Галлюцинации

Но ничто не вечно под луной, правда? Кто бы сомневался... Если всё кажется слишком складным и хорошо устроенным, знайте — это фуфло ненадолго. Счастье тает как мороженое на солнцепёке, стоит хоть на миг покинуть прохладное местечко, читай — зону комфорта, как солнце безжалостно изжарит дотла, растопит сладкую красоту до состояния липкой слизи с цветными разводами, которая уж точно не вызовет былого восторга и, упаси вселенная, аппетита. Развал того, на чём стоят остатки руин моей нервной системы, начался, ожидаемо, на работе. И ведь ничто не предвещало, я бы даже сказала, что вовсе наоборот. Смена шла тихо с самого начала, я до середины её дошла даже без желания кого-нибудь побить. Я в тридцать третий раз повторяю напиток одному клиенту за барной стойкой. По началу у нас даже склеился мало-мальский разговор за жизнь, парень серьезно попал на бабки и заливал горе в нашем клубе, надеясь, что всё пройдет как-нибудь само. В этом я шарю, что называется, и разговор сложился благоприятно, удалось и посмеяться, и погрустить. Иначе говоря, мне даже было по нраву подобное, но в какой-то момент, когда градусы его опьянения и моего терпения заодно стали слишком высоки, парень попутал границы и начал подкатывать. И делает это до сих пор. Пьяные подкаты? Выглядит жалко и мерзко, я сразу ставлю границы, сперва вежливо, но далее прямым текстом и довольно жестко, ловя на себе расплывшееся хмелем понимание и совершенно неприятную угрозу. Но больше он мне нервы не портит и на том спасибо, я спокойно завершаю смену уже без приключений. К её концу я об этом парне не помню даже, а единственной целью видится желанное возвращение домой, в родные пенаты с перспективой и должным настроением на рисование. Может, мне начать этим подрабатывать? Подписчики считают, что уровень хорош, некоторые просили даже под заказ чего состряпать, но времени чертовски мало было. А деньги всегда нужны... Идея хороша, и я всячески лелею её в мыслях, уйдя в те окончательно, пока собираюсь домой. Рассеянно ищу ключи, переложив их из куртки в джинсы, застегиваю свой видавший некоторое дерьмо рюкзак и выхожу на промерзшую за ночь улицу в переулке, куда выходит дверь для сотрудников. Подворотня, в которой вечно воняет мусором и табачным дымом, но уже веет шумом и холодом проспектов. И не успеваю и выдохнуть, как под дых воздух выбивается пьяным телом, вжавшим меня в кирпичную стену клуба. — Наконец-то... Рабочий день кончился? Или ночь... А, неважно, куколка, — вонючий выдох и знакомый голос того самого парня, который явно решил меня подкараулить. Его шатает неимоверно, но даже он способен зажать такую соплю как я. Не знаю, что во мне всполошенно бьется сильнее: страх или ярость. Я на миг замираю, ввожу его в заблуждение тем, что якобы не собираюсь сопротивляться. — Барри, ты чё? Хоть бы предупредил, чёрт, — выдыхаю и смотрю в его блестящий взгляд, который как будто ни на чем не сфокусирован толком. Это срабатывает, он отпускает меня и поправляет на себе криво надетую шапку с каким-то логотипом из нечитаемых букв, но сам отодвигаться собирается едва ли. А моё предложение становится ошибкой, Барри расплывается в улыбке и тут же снова ловит меня руками, нагло пробираясь ими на талию. — Ну что ты, конечно дж... ждал. Хмм, такая милашка, — он тянется к моему лицу, а я резко бью коленом между его ног и выскальзываю. Этот чёрт все еще держит мою куртку, я в панике просто скидываю её и мчу из подворотни прямо по льду сквозь начавшийся снегопад, кое-как успев стащить рюкзак. Я даже автобус ждать не стану, ни за что. Снег залепляет лицо, забивается за шиворот и в рукава кофты, но я и холод не замечаю, предпочитая побыстрее удрать и не искушать судьбу, у которой явно планы на мой тощий зад. Конечно же я поскользнулась не единожды, упала и больно ударилась, но колотящаяся душа гнала до дома эффективнее, чем шпоры лошадь. В крыльцо я едва не влетаю лицом, слишком резко остановившись и чуть не пискнув от того, что на пороге у моей двери кто-то стоит. Но тут же выдыхаю с облегчением, понимая, что это не пьяный парень и не начальник, а просто кто-то... Но кто это? Сухощавая фигура монстра смеривает меня недружелюбным взглядом, пренебрежительным даже, а в его руках пачка бумаг и конвертов. От догадок душа пропускает удар, а мысли крутятся уже вокруг чего-то совершенно далекого от приставаний пьяных клиентов клуба. Даже начавший пробирать до костей холод метели не отрезвляет настолько, как понимание того, что это по мою душу. И речь пойдёт явно не о новых счетах за коммуналку. — Ох, это... Доброго дня? Войдём? — я принимаю дружелюбный вид, что не слишком сочетается с ужасом в моём взгляде. Руки ходят ходуном, когда я отпираю дверь и впускаю внутрь монстра, похожего на помесь медведя и лиса. — Вэспер Марсельезе, я буду краток, ваши счета превышают все допустимые нормативы, вы же понимаете? Коллеги предупреждали неоднократно, и я решил лично уведомить вас о том, что наша добродетель себя исчерпала. Я Кинс. Оформлял долговые документы по вашему делу, но, увы, вы утеряли право на этот дом за неуплату, — монстр коротко отряхивает с круглого уха снег, просто дёргая им мимолетно, в рыжих глазах ни капли участия или сострадания. Ясное дело, не стоит и пытаться что-то оспаривать. Спасибо хоть на органы за долги не продали. Так что документы беру безропотно, даже удивив непоколебимого агента по недвижимости тем, что не стала на него ершиться. Молча ищу в доме ручку, подписываю, приложив к стене и возвращаю обратно с видом напускного безразличия. Жаль, что только напускного... — Сколько у меня времени? — У вас его было предостаточно. Завтра утром вас тут быть не должно. Надеюсь, мне не придётся навещать вас с полицией, мисс, — высокий монстр сухо кивает на прощание и моё общество покидает, не удосуживаясь закрыть за собой дверь. А я так и стою в прихожей с ручкой в руке и смотрю на то, как улицу заметает глухим снегопадом, через который не видно соседнего её края. Кадиллака кстати тоже нет, сосед явно на работе, а я так и не узнала у него, чем зарабатывает такой паразит как он. Сожаление. Вот, что я испытываю сейчас, оставшись наедине со своими чувствами... Настолько паршиво и мерзко, даже приходят мысли о том, что, возможно, стоило остаться с тем пьяным, конченным ублюдком? Тогда я бы не вернулась, не застала мистера Кинса на пороге дома, не подписала документы о выселении и продлила бы свое жалкое существование на целые жалкие сутки... Или, быть может, Барри меня бы малодушно грохнул, и мучения кончились бы легко и просто ещё до того, как я узнала неприятный факт. Не то что бы он бы неожидаемым, но от того нихрена не легче, в голове пустота растерянности, и апатия кроет волной почти моментально. Дыхание после спринта через покрытые льдом кварталы восстанавливается долго, но только после этого я, наконец, закрываю дверь и плетусь в комнату, где теперь всё окончательно кажется чужим. Даже собственные вещи будто не мои, а кем-то забытые. Их до смешного мало, а самое ценное — ноутбук и старенький планшет со стилусом. Денег у меня ноль целых хрен десятых, остатки их героически пали вместе с курткой в борьбе против домогательства. Теперь вся прочая жизнь, которая событиями сегодняшнего дня разделилась на "до" и "после", кажется мне потоком галлюцинаций, в которых у меня всё в общем-то неплохо было. Можно мне обратно? Ну пожалуйста... Я не помню даже, как проходит остаток дня, на который у меня ещё вчера были такие чудесные планы. Он будто в немом кино, в котором даже на музыку бюджетом поскупились. Ёбаный нуар... Только к ночи мой мозг подает сигнал бедствия — надо собирать вещи и думать, куда держать путь. Зарплата через два дня, надо решать проблему с тем, где их провести, попутно отыскав место жилья, возможно, какой-то дешманский хостел. Это даже внушает мне надежды, ведь долги больше не тяготят пустые карманы, можно попытаться что-нибудь придумать. Я почти воспряла духом, подумав о подобной перспективе, но этот самый дух мне в задницу затолкало сообщение с работы. Угадайте какое? Что мог придумать этот тупой хряк? Правильно! Уволить за "грубейшее нарушение рабочего устава, за флирт с клиентом, который написал кучу жалоб и понизил рейтинг заведения". Я просто в голос истерично хохочу, прочитав дальнейшую гневную тираду в мессенджере, стоя посреди комнаты с собранными вещами. — Бля, в этом дне прекрасно всё! — с восторгом самоубийцы я улыбаюсь, падая спиной на постель. А хотелось бы на рельсы да под поезд. И чтобы гудок проехался по слуху, разорвал барабанные перепонки до того, как локомотив намотает на колеса. Значит, зарплаты мне не видать, трудовой кодекс этому пидорасу не знаком, как и понятие совести. Я бомж. Самый настоящий бомж, которого выкинули на улицу, как чёртову шлюху, попользованную и никому не нужную. Восхитительно, потрясающе, сногсшибательно, хочется проверить — не сплю ли. Решаю, что уж лучше уйду прямо сразу, не стану ждать позорного стука в дверь, не стану испытывать на себе сочувствующий взгляд соседа, теперь уже бывшего, не стану оттягивать момент неизбежного. А потому с каким-то отчаянием одеваюсь в слишком лёгкую для весны летнюю куртку, натягиваю на промокшие ноги такие же мокрые ботинки и с малочисленным скарбом ухожу, кинув в почтовый ящик ключи. Вот и всё. Финита ля комедия. Если бы была возможность, я бы пустила на чёрном экране титры, включила бы что-то сопливое на фоне музыкального сопровождения. И в главной роли мои никудышные инициалы. Уверена, награда провальной режиссуры была бы моя. Ноги несут сквозь снегопад куда попало. Он такой густой, что глушит звуки города, даже в голове будто звенит от этой тишины, всё такое белое, чистый лист, незамаранный ничьими желаниями, движениями. Ничего лишнего... Только я лишняя в этой красоте... К ресницам липнут комочки снега, тают и водой сбегают по скулам, словно слёзы, но я не уверена в том, что это не они. На душе так тяжело, что ей больно. Больно и глотать, я, кажется, получу последствия за беготню по улицам в мороз без верхней одежды. И тем более — за отсутствие, мать его, дома. Но имеет ли это все значение, когда ты даже не знаешь, как теперь жить эту долбанную жизнь? Рюкзак и два пакета — вот всё, что у меня осталось в этом дерьме, больше вообще ничего нет. Ноги уносят на окраину города, в этом районе до неё совсем недалеко: кривая улица, пустыри, за ними виднеется куцый лес, встречаются ржавые коробки гаражей и ветхие дома. Неплохая мысль — я вижу заброшенный, частично сгоревший дом, у которого уцелела большая часть крыши и кирпичные, покрытые копотью стены. Сдается мне, бомжатник там еще тот, но я ведь теперь подхожу в эту категорию, как никто другой. Там мне самое место... Холод уже в костях, мне кажется, что ещё немного и начну звенеть как стеклянные палочки в музыке ветра. Удивлена, стоит зайти внутрь — там и вовсе не оказалось ничего такого экстраординарно стрёмного, пара битых бутылок не в счёт. Ветер тут не лез с такой беспардонностью за шиворот, но холод всё еще бродил по голым обгоревшим стенам, на которых изморозью налипла шуга снега. Выглядит как антураж к съемкам арт-хаусного фильма с уклоном в хоррор. В кармане пищит уведомлением телефон, я сажусь у стены, чтобы обнять колени и хоть какое-то тепло ощутить хотя бы животом. На экране вижу сообщение от Фреша и просто смотрю на это его "Чё как, детка" тупым апатичным взглядом. Отвечать не хочу вообще и уж тем более видеть в каждой ответной букве блядскую жалость. Я уж не говорю о том, чтобы тем более её видеть воочию. Вот бы просто уснуть и не проснуться. Без мучений, без мыслей, без чувств и пустых надежд на несбыточное. Столько раз я пыталась хоть что-нибудь построить в чёртовой жизни, наладить свою жизнь, жить её, а не выживать. Но ничего не получается, мне не дано ни везения, ни наследства, ни достаточного количества ума, харизмы, удачи. Ничего нет, не было и не осталось. Я как этот дом, в котором нашла конечную остановку: обветшалый, сгоревший изнутри до черной сажи и пустоты, с частично поехавшей крышей и битым камином... Телефон кидаю в кучку наметенного из окна снега и просто смотрю на то, как приходят ещё сообщения спустя долгие минуты прожигания его взглядом. Еще спустя десятки минут смартфон звонит. Долго, монстр всё никак не отстанет, но тишина врывается разряженным аккумулятором окончательно сдавшегося под гнётом ночного мороза телефона. Тем лучше, не будет донимать мои и без того уничтоженные нервы, где две последние клетки серотонина вышли на одиночный пикет против верной смерти, но, кажется, без особой веры в успех. А мне всё холоднее, но если сперва я дрожала как осиновый лист, то теперь просто нихрена не чувствую, и становится настолько насрать, насколько это возможно в принципе. Дно пробито, по крайней мере так думается, пока не постучали снизу... За темными провалами окон мелькнул свет фар. И кого нелегкая принесла? Ох, быть может, у дома есть владелец? Что ж, тогда я просто уйду в лес, но сейчас и встать нет сил. Хлопок двери и скрипящие по морозному снегу шаги, которые я слушаю и сравниваю с ритмом собственного пульса. Неохотного, он ищет предлога, чтобы остановиться, хотя для такого еще слишком рано — люди очень живучие твари. Ещё немного шагов, но я и головы не поднимаю. Хочу притвориться мёртвой, может, меня похоронят прямо в лесу? И тут же едва не роняют на ледяной пол чужие встряхнувшие меня руки, заставляя встретить... ну конечно же эти чертовы очки с надписью "CRAZY". — Воу, Вэсп, что за чертовщина? Ты почему не дома? Так, пойдем-ка со мной, малая, — я и возразить не успеваю, как меня поднимают на руки и из моего импровизированного склепа уносят к машине. Я бы и рада сказать что-то, но кашляю, стоило вдохнуть глубже. И стоило оказаться в салоне, как на контрасте температур понимаю, что меня нешуточно лихорадит. А картинка перед глазами словно шлейф оставляет, как будто я под веществами самого разного спектра воздействия, но мне всё равно настолько, что по прежнему не комментирую происходящее, не отвечаю на вопросы ни сейчас, ни когда Фреш меня вносит в этот блядский дом. Опять... Да за что, сука... Меня кладут на диван и раздевают, оставив только нижнее бельё, чужие руки на теле едва ли ощущаются, всё занемело, по крови будто лёд гуляет. Она стала такая густая, как мёд, по венам ворочается вяло и неохотно, тянется из глубин сердца и теряется где-то на кончиках пальцев чувством боли из-за того, что перемёрзнуть удалось критически, а судя по темноте — я это делала весь остаток вечера и ночи, уже стемнело безнадежно, но край неба, кажется, начал гореть намёком на рассвет. Мои надежды, впрочем, смотрятся похоже, словно солнце село, с той лишь разницей, что я уверена — восхода в ней больше не будет. Фреш лишь дал отсрочку от неизбежного. Ха, если угодно — дал свежего глотка, перед смертью ведь не надышишься. — Хей, ну хоть чем порадуй, детка. Ты вообще слышишь меня? — Фреш нависает надо мной уже без очков, без дебильной кепки и куртки, в обычной пёстрой толстовке и штанах свободного кроя. Лиловый взгляд... Он всегда такой темный был или мне кажется? Я едва заметно киваю, но говорить не хочется, ибо хреново так, что любое похмелье покажется детским лепетом в сравнении. Костяная рука ложится на лоб, она будто не имеет температуры, мне ни горячо, ни холодно и начинает хотеться спать. Спать вечность, просто свернувшись комочком в углу, где потемнее, и чтобы не трогал никто и никогда. Фреш снова куда-то уходит, я слышу его голос, говорит по телефону, но слов не разобрать совершенно, только интонацию, которой я прежде в нём не отмечала ни разу. Появилась в нем какая-то странная порывистость, но я только позже поняла, что связано это с тем, что монстр встревожен. Мысли вообще идут с огромным запозданием и не к месту, как будто ждешь поезда, а его все нет и нет, а когда собираешься уже уйти, он вдруг прибывает. Все дальнейшее время я нахожусь в спасительном забытьи. Кажется, мне даже уколы ставили, но их количество вспомнить чуть позже не удалось. Как и то, сколько прошло времени, когда я, наконец, стала просыпаться, открывая налитые оловом веки. А за окнами уже закат другого дня... Тикают часы в форме чернильного пятна над дверью, я уже в спальне, а не гостиной, на мне какая-то одежда, совсем не моя, одеяло натянуто до носа, а со мной компания лютой слабости и звона в ушах. Но первым, что больше всего подмечает сознание, становится тепло, разлитое по телу. Мне больше не холодно, даже немного жарко и хочется пить, будто сушит после неудачной гулянки. Стоит мне начать шуршать, чтобы выпутаться из плена пеленающего меня одеяла, как слышу шаги в доме, что приближаются из недр дома — их я узнаю из миллиона, поступь тяжелая, явно слегка вразвалку, левый тапок волочит пятку. Так только Фреш ходит, и эти самые тапки у него убитые в хлам. — У-у-у, детка, очухалась, во имя всего цветного и свежего! Я едва сам не стал черно-белым, ну ты даёшь, — монстр тут же садится на краю постели, отчего меня едва не подбрасывает на матрасе, а мои попытки сесть, ей богу почти получилось, тут же пресекает, просто толкнув обратно со снисходительным смешком, — приземляйся. Тебе док запретил отстыковку от постели. — Фреш... Какого банана... Да чайка... Мммх, — ну да, а чего еще я могла ждать? Но это даже смешно, улыбка тянет губы, а я смотрю на монстра рядом с толикой обречённой благодарности... Ну вот из какой дыры эта благодетель вылезла? И ведь не пошлёшь обратно — с собой заберёт. А он тоже улыбается, но теплее привычного, снимает очки и руку накрывает своей в ободряющем жесте поддержки и её не убирает больше, словно из опасений, что я опять попытаюсь подняться. Но какое там, бессердечная гравитация села на меня толстой жопой и разрушила мечты на гордый подъем. — Твоя часть дома выставлена на аукцион. Ничего не хочешь мне рассказать? Можно на языке жестов... Можно хотя бы эмоционально протранслировать в общих чертах, — Фреш с каждым предложением понижает ставки и наклоняется ближе, нависая надо мной тенью в пятнистой толстовке, на которой словно бы жёлтые и синие чернила разлиты хаотичными пятнами, в которые вплетено нечто несуразно фиолетовое. И ведь действительно считывает мои чувства — в глаза мне смотрит, лицо спокойное, серьёзное даже. — Тебе есть разница? — Раз спрашиваю – значит есть. — Звучит неубедительно, Фреш... — я снова пытаюсь сесть, но монстр давит на плечо рукой и почти ложится сверху, чем полностью обезоружил последние попытки убийства надежды. Мне только и остаётся, что возмущенно выдохнуть в попытке отогнать от себя чужое дыхание, слишком близкое, слишком тёплое... Сердце, предатель, удар пропустило от этого. И ведь Фреш прекрасно видит мои эмоции в этот момент, их спрятать некуда. А хочется ли? — За неуплату отобрали. Мне в наследство досталось это недоразумение вместе с кучей неподъёмных долгов. А еще меня вчера уволили за то, что я не дала какому-то пьяному хмырю и сбежала от него. Куртка у него трофеем осталась. Думаю, сам догадаешься, что было дальше, — хрипло поясняю сразу всё. Это как пластырь сорвать — лучше одним резким движением да побыстрее, так будет меньше мучений... Фреш молчит, подгружает полученную информацию и запрокидывает голову с долгим вздохом, полным досады и отчётливой злости пополам с раздражением. Мне кажется, что вот он — тот момент, когда этот паразит что-нибудь нецензурное озвучит в кои-то веки, но... Не судьба. — Какая же ты, Вэспер, упрямая девчонка. Упрямая, своенравная и глупая... — весёлый тон, будто с дитём неразумным разговаривает. Мне страстно хочется добавить ему ещё причин вставить золотые коронки в его улыбку, жаль — силёнок не хватит. — Какая есть. Обмену и возврату не подлежит, — бурчу в ответ, а в груди клокочет обида за эти его слова, — побыл бы в моей шкуре, я бы поглядела на твои жалкие потуги барахтаться. — Я бы пошёл и попросил помощи, малышка. А ты этого не сделала, — он тыкает меня пальцем в нос, а я делаю вид, что хочу укусить, но так и не нахожу достойного ответа, — будешь есть? Сорян, у меня только пицца, но к ней будет достойного уровня чай. Молча киваю ему в ответ, а его улыбка словно топит лёд моего возмущения. Как бы этот цветастый сгусток назойливости меня не раздражал порой, причина в том, что он прав. Я должна была наступить безрассудной гордости на горло и попросить помочь. Чтобы хоть как-то, но выбраться из ямы, дно которой напоминает размытую дождем трясину. Его взгляд, что читает мои чувства, ясно дает понять – Фреш сочувствует. Понимает. И действительно досадует о том, что я не пришла к нему. Словно легкой пристыжённостью наполнилась голова, а от этого я принимаю привычный вид защитной колючести и всячески притворяюсь, что с ткани цветастого одеяла хмуро собираю мелкие катышки. Я даже хочу высказать ему, насколько глубоко он может засунуть свою благодетель, если постарается, но меня совершенно неожиданно обнимают и тесно прижимают к теплу тела монстра. Мысли словно бисер рассыпается без единого шанса на поимку хоть одной, а тёплый шепот пускает от уха мурашки по спине и шее. — Я волновался, Вэсп... Не делай так больше, слышишь? Тебя здорово потрепало, а если бы я не нашёл тебя... — строгость в тоне не даёт сомневаться в честности. В горле встаёт тугой ком разочарования в себе, но этот узел расслабляться, стоит монстру погладить по спине, еще и еще, поддерживая в переживании всего случившегося дерьма. А ведь до того дня все казалось вполне терпимым, приемлемым даже. Словно галлюцинации, в которых у меня все в порядке, а потом те резко сменились на отвратные образы суровой реальности, готовой сожрать и не поперхнуться. Из самой её пасти меня выдернул Фреш за секунды до того, как она захлопнулась с ужасающим лязгом... После такого я не смогла не обнять его в ответ. От него все так же пахнет яблочной жвачкой. Уткнувшись носом в ворот его кофты хочется сидеть бесконечно долго, и он это позволяет, в пальцах перебирая спутанные прядки выкрашенных волос. А когда приходит время отстраниться, я снова смотрю ему в глаза, видя как в них разгорается зловещее пламя, какое мне удалось лицезреть от силы пару раз. — Ну... А теперь ты расскажешь мне, детка: кто к тебе приставал, как зовут твоего начальника, теперь уже бывшего, полагаю. И того, кто пришел тебя уведомить о выселении, желательно дать адресок... — Фреш почти вальяжно откидывается чуть назад и опирается на руки, но его улыбка теперь далека от доброго выражения эмоции. Я сперва даже не верю и смеюсь, толкая его коленом в бедро. — Хахах, ты их убить что ли собрался всех? — мне сперва действительно весело, но Фреш молчит, и это настораживает, мягко говоря, — Фреш, мангал! — Хах, расслабься, я пошутил, — он поднимает руки в сдающемся жесте, но в его потустороннем взгляде что-то незримо ворочается. И сдается мне, что эти его "шутки" хотя бы отчасти совсем не шутки, чёрт возьми. Я просто ложусь обратно на подушки, сил на какие-то ещё волнения у меня не осталось совершенно. Это становится сигналом для монстра, который гладит меня по руке и всё же уходит за пиццей и чаем, так и не дав ответа на незаданные, но витающие в воздухе вопросы. А их в голове роится немало, но они рвутся на клочки, в голове до сих пор звон слабости, а горло нашу беседу не одобрило, снова разнося жгучую боль при глотании. Так что принесённый парнем чай становится как нельзя более кстати, согревает и унимает противное чувство, от напитка хочется жить, и на лице тянется блаженная улыбка. Фреш пристально смотрит, неотрывно, без очков его взгляд действительно временами нагоняет жути, но он все так же бережен со мной. Садится рядом, угощает пиццей, моей любимой кстати, в ней много тягучего сыра и грибов. В душе слабый огонёк надежды на то, что всё образуется, что я найду выход из сложившейся ситуации, найду работу... Найду себя где-то здесь.