«Общий сбор на прежнем месте через полчаса. К.»
— Чё за хуйня? — Чимин вырывает записку из чужих рук и утягивает Юнги назад, в комнату, захлопывая дверь. Он взглядом бегает по словам с минуту, задумчиво хмыкает и, смяв бумажку, бросает её в пыльный угол, за кровать. Хреново скрывает улики. — Записка явно предназначена для прошлых хозяев этой комнаты. — Думаешь, никто не заметил их пропажи? Или того, что теперь здесь живут вообще какие-то левые люди? — не унимается Чимин. Он, на самом деле, не лучший детектив. Но внезапно наметившийся крохотный шансик того, что их с Юнги, как совершенно посторонних, могут феерично раскрыть, ахуеть как тревожит. — Получается, нет, — зато Юнги выглядит спокойным. Его нисколько не тронула эта записка, из-за чего Чимин начинает закипать. Ну а почему только он должен трястись над своими ожиданиями и надеждами? — И где же это «прежнее место»? — спрашивает так, будто бы Юнги точно знает ответ. Глаза Чимина округляются, голова слегка склоняется набок, а уголки губ резко опускаются вниз. Настроение безумное. Юнги не его фанат, если честно. — Чего ты, блять, пялишься? — порция яда прямиком в чужое лицо. — Иди ищи. — Просто дождёмся следующего раза. Ого. Нет — ОГО. Чимин хмыкает, вбрасывая брови вверх. Дождёмся, значит? Следующего раза, да? Он быстрыми нервными шагами доходит до Юнги и, схватив его за подбородок, ближе притягивает к себе, упирается носом в нос, одним взглядом выражая всю агрессию. Юнги об эту остроту спотыкается, но старается дышать. Потому что такие, как Чимин, очень хорошо чувствуют свою силу и знают, как ей управлять — единичное неверное движение, и ты труп. Юнги хоть и бессмертен, но не горит желанием часами в страшных пытках собирать собственные органы по пыльным половицам. — Почему это я должен тебя слушать? — Чимин щурится, на полном серьёзе ждёт аргументов. Его жёсткая хватка оставляет на чужом подбородке чуть заметные синяки. Ещё бы слегка надавить, и захрустит кость. Но Юнги молчун. Сегодня он собирается выиграть в этой неуместной тишине. Чимин же не хочет быть в проигравших, оттого резко убирает руку и делает несколько шагов назад. Это пауза битвы. Никому не нужной битвы. — Я спать. А ты стой у двери и слушай. Если заметишь что-то странное, то просто сделай своё дело, — ну, в смысле убей. После этих слов Чимин ложится спать, накрываясь с головой одеялом, а Юнги без обсуждений включает режим сторожевого пса и, устроившись на полу, подпирает ухом дверь. Слушает. Хотя уверен, конечно, что ни черта эта игра в шпиона не даст. Жители Нижнего Города не самые глупые люди, какими могут показаться на первый взгляд. Да, они верят во всякую лабуду, выдумывают богов, пишут свои истории, а ещё постоянно молятся. Но это не делает их недалёкими. Записка была оставлена намеренно и в выверенное время. Это акция без повторов. Сегодня точно никаких гостей можно не ждать. Логично, что сейчас этот неизвестный «К» и явно кто-то ещё торчат на том самом «прежнем месте», обсуждают нечто важное. Было бы неплохо попасть к ним в друзья, кстати. Для этого нужно будет постараться и ухватить момент, когда по двери вновь легонько постучит чья-то рука. Это не сложно — Юнги живёт на рефлексах. Но что делать дальше с этим полуночным гостем? Убить, чтобы разузнать информацию? Или же поддержать связь для доверительных отношений? Хорошо бы последнее, да только не к Юнги же с Чимином эту записку подбросили, а к прошлым хозяевам, чьи трупы сейчас жрут нагорные жучки. Поэтому, если обнародуется, что нумерованные под других койки заняли два непрошеных чужака, то и весь план накроется. Остаётся лишь медленно убивать? Насколько оно будет полезным — неизвестно. Но попробовать можно. Юнги не брезглив до чужой крови, а Чимин ну точно захочет её пролить. Он вообще становится всё более нервным. Потолок Нижнего Города с лихвой на него давит, а сигареты быстро заканчиваются. Просто Чимин не знал, что они задержатся здесь на долгий срок. Максимум неделю давал. А оказывается, придётся ждать два месяца. Нихуёвый разрыв ожидания и действительности. Это сильно бьёт по дурной голове. Смириться же сложно. И Юнги понимает, что дальше будет только хуже. Чимин ведь нетерпеливый, инфантильный, обиженный на весь мир ребёнок. Из-за таких порой случаются огромные, непоправимые беды. На цепи не удержишь, словом не вернёшь, иным поступком лишь больше оскорбишь. С Чимином вечно живёшь как на иголках — нет-нет, как на минном поле. Один неверный шаг, и твою ногу разорвёт на мелкие кусочки. Юнги уж не вспомнит, сколько таких шагов за годы сделал. Он в этом смысле бывалый воин. Привык к вечной битве с тем, кого бы не решился обыграть. Да уж, между ними сложные — дикие — отношения. И это непоправимо. Возможно, сильно сказывается контракт, а возможно, просто пыльные сердца шлют сигнал «SOS». Чёрт их биение разберёшь! Приходится плыть по течению и иногда наступать на мины. Чимин, конечно, со многих действий Юнги неустанно бесится, но тут уже ничего не поделать. Потому что они друг без друга никто. Вместе — уродливые однояйцевые сросшиеся близнецы в кроваво-красных рубашках. Ну кто с такими уродами тягаться станет? Как минимум выглядит мерзко, как максимум — на них даже взглянуть страшно. Примерно этого эффекта два контрактора и добивались. Благодаря своей не лучшей славе они успели натворить много дел и прослыть не самыми дружелюбными звёздами. Но все претензии к небу! Это же оно — без спроса, советов и элементарного человеколюбия — решило наградить планету всякими отбросами со способностями. Не нужно винить детей небес, вы сначала подробно обговорите их дела с причиной — родителем всей катастрофы. А ведь действительно. Не нужно винить ребёнка в плохом поведении, если его родители — беспробудные пьяницы и полные аморалы. Юнги исправно стоял на посту до самой глубокой ночи. Сложно определить точное время, но буквально за несколько часов до звона колокола комнату наполнил душераздирающий крик. Чимин, проснувшись, очевидно, от чего-то ужасного, подскочил с подушки и согнулся в три погибели, словно младенец в животе матери, запутавшийся в пуповине и медленно умирающий от асфиксии. Из его глаз нескончаемо лились побеги слёз, руки дрожали, как листья полумёртвого дерева в охваченном ураганом лесу, ладонями он прятал гримасу колючего страха на своём лице, пока пытался отдышаться, угомонить резко вздымающиеся плечи. Юнги среагировал молниеносно: он подорвался с поста и, подбежав к охваченному агонией Чимину, потянулся с объятиями. Через них он хотел забрать всю боль и страдания, успокоить этой тяжестью и тихим словом у самого уха. Да, он не лучшая поддержка и не особо понимает, что происходит с Чимином, но готов выступить спасательным кругом. Забесплатно, за просто так, за хотя бы толику чужого взгляда, полного благодарности. Но Чимин таких подарков не просил — он, если честно, больше всего их ненавидит. Потому у Юнги не выходит даже коснуться его плеча. Чимин быстро отрывает от лица ладони и, поймав Юнги на мушку измученных глаз, погружает правую руку внутрь своей груди. В прямом смысле. Это безболезненная и обычная процедура. Хотя видок так себе: конечность словно исчезает в игровых структурах, рвёт плоть без крови и хруста, не задевает внутренние органы, методично и осторожно проникает в какой-то секретный уголок рёбер и достаёт оттуда тяжёлый кольт — заряженный и готовый к бою. Слышится единичный выстрел. Словно предупредительный. Но угождает прямо в цель. Без воплей и лишних слов на пол комнаты валится мёртвое тело. Дообнимался? Череп мощно пробит по левой стороне, мозг вытекает из его сколов и пачкает пол. Юнги лежит в неестественной позе, глаза у него закатились вверх, одни лишь белки видно, пальцы рук ещё немного подрагивают — мышцы не до конца расслабились, — а внешний вид прямо-таки ежесекундно становится всё бледнее и бледнее. Картина отвратительная. Губы её творца дрожат в истерике, слезы не перестают щипать щёки, а тяжесть кольта вдруг исчезает из руки — рассеивается пикселями, лепестками несуществующих цветов. Чимин хрипит, хнычет, словно маленький мальчик, который потерял маму в огромном торговом центре, и, неловко выбравшись из кровати, плюхается на пол, в опасной близи кровавой лужи. Юнги не смотрит на него и не предостерегает от возможной грязи. Молчит. Всегда он такой мерзкий. Мерзкий-мерзкий человек. — Это ты виноват, — сквозь стиснутые зубы произносит Чимин и дрожащей рукой тянется к чужому лицу, обводит по контуру нос, глаза и брови, хнычет и прячет в груди острый для слуха крик. — Ты, сука, во всём виноват! — а собственные губы уже тянутся к приоткрытым губам Юнги. Но не целуют. Попадают мимо цели и прямо в перепачканный подбородок. — Ты такой замечательный, — упирается лбом в такой же, но прохладный лоб, взглядом никак не может ухватиться за убежавшие вверх зрачки мертвеца. — Мин Юнги, ты самый замечательный. Знаешь? Ты сам себе бес — сам себе экзорцист. Прямо как и я.***
Юнги странный персонаж пьесы. Ему в привычку умирать и в привычку заводить мотор сердца заново. Но когда тебе пускают пулю в черепушку — это не очень приятно. Ужасно больно. И эта боль имеет затяжной, ноющий характер. Невыносимые ощущения. Самый нелюбимый момент — это когда мозг начинает в быстром темпе отращивать вытекшую часть. Он педантично восстанавливает каждую выемку-извилинку, придаёт структурам прежний цвет и запускает кровавый цикл. Чувство, будто бы у тебя в волосах завелись кучки малышей-тараканов. И теперь они ползают туда-обратно, щекочут своими усищами кожу и слегка кусаются. Такие вот неприятные ощущения. Но Юнги терпит. Он, превозмогая огромный болевой ком, ждёт наступления утра — своего окончательного исцеления. Если бы местные увидели сие действо, то точно бы сменили лик Бога. Но парням везёт, и никто в их комнату более не стучит, случайно не заходит. Потому Юнги в спокойствии совершает первые движения после смерти, на пробу моргает и проводит языком по иссохшимся губам. О, живой, получается… Опять. У виска, шеи и плеч кровь засохшая, впитавшаяся в ткань рубашки (её теперь точно на выброс), от мозгов на полу остался вонючий неприятный след, который надо срочно бы убрать, что Юнги, собственно, и делает. Не самое лучшее чувство, когда убираешь свои же органы, вытираешь свою же кровь, но выбора никто не оставляет. Чимин не станет марать руки — руки, что вечно носят золото и одним лёгким движением могут решить судьбу человека. Юнги на Чимина совершенно не в обиде. Ну всякое бывает. Подумаешь, в очередной раз прибил того единственного, кто с тобой уже не первый год живёт, терпит, пресмыкается и совсем не против быть личным псом. Подумаешь. Юнги же сам виноват. А зачем полез со своей помощью? Тебя разве просили? Не думал ли ты, что сделаешь лишь хуже? Неа, конечно, не думал. Вот и получил пулю в лоб. Да ещё какую! От дула кольта, что Чимин хранит у самого сердца. У него там личная коллекция. Небо подарило ему удивительную способность — призыв оружия. И не абы как, а из собственного тела. Только рукой пошарься в толще кожи, погрузись в некую альтернативную реальность, где твоё тело — настоящий склад контрабандного оружия любого калибра. Вот это настоящая сказка. Чимин один из тех, кто выиграл в споре с катастрофой нехилый апдейт. Его способности действительно находятся на ином уровне. Поэтому с ним хотят водить дружбу многие шишки контракторского слоя населения. Подчинить Чимина, конечно, не подчинишь, не заставишь его, такого нервного и строптивого, работать на себя, но вот поддерживать хорошие отношения (или хотя бы нейтралитет) очень бы хотелось. Связываться с такими психами дорогой монетой обходится. Оттого Чимин движется без покровительства Системы и какого-либо клана детей неба. Ну не сможет он в компании жить. С Юнги-то кое-как — окей, на самом деле, просто ужасно — уживается. Других точно не вытерпит. Если только эти «другие» не станут теми, что принесут ему огромную пользу в собственном деле. Вот это уже совсем другой разговор! (Хотя и здесь будут свои нюансы). Сейчас Чимин вновь спрятал весь свой арсенал оружия. Он, в принципе, не так уж часто им пользуется. Зачем, если есть Юнги, который за чужую (признаемся — никчёмную) жизнь всего себя отдаст? Самолюбие тешится так же хорошо, как мотаются нервы. Чимин ненавидит всё это дерьмо. Юнги он тоже, кстати, ненавидит. Ну так, между делом. Поэтому лежит на боку, подложив ладошки под щёку, наблюдает, как этот победитель смерти наводит чистоту в комнате. На лице налёт пустоты и бессонницы, мордашка бледная, а под бегающими глазами синяки. Видимо, сны напугали и больше желания дремать не возникло. Вот так и зарабатываешь себе проблемки. Хотя куда уж хуже? Чимин совсем не жалеет, что пробил Юнги голову. Здорово же получилось. Смерть, вероятно, не наступила внезапно, и он успел хорошо намучиться перед тем, как окончательно потерять сознание, а после приступить к процессу перерождения. Тяжко тебе было, да? — немо спрашивает Чимин и слегка тянет уголки губ вверх. Насмехается. Ему это доставляет. Всегда так хорошо в груди становится после того, как пуля пронзает чужое тело и заставляет долгие часы страдать. И нет, Чимин всё ещё не садист, просто небо играет со всеми ними злую шутку. С таким противником бороться бесполезно, потому проще прострелить единственному близкому человеку лёгкое, а потом всю ночь слушать его хрипы, словно колыбельную. Под которую не спится. Эх, даже тут ты, Юнги, подкачал… Теперь ещё и глазами сверкает, пока отмывается от крови и остатков извилин. Намекает. Время расплаты за способность пришло. Нет, ну а что? Чимин сам захотел его прибить, помотать регенерацию, а теперь пусть сделает то, что делал всегда — притворится, как сильно любит. У него это всё-таки сносно получается. Да Чимин и сам понимает, что эту участь ему не обойти. А чего так, кстати? Юнги ему нужен ведь, понимаете? В одиночку тяжело сидеть на троне. Но если в ногах лежит клыкастая неубиваемая псина, натасканная на сырое мясо, то царствовать как-то приятнее и надёжнее. Поэтому Чимин вновь и вновь принимает правила игры. Он сползает с кровати липким ощущением патоки, цепляется за чужие щиколотки и бёдра, карабкается наверх, прощупывая через кожу кости и органы. Юнги ловит (не)званого гостя за руки и укладывает их себе на плечи — вроде как просит обнимать, а вроде как держаться, — не улыбается и ничего не говорит. Потому что любое слово между ними каждый раз как будто лишнее. Языки-то совершенно разные. Они — иностранцы, которые никогда друг друга не поймут. Поэтому, когда Юнги тянется за поцелуем, Чимин уворачивается, морщится и подставляет щёку с отведённым в сторону взглядом безразличия. Ну и, конечно, Юнги оно бесит. Как в чужих грязных койках кувыркаться — так это всегда пожалуйста. Но с давним знакомым (какая ужасная роль) — нет уж, увольте. Какой же ты всё-таки мерзкий, Пак Чимин. И с такой мерзостью подобным образом и обращаются. Юнги резко отталкивает парня от себя, поворачивает спиной и жмёт щекой к холодной песчаной стене. Он больно сжимает чужие запястья, давит на спину и рывком снимает с него бельё и штаны. Чимин же не идёт в отказ: он хохочет себе под нос и нарочито прогибается, мол, раз ты так сильно этого хотел — забирай. Я тебе позволяю. Но не ты берёшь — я даю. Помни. И не то чтобы это Юнги нервировало. Он уже привык к своей ничтожности в отражении чужих глаз, оттого не смотрит в них, когда грубо, без подготовки и, конечно же, презерватива одним рывком входит в Чимина. Член не проникает мгновенно и до конца. Это всё-таки не сказка. Хуже того — по внутренней стороне чужих бёдер проскользнула крохотная струйка крови. Ох, ну ты его, дорогой, порвал. Хотя Юнги этот факт даже не тормозит. Ему самому неприятно — слишком тесно, грубо и неподатливо, — но он всё равно пытается дойти до конца и, в попытке облегчить ситуацию, просто сплёвывает на ладонь слюну, растирая по основанию члена. Ахуеть помощь. Победа в номинации «мастер здорового секса» достаётся Мин Юнги! Аплодисменты. Чимин же на происходящее ни одной реакции не выдаёт. Но знайте — ему ужасно больно. Собственный член от подобного даже не дёрнется. Но когда Юнги это вообще ебало? Если контракт просит платы, то у Чимина права голоса нет. Вот он и молчит, в кровь прокусывает губу и просто ждёт, когда уже всё закончится. Ему просто необходимо вытерпеть, выждать для благ будущего себя. Странные стратегии, но всегда рабочие. Юнги ведь обязательно придёт в себя — хотя и сейчас его разум не покинул окончательно, но всё же, — и действительность того, что он натворил, его самого же и разобьёт. Чимину боль не в новинку. Он с ней давно породнился, оттого ни слезинки не уронит, не всхлипнет. Зато потом хорошо отыграется за всё хорошее и не очень. Удобную позицию, кстати, занял. Жертвы. Хотя на деле — серый волк с острыми зубами. Такими всяких шавок на раз-два в клочья рвут. Просто необходимо перетерпеть момент. Зацепиться за что-нибудь, лишь бы от боли не упасть (ноги плохо держат), и, насколько это возможно в данной ситуации, расслабившись, принять размашистые, грубые толчки без вкуса, чувств и сожалений. Лишь с большей натяжкой на чужой член. Сам же Чимин безынициативный. Он даже стона (хотя бы боли) из себя не выдал. В дальнейшем это тоже отлично надавит на Юнги. Пока ему ахуенно: он разводит ладонями чужие окровавленные ягодицы, наблюдает, как его член пропадает в теле Чимина, из-за чего ещё больше возбуждается и хрипло стонет. Вот это замашки! Про партнёра ни мыслишки не проскочило. Хотя Чимин ни слова не сказал, только рукой объятия оттолкнул. Знает он эти привычки Юнги. Ещё за поцелуем полезет. А оно никому из них, на самом деле, не надо. Юнги левой рукой перехватывает Чимина поперёк живота — привет, очередная порция неприятных ощущений! — грубее вгоняет член, делая толчки всё чаще. Одной правой же он скользит по спине к его шее, оборачивается ладонью и слегка душит, пока Чимин улыбается полу. Его кадык вновь дёргается от смешка, Юнги же думает, от стона, потому усмехается, мол, всё-таки приятно я делаю тебе. Да уж, забавный ты, любовник Смерти. Но пусть эти фантазии продолжают окутывать твою голову дымом до самого конца, до момента оргазма, когда взор чуть просветлеет и картина предстанет не из лучших. Ради таких моментов Чимин искренне готов страдать вечно. Ведь есть такая очень стойкая истина: насилие породит насилие, как и боль породит одну только боль. Это обмен. Придётся получать по заслугам. А Юнги от своих «заслуг» прямо на пол оседает, под ноги Чимина, растерянно так поглядывая в пустоту. О, в себя пришёл? Ещё и внутрь кончил. Повезёт сегодня тому, кто встретит Чимина в местной ванной. Таких вещей насмотрится, м-м-м — просто жуть! Тут и раны, и кровь, и губы в мясо, и стекающая по бёдрам сперма. Что за ассорти? Юнги, будучи творцом, не радуется. Он распускается бессмертными нитями — в смятении, — гуляет по кромке тревоги и растерянности, крутящегося на языке искреннего извинения. Но по виду Чимина сразу становится ясно — одних слов будет ничтожно мало. Он оборачивается к Юнги лицом, спиной вбивается в стену, чтобы не растерять равновесие, и ржаво кашляет. Устал. Устал молчать и терпеть. Его грудь ходит ходуном, в ресницах затесалась пара непролитых слезинок, а на шее — красные полосы удушья. Выражение лица серо и неоднозначно. Нет в Чимине зла, нет обиды и страха, нет в нём наслаждения и нет всепрощающей (получается, глупой) любви. Он лишь безотрывно смотрит в глаза Юнги, не шевелится, молча думая о чём-то своём. Юнги пробирает дрожь. По его спине крадётся страх одиночества и ненужности. Вдруг Чимин сейчас как развернётся и уйдёт навсегда. Даже не обернувшись. Контрактора вдруг сковывает небывалый первородный страх, и он ползёт к чужим ногам побитым оледеневшим псом, осторожно обхватывает тонкую лодыжку холодными пальцами и дрожащими губами касается колена Чимина, оставляя мягкий поцелуй. Дыхание Юнги обжигает кожу у бедра, он старательно измазывает щёку в своей же сперме, цепляется за чужие ноги, как за перила, аккуратно поглаживая, словно успокаивая, но самого себя. И выглядит оно всё как великий пик отчаянья. Пока Юнги скулит у подножья, Чимин тихонечко улыбается своей самой безумной улыбкой, пускает по ободку зрачков пожары обладания, чувствует, как в груди льётся горячее вино наслаждения. Потому что всем отчаявшимся — тебе, Юнги, в первую очередь — хвала! Это же такой контраст, это видимость низменности человека, охваченный которой он может вылизать всю твою стопу, которая босая прошла километры болот. Да уж, ген отчаянья действительно, без преувеличений прекрасен и велик. Оно передаётся от отца к сыну, и сколько ни пытайся ввести вакцину — всё тщетность бытия. Медицина лишь пожмёт плечами, мать прольёт слезинку у могилы, ну а Чимин так приятно слуху посмеётся. Потому что он есть рассадник всякой дряни, он её повелитель. Юнги же заболевший. Таких, кажется, привыкли под замки запирать на карантин? Там пресная похлёбка, одинаковая больничная пижама, уколы и таблетки по расписанию, доживающие последние сутки соседи, врачи с огромными синяками под глазами и пакет апельсинов на тумбочке. А ещё приближающееся чувство смерти. Юнги, увы, последнего толком не познать в действительности. Но Чимин готов перенести его в некую ареальность. — Я тебе сейчас ещё одну пулю в черепушку пущу, если не отпустишь, — и эта пощёчина оказывает мощное влияние. Юнги отшатывается, отползает и боится поднять взгляд на своё личное небо, свой персональный Ад. — Завязывай со всем этим дерьмом, — намекает на то, что надо бы уже прийти в себя, — и карауль записку, — но Юнги ни черта не может взять себя в руки. Отчаянье сильно меняет подшёрсток, Вы знали? Чимин вот знает, поэтому ведёт себя так. Ему доставляет произошедшее. Будем откровенны — он на всё это рассчитывал с самого начала. По стилю жизни Чимина предельно ясно, что никому так отвратительно с собой он обращаться не даст. Оружие всегда при нём, кулаки не побоятся боли, а зубы, если уж первые два не сработают, могут и конечности при хорошем желании откусить. Юнги же попадаёт в исключения. В самые нехорошие исключения. Не повезло ему, в общем. Чаще, чем им, пользуются разве что проститутками. Просто этим девчушкам с самого начала все правила за большие (и не очень) деньги понятны, а вот Юнги уже шесть лет не осознаёт, в какую глубокую лужу успел угодить. В таких лужах, как правило, водятся голодные и шустрые аллигаторы. Раз — и нет у тебя рук-ног-головы-и пальцев. Не очень сподручно так жить, верно? Ну а вот Юнги уже привык. Он давно калека, да только всё отказывается верить в свой диагноз. Чимину же оно только сподручней. Он умело отыгрывает роль искалеченной пташки, давит на больные уголки: прихрамывая плетётся к кровати и, не умывшись, не глотнув воды, кутается в одеяло с головой, скрываясь от этого дня и полных раскаяния глаз своего пса. Простыни мараются кровью и прохладной спермой — это ужасно неприятно, знаете ли, — в глотке пустыня, ещё и в виски долбит пульс. Ужасное состояние, в общем. Но Чимин на улыбке обесценивает самый настоящий акт изнасилования и, полагаясь на него же, умело манипулирует, зная, что теперь Юнги варится в случившемся, как в котле с кипятком. Из такого выходят в страшных сквозных ожогах. Тебе, бессмертный пёс, желаем того же! Будем учить тебя не пряником, но кнутом. (Примерно так среди нас и появляются безумцы). Чимин иначе обращаться не умеет. Да и лучше быть не тем, кого уважают, а тем, кого сильно боятся. Например, потерять. Стоит один раз попробовать стать хозяином ситуации, и больше ничто другое не понравится. Тем более, если твой оппонент слегка не в себе. Но и ты, кстати, тоже от него не так далеко убежал. В итоге весь день они проводят в комнате, в гробовой тишине. Сбор урожая проходит мимо, за ним же завтрак, обед и постоянные перерывы на молитву. Юнги ещё недолго сидел на полу, слушал, как все местные торопились по своим делам и как желали друг другу доброго утра, а после — наверное, по прошествии двух часов — всё-таки нашёл в себе силы встать и в боевой готовности прислониться к двери. Чимин же даже шороху не подавал. Юнги несколько раз порывался подойти к нему и прислушаться — а вдруг не дышит? Вдруг я его убил? Но всплывающее на обратной стороне глаз разбитое лицо Чимина и его монотонный приказ, который грубым эхом до сих отскакивает от песчаных стен, не давали псу даже шага лишнего сделать. На сегодня этого самого «лишнего» уже по горло хватило. Оба земли с червями наглотались. Юнги за все свои дела готов ещё тонну цемента сожрать. Потому что заслужил. Лажает он и без того часто, но в последнее время прямо-таки бьёт все рекорды. А Чимин его терпит. Он ведь давно мог найти себе более статусного, более умелого и сподручного напарника, но всё продолжает — наверняка из жалости — держать Юнги рядом и даже прощает такие вот грандиозные провалы. Можно ли таких, как он, приравнивать к святым? Великомученикам. Юнги наивно верит, что Чимин совсем не тот, за кого себя выдаёт. Он просто заплутал в собственных ожиданиях. Ещё и терпит всякие выходки своего давнего приятеля. И почему-то Юнги упускает из внимания факт того, что недавно ему вынесли мозги. Буквально ни за что. Прощает, даже не задумываясь о корнях происшествия, списывает поведение Чимина на банальную усталость, придавленность Нижним Городом. Чимину ведь давненько уже никаких кошмаров не снилось. Контракторы, вроде как, живут без сновидений. По крайней мере, так говорят все известные сведения о детях неба. Но Юнги не верит в их подлинность. Как минимум потому, что перед глазами живой пример обратного. Да, иногда бывают у Чимина сонные панички. Возможно, оно связано с постоянным употреблением психотропов или частым недосыпом, а возможно, со стрессом и нервным состоянием, из которого парень никак не может вынырнуть. Стиль жизни у него такой. Юнги же совсем не психотерапевт, а потому помочь не может. Хотя пытается! Из-за чего постоянно в муках и терзаниях плоти проводит часы регенерации. Чимин ведь не терпит ласки и показательной нежности, он ненавидит показывать перед кем-либо свою тонкую сторону души. Потому что ей очень легко воспользоваться. Не то что бы Юнги собирался. Он всё-таки совсем иначе смотрит на этого истеричного контрактора с набором пуль в печени. Их смело можно расценивать как не очень дружную (и совсем нездоровую) семью. Как любовников едва ли. Увы. Юнги сколько ни пытался, а не может стать для Чимина чем-то большим. Последний вроде как и любит его — между строк говорит об этом, да и позволяет многое, — но в тоже время постоянно холодно смотрит и вовсю отказывается от банальных поцелуев. Юнги не обидно. Будучи контрактором, он не помнит ощущения чувства любви или же симпатии. Но с каждым днём в нём начинает расти громоздкая потерянность, которая, как известно, частенько приводит к крушению разума. Даже таким, как он, нужны определённости. Потому что Юнги отдаёт всего себя и мёртвой хваткой держится за чужие кукольно-тонкие щиколотки. Чимин же смеётся над ним, ещё и сверху придавливает грязным каблуком, но говорит исключительно о том, какой его Юнги замечательный, самый лучший и вообще незаменимый. А потом первым же рейсом исчезает, оставляя своего замечательного в тишине грязной квартиры, пропахшей сигаретами и только что доставленными пиджаками из химчистки. Что тогда делать? Скажи мне, Чимин, как мы вообще поживаем? Он бы точно сказал что-то из разряда: «Да ок, чего ты думаешь о всяком? Не думай, тебе не идёт». Юнги бы кивнул и вновь остался со всей этой кутерьмой мыслей наедине. Просто он не хочет терять Чимина. А потому готов сделать всё, лишь бы тот не бросил его, не ушёл в неизвестность. Созависимость держит очень крепко. Она держит за шиворот, оттого слегка душит. Кучу лет уже душит. Возможно, именно поэтому Юнги теряет многие пружинки-детальки? Если в таком темпе и дальше пойдёт, то ничего хорошего можно не ждать. Когда-нибудь Чимину точно надоест вся эта возня, и он испарится. Именно это Юнги и собирается предотвратить. В клетке, конечно, никого запирать не станет, но и просто так не отпустит. Ведь Юнги без Чимина никак не сможет. Впрочем, как и Чимин без Юнги. Уроды-близнецы и так живут мало, а вдали друг от друга так вообще крупицы. Так что лучше не рисковать. И вот, за разбором урагана мыслей Юнги проводит весь день. Чимин с кровати так и не встаёт, даже не ворочается, но совсем тихо сопит. Значит, жив. Ближе к отбою Юнги с ещё большей внимательностью принимается караулить дверь. Вчера, когда заявился названый гость, был примерно тот же час. Теперь Юнги его точно не упустит. Стало ясно, что надолго в Нижнем Городе оставаться никак нельзя, а потому необходимо действовать. Грубо действовать — уже привычно и, можно сказать, «по старинке». Главное — никаким местным умникам на глаза не попасться. Иначе ведь весь план сорвётся. А этого Юнги уже и сам себе простить не сможет. Как и вчера, практически за полчаса до последнего удара колокола этого дня, по дереву двери слышится тихий стук. Юнги ждёт мгновение и резко выскакивает в коридор, с улыбкой наблюдая, как за поворотом скрывается знакомый силуэт. Тихая Кумико — сестра Китахары Мэй — оказалась не такой уж тихой. Юнги подбирает записку, прикрывает за собой дверь и тенью, сторонним наблюдателем, по пятам принимается следовать за девушкой, которая, кстати, ну ни черта не смыслит в осторожности. Пока они выбирались из общежития и петляли между песчаных домиков при церкви, она ни разу не обернулась, не проверила, есть ли за ней хвост. Как глупо. Юнги уже и не вспомнит, когда последний раз он мог так простецки и без проблем следовать за своей целью до самого конца. Но оно в любом случае только радует. Разводить шум сейчас было бы совсем не кстати. В итоге Кумико заходит внутрь самого дальнего домика. Из дверной щёлки на землю оттуда падает свет, а если прислониться к стене ухом, то можно отчётливо услышать голоса. Их около шести. По крайней мере, точно не с десяток. В такой постройке благо семья с одним ребёнком поместится. Место точно не для жилья. Но вот для недолгих разговоров, когда нужно скрыться от лишних ушей и глаз, — очень даже подходит. В этом домике нет окон, поэтому Юнги не сможет узнать каждого присутствующего в лицо, но он тихонечко пристраивается в тени, жмётся к земле, внимательно слушает, пустым взглядом гипнотизируя местность. Кто угодно может его обнаружить. А это сразу всё испортит. Потому необходимо быть предельно осторожным, а ещё постараться понять, что всё-таки замышляет это секретное собрание. Недолго в домишке царит тишина. Кажется, тихушники ждали ещё кого-то. И, скорее всего, они ждали жителей, которых Юнги убил первой ночью на горе. Он, конечно, не уверен, потому что забрал жетоны не с трупов, а вытащил их из карманов стащенной одежды, но никакие варианты пока отрезать нельзя. Нижний Город и его постояльцы — это одна сплошная загадка. Спустя несколько минут — примерно десять — домик погружается в шёпот. Опять на каком-то выдуманном языке! Кажется, оно последняя капля Юнги. Неужели так весело ломать язык в фонетически несопоставимых конструкциях, когда есть привычный всем родной японский? Что за вайбы мазохизма? Он в попытке успокоиться продолжительно выдыхает и пытается хотя бы догадаться по еле слышимым тональностям о сути собрания. В каждом голосе ярко выражена тайна и капелька нетерпения. Видимо, местные бунтовщики давненько затевают свои тёмные дела, а потому подустали вариться на одном месте — хотят действовать. Юнги усмехается. Он знает, что иногда для удачного дела необходимо вынашивать свои идеи долго-долго, беречь, как первенца, а не рваться вперёд, на сплошную неизвестность. Так ведь и до выкидыша недалеко. И тогда всё — плачь-не плачь, а ты в пролёте. Если ещё и связался не с самыми порядочными людьми, то вовсе можешь головы лишиться. Потому необходимо быть предельно аккуратным и держать хотения в узде. Ради своего же блага. Массовое свидание бунтовщиков заканчивается повышенными тонами и громким треском двери. Кажется, кто-то не выдержал и словил псих. Юнги не смог разглядеть, что это был за мужчина, так как видел лишь его спину, но по встревоженной Кумико понял, что на собрании он не менее важен, чем остальные. Или же эти двое вообще совсем не товарищеские чувства друг к другу питают. В любом случае агрессию мужчины не удалось погасить, и он ушёл, бормоча себе под нос проклятия. За ним же потянулся и остальной сброд. Ну как Юнги и предполагал — семь человек в целом. Одна лишь Кумико осталась на пороге провожать полным слёз взглядом макушки своих единомышленников. — Кажется, сегодня собрание совсем не задалось? — Юнги выходит из тени домика, когда из виду пропадает последний житель, а Кумико начинает гасить пару фонарей. Из-за этого в глубине постройки — на деле сарайчика с церковным барахлом — становится тускло. И даже окружающий город поддельный свет не даёт возможности тщательно рассмотреть вопрошающего. От этой неизвестности Кумико пятится и молчит, цепляется за приставленную к стене доску, словно она сможет ей помочь в этой неравной битве. Юнги лишь усмехается. Его ночное видение развито достаточно хорошо, оттого перекошенный безумным страхом зрачок девицы ему доставляет. И он наступает, он делает осторожные шаги, пока медленно расстёгивает рубашку, укладывает её на пыльный стол и тянется к погашенному фонарю, одним нажимом зажигалки возвращая его к жизни. Свет разгоняет тени, и Кумико окончательно начинает понимать, кто перед ней стоит. На ум бедной девушки сразу же приходит мысль о том, что сейчас её попросту изнасилуют, а после выкинут прочь из святого города за все «тайные делишки». Но Юнги будто бы мысли читает и качает головой, мол, нет-нет, ты прямо-таки меня обижаешь, мне самому не очень хочется щеголять полуголым, но ты только посмотри на мою рубашку. Кумико в страхе кидает на неё мимолётный взгляд и столбенеет, обнаруживая, что на внутренней стороне одежды пришит подклад с чёртовой кучей ножей разных размеров и способов заточки. — Ты уж извини, — Юнги тянется к первому лезвию, умело прогоняя его между пальцев, — катану никак не получилось бы пронести, — и улыбается, озарённый свечением фонаря. А Кумико полощет собственным углекислым газом. Она зажимает рот (лишь бы не закричать) и принимается выравнивать сбитое дыхание. Потому что страх губит. Нельзя показывать свою слабость даже перед самим Богом. Она смотрит на Юнги исподлобья и стоически принимает первый нож, который угодил прямиком в мышцу бедра. Да, нельзя показать даже самому Богу, что ни черта не достойна.