием Джуновой шеи. Губы его скользят по ключицам альфы, он целует их ничуть не менее страстно, чем до этого целовал его ключицы сам Намджун. Тот в это время раздвигает половинки Чонгука и мягко ласкает пальцем его вход, не пытаясь проникнуть — только почувствовать, ощутить — и снова сойти с ума от того, как бархатно, узко, горячо. А потом омега опускается ниже и начинает сосать Намджуну грудь — именно сосать, захватив губами сосок полностью, с силой втягивая и посылая по телу альфы острые искры странного удовольствия. Намджуна выгибает, он отпускает омегу и исходит сладким рычанием, не в силах удержаться. Чонгук довольно хмыкает и начинает терзать второй сосок, нарочито мокро, хлюпая и постанывая, словно и впрямь что-то высасывает из дрожащего от острых мурашек альфы. Протиснув руку между их прижатыми друг к другу телами, Намджун нащупывает член омеги, накрывает его своей ладонью, стискивает и начинает откровенно дрочить юному хулигану. Чонгук с громким чмоканьем выпускает из губ пленённый сосок, рвано дыша, откидывает голову, выгибается, поднимаясь над Джуном, и жалобно выговаривает: — Нече-е-естно... Ах! Хён! Что же... Почувствовав свободу, Намджун наконец переворачивает их и наваливается на трепещущего Чонгука, продолжая двигать рукой по его длине. Юноша стонет всё громче, сбивается на короткие крики, мечется под ним, его руки бесцельно скользят по плечам и бокам альфы, но сопротивляться он не в силах. Когда он кончает, то снова протяжно выстанывает его имя, подавшись в руку Намджуна и приподняв бёдра. Белёсая струя окатывает горячим пальцы альфы — и это так красиво, что тот на миг замирает, наблюдая эту картину: его истинный омега кончает от его рук. Это самое эстетичное и завораживающее, что он видел в своей жизни. У Гука щёки румяные, его растрёпанные тёмные волосы в полном беспорядке, глаза томно прикрыты, а из алых губ вырывается короткими толчками ароматное дыхание. На это Намджун готов смотреть часами. Не отрываясь. И всё бы хорошо, но член ноет всё сильнее, да и альфа внутри рычит и скалится, не готовый просто мирно отдыхать в сторонке, пока хозяин созерцает своего идеально затраханного омегу. Потому что омега, по его мнению, затрахан недостаточно идеально. И сам омега, кажется, того же мнения. Он едва дышит, он безумно устал, но открывает подёрнутые поволокой страсти глаза и тянется рукой к паху стоящего над ним на коленях Намджуна, застывшего и не совсем понимающего, что ему сейчас делать: идти дрочить в душ или всё же... Или всё же. Потому что Чонгук смело кладёт ему руку на член и, глядя прямо в глаза, ведёт по нему. Намджун невольно хрипло выдыхает и подаётся вперёд — под пальцы омеги. — Хён... — шепчет Гук едва слышно. — Я хочу... Возьми меня, Джун, по-настоящему возьми... Его ладонь гладит плоть альфы всё настойчивее, хотя он и не решается забраться в боксеры. А Намджун прикрывает глаза и дышит хрипло, стискивает в пальцах покрывало, пытаясь убедить себя, что не сейчас, ведь Гуки так устал, малыш лишь благодарен, ему бы отдохнуть, ведь он бо... — Хён... — Голос Чонгука звучит ближе, и когда Намджун открывает глаза, то видит, что юноша лёг около его колен, что лицо Чонгука слишком близко к его, Джуна, паху, чтобы просто встать сейчас и уйти в душ. Нет... Поздно. Уйти он уже не сможет. Отпустить омегу нетронутым — тоже. — Хён, — шепчет Гук, — прошу... Хочу тебя, слышишь? Я хочу тебя... Намджун склоняется над ним, позволяя пальцам юноши стискивать, оглаживать, нежить его член, и целует в приоткрытые сладкие до муки губы. — Повернись на живот, маленький, — тихо отзывается он. — Ты... — Нет, — вдруг мотает головой Чонгук, — нет, не хочу так, не хочу... на коленях... Хочу видеть... Я видеть тебя хочу... Не хочу первый раз как сучка, нет, прошу, хён... — Глупенький, — мягко улыбается Намджун и убирает с влажного лба мальчика прилипшие чёрные волосы, — мне надо подготовить тебя. А потом... Ты увидишь всё, клянусь... Всё будет только так, как ты хочешь, звёздочка... Чонгук кивает и, прикрыв глаза, переворачивается на живот. Его пальцы стискивают покрывало, когда Намджун начинает медленно гладить его напряжённые половинки. На полке над кроватью Джун находит свою любимую смазку — силиконовую, долгоиграющую. То, что нужно. Но сначала... — Подними попку вверх, маленький, — тихо шепчет он на ухо чуть дрожащему Чонгуку. Тот внезапно всхлипывает, но слушается. Джун начинает медленно, со вкусом целовать его выгнутую спину, поглаживает руками бока, согревая и нежа, прикусывает загривок — и Чонгук вдруг обмякает в его руках. Его ноги разъезжаются, он пытается собрать их и встать на колени, но почему-то они дрожат и не слушаются его. Намджун улыбается и, продолжая целовать покрытого мурашками и тихо и беспомощно стонущего омегу, подкладывает ему под пах высокую подушку, открывая его для себя полностью. Чонгук смущённо мурлычет что-то невнятное, ёрзает, но это слишком удобно, чтобы сопротивляться. Намджун спускается влажным поцелуями к его половинкам, гладит внутреннюю сторону бёдер и видит, как поджимаются пальцы на ногах у омеги. Альфе безумно приятно, что его мальчик такой чувствительный, такой отзывчивый... Он ведь устал смертельно, его Гуки, но не может не откликаться на ласки своего мужчины. Маленький сладкий упрямец... Намджун с наслаждением целует бархатную кожу половинок, прикусывает, оставляет на них розовые следы, мягко мнёт пальцами яички омеги, берёт его член и начинает осторожно ласкать его. Второй же рукой, покрытой густой и легко пахнущей чем-то цветочным смазкой, он начинает оглаживать омежий вход. Чонгук стонет жалобно, но не зажимается. Губы Намджуна, его пальцы на чувствительных местах, его уверенные движения — всё это заставляет омегу расслабиться и принять сначала один палец, а потом и ещё два. Намджун не спешит, он выглаживает Чонгука с искренним упоением, наслаждается каждым прикосновением к шелковистым стеночкам его нутра — ласкает, а не просто растягивает. Ему доставляет удовольствие ощущать, как дрожит мальчик от его рук, слышать, как стонет он его имя, как вскидывается и громко, отчаянно ахает, когда комочек нервов — самый чувствительный у него внутри — оказывается под пальцами альфы. С хищной улыбкой Джун склоняется и, не переставая таранить сладкий бугорок, кусает половинки омеги, заставляя того выгибаться и почти кричать от наслаждения... — Если я сейчас из-за тебя кончу, — вдруг звонко и отчаянно выговаривает Чонгук, — я тебя убью! Не... Не смей! Намджун криво усмехается: у него пожар в паху, у него всё дрожит внутри и натянуто струной от яростного желания, а этот глупый оленёнок ему ставит условия? Он вынимает из капризного мальчишки пальцы. Ладно... Раз ты сам так хочешь... Он входит в своего омегу медленно, стиснув зубы, чтобы тут же не сорваться от того, как бешено стучит его сердце и как дико ломит член. Влажная, горячая плоть обхватывает его, и он бархатно рычит от наслаждения. Чонгук лежит под ним на спине, одна его нога на плече у Намджуна, и альфа гладит её, чуть стискивая бедро, а вторая отведена в сторону. Это не самая удобная поза для первого раза, но омега так хотел. Принимая его, Чонгук зажмуривается, его рот беспомощно приоткрывается, и Намджун накрывает его своими губами. Он целует нежно, но сам едва сдерживается, проникает в Гука осторожно, ощущая всего его вокруг средоточия собственного желания, это даётся ему трудно, ему хочется дикости и скорости. Однако нельзя. Пока нельзя. Он мягко покачивается, даря себе небольшую поблажку, закрывает глаза, отдаваясь своему удовольствию, и чувствует, как начинает отзываться тело омеги на его движения, как стискивает Чонгук его руки, как начинает хрипло дышать. Намджун отрывается от его губ и целует щёки и шею, толкаясь по-прежнему размеренно и входя всё глубже. Чонгук робко и коротко выстанывает тихое "Джун", и Намджун снова целует его губы. Жаркое, мокрое от смазки нутро омеги сводит его с ума, он понимает, что долго не продержится, что сейчас ему сорвёт кран — и он сделает, как Гук и просил: грубо, жёстко, быстро, как нравится ему самому. Он ведь никогда и ни с кем не был слишком ласковым. Да он сроду не целовал никого так много и страстно, как сегодня целовал Чонгука. Даже с мужем когда-то — и то у них было всё иначе: раскованнее, свободнее, небрежнее что ли. Нет, в силу опыта он удовлетворял своих омег умело, делал всё, чтобы расслабить — тогда ведь не будет больно и слишком тесно. Он искренне стремился доставить им удовольствие в меру своих сил. Но всегда прежде всего думал о том, чтобы было хорошо ему. Только в начале отношений с Джеюном он испытывал к нему что-то вроде вот такого же трепета, какой чувствовал по отношению к Чонгуку. Однако Джеюн был раскрепощённым и страстным омегой, так что занеживать его, зализывать и зацеловывать Намджуну никогда не нужно было — и ему это тоже было не особо вроде как нужно. А вот Чонгук... Несмотря на всю свою дерзость и мужественность, этот мальчик вызывал в Джуне страстное желание истомить его жаркими ласками, заставить растечься под собой покорной сладкой пеной — и снова и снова целовать, лизать, кусать, и брать, брать, брать — нежно, трепетно и долго, чтобы плакал и просил большего. Странное ощущение — захватывающее до звёзд перед глазами. Но сил на долго и трепетно уже не хватает, и сейчас, когда он двигается внутри обожаемого тела, ощущая его, кажется, всем своим существом, он едва может сдерживать себя и шептать, торопливо, глотая слова: — Любимый... Любимый мой... Омежка... Гуки... Самый красивый... Самый смелый... Гуки, малыш... Больно?.. — Не-ет, — тихо выстанывает Чонгук, — Джун... Так... хорошо... Намджун стискивает зубы, выпрямляется, обнимает его ногу и толкается увереннее, чуть жёстче. Его продёргивает острой искрой болезненного удовольствия, и он начинает набирать темп, толкаться сильнее, входя глубже, двигается всё более размашисто, уверенно. А потом снова склоняется над непрерывно стонущим Чонгуком, который смотрит на него расплывающимся взглядом, полным тумана. Колено омеги касается его же плеча, Джун входит глубоко, по основание, его бёдра двигаются ритмично, а пальцы находят член омеги и обхватывают его, ведя того к краю. Внезапно Чонгук распахивает глаза и, задыхаясь, умоляюще стонет: — Ещё... Ах, ещё р-раз... О, да, да, да! Намджун торжествующе рычит и уже откровенно бьётся, как заведённый, в то место, которое вызвало у омеги такой восторг. Всё тело его прошивают сладкие молнии, от паха к коленям и груди расходятся горячие волны, несущие долгожданное наслаждение. Он хрипло стонет: — Гук! Гуки! О, мал... лыш! Мой... Мой! Мой! И слышит ответный стон Чонгука: — Джу-ун... Мой... хён... Он понимает, что уже на пределе, его пальцы на члене омеги онемели, как вдруг его руку обхватывает ладонь Чонгука, и тот начинает двигать ею, позволяя альфе отпустить его и сосредоточиться на себе. Намджун выпрямляется, поднимает вторую ногу Чонгука, разводит их в стороны и, запрокинув голову, отпускает тормоза. Бешено, яростно он вколачивается в откровенно кричащего юношу, заходится в собственном рычании, догоняя наслаждение. И когда его накрывает, он вытягивается струной, выкрикивая отчаянное и сладкое: — Гу-у-ук! — и продолжает движение, разбивая себя о желанное тело, забирая его себе навсегда, заполняя его собой. Он знает, что Чонгук не может пока забеременеть, он точно это знает, но в то мгновение, когда из него выплёскивается семя, когда он ощущает этот сладчайший миг единения со своим истинным, он понимает, что отдал бы всё на свете, лишь его омега понёс от него, чтобы эта страсть, эта истовая любовь, которую он дарит своему мальчику, не прошла просто так, а оставила в нём свой след. — Любимый... — шепчет он, опустившись на растопленного его жаром омегу, который едва дышит под ним, но обнимает и прижимает к себе. — Любимый мой, Гуки... Хороший мой мальчик... — Хён... Альфа... — слышит он тихое в ответ. — Я так сильно... Я умру без тебя... Не смогу больше... — Звёздочка моя... — Намджун обнимает его крепко-крепко, с наслаждением ощущая, как хлюпает между ними семя омеги — свидетельство того, что ему было хорошо под своим альфой. — Ты мой... Только мой. Я никому тебя не отдам, ни за что. Я переверну мир, но не отпущу... Гуки... Маленький... — Хён... Я спать... — Руки Гука слабеют, он пытается удержать их на плечах Джуна, но они соскальзывают, и Намджун улыбается, укрывая своего мальчика своим теплом, своим ароматом, самим собой. И едва слышно, но последней каплей, переполняющей счастьем его сердце, звучит: — Я люблю тебя, Джуни... Не отпускай... меня... — Никогда, — шепчет он, боясь одного: что его бешено стучащее в упоении сердце не даст омеге заснуть. — Слышишь? Никогда не отпущу... Любимый... Любимый мой...

***

Утро наступило как-то слишком быстро. По крайней мере, Намджун был готов ещё поспать примерно столько же. Однако оно принесло счастье — это утро. Он проснулся от того, что его окружил и нёс на своих волнах волшебный, восхитительно сладкий аромат шоколада — горячего, страстного, желанного до судороги. Не открывая глаз, он повёл носом и быстро нашёл средоточие этого аромата — нежная юношеская шея, в которую он уткнулся и тут же стал лизать её, ещё не придя в себя окончательно, но уже не в силах противиться инстинкту: омегу надо обиходить, покрыть своим запахом, который будет отгонять соперников, пока альфа будет зажимать его под собой и жарко трахать всю течку. Всю течку... Течку?! Намджун распахнул глаза — и тут же до него донёсся слабый и жалобный призывный стон. Чонгук лежал к нему спиной, Намджун всю ночь обнимал его, прижимаясь к нему грудью, животом и... Там, внизу, всё было мокрым от густой прозрачной смазки, которая пахла одуряюще, кружила голову и требовала немедленного внимания. Не веря себе, осознавая, что надо как-то по-другому, но не совсем уже понимая, как именно, отравленный омежьими феромонами, Намджун зарычал, повёл носом Чонгуку по позвоночнику и уткнулся в его поясницу, жадно обнюхивая. Чонгук снова застонал. Он явно уже должен был ощущать первые боли течки, но — безумно уставший от их ночной страсти — не мог пока проснуться. Намджун подрагивающими пальцами огладил его бедро и осторожно потянул колено омеги в сторону, чтобы тот оказался на животе, а потом раздвинул его безвольные ноги, открывая для себя доступ к умопомрачительному зрелищу текущего омежьего входа. Он прикрыл глаза, жадно вдыхая аромат, стал гладить бёдра Чонгука и зашептал: — Гуки... Малыш, Гуки... Просыпайся... Милый... Склонившись над омегой, он стал осыпать поцелуями его спину, прикусил легко лопатку и загривок. Чонгук отозвался глухим жалобным стоном и даже не двинулся в ответ на это. — Гуки, — хрипло позвал Намджун, — маленький мой, сладкий... Гук!.. Он терял себя, сходя с ума от того, каким беспомощным и раскрытым был перед ним мальчик — так сладко пахнущий, так откровенно манящий его своим ароматом. Намджун снова спустился поцелуями к шелковистым мокрым половинкам омеги и, не выдержав, нырнул между ними языком. Густой шоколадный вкус наполнил его до краёв, он обхватил Чонгуковы бёдра ладонями и стал, жадно урча, его вылизывать. Юноша завозился, приподнялся на руках и тут же рухнул на постель с хриплым: — Джун?.. Что ты... мм... что ты де... Джун?! Он вдруг вскрикнул, и затрепыхался активнее, пытаясь вырваться из рук альфы, но тот, едва заставив себя оторваться от безумия вылизывания течного омежки, тут же оказался над ним и не дал встать, навалившись ему на спину и обхватив плечи руками. — Омега... мой омега... — проурчал он, ощущая себя победителем, самым сильным самцом, которому достался самый главный сладкий приз. Его уже повело от шоколада, он был явно нетрезв. Однако омега тревожно захныкал, а потом грозно заворчал в его руках и снова попытался вырваться. Тогда уже Намджун грозно зарычал и прикусил непокорного мальчишку за загривок, заставляя замереть. — Течка, Гуки... У тебя течка... — снова проурчал он. — Не дёргайся, малыш... Альфа позаботится о тебе... Ты только мой, слышишь? — Джун, — запыхтел Чонгук, пытаясь развернуться на спину в его руках, — пусти, пусти! Течка... Почему мне... Почему мне не больно? — Потому что ты со мной, — проурчал ему на ухо Намджун и вошёл в него пальцами, сразу двумя, с наслаждением ощущая, как легко приняло его желанное нутро, как раздалось оно сразу под его напором. Чонгук снова вскрикнул, но тут же замер, а потом срывающимся голосом спросил: — Ты будешь... Ты останешься со мной, да?.. Я... Мне ведь больше не будет... больно? Меня ведёт, мне страшно, всегда так больно, а сейчас... Я слышу омегу, он скулит и рвётся, я его всегда так ненавидел, а сейчас... Он... Мне хочется ужасных вещей, я такой грязный, но ты... — Его мысли явно начали путаться, а язык словно сам по себе говорил. — Прошу... Не оставляй меня... Не бросай меня... И он приподнял задницу, насаживаясь на пальцы Намджуна глубже. А тот, не переставая медленно и плавно трахать его ими, прошептал на ухо тихо поскуливающему, напуганному и теряющему себя мальчику: — Я никогда тебя не оставлю, звёздочка моя, как ты мог такое подумать... после всего, что было... Я буду рядом, я позабочусь о тебе, моя радость... прелесть моя... Мой... мой омега... — Джун, Джуни, я хочу... Джун... Это так... страшно... Я не хочу забыть, но... Альфа... Мой альфа... Только твой... Я только для тебя... Голос Чонгука менялся, становился глухим, низким, бездумно жалобным. Звериная сущность овладевала сознанием юноши быстро и безжалостно. Наверно, потому что он не чувствовал боли, потому что она не отгоняла его омегу. Намджун вынул пальцы, вошёл в Чонгука плавно, на всю длину — и горячий, страстный рык вырвался из его груди: течный, сладкий, его истинный в своей самой желанной поре доверился ему, призвал его — и отдал над собой власть, сам, добровольно, признавая его таким образом самым желанным и правильным для себя! Омега тёк для него, стонал под ним и жадно принимал его! Не так, как этой ночью, но Намджун почувствовал себя снова безумно счастливым и наконец-то нашедшим то, что искал всю свою жизнь. То, что теперь он будет защищать всеми средствами до конца своей жизни.