боль, что ломит суставы и слышен хруст тьма, что заползает в манеж к младенцу это я-то бесстрашная? нет, я всего боюсь только помню, что мне никуда не деться
За три месяца до… Туман над прудом плотный, густой, а водная гладь совсем не отражает звёзды. По нему плывут чёрные лебеди. Здесь колючие заросли, сморщенные кувшинки, тяжёлые камыши, воздух пропитан болотом и гнилыми водорослями. Вики наклоняется над поверхностью, и то, куда она смотрит, пугает едва ли не больше, чем само это место. В общей душевой, наполненной плотным паром, ей заламывают руки, прижимают к мокрой стене и ставят колено между ног. В сиротском приюте Вики не любят — бросают по углам, отрезают волосы, задирают футболку, водят осколком бокала по телу, оставляя белые полосы, что вмиг наливаются красным. Она слишком отличается от местных детей, потому что непутёвая мать её не бросила — так, просто отдала на передержку, как кошку, которую не с кем оставить на время очередного загула. Она визжит и брыкается, скользя босыми ногами по мокрому холодному кафелю, наобум бьёт кого-то кулаком в нос до звонкого хруста и горячей хлынувшей крови. Вики кричит неожиданно громко, поднимает на уши весь приют, и озверевшие подростки её отпускают, убегая в страхе быть наказанными за очередную жестокую шалость. Подошедшая социальная работница с высоким пучком на голове — старая маразматичка — кажется затуманенной и неестественно прозрачной, будто стоит протянуть дрожащую руку, и образ рассеется. Наклоняется, хмурясь; хватает Вики за локоть и поднимает с кафельного пола. — Ну, что ты опять натворила? — грозно чеканит ей в ухо. — Плохая девочка! Вики кажется, будто она провалилась в пруд, попала в водоворот, что затягивает всё глубже — и глубже, и глубже, как будто к ногам привязан груз. Рот забивается тиной, глаза облепляет илом, а в груди становится так нестерпимо больно, что Вики всерьёз задумывается протянуть руку, сорвать лежащую на дне пруда корягу и расковырять её, чтобы выкорчевать всё то, что нестерпимо зудит. Грязный плюшевый заяц, зажатый в её руке, свисает с узкой кровати. Вики лежит неподвижным пластом, у неё раскалывается голова от духоты и приторного аромата дешёвых духов. Хочется холода: льда, бодрящего душа, промозглой зимы. Ребекка нависает над кроватью — волосы искромсаны, свисают жёлтыми сосульками, на руках виднеются точки от свежих уколов. Её хочется посадить в клетку или за бронированное стекло, потому что нельзя в таком состоянии находиться рядом с ребёнком — это недопустимо, это неправильно. У Вики в уголках глаз скапливаются первые слёзы, страх смешивается с тоской, превращается в тягучее противное месиво, обволакивает с головы до пят. — Ты зачем пожаловалась соседу на Джоша? — голова Ребекки дёргается, как у бешеной обезьянки, зрачки бегают туда-сюда, а на шее багровеет след от тугой верёвки. — Теперь он не придёт! Теперь у тебя не будет папы, тупица! — Он трогал меня, — тихо отвечает Вики, сжимая пальцами плюшевую лапу. — Он извращенец, мам. Вики до сих пор помнит. Его огромные руки с дырявыми венами на своем животе. Его сухие губы на щеке. «Я только взгляну», — говорил новый-мамин-приятель, расстёгивая пуговицу на её джинсовой куртке. — Не было такого! — Ребекка хватает её за волосы и стаскивает с кровати. — Ты опять наговариваешь на людей! Лгунья! Плохая девочка! Теперь она лежит на дне пруда, смотрит огромными синими глазами на бесконечное водное небо; вытягивает руку, пытаясь выбраться, и та рассыхается, распадается на миллионы молекул, но чёрные цветы, растущие на рыхлом дне, может потрогать пальцами. Сумеет ли она когда-нибудь увидеть солнце снова? Вики сама не может ответить на этот вопрос — потому молчит, и её личная тишина громче любого слова. В доме у Моники они мажутся глиняными масками, что сохнут и стягивают лицо. На столе гора китайской еды в бумажных контейнерах, которую они заказали на двадцатку, вытащенную из жестяной банки для печенья, стоящей на полке рядом с холодильником. Моника красит ей ногти чёрным лаком, смеётся, вздрагивает и попадает на кутикулу, ойкает, резко поднимает кудрявую голову. Вики не узнаёт её: черты лица будто принадлежат незнакомке — странно перекошены, рот стекает, словно тает. — Занятия прогуляла, а на вечеринку собираешься. Плохая девочка! — Моника растягивает губы в безумной улыбке, и в тот же миг голова с оглушительным хрустом выворачивается вбок. Её руки цепляются за скользкие ветки, что тянут наверх, но вода плотная и тяжёлая — не позволяет подняться. Вики открывает рот, пуская пузырьки воздуха, вырывающиеся на поверхность, где вокруг размытого берега мёртвые кровавые пиявки и незримые демоны, пьющие друг с другом чай. — Делайте ваши ставки, господа! — звенит голос крупье у её уха. За ярко-зелёным игровым столом шестеро. Все сидят неподвижно, в тишине зала слышится лишь жужжание мух. У Ади перерезанное горло, голова свисает в сторону, глаза стеклянные, смотрящие в никуда. Переломаны руки — вывихнуты, вывернуты, выкручены до торчащих белёсых костей. И Ости сегодня не так уж красива — чёрная проволока волос царапает обнажённые плечи, куски голого мяса вперемешку с тканью красного платья спадают с кресла, в провалах глаз кишат белые изворотливые личинки. Лицо Лилу — точнее то, что от него осталось — запрокинуто назад, язык вывален наружу, и нить слюны противно висит на подбородке. У Люцифера дыра в виске — рваная, покрытая безобразной тёмной коркой, — окровавленный рот, и тело не задетое иглой тату-машинки, а выглядящее так, будто его пропустили сквозь десятки лезвий. Мальбонте мухлюет, прячет пиковый туз в рукаве пиджака, поднимает насмешливый взгляд. — Смелее, милая, делай ставку. — Мне нечего больше ставить, — Вики шарит кровавыми пальцами по столу в поисках фишки, нервничает, мнёт длинный рукав кофты. — Действительно, — Маль оглядывается по сторонам, вновь поворачивает к ней своё идеальное лицо. — Ты даже себя предложить не можешь. Знаешь, почему? — он ставит руки на стол, наклоняется чуть вперёд, словно стараясь вонзиться в неё словами. — Потому что ты — никто. Вики ведёт взглядом, осматривая окружающих, почему-то глядеть на трупы, сидящие за столом, даже не больно. Наверное, правду говорят: пока чувствуешь хоть что-то — ты живой; но сейчас в груди у Вики настоящая чёрная дыра. Миллионы рук тянутся, пытаясь ухватиться, задержать, словно кто-то наверху видит, что хрупкая девочка не может справиться без помощи. У неё в голове тысячи нечеловеческих голосов, говорящих одно и то же. «Ты можешь стать стальной, злой, сильной и поразительно одинокой — это тебе к лицу. Давай-ка без слёз, плача, колен и взвываний, нет у тебя больше жилетки, в которую можно сморкаться, нет иконы, на которую можно молиться. Давай без этого всего». — Давай, — отвечает Вики самой себе. Силуэт Мальбонте дрожит и рассеивается перед глазами, словно разрывающаяся на части энергия, но слова всё так же ясны и почти физически ощутимы: — Ты — никто. — Значит, я могу быть кем угодно. Тучи над Лас-Вегасом висят низко, царапают свои животы о бетонную крышу здания клиники. Вики открывает глаза на мгновение, но затем смыкает тяжёлые веки снова и лежит так ещё несколько минут. Подушка — камень под головой, единственный звук в мире — странный, приглушённый шелест, будто поселившийся в её голове. Это начало всего, конец всего, это ничто и одновременно — всё. Сознание дрейфует на поверхности, на границе; ей больно дышать, больно двигаться, и сгиб локтя ощутимо колет. Она протестует ровно несколько секунд, но это так глупо и абсурдно, что Вики просто сдаётся, разрешив себе прекратить борьбу, а затем умирает снова. В её сне сгоревшее дерево, Сэми ложится на истлевшие корни, подставляет лицо летящему в воздухе пеплу. Одиночество укладывается с ним рядом, переплетает пальцы, целует щёку. Они будут вместе ещё долго, но Сэми заверяет, что ему не скучно, поднимает голову и прогоняет Вики оттуда. Сначала возвращается слух — тихие шаги по полу, скрип колёс, писк приборов, перешёптывание, переругивания пониженными голосами. Только один незнакомый тон звучит совсем рядом — он называет её имя и фамилию, возраст и адрес, — да так громко, что Вики хочется крикнуть в ответ: «Что ты орёшь на меня? Я тебе ничего не сделала», но хватает сил только на то, чтобы разлепить губы. Она издаёт странный звук — шипение, смешанное с проклятием, — медленно моргает, пытаясь сосредоточиться. Дёргается, поднимаясь на постели, и это везение чистой воды: если бы в ней до сих пор оставалась интубационная трубка, то Вики разорвала бы себе горло, но доктор Миллер предусмотрительно отключил её от всех аппаратов, едва показатели стабилизировались. Тревога превращается в жар, льётся по позвоночнику, сосредотачивается в кончиках пальцев. Она держится за прозрачные трубки капельниц, как за спасательные тросы, оглядывается по сторонам, и взгляд у неё животный, повернутый — всё это выглядит жалко. Она выглядит жалко и потерянно, когда доктор укладывает её обратно в постель, приправляя действия успокаивающим тоном. — Тише, не нужно резких движений, — он пялится на неё с интересом. — Знаете, какой сейчас год? — вопрос звучит неожиданно, вводит в ступор. — Кто нынешний президент США? Вики понимает язык, на котором он говорит, может назвать все предметы в палате, но неуверенно качает головой и рассматривает свои бледные руки, будто видит их впервые в жизни. Мистер Миллер — доктор, что за крупную сумму готов не задавать лишних вопросов — двигает стул и садится рядом с кроватью. Он уже много людей из Антароса с того света вытащил, но увидеть здесь жену босса с ранами, переломами, кровотечением, ещё и после грубого аборта не ожидал. Причина травм ему не важна — упала так упала. Все они просто так падают, все до единого. То на пулю, то на острый предмет. Зато в скором будущем у него появится новая недвижимость, может, даже где-нибудь в Европе. Жена будет довольна. — Вы получили серьёзные травмы, Виктория. Ей хватает доли секунды — одного удара дождевой капли по стеклу, — чтобы понять, что происходит. В висках пульсирует и переворачивается, дрожь чувствуется даже в воздухе. Вики настороженно смотрит в упор, будто на это имя ничто не отозвалось. Словно оно чужое. Он задаёт ещё несколько вопросов, на которые Вики либо кивает, либо мотает головой. Мистер Миллер снисходительно улыбается, видя растерянность в её лице, натягивает белое хрустящее одеяло на её ноги, меняет капельницу, не вынимая иглу из кожи. — Что Вы делаете? — говорит Вики, едва ворочая языком. — Спасаю вам жизнь, если коротко, — он открывает зажим, и прозрачная жидкость катится по трубке. — Зачем? — Что «зачем»? — недоуменно замирает врач. — Зачем Вы её спасаете? Мистер Миллер на секунду теряется. В книгах о медицине, которыми он зачитывался во время обучения, не было ответа на подобный вопрос, но не зря же он поддерживает общение с десятками напыщенных бизнесменов. Порой он представляет перед собой маленького ребёнка, когда отвечает на очередной глупый вопрос. — Потому что Вам требуется помощь, — он складывает руки на коленях. Белый халат застёгнут на все пуговицы. — Вы пробыли в коме несколько месяцев, затем мы ввели Вас в медикаментозный сон, чтобы организму было легче восстановиться. Виктория, вы упали с лестницы, получили травму головы, сильный ушиб мозга. Потеря памяти — вероятный исход, но мы со всем справимся, — доктор, улыбаясь слишком широко, поднимается со стула. — Я позвоню Вашему мужу. Сообщу, что Вы пришли в сознание. Мистер Миллер оглядывает её серое лицо, вновь улыбается, обнажая верхний ряд зубов, и скрывается за дверью, напоследок уведомив о том, что в палату придёт медсестра. Окно в конце коридора распахнуто, и в помещении, мягко говоря, прохладно; Миллер наполняет стаканчик кофе из автомата, горечью и крепостью он обжигает нёбо и наполняет желудок. За спиной доктора иногда шепчутся, что он принимает пациентов, данные о которых даже не вносят в общую базу, но все языки сразу же затихают, стоит ему появиться на этаже — стук каблуков его туфель все работники клиники слышат на интуитивном уровне. Главный врач всё-таки — слишком опытный, талантливый и святой, — вся больница на него молится, многие мечтают попасть под его крыло. Миллер любую пулю достанет, любую рану излечит, всегда работает медленно, но уверенно, будто повинуясь внутреннему ритму. Будто родился со скальпелем в руках. Он тянет ручку двери. «Приёмная профессора Миллера» — гласит позолоченная надпись. Здесь и милая девушка за стеклянным столом, и панорамные окна в пол, и статуи греческих богов. Мимолетно здоровается с секретарем, скрывается в кабинете, засовывает руку в карман наглаженного халата и, достав сигарету, закладывает её за ухо. Стул придвигается ногой в кожаном ботинке, Миллер падает на сиденье, берёт мобильный и, не раздумывая, набирает номер. На том конце отвечают почти мгновенно, словно ждали звонка: — Хорошие новости, — сигарета укладывается в уголок губ, — Ваша жена в сознании. — Я заберу её завтра, — отвечает Мальбонте после короткой паузы. — Пока рано, — отзывается Миллер. — Нужна реабилитация. К тому же у неё есть некоторые проблемы с памятью. Мальбонте молчит, обдумывая сказанное. — Такое случается, — заверяет доктор. Сигарета поджигается, мелькает в его руке. — Затронута часть декларативной памяти, которая отвечает за запоминание объектов. Она не помнит, кем является, но знает, как ходить, ездить на велосипеде или плавать. Если она умела это делать, то навыки никуда не денутся. Маль тихо выдыхает в трубку. Такой расклад определённо меняет все его планы, разворачивает их в противоположную сторону. Есть два пути, но только один из них верный. Его мысли менялись столько раз, что Маль уже сам в них путается: ещё утром он ждал, когда она выйдет из больницы, чтобы на глазах убить тех, кто ей дорог, но новое положение всё меняет. Или откладывает неизбежное. — Это поправимо? — В большинстве случаев, — врач затягивается и слышит, как в динамике щёлкает зажигалка. — К одним память возвращается сразу, буквально в течение нескольких минут, к другим — спустя время. Может быть, несколько дней. Или месяцев, — он делает короткую паузу. — Иногда лет. Но мы сделаем всё, чтобы поскорее вернуть её к нормальной жизни. — Хочу забрать её домой. — Этого не стоит делать, мистер Гуэрра, — говорит Миллер, вкладывая всю вежливость, на которую он способен. — Ей нужно восстановиться. — О ней позаботятся, это уже не Ваша проблема. Что-то подсказывает доктору, что настаивать бесполезно. Если муж захочет забрать её, то ничего не поможет, а препирательства могут привлечь много лишних любопытных глаз — не хватало ещё из-за какой-то девчонки навести шума. Сейчас наделает глупостей, а потом расхлёбывать, подметать за собой следы из хлебных крошек. — Приезжайте через пару дней. Виктории понадобятся уход и лекарства. Я выпишу всё, что нужно. Думаю, ей следует провести несколько сеансов с психотерапевтом, но транквилизаторы и антидепрессанты в её случае принимать запрещено, они действуют на нервную систему и некоторые части мозга. Это лишь усилит амнезию. — Я Вас понял, доктор, — голос, не сулящий ничего хорошего. Ему бы пересилить себя, укротить скребущую ярость, что вечно роет под ним бездонную яму, в которую он однажды упадёт, и сделать всё по уму, а не эмоциям. Но чаще всего он не может это контролировать. За месяц до… Июльское солнце сменяет ночь, и на безоблачном рассветном небе распускаются первые золотые узоры его лучей. Леон закидывает ноги на низкий стол с дугообразными ножками, стоящий в беседке, скрытой виноградной лозой; лениво листает ленту на экране мобильного. У него много шрамов на теле, несколько татуировок, короткие светлые волосы и красная рубашка. Астарот выглядит озадаченно: слишком опасными делами семья занимается, но отказаться, разумеется, он не может. Даже представлять боится, что сегодня он важный член организации, а завтра — последний бродяга. Или труп. Фенцио — шеф местной полиции — всё чаще ими интересуется. На него оказывают давление сверху, но тот будто ждёт, когда появится возможность наделать дырок в их элегантных костюмах. Надеяться, что ему удастся избежать наказания, если что-то пойдёт не так, глупо. В жизни случалось делать ошибки по невежеству или зелёной молодости, но глупости — никогда. — Что ты такой тревожный в последнее время? — Леон, солдат из семьи, ведёт пальцем по светящемуся дисплею. — Дон запретил общаться с бабами из чужих семей? Или боишься отправиться за решётку? Астарот хмыкает. Леон тянется к стакану с газировкой, делает глоток и смотрит на него, мол, ну, что будешь делать дальше? — Плевать вообще, — он сам пытается поверить своим словам. — Всё в порядке, — талдычит на одной ноте. «Всё просто отлично», — кисло думает Астарот, прокручивая незажжённую сигарету между пальцев. «Пошло оно всё к чёрту», — вертит мысль в голове. У него есть дон, чьё слово приравнивается к закону; Мальбонте сказал, что всё под контролем, а ему лишь нужно выполнять свою работу, разберётся как-нибудь, что он, сахарный, растает? И уж тем более не нужна ему эта белобрысая девица из Далии, болтающая так много, что голова идёт кругом от количества ненужной информации. Её розовое царство — это пиздец; после ночи с Барби приходилось по полдня оттираться от блёсток. — У нас столько девок в семье, бери любую, — одним глотком Леон осушает бокал с кока-колой, запрокидывая голову; слизывает каплю с нижней губы широким движением языка, ставит стекло на стол и вдыхает утренний воздух. — Или вот, смотри, — он смахивает пальцем по экрану, читая анкету на первом попавшемся сайте знакомств: — Зеленоглазая красотка ищет порядочного, состоятельного джентльмена для серьёзных отношений, — Леон поднимает глаза, вскидывает светлую бровь. — Ну, как тебе? Правда, на деле она может оказаться жирной уродиной, но зато дон одобрит. Астарот кладёт голову на спинку плетёного дивана, прикрывает глаза, сцепляя руки на животе — ему на самом деле всё равно, что он там говорит, все мысли циркулируют по кругу: копы-наркотики-грёбаная Барби. — А в доме, Астарот? — насмешливо интересуется Леон, как будто это он тут босс, а не наоборот. — Мими наверняка фригидная, Элиза стара для тебя, — он блокирует и кидает мобильный рядом с собой. — А жена дона? У неё классная задница. Сиськи тоже ничего. — Бред не неси, — глухо отвечает Астарот. — Не можешь же ты встречаться со своей правой рукой, а тут такой экстрим, — хмыкает Леон, провоцируя больше из интереса. — Только представь… Что, не трахнул бы её? — Нет, и ты бы этого не сделал, — ухмыляется он, понимая, что Леон только на словах такой смелый. — Ну, если бы она сама попросила, — задумчиво трёт подбородок, успевший покрыться щетиной после вчерашнего бритья. — Как тут противостоять? Мысли о том, что это жена твоего босса, и он трахает её каждую ночь, вмиг улетучились бы, если бы она встала на колени и открыла свой влажный рот. Ты не думал об этом? Тишина. В лучах солнца пляшет ветер, и сверкает пыль, но на улице вдруг становится странно — темно и неуютно, словно насмешливые нотки разговора сметает незримой рукой. Вики стоит неподалёку, уловив обрывки разговора, Леон почти физически чувствует, будто длинные бледные пальцы смыкаются на шее, иначе он не способен объяснить, почему вдруг становится трудно дышать. Шрамы на теле начинают ныть, как от плохой погоды, Леон видит её третий раз за всё время и впервые настолько близко, когда она подходит, качая бёдрами в обтягивающих тёмных брюках; но Астарот знает, что она изменилась. Это больше не тот человек, что жил в доме несколько месяцев назад, ничего не осталось — всё рассыпалось, разлетелось, стёрлось. Что случилось в тот вечер, после которого она пропала на несколько месяцев, — никто не знает. Она не помнит, какой была, и существует отныне так, словно родилась в семье. О, нет, у их женщин всё-таки есть чувства, а эта девушка — самая настоящая разинутая пасть космоса, полная мертвых звёзд и звенящей пустоты. Не удивительно, что её все избегают. Вики кажется ненормальной, спятившей; она выглядит непредсказуемой опасностью, воплощением тьмы со страниц сказок про демонов. У Астарота и так проблем по горло, а теперь ещё болтливый Леон и чёртова Вики, мисс-которая-живёт-новой-жизнью. — Что ты сказал? — она заслоняет головой пробивающиеся сквозь прорехи сплетения виноградной лозы лучи солнца. — Ничего особенного. Мы обсуждали дела, — Леон кидает на Астарота обеспокоенный взгляд, но не находит поддержки. — О, нет же, ты говорил обо мне, — улыбается она. Это выглядит совсем не дружелюбно. — А теперь повтори, хочу расслышать получше. Леон нервно усмехается. Его чуть трясёт от злости и от того, в каком положении он оказался — нужно быть слепым, чтобы этого не заметить. Уголок губ Вики дёргается, словно она рада видеть то, чего не должна видеть. — Всего лишь шутки. Глупости чистой воды. — М-м, — тянет она. Вики подходит так близко, что их колени соприкасаются, кончиком пальца поднимает его шершавый подбородок, заставляя смотреть на себя. — Может, мне рассказать дону, о чём вы тут воркуете? Как думаешь, что он с тобой сделает? — проявляет терпение, если так можно назвать несколько секунд, которые она ждёт ответа. — Отвечай! — Накажет, — выдавливает из себя Леон, стискивая зубы. Ни одной женщине он бы не позволил разговаривать с собой подобным образом. Будто бы она действительно может ему что-то сделать, это же просто смешно. Но в этом случае перед ним не женщина, а жена дона, и перечить ей в его положении непозволительно. — Я готов заслужить прощение. — Прощение? — Вики хватает его за лицо, сжимая колючие щёки тонкими пальцами. — Очень мило. И что ты сделаешь? Будешь вылизывать мои туфли? Получится отлично, язык-то у тебя длинный, я смотрю, — она смеётся, закидывая голову назад, но затем лицо вмиг приобретает серьёзность. — Это лишнее. Как тебя зовут? — Леон, синьора, — отвечает, в мыслях называя её долбанутой сукой. — Я солдат в семье. — И как ты вообще заслужил это звание, — Вики качает головой, цокая языком, и брезгливо отбрасывает его подбородок. — Мне нравится, как ты нервно ёрзаешь на сиденье, когда я говорю с тобой. Это довольно забавно, — коротко смеётся она и разворачивается. — За неуместные речи нужно платить, солдат. А чем платят в семье? Кровью, — Вики неторопливо удаляется, больше не смотря на него, лишь бросает напоследок: — Тебе повезло, что у меня сегодня отличное настроение. Астарот, отрежь ему ухо, — останавливается, чуть повернув голову, будто подчеркивая серьезность своих слов. — Я проверю. Если не выполните, то придётся поделиться с доном услышанным, и тогда он отрежет ему кое-что другое. Вики плевать, о чём они будут шептаться дальше, она вышагивает на своих высоченных каблуках, словно родилась с умением на них ходить, взмахивает рукой, бросает колкое замечание садовнику по поводу куцых кустов, растущих возле каменного крыльца. Ведёт плечами, незаметным движением пальцев поправляет тёмно-бордовый топ, поднимаясь по ступеням. Дом постепенно просыпается, прислуга на кухне возится с завтраком — готовит пиццу, укладывает прошутто на свежеиспеченный хлеб. Пышнощёкая синьора, поправляющая и без того идеально лежащую скатерть в столовой, приветствует кивком головы, улыбается, говоря: «Buongiorno, signora. Scenda a fare colazione tra venti minuti» . Она совсем не ожидала увидеть Вики так рано, но у той есть веские причины. Например, узнать, как снять рычаги электрического привода на автоматических воротах, чтобы открыть их вручную. — Завтракаете так рано? — проносится её голос по комнате. — Очень некультурно. Отныне будьте добры ждать всю семью. Элиза на миг замирает с чайником в руках, когда Вики появляется в гостиной и плюхается на кресло напротив сидящей, поджавшей голые ноги под себя Мими. Затем наклоняет носик, наполняет пузатый прозрачный стакан со льдом и молча протягивает ей. Вики наблюдает, как в мутной зелёной жидкости плавают листики мяты пополам с быстро тающими льдинками, подносит стеклянный край к губам и делает глоток. — На вкус как зубная паста, — Вики вылавливает маленькой ложкой листик мяты, суёт в рот, медленно пережёвывая, будто оттягивая момент, а потом резюмирует, возвращая бокал на стол: — Отвратительный чай. Раньше я любила этот напиток? — Не знаю, — отвечает Элиза, двигая ближе тарелку с сырным круассаном. — Разве это важно? — Иногда интересно узнать, какой я была в прошлом, — Вики пожимает плечами. — Никто толком ничего не рассказывает, у всех какие-то тайны, секреты. Вики переводит глаза на Мими, осматривает её с головы до ног, приподнимает бровь, задерживает взгляд на дюжине мелких шрамов на запястье, полосующих татуировку, проходится по свежему, ещё чуть припухшему и воспалённому, покрытому неравномерной розовой кожей, и едва слышно вздыхает. Мими, заметив это, прекращает ковырять сэндвич и складывает руки на животе, сжимая зубы. Она больше не может игнорировать боль. Её стало слишком много. Настолько, что запястья протестующе ноют при каждом движении, а пульсация и жар разливаются по всему телу. Надежда, что несколько глубоких вдохов успокоят боль и утихомирят сердцебиение, проваливается с треском. Последний порез был чересчур глубоким, но Мими спасли, вытащили из окровавленной спальни, когда она едва дышала. Мальбонте, конечно, кто же ещё — он ведь всегда приходит вовремя, вытаскивает её не с того пути, который вдруг оказывается зыбучими песками, грозящими поглотить её с головой. Тогда ей почудилось, что она видит отца, что он пришел за ней. Она улавливала в брате его кусочки, частички, интонации — до сих пор не забытые, свежие, совсем как её раны. Но Маль — плохой папочка и больной ублюдок. На самом деле он явился в комнату, чтобы дожать её и выяснить, что именно Мими известно по поводу измен его жены, но ничуть не удивился, увидев сестру, лежащую в луже крови без сознания. — Чтобы прекратить это делать, тебе нужно сдохнуть? — интересуется Вики, будто спрашивая о погоде. — Перестань! — Элиза встревает, недовольно поджимая губы. Вики переводит на неё взгляд, будто сейчас же готова вцепиться ей в глотку за подобный тон. Раньше такого не случалось. У Элизы от этого пустого взгляда противные мурашки по коже. Словно бы совсем немного времени прошло с тех пор, как ту, полностью залитую кровью, увезли в клинику, а за этот период Элиза успела выходить её кота с переломанными лапами. Вики её пугает своим поведением — кажется, от неё можно ожидать всё, что угодно. Последние месяцы Элизе нестерпимо хочется влепить ей пощёчину, чтобы голова метнулась в сторону, а на лице остался след от пальцев. Она напоминает себе, что нужно быть мягче и терпимее, даже когда какая-то малолетка провоцирует каждую нервную клеточку. Потому что это неважно. Потому что какой бы ни стала Вики, она, по меркам нормальных людей, точно не совершила ничего настолько плохого, чтобы заслужить то, что с ней сделали. Пусть сама Вики этого и не помнит. Или всё-таки помнит? Она же обычная глупая девчонка, попавшая в незнакомый мир, Вики не виновата, что оказалась в такой ситуации, она просто хотела… — Правда, сколько можно? — Вики скучающе оглядывает ногти. — Это не столько забота, Мими, просто мой муж переживает за тебя. А я переживаю за него. — Не стоит, — отзывается Мими, смотря чуть прищурившись. — У меня всё в порядке, и ваши переживания ни к чему. — Да ладно, — скептически хмыкает в ответ. — Ты ведь хочешь, чтобы тебя все пожалели. Чтобы обратили на тебя внимание, — она издевательски повышает голос: — Посмотрите, я бедная-несчастная, никто меня не любит, — смеётся звонко и остро. — Может, стоит, наконец, избавить тебя от мучений, м? Раз уж сама никак не можешь решиться. — Достаточно, Вики, ты перегибаешь палку, — Элиза нервно собирает посуду со стола. — То, что ты жена дона, не означает, что можно разговаривать подобным образом. Вики ведёт плечом. Для неё всё игра — такая весёлая абракадабра, — потому что ничто больше не имеет значения. Всё на свете больше ничего не значит. Вики красит губы в тёмно-красный — в цвет победы над миром, — носит короткие юбки и длинные шпильки — то, чем завален её гардероб, будто она всю жизнь именно так и одевалась, — напяливает новую маску, которая ей так к лицу, влезает в новую кожу, словно в мешок: кончики стрелок остро направлены к вискам, волосы уложены так идеально, что хоть сейчас снимай на обложку журнала. Блестящая смертью красота, словно она заключила сделку с дьяволом, чтобы выбраться с того света. Элиза ставит посуду на поднос и уходит, привычно виляя бёдрами. Вики тоже поднимается с места, не отнимая взгляда от замершей в кресле Мими. — У тебя на лице написано, и что я мерзкая, и что ты у нас главная страдалица, и что всё в этом мире против тебя, — Вики растягивает губы в улыбке, поправляя скукожившийся атлас топа с широким декольте. — Но здесь лишь одно является истиной. Мир не против тебя. Ты не страдалица. А я и правда мерзкая. Вики не дожидается ответа. Ей вообще всё безразлично. Это скоро закончится, гранд-финал наступит быстрее, чем она думала, и всё, что ей сейчас нужно — проплыть по течению и не выдать свои планы. Кажется, стоит совершить одно неверное движение, и она полетит вниз, оббивая камни своим телом, а Маль будет стоять на вершине и смеяться над ней. Но падать больше некуда. И когда она входит в спальню, видит его чёрную рубашку, выглаженные брюки, горящую сигарету во рту, то в очередной раз понимает, насколько он перемешался с её жизнью и превратил её в настоящий кавардак. — Где ты была? — Мальбонте медленно застёгивает пуговицы рубашки, зажимая Вики пытливым взглядом. — Прогуливалась по саду, — Вики делает несколько шагов в сторону гардероба, скрывается за раздвижной дверью. — Чёрный или серый? — Чёрный, — отвечает тут же. — Гуляла в такую рань? — Мне не спалось, — Вики возвращается с чёрным галстуком в руках, поднимает ворот его рубашки. — Ты ворочался всю ночь. Под утро особенно сильно, — перекидывает ткань через его шею, завязывает, фиксирует, поправляет. — У тебя кто-то есть? — С чего ты взяла? — Маль отходит, чтобы стряхнуть пепел с истлевшей сигареты, одной рукой опускает воротник. — Во сне ты называешь меня другим именем. Вики опирается ладонью о поверхность стола, смотрит, не отводя взгляд. Он хочет видеть её сгорбившейся и поломанной, вывернувшейся наизнанку, зарёванной и потерянной, неподвижную фарфоровую куклу, замерзшую во льдах отчаяния и боли; но он видит Вики уверенной, гордой и статной, каждый раз терпеливо ждущей его в плетёном кресле и лениво потягивающей терпкое красное. Он не выпускает её из дома без охраны, всё опасается, ждёт подвоха или прозрения, но из раза в раз не происходит ничего, что может свидетельствовать о возвращении памяти. Вики иногда зазнаётся, ведёт себя слишком пренебрежительно с остальными, но вся спесь остаётся за пределами спальни, стоит ей ступить внутрь. Либо она на лету уловила, как стоит вести себя жене дона, либо она очень — очень! — хорошая актриса. У него одна цель: убить того, кто её трахал. А что делать со вдруг исправившейся женой, решит после. Вики вновь подходит ближе, особо ласково обхватывает его руку, в которой зажата сигарета, и подносит к своим губам, глубоко вдыхая. — Ты совсем не бываешь дома, — дым вырывается сквозь рот и ноздри, зависает в воздухе. — Много дел в последнее время, — Маль тушит сигарету, растирая огонёк по дну пепельницы. — Есть ещё кое-какие долги, что я обязан вернуть. Прикончить Люцифера и всю его семейку Маль считает долгом. Давно пора. Нужно было сразу его прирезать, тот тогда не сумел бы обрюхатить его жену. Маль сжимает зубы, понимая: нет, трахнул бы всё равно. Мальбонте хватает мозгов сложить два плюс два и осознать, что они сделали это ещё на свадьбе. — Хорошо, что ты у меня есть, — Мальбонте чуть вздрагивает, когда Вики обхватывает руками его торс, смыкая пальцы за спиной. — Но порой мне тебя не хватает. А ещё есть опасения, что в доме меня недолюбливают. Я ведь не позволяю себе ничего недопустимого, пусть и не любезничаю с ними. — Они и не должны тебя любить, — Маль замолкает, когда она коротко касается губами его рта. — Достаточно уважения. — Может, я в прошлом сделала что-то не так? Может, была слишком жестока? — задумчиво хмуря брови, она отступает. Вышагивает к постели и садится на её край. Бонус медленно подходит к её ноге, хромая на одну лапу, и Вики чуть наклоняется, чтобы механически провести ладонью по шерсти. — Это так странно. Я не помню абсолютно ничего, даже обрывков жизни. Не знаю, какой я была, — Вики выдыхает, поднимая на него взгляд. — Очевидно, очень неуклюжей, ведь нужно ещё постараться, чтобы упасть со второго этажа, — Вики открывает выдвижной ящик прикроватной тумбы, вытягивает бордовый атлас, скользит пальцами. — Я тут нашла кое-что. Мне нравятся эти ленты, нравится их цвет, такой глубокий, словно кровь. Поиграем, когда вернёшься? — Убери, — Мальбонте кивает на тумбу, напряжённо наблюдает, как Вики кладёт ленты обратно в ящик. — Ты уходишь от ответов, — Вики разворачивается, усаживаясь на постели. — Что за Анна, которую ты зовёшь во сне? Маль усмехается, беря со стола пачку сигарет. — Это в прошлом. У меня никого, кроме тебя, нет, можешь не переживать на этот счёт, — он проходит к полке, перебирает серебристые блистеры. — Ты выпила таблетки? — Так расскажи о прошлом. — Нечего рассказывать, — он мысленно пересчитывает капсулы за прозрачным пластиком. — Её убили беременной. Твоя бывшая семья, между прочим. На этом история с Анной окончена. — Какой кошмар, — Вики удивлённо распахивает губы, потом поднимается с постели и вновь настигает, кладёт ладонь поверх его руки. — Они настолько безжалостны, что готовы убивать детей?! — Даже больше, чем ты можешь себе представить, милая, — Маль вздыхает. Заставляет себя вздохнуть. — Слава богу, что я теперь не с ними! — Вики прижимается щекой к его груди. — Я всё понимаю, наша жизнь полна опасности и жестокости, но это уже слишком. Дети — святое. — Это останется на их совести, — Маль проводит ладонью по её волосам, пропускает пряди между пальцев. — Ты выпила таблетки? — Хм, — она чуть отстраняется, — сегодня ещё нет. Только утро. Маль вскрывает тонкий слой фольги, вынимая капсулу-которую-пить-нельзя, подносит к её губам, и Вики тут же обхватывает его горькие табачные пальцы, поглощая таблетку. — Не забывай о них, пожалуйста, — он целует её в лоб. — Это важно, — и выпутывается из её рук, направляясь к двери. — Я вернусь через несколько дней, нужно решить несколько вопросов в Италии. И не ходи никуда без охраны, я не хочу, чтобы с тобой поступили так же, как с Анной. Дверь за ним закрывается. Она быстро шагает в уборную, открывает крышку унитаза и, достав таблетку из-под языка, со всплеском сплёвывает её в слив. В этом мире двуличие — залог выживания. Хотя сейчас — именно в этот момент — Вики плевать, выживет она или нет, но одно знает точно: он умрёт вместе с ней.Остров Сардиния
Вшух! Грубые тяжёлые подошвы впечатываются в бетонный пол, поднимая едва заметное облако пыли, когда Смерть спрыгивает из прицепа, набитого тоннами наркотического вещества под названием Гидра. Несколько мужчин тут же закрывают металлические дверцы тентованного грузовика, защелкивают прочный засов. — Увозите! — голос Смерти гремит сквозь шум множества работающих двигателей. На складе пахнет нагретым бетоном, бензином и выхлопными газами; все вокруг заняты: кто-то грузит товар, другие записывают, пересчитывают ящики, фиксируют количество. Действуют как один слаженный механизм. Стук каблуков почти не слышен, но Чума привлекает внимание, появившись, как нечто инородное, совсем не подходящее обстановке. — Как дела, парни? — на ходу обращается она к мужчинам, которые, утомившись, сидят на ящиках полукругом и курят, беседуя. Чума шагает по центру, между Люцифером и Мальбонте, что молчали почти всю дорогу, пока они добирались до склада, лишь изредка перебрасываясь фразами, касающимися исключительно общего бизнеса. Очевидно, в тот момент им обоим было безразлично, потому что в голове у каждого своё ожидание исхода. А еще эта дурацкая политика выбивает почву из-под ног: чем спокойнее ведёт себя Люцифер, тем сильнее злится Мальбонте, и больше всего на свете он хочет, чтобы сейчас что-нибудь взорвалось. В идеале — сам Люцифер. Ну или хотя бы пол под его ногами. Любовь и привязанность отупляют, делая людей ещё более доступными и беззащитными для давления. Слабое место есть у всех. И как забавно, что у них оно общее. Люцифер хочет её увидеть, наконец, но все эти проблемы с памятью могут значительно усложнить процесс. Когда Мартино звонил Вики, она даже разговаривать не стала, сославшись на то, что ничего не помнит и вообще ей пора, не может вести беседы и не желает. Но это ничего не меняет. Пусть для неё это будет выглядеть как похищение, пусть сопротивляется и кричит. Не помнит? Вспомнит. Не любит? Полюбит. Он заберёт её оттуда, и точка. Потому что Вики — сплошной героин, метадон или что ещё посильнее. Потому что каждый день он сходит с ума от переизбытка боли и недостатка её. Потому что больше всего он хочет знать, что у них есть завтра. Потому что «Ну сколько уже можно?». Потому что её быть там не должно в конце концов. И если теперь понадобится убить всех, то он сделает это без всяких раздумий. — Маль, ты в самолёте не притащил себе тачку с водителем? — Чума замирает у одного из контейнеров. — Зачем она мне здесь? — Мальбонте оглядывается по сторонам, оценивая масштабы. — Возьму одну из твоих, если понадобится. — Тебе здесь часто предстоит бывать, так что позаботься о передвижении по острову, я ведь не буду вечно предоставлять вам бесплатный трансфер, — Чума садится на поставленный мужчиной стул, кладёт ногу на ногу, взмахивает рукой. — На такие деньжища сможешь купить себе новую. В каждом городе, — наблюдает, как они тоже усаживаются напротив. Чуть поодаль слышится командирский голос Смерти, что приказывает парням поторапливаться и грузить по машинам ящики с товаром. — Это самый крупный склад. В лаборатории вы уже были. Наши химики открыли золотую жилу, и совсем скоро эта прекрасная Гидра займёт основной рынок наркотрафика. — Из чего она состоит? — Люцифер чуть ослабляет галстук. — Синтетические катионы, смешанные в определенных пропорциях, — Чума откидывается на тканевую спинку раскладного стула, наматывая белую прядь на кончик пальца. — Опаснее, чем героин? — Героин — прошлый век. Гидра более проста в производстве, к тому же стабильна при перевозках, ей не нужны определённая температура и условия хранения, а на Сардинии порой такое пекло. Это довольно упрощает задачу и экономит бюджет. А опаснее или нет, только предстоит узнать, слишком мало времени прошло с того момента, как Гидра вышла на рынок, — она переводит взгляд с Люцифера на Мальбонте и обратно. — Ну, чего вы вялые такие? Опять боитесь за свои задницы? — Чума оголяет зубы в подобии улыбки. — Успокойтесь, всё идёт по плану. По плану. Люцифер усмехается, демонстративно принимая более расслабленную позу. — Предлагаешь это отпраздновать? Зрачки Маля устремляются в его сторону, рассматривают нечитаемое выражение лица. Удивительно, ведь он хотел предложить то же самое. — Отличная идея, — Чума складывает бледные руки под грудью. — Я всегда за полезное и совместное времяпровождение. К тому же есть повод. — Прилетайте в Вегас, — спокойно заявляет Маль. — Приму всех в казино. Сейчас Люцифер сделает глубокий вдох, ещё раз всё просчитает и возьмёт финальные аккорды этой затянувшейся пьесы. Вот-вот всё изменится, перевернётся с ног на голову. В мафии каждый обучен убивать, но Люцифер то, что назревает, предпочитает называть сражением. Сражаться. За своих.