Трëхлапые должны держаться вместе.

Почему-то глаза еле открывались после сна. Здесь были намного мягче матрасы и удобнее подушки под голову, чем были раньше, в приюте. Когда он жил там, окно в его комнатушке выходило на запад и прямо с кровати были видны и прекрасные закаты, и звезды ночью. Около окна было старое дерево тополя, которое хотели срубить ещё очень давно, но никак не решались, потому что и окружающей среде это повредит, да и дерево ещё вроде как не обваливается, а значит зданию приюта ничего не угрожает. Ацуши любил обниматься с этим деревом, вылазить из окна прямо к нему, а потом по дереву же забираться обратно, после того как всё, что он хотел, уже сделал. Когда он был совсем маленьким — часто залазил на ветки и постоянно кошмарился там, прятался от воспитателей. Увы, эта привычка ушла ещё до того, как началась первая слабость в его ноге. Конечно, у них были мотивы и поводы. Почему-то сейчас, когда он тихо стонет и переворачивается от того яркого солнца, которое пробивается сквозь веки и будит его, он вспоминает об этом и всё, что он ощущает от этих воспоминаний — радость того, что он уехал из приюта. А если он очень хорошо постарается, то сможет больше никогда туда не возвращаться? И такому отбросу в жизни будет место? Не собирался же он оставаться до конца дней в приюте, право, он и сам бы очень скоро вырос. А если он напишет письмо с прошением администрации города, ему выделят квартиру? — Тигрë-онок, вставай уже скорее. Ты так целый день проспишь, а у нас столько планов! — Его по плечу ударяют чем-то твёрдым, а когда Ацуши подскакивает, глядя на того, кто ударил его, ошалевшими глазами, видит перед собой довольного Осаму, который поднимается с места и немного подпрыгивает на месте, словно разминаясь. Он встал раньше? Это странно, потому что Накаджима чётко помнит то, как засыпал, а Дазай, лёжа на кровати, листал какую-то книгу и сна у него не было ни в одном глазу. В комнате было темно, но это ему почему-то совсем не мешало! Так совсем уж легко можно зрение испортить. Сейчас у Ацуши появилось впечатление, будто Дазай и не спит вовсе — эдакий супер-человек или не человек вовсе. Радостный, сейчас абсолютно без напряга, он снова тянется к младшему, чтобы потолкать его в плечо, вытаскивая из кровати хотя бы в положение сидя. Оказывается, у Дазая очень, прямо ну очень длинные ноги. Он в целом казался высоким, но теперь, когда можно было присмотреться, а мозги не разрывало так сильно (Ацуши сейчас изо всех сил старался избегать любой информации и напоминания о том, что он не такой как все), подросток мог заметить, что Осаму выше его почти на голову. Его ведь можно называть просто «Осаму»? Или это будет слишком неприлично по отношению к старшему товарищу? В том, что он старший, сомнений не возникало. Так говорила ему медсестра, да и выглядит он чуть старше, чем шестнадцатилетний Накаджима, у которого едва-едва прыщи сошли с лица, и то не все — последние прячутся под неровной чёлкой. — Вставай, Ацуши-кун, нам нужно сделать зарядку перед тем как мы пойдём на завтрак! — Осаму встречает ужасго недовольный и непонятливый взгляд, пока Ацуши садится и потягивается, словно кот. — Что ты на меня так смотришь, а? Или ты хочешь никогда не начать ходить вообще? Юношу пробивает дрожью и он мотает головой, быстро убеждаясь в том, что его товарищ знает и умеет намного больше, чем он сам. Он ведь знает, что поможет лечению! И он, наивно веря старшему товарищу, без единого сожаления или сомнения подползает чуть ближе к металлической спинке, которая была около ног. Если около головы — изголовье, то здесь должно быть изножие, разве нет? И, хихикнув над своей мыслью, на что Дазай хмурится и смотрит в глаза, аккуратно берётся за прут, используя целую кровать как свою опору, чтобы не упасть. Ведь ему можно вот так делать? Здоровая нога на то и здоровая! Жаль, что у него нет сейчас его костыля. Передвигаться на коляске было в разы непривычней и неудобней. — Ты ведь можешь сделать зарядку сам? — Дазай хитро улыбается, помогая устоять на единственной ноге, и пока Ацуши кивает и начинает разминаться, держась одной рукой за прутья, чтобы не шлепнуться, сам валится на свою кровать и достаёт из тумбочки телефон. Было жутко неудобно держать его не ведущей рукой, так ещё и в гипсе, но разве в этом мире есть что-то невозможное? Особенно когда он всё ещё валяется здесь, живой и даже почти здоровый, и его собираются поднимать на ноги бесконечным количеством занятий и лечебных процедур, даже если все отлично знают, как ему это не нравится. Судя по тому, как часто он зевает и потягивает руки, Осаму бы с большим удовольствием сейчас подремал, но его в любом случае разбудят, и тогда он легко получит нагоняй. — А почему ты не делаешь. — Ацуши наклоняется и трогает ладошками чистый пол, а Дазай на это тихонько присвистывает. Какая растяжка! Даже напомнила ему кое-кого. — Зарядку? Так я уже сделал. Совсем скоро придёт Озаки-сенсей, тебя утащат на осмотр. Бе. А как тебе спалось? — Он, кажется, почти мурлыкает, листая в телефоне ленту новостей и нежась в лучиках солнца, которые попадали только на нижнюю часть его койки. Это было нечестно! Окно выходило на самый восток, но из-за того, что оно было ближе к одной стене, солнце на рассвете топило в лучах только одну половину комнаты, и в этой половине как раз и была кровать Накаджимы. А Дазай в то время, как в лицо его сожителя солнце светит прямо в глаза, может преспокойно дремать и даже не волноваться. Если он, конечно, не крутится так, что к концу ночи оказывается на полу или головой там, где вечером были ноги. — Нормально. Ночью не просыпался. — Подняв здоровую ногу выше, Ацуши тянется к ней рукой и это выглядит, откровенно, просто до жути смешно. — Не просыпался? Ну, молодец. Я тоже спал хорошо. — В тоне чужого голоса слышно что-то очень необычное, такое странное, может быть даже немного скользкое. В комнате повисает почти полная тишина, которая разбавляется изредка тяжёлыми вздохами или кряхтение от Ацуши, заканчивающего делать зарядку. Они молчат — Осаму тихонько листает телефон, пока внутри него растёт жуткое желание поиграть в приставку, которой у него с собой нет и в которую одной рукой не поиграешь. Ацуши протирает глаза и недовольно покашливает, разглядывая шторы, пока в комнату не заглядывает, тихо постучавшись, Озаки. Её стук напоминал какую-то мелодию, но вспомнить какую не удавалось. Что-то далёкое, связанное с таким ранним детством, что то, что там происходило, похоронено глубоко внутри и вытащить это наружу, чтобы вспомнить и понять, почти что невозможно. — Доброе утро, мальчики. Как себя чувствуете? — Зайдя, она прикрывает дверь и подходит ближе, а Осаму спешно прячет телефон в тумбочку, зная, что его всё равно поймали и ему всё равно ничего не сделают. Не первый раз, далеко не последний. — Руки-ноги не болят? — Как они могут болеть, если их нет? — Дазай кусает свою губу и смеётся в себя, пока на него смотрят серьёзно уже две пары глаз. — У меня ничего не болит, всё отлично. Только спать так хочется-я! — Зарядку бы сделал — не захотелось бы. Или хоть умылся бы. С тигрёнком у тебя такая возможность есть. Тигрёнок, а ты как? — Женщина разворачивается на пятках уже к Ацуши, немного наклоняет голову, ожидая ответа и внезапно, подростку хочется прижать уши к голове и почувствовать себя ужасно виноватым. Почему? Дазай резко чувствует себя ужасно оскорблённым, вскакивает с кровати и топает ногами, когда подходит. — ВСМЫСЛЕ? ДА Я ТУТ РАНЬШЕ ВСЕХ ВСТАЛ И ЗАРЯ- — У меня нога немного болит. — Накаджима опускает голову, пока горло обжигает какой-то глупый стыд. Ты не должен был этого говорить, это совсем не то, что нужно. Можно было бы и потерпеть. Приподняв глаза, он видит перед собой коляску. Точно, его же обещали осмотреть, как он мог забыть об этом? Немного помедлив, он перемещается и усаживается на неё, немного ерзая, чтобы было поудобнее. Коë стоит перед ним и смотрит немного устало и хмуро, пока за ручки коляску кто-то берет. Кто-то четвёртый, на кого подросток оборачивается и видит. Очевидно, не человека. — А кто это? Голос Ацуши, наверное, звучал слишком испуганно и жалобно, так что Озаки, открывая дверь, тихонько рассмеялась. Так, чтобы не вызывать смущения у ребёнка, но смущение и ещё больший стыд накрыли его с головой, когда они вышли в пустой коридор. Почти пустой. Здесь были люди, но они не смотрели ни на врача, ни на Ацуши, и дышать стало немного легче, когда он это понял. — Это — моя способность. Не думаю, что тебе стоит знать о ней слишком много. Она помогает мне тогда, когда надо, а когда не надо — мешается под ногами. Или вроде того. — Женщина тихо смеётся себе в рукав, и, когда они наконец заходят-заезжают в кабинет, прикрывает дверь. Способность пропадает, а Ацуши дают в руки несколько таблеток и стаканчик воды, говоря выпить. — Это от боли. Потом тебе вколют более сильное лекарство, но сейчас лучше выпить это, потому что первую неделю после ампутации боль ужасная и долго ты не продержишься. А то, что было вчера, уже проходит, по твоим словам. Озаки говорила очень много, но словаи фразы её были достаточно понятны для обычного человека. От еë объяснений ты не запутывался ещё сильнее, а непонимание приносит страх, как обычно это бывает в разговорах с кем-то, кто пытается объяснять тебе то, в чем он работает и понимает очень многое. Она скорее поясняла всё ребёнку, подразумевая, что Ацуши плохо понимает и что такое болевой шок, и в его голове не укладывается время, которое должно пройти перед тем, как принять одно и то же лекарство второй раз, и от этого разговаривать с ней было в разы проще. Накаджима уже думал об этом, но ему кажется, что обычно она работает с куда более маленькими детьми чем он или Дазай. Последнему вообще наверняка уже за восемнадцать перевалило, у него без проблем и борода уже расти может. Ацуши тоже немаленький, пускай и знает не так уж и много. — Ты сможешь встать, если я буду держать тебя? Мне нужно взвесить тебя и измерить твой рост. — Стоит только Ацуши открыть рот, как Озаки вздыхает и мотает головой. — Я знаю, что мы меряли до этого, но это было вечером, а правильнее будет утром. Пожалуйста, тигрёнок. Прозвище снова вгоняет в краску и Ацуши бурчит что-то положительное, протягивая руку, чтобы ему помогли. Взяла его за руку уже не Озаки, а после — способность и вовсе перехватила юношу под рёбра и перетащила на весы. Хлопнув по спине, его заставляют выпрямиться, и пока он едва ловит равновесие на одной ноге, на голову опускают какую-то тяжёлую пластиковую штуку, которая неприятно ударяется об макушку. Ацуши шипит, а Коë записывает всё, что увидела, перед тем как кивнуть, чтобы Накаджима всего за пару секунд оказался на кушетке. Взлохмаченный, немного прихеревший от таких полётов, с большими глазами. Настоящий тигрёнок. — Рост сто шестьдесят шесть сантиметров и вес в сорок один с половиной килограмм. — Ацуши приподнимает брови и выглядит опять слишком жалобно, чтобы не воспринять это с маленьким смешком. Врач подходит ближе и приглаживает торчащую во всё стороны чёлку. — Не волнуйся так, ещё вырастешь. А вес такой низкий потому что тебе ноги-то нет. Она поднимает халат и снимает повязку, чтобы осмотреть культю. В каком состоянии, не началось ли загнивание и ещё многое другое в её голове, пока Ацуши откидывается назад, упираясь спиной в стенку, и смотрит на неё. Молчать, ждать, думать обо всём. В голове снова воспоминания о том, как он искал шрамы и не нашёл ничего. Этот шрам останется, потому что, он помнит, ему операцию делал кто-то очень особенный. Нога ведь не выросла. Интересно, а всем эсперам нужны такие меры предосторожности? Почему-то здесь было очень мало людей с травмами. Вот, что было странно. Не было много палат в отделении травматологии, а за несколько дней в больнице он не увидел почти ни одного человека, у которого были бы проблемы такого рода. Дазай, конечно, и он сам — да и всё! — Почему здесь так мало людей, которые лежат в травматологии? — Ацуши поднимает взгляд на женщину, которая аккуратно оглядывает его собственную ногу, и отчаянно пытается не смотреть именно на неё, потому что ему самому станет очень плохо. — Просто у нас есть один отличный врач, который лечит любые травмы. Люди после её лечения не нуждаются в нахождении в стационаре дольше дня или двух, и лежат не в хирургии, как ты или Осаму. — Озаки мило улыбается и кивает. Ацуши тихонько выдыхает, пускай в его голове и есть некоторое непонимание, почему тогда Дазай лежит с ним. У него тоже какая-то болезнь? В любом случае, это явно не рак. — С твоей ногой всё в порядке. Сейчас я перемотаю её обратно, и ты отправишься в палату до завтрака, хорошо? Коридоры в этот раз были ещё более пустыми, чем раньше. Коë сама не пошла до палаты, лишь отправила способность, так что теперь и говорить было не с кем. Белая фигура в традиционном японском наряде была молчалива и даже не дышала. Какая же это все-таки жуть, все эти способности. Жутко и находиться в их руках, и узнавать о том, что ты тоже обладаешь одной из них и, в отличии от этой женщины, управлять ты ей не можешь. А если он и в приюте по ночам превращался в тигра? — О-о-о, Тигрёнок, мне было без тебя так тоскливо, ты не представляешь! — Стоит дверь в палату открыться, как выскакивает Осаму и почему-то пропадает способность доктора. Дазай выглядит невероятно радостным, да так, что это даже подозрительно. Он спиной толкает коляску с Ацуши обратно, в коридор, и когда они оказываются снаружи — еле как закрывает своей искалеченной рукой дверь. Его лицо выглядит озадаченным, когда он смотрит на ручки инвалидной коляски, а потом на свои. Это будет... Это будет очень затруднительно. — Слу-ушай, а может быть ты и сам можешь себя повезти? Я просто ну совсем никак! А я буду показывать дорогу. Договорились! — Он улыбается. Когда Дазай улыбался, казалось, что выглянуло новое солнце — у него были ровные зубы и он всегда весело щурился, словно рассказал какую-то ужасно смешную шутку. Это было так мило в нём, что и отказать ничему, что он предлагает с такой улыбкой на лице, было нельзя. Сев чуть глубже, Ацуши тихо смеётся и берётся за колёса, чтобы толкнуть их вперёд, следуя за Дазаем по пустому коридору. Он что-то напевал себе под нос, постоянно оборачивался на пятках и поправлял руку, которая висела на его плече с помощью какой-то цветастой ткани. Позже можно будет заметить, что это кусок детской простыни с летающими слониками или мультика, но сейчас это просто кажется ярко-розовым пятном в этой больничной белизне. Они идут к лифту, чтобы Дазай потом долго вспоминал, на какой этаж им нужно и бормотал себе под нос о том, какая же столовая все-таки глупая. Второй этаж (Дазай с куда большим удовольствием спустился бы на такой же коляске, как у Ацуши, с лестницы, толкнув вперёд себя друга), до которого ехать целых полминуты, потому что лифт ужасно старый, кажется чистым и куда более спокойным, пока они не подъезжают к столовой. Шумно, громко, весело и живо. Очень живо. На время им пришлось стать единым целым — Дазай знал всё и всех, а у Ацуши просто были две руки и он мог брать вещи. Милая женщина, которая наложила им еду, помогла составить всё, что не прольется, на колени Ацуши, а всё остальное донесла до небольшого столика около окна сама. Вокруг была целая куча подростков и детей помладше, а где-то были врачи, но почему-то отсюда их не было видно. Наверное, всё крыло собралось здесь сейчас, и все говорили, жужжали, словно мухи. Единственным верным решением было присоединиться к жужжанию. Пока Дазай пытается взять ложку так, чтобы она не вываливалась из руки (потому что палочки держать он не может от слова совсем), Ацуши отодвигает стул и смотрит на еду. Рисовая каша, сладкий чай, яблоко и небольшая баоцзы, булочка с бобовой пастой. Раньше в больницах питание было в разы скуднее, так что, немного приподняв брови, и взявшись за палочки, Ацуши с удовольствием принимается есть, слушая как Дазай болтает о том, что в столовой тепло и он очень рад. Взгляд неосознанно падает на соседний столик, за которым сидят три человека и все трое выглядят довольно изнуренными. Рыжий парень, наверное, возрастом как сам Накаджима, и темноволосые юноши. Первый ещё выглядит весьма весёлым — о чём-то говорит, улыбается, постоянно поправляет пластырь на носу и катетер в руке, а эти двое совсем уж нелюдимые. Хмурые, такое ощущение, что сейчас так возьмут и накинутся — но на него даже и не смотрят, занятые завтраком. Ему тоже стоит завтракать, точно. Было интересно разглядывать всех. Между столами ходит какая-то маленькая девочка, которая совсем не выглядит больной. На вид ей не больше десяти лет, она наряжена в чудесное платьице и у неё длинные жёлтые волосы, уложенные в локоны. Почему в больнице есть кто-то вроде неё? Это жутко смущает и на этом Ацуши заканчивает рассматривать незнакомцев, опуская свой взгляд в тарелку и начиная есть. Это неприлично, но его интерес — то, что естественно. Девочка подходила почти к каждому столу, кроме их. Избегала? За окном сейчас самое чудесное время. Солнце светит так, что выходить на улицу ещё не больно и можно погулять, позагорать, а шансы сгореть не так высоки, как будут всего через пару часов. Может быть стоит предложить Осаму погулять? Сейчас ощущения и эмоции кажутся притупленными и неправильными. Всё немного не так, как нужно, всё не так, как ему казалось и как он ожидал, это буквально ломает ему представление о мире и что в такой ситуации делать он не понимает абсолютно. Сейчас он ощущает себя так, словно он в эксперименте. Ребёнок, всю жизнь окружённый красным цветом, не может воспринять что-то зелёное, попавшее в поле его зрения, а сейчас для Ацуши зелёным стало абсолютно всё. Другие люди, другое отношение, другие мысли. Это ломает его прямо сейчас, и эта больница только содействует. Она не такая, как остальные. Здесь другие порядки и законы, здесь можно почти всё и это слишком непривычно. Здесь обращаются, как с равными людьми, а ещё здесь почти что нет взрослых. Не считая врачей, все, кто его сейчас окружают — не старше двадцати лет. Словно в тихом стоне непонимания, он опускает голову на чистый стол, опираясь лбом и кусая губу, что замечают. — Эй, ты чего? Плохо стало? — Дазай протягивает руку и треплет чужую макушку, заставляя поднять своими действиями голову и взглянуть на него. Ацуши мотает головой и берёт яблоко — единственное, что осталось. — Я просто... не понимаю, как здесь всё вот так. Просто здесь всё такое необычное и я… — Накаджима замолкает и бегает глазами, словно пытаясь найти в чужом положении ответ. То слово, которого не достаёт его речи, или чтобы Осаму понял его сам. — Запутан? Это нормально, знаешь? Я почему-то уверен, что ты никогда не был в городе. — Дазай пихает в рот ложку каши, которой у него было ещё очень много, потому что взять ложку он смог только сейчас. Ацуши кивает на это предположение. Первый раз в городской больнице, а до этого только в городах поменьше и пригороде был. — А ещё ты из приюта, а там о детях совсем не заботятся. «Чтобы к рукам не привыкали» или как там обычно говорят, вообще не в курсе. А здесь тебе конечно никто в няньки не нанимается и из беды ты выкручиваться будешь сам, но хоть за человека принимают. Я же прав? Слушать, как Дазай говорит с набитым ртом было уморительно. Ещё и его картавость... Улыбаясь, Накаджима опять кивает, подтверждая его слова, хотя Дазай на него даже и не смотрит, заведомо правый в своих удтверждениях. Он забыл добавить ещё кое-что, и в горле зависает комок. — Я не знал, что у меня есть способность.. — Голос младшего становится тише и ниже сам по себе, а Осаму поднимает брови. Как? Нет, то есть как? Проглатывая всё, что есть во рту, он почти обжигает глотку и на этот раз пялится уже совсем откровенно с огромным шоком. — Как можно было не знать, что ты превращаешься в огромного тигра? Разве у тебя не было кучи проблем из-за этого?? Ты не знал? — Осаму тараторит так, что даже слюни изо рта летят, но Накаджима просто берёт салфетку с середины стола и вытирает ему рот, потому что у него самого такой возможности нет. — М-м. — Ацуши отрицательно качает головой. — Я знал, что около нашего приюта обитает какой-то тигр, который время от времени нападает на наших зверей и посевы, но я понятия не имел, что это именно я. Наверное, директор приюта наказывал меня именно за это. Ацуши пожимает плечами и смотрит на яблоко, перед тем как откусить. Сладкое. Дазай что-то спрашивает, но в этот раз ответом на всё служит простое мотание головы из стороны в сторону и тихое "да забей", показывая тем самым, что тема окончена и закрыта и продолжения она просто не отыщет. Помимо этого можно найти не одну интересную тему, к примеру поболтать обо всех здесь. Осаму же знает большую часть из них? Он тут ненадолго, но дольше, чем Ацуши. К тому же, те три дня, которые он преспокойно провалялся в кровати, Дазай явно не терял зря. — За тем столиком, парень с белыми концами. Ты знаешь его? — Ацуши поворачивает голову в сторону незнакомца, о котором говорит. — Ага. Ты тоже скоро узнаешь, мы после процедур пойдем знакомиться со всеми. Тебе ведь даль бумажку на физиотерапию? — Э-э... Мне кажется нет. — Ну, значит когда придем — она будет уже на столе. Я же тебя незаконно вывез! — И лицо Дазая в этот момент становится как никогда радостным и ехидным. Потому что то, что он сделал, действительно довольно подло и возможно даже немного незаконно, а значит по его душу совсем скоро придёт "Золотой демон" вместе с его хозяйкой. Ацуши открыл рот и закрыть обратно уже не смог. — Ты сделал что?! — Кажется, он даже подскакивает на своей коляске. — Ну-у, есть маленькая вероятность того, что тебе должны были привезти еду в палату, потому что ты не можешь ходить.. А ещё- — Он вздрагивает, когда слышит знакомый стук каблуков и видит, как к нему почти что несётся Озаки с самым злым выражением на лице, которое только может быть. А когда Осаму вскакивает и начинает удирать — его на самом выходе перехватывают и держат за шкирку, пока не подходит Коë и не тащит его за ухо в коридор. Вся столовая замирает и замолкает, слушая эти "ай-ай-ай, Анэ-сан, аккура-атней, вы мне ухо оторвете!!", а после — кажется, абсолютно все взгляды впиваются в Ацуши. Нервно сглатывая, он сгорбился и опустил голову, приняв решение поскорее уезжать. Когда он подъезжает к выходу, звуки снова возвращаются. Кто-то смеётся, кто-то причитает и ахает, от кого-то слышится "снова этот Дазай, да?", и Ацуши может спокойно выехать, разворачиваясь в ту сторону, откуда были слышны звуки. Сначала неразборчивые, но затем — вполне очевидно, что это именно те, кого надо найти. Озаки, читающая лекцию, и Дазай, который поджимает губы и пытается не смеяться, пока ему эту лекцию читают. Ацуши отчётливо слышит стук каблучков за собой. Стоит ему остановиться — глушатся и они, а как только он крутит колёса дальше — за ним кто-то идёт. Разворачиваться на такой коляске тяжело, но вполне возможно, и когда Ацуши это делает, видит за собой всего в двух шагах ту самую девочку с жёлтыми волосами. Она машет ручкой и улыбается, прикладывая палец к губам, чтобы они оба молчали об этом. Подходя ближе, она наклоняется к чужому уху и шепчет. — Меня зовут Элис. А тебя Ацуши. Приятно познакомиться. — Она берётся за ручки коляски и толкает её вперёд, выруливая по коридору ровно до того угла, за которым ругались на Дазая. — Ты же понимаешь, что сделав так, ты подвергаешь здоровье Ацуши-куна опасности?! Ему могло стать плохо, и.. — Ну не стало же! — и Дазая почти вытаскивают из того маленького зала, в котором они были. Когда его оставляют рядом с Элис и Ацуши, подслушивавшими разговор, взгляды встречаются друг с другом и выглядят абсолютно поражёнными. — Ты чего там, призрака что-ли увидел? — Озаки подходит и выглядывает за угол, и теперь тоже выглядит очень удивленной. — Я думаю, пора... Кхм, разойтись по палатам. Идите. Элис, а ты не приставай к ним, давай, иди-ка обратно к Мори Огаю-доно. ... Когда Ацуши пришёл, на столе лежала бумажка, на которой было направление на какие-то процедуры, которые Дазай объяснил как «о, ну тебя будут бить током и из-за этого будет не так больно». Судя по тому, как выглядел в этот момент Ацуши, объяснил он из рук вон плохо и ехать на процедуры теперь ну очень сильно не хотелось. Молчание сделало воздух на столько тяжёлым, что его резко стало можно пилить ножиком и из этого мало что вышло бы. Они оба очень не хотели сейчас снова кататься вверх, чтобы залезть кое-как в эти кабиночки, огражденные друг от друга шторками, и сидеть там, пока тебя бьёт током, но ведь это нужно? — И благодаря этому я быстрее смогу выйти из больницы.. — Ацуши вздыхает, хватаясь за колёса, чтобы выехать в коридор. Руки уже порядком устали, а сейчас ещё совсем утро! — Ага. На своих двоих. — Дазай с трудом давит смех внутри себя, подталкивая коляску немного вперёд ногой, чтобы облегчить чужую ношу, но особого результата это не даёт. Ладно, у них впереди ещё почти полчаса увлекательных поездок туда-сюда и всякого такого, а через сорок минут закроются кабинеты. Потому что вообще-то всё такое врачи говорят делать до завтрака, да и завтрак тут не то чтобы ранний.. Валяться и держать аппарат у ноги было даже немного весело и расслабляюще. Было довольно тихо, а всем этим управляла милая женщина, которой уже явно было за пятьдесят. Всё бы было хорошо, но к ближе к середине процедуры Дазай из самой последней в комнате кабинки начал вести с ней диалог по поводу гроз и урожая в этом году. Йокогама же портовый город, здесь дожди совсем не редки, но в этом году они что-то совсем зачастили. И этот диалог смешил абсолютно всех, даже самого Дазая — он тихо хихикал себе в руку, перед тем как снова что-то сказать, но общий язык нашёл с женщиной очень легко. Странный он. И смешной, этот Дазай. Почему, интересно.. ... В коридорах снова стало шумно и жуть как много людей. Все разговаривали, шутили, болтали, занимались чем-то. Где-то даже ходили врачи, у которых был небольшой перерыв, и они с удовольствием следили за своими маленькими пациентами и даже играли с ними. Здесь нахождение рядом с детьми взрослым было не в тягость, даже если они от этого не переставали быть взрослыми. Когда Ацуши оказался в этом коридоре, на лице появилась неосознанная маленькая улыбочка, потому что находиться здесь было ну просто приятно. Дазай вёл его за собой, пока младший тихонечко катился сзади, о чём-то бормоча. Что-то вроде «ой, да никому не захочется со мной разговаривать», но этого всё равно не слушали, и, минуя людей, которые с поражением при взгляде на Осаму шушукались о ситуации в столовой, которая явно запомнилась всем, они доезжают до входа в какую-то палату. Там лежит кто-то важный? Кто-то интересный? Осаму стучится пять раз, и ему тут же хором отвечают несколько голосов «заходи!». Открыв дверь, первым делом он запускает именно своего друга, а после — заходит и сам, закрывая за собой дверь. Здесь было четыре человека и одна пустующая койка, на которую Осаму сразу же плюхнулся, показывая Ацуши на место, где он без проблем может припарковаться. Несмотря на то, что человека было четыре, они сидели на двух койках и говорили друг с другом. Вот и тот самый человек в этом здании, которому больше двадцати. С низкой чёлкой, падающей на глаза, испуганным взглядом и сидящим под боком.. Врачом? — Меня зовут Рампо! А это — Эдгар. А ты? — Этот самый врач звучит звонко, так резко, словно стук барабанов или звон какого-то инструмента. Ацуши даже вздрагивает, когда понимает, что обращаются к нему. У этого юноши растрёпанные волосы, немного большеватый халат и чупа-чупс во рту. На деле, он забрал его у кое-кого здесь, но знать об этом пока что Ацуши просто не может. — э.. Я Накаджима Ацуши.. — Вжавшись в спинку своего кресла, даже его голос звучит довольно сдавленным по сравнению с тем, как довольно и быстро говорит этот юноша. Немного тяжело ориентироваться в незнакомом месте с незнакомыми людьми. То есть рядом с ним, этот, пожалуй, Ацуши сказал бы мужчина, это Эдгар? Интересно, почему он такой? Больничная рубашка и брюки ему исключительно к лицу. Худые руки выглядят органичными, и привлекают к себе почти всё внимание. Рампо зачесывает чужие волосы наверх и закалывает какой-то то ли резинкой, то ли заколкой с Микки Маусом. Сейчас Ацуши замечает, что на койке помимо них двух есть ещё кое-что. Какие-то непонятные трубки, странное устройство, а через пару секунд мыслей доходит: это искусственное сердце, которое подключено к Эдгару. Стоп, эти трое — сердечники?! Шок настигает с головой, накрывает, не давая даже возможности вдохнуть. Это ведь страшно.. Рампо спрыгивает с койки и подходит, наклоняясь и разглядывая Ацуши, а потом хихикает, замечая ногу. Видимо, о нём уже пошли слухи здесь... — Меня зовут Джуничиро. — Парень с рыжими волосами и небольшими синяками под глазами поворачивается и машет ручкой ребятам, на что Ацуши кланяется ему, не вставая с коляски, и это снова смешит Рампо, который сейчас дал пять Дазаю. Они что, друзья? Как это всё странно, почти что голова лопается.. Джуничиро выглядит довольно уставшим и спокойным. Может быть, даже меланхоличным. Он ведь ещё учится в школе, да? Кажется, он примерно такого же возраста, как Ацуши, если не младше. Второму мальчику, который поворачивается и ложится на живот, мотая ногами, едва ли есть четырнадцать лет — он милый, у него ещё совсем детское лицо, а когда он начинает говорить — оказывается, что и голос у него совсем не мужской. А у Ацуши в четырнадцать лет он ломался так, словно он вчера целый день кричал на улице и сорвал его. И так несколько месяцев подряд.. — А я — Кенджи! Я сюда недавно приехал из деревни. — Мальчик улыбается. У него волосы почти что цвета солнышка, и сам он выглядит так, словно готов одарить добротой целый мир. Полный счастья и желающий всем радости, наивный и милый. Вот то, каким он сейчас является в глазах Ацуши, который улыбается и кланяется и ему в знак приветствия. — Я тоже! Я раньше жил в пригороде. Ты тоже заболел? — Они улыбаются друг другу, и Дазай тихо переглядывается с Рампо, безмолвно говоря друг другу о том, что эти двое явно нашли общий язык. — Я очень рад познакомиться с вами! И комната снова наполняется разговорами. В этот раз в них участвует на два человека больше, и от мыслей о том, что на них обоих не забивают, становится очень приятно. Ацуши много говорил именно с Кенджи. Оказывается, там он жил на ферме и у него даже были коровы, с которыми он занимался! Разве это не чудесно? Но последняя часть рассказа была, наверное, слишком печальной. «А потом, когда я пас коров, мне стало плохо и я упал. И долго лежал, потому что меня не могли найти. А потом привезли сюда и мне сказали, что моё сердце теперь плохо работает. Но я же лежу здесь, значит меня вылечат!», — и Кенджи улыбается во весь рот, не представляя, какую трещину он сейчас сделал в добром сердце Ацуши. Наверное, Кенджи можно было назвать дурачком или полным придурком, потому что он вёл себя довольно глупо, но именно эта лёгкая глуповатость была до боли в груди очаровательной. Эдгар весь диалог старался просидеть молча, но Рампо нарочно впихивал его, заставляя говорить, и избежать ничего не вышло. Впрочем, никто не был против, и разговор был приятным, и, кажется, на все темы и сразу. Когда Дазай сказал, что им пора уезжать, Ацуши издал такой звук, который невозможно забыть, а Рампо расхохотался, махая им рукой. На деле, именно Рампо выглядит так, как будто он пациент. Младше, чем Эдгар лет так на.. Десять, если не больше. И это в голове не укладывалось, так что когда они выехали, всё, что Ацуши мог, это подождать закрытия двери и повернуться на толкающего его Дазая с вопросом. — А сколько лет Рампо? — Хочешь - верь. Хочешь - не верь. Ему двадцать четыре, он недавно закончил медицинский институт и сейчас практикуется здесь, в сердечно-сосудистой хирургии, перед тем как пойти в ординатуру и стать как наш хирург здесь, Юкичи-сенсей. Он хороший, но мне кажется, он скорее похож на следователя, чем на врача. Не мне судить. История у него весьма печальная.. — Дазай зевает и пожимает плечами, обходя коляску сбоку, чтобы показывать путь дальше, а Ацуши тихонько кряхтит, разворачиваясь. По крайней мере, он старается сделать это именно так, чтобы не задеть никого, потому что рядом ходят и бегают те, кому можно ходить и бегать. — А ты можешь рассказать? — Ну.. Не знаю. Не думаю, что он сильно обрадуется, но.. — Дазай тянет эту трагичную паузу, чтобы выдавить ещё один смешной звук, полный разочарования, из Ацуши. Какой же все-таки этот тигрёнок звучный, и весь такой разнообразный! — Но я и не думаю, что он будет против. Ацуши буквально хлопает в ладошки от радости, поворачивая голову на старшего так, чтобы было удобнее слушать и смотреть на дорогу параллельно. Мало ли, что случится или кто выскочит из соседней двери? — Ну, я не знаю всех подробностей, но могу только догадываться и опираться на то, что рассказал мне он сам. У него рано умерли родители, ещё во время войны, и оставили его одного. Может быть, у него даже и была какая-то проблема с сердцем, о которой я не знаю. Юкичи-сенсей «подобрал его» — Дазай показывает кавычки пальцами одной руки, развернувшись перед этим на пятках к Ацуши и едва не падает по инерции, но всё успевает обернуться хорошо. — И, вроде как воспитал, помог устроиться в жизни. Рампо очень хороший человек, но он бы, право, с куда большим успехом мог бы стать гениальным детективом или следователем. Я уверен, что он и сам об этом знает лучше меня во много раз, но почему-то выбрал путь врача. Может, чтобы отблагодарить Фукудзаву, а может быть так сложились обстоятельства. Мы уже почти на месте. Он зевает, и для этого приходится даже остановиться. Впереди видно окошко, а значит они в самом последнем узле коридора. Этот коридор Осаму почему-то называл кишкой, а Ацуши не мог иметь ничего против. Там светло, почти никого нет и это даже... Пугает? Почему, в отличии от прошлых узлов-залов, где дети рассказывали байки, рисовали и просто играли, тут есть только какая-то девочка, которая смотрит в окошко ровно до того момента, как заметит слежку за собой, и убежит. У неё красивые светлые глаза и чёрные длинные волосы. Она даже немного похожа в чём-то на ту темноволосую девушку из столовой, но эта старше и не такая. Куда они? Повернув и постучавшись в одну из палат, Дазай не получает никакого ответа, но всё равно заходит и заглядывает внутрь, тут же залезая в комнату и зазывая Ацуши сюда же. Тут тяжёлая атмосфера. Вот, именно здесь воздух такой, что его можно ножом резать. Кажется, кое-кто поссорился? Сейчас двое из них сидят по разным углам и буквально рычат друг на друга, не в силах сдерживать рвущуюся наружу злость, которая, кажется, прямо сейчас фонтанчиком побьёт из их макушек, словно они киты. — приветики, тысячу лет не виделись! — Дазай улыбается и подходит к сидевшему на свободной койке.. Дедушке? Кто это? От него сильно пахнет сигаретами. Здесь вообще пахнет не так, как во всей остальной больнице. Как будто.. Ацуши ершится от своих же собственных мыслей и мотает головой, словно старается разубедить себя в том, что ему показалось. Нет. Здесь точно пахнет смертью, сигаретами и кровью. Как тошно.. Кажется, здесь тяжело находиться даже чисто физически. — А ты прошёл тот уровень? — Дазай с интересом заглядывает в книгу, которую читает врач, на что тот вздыхает и хмурится, отодвигая слишком навязчивого подростка рукой в плечо. — У меня полным-полно дел. Я не буду проходить тебе уровни в видеоигре потому что ты теперь не можешь. — Что-о!? Ну Хироцу-сенсей!! — От возмущения Осаму открывает рот и хмурится, перед тем как развернуться и фыркнуть, мол «ну и пожалуйста, не так уж и сильно хотелось». Он обводит взглядом пациентов и выдыхает, когда видит что кто-то уже успел поссориться. Почему-то на Ацуши внимания здесь не обращали и он, признаться честно, был даже очень рад этому. До какого-то момента. — Гин, ну ты чего сидишь в углу такая надутая? Вы что опять чего-то не поделили, а заколоть его тебе запрещают? Какой кошмар. — Осаму цокает, отвлекаясь на двоих помладше и их проблему, а на ближайшей к Ацуши койке поднимается юноша с кислородной маской у рта и тут же стягивает её, громко откашливаясь в бумажный платок. Его выкидывают в мусорку, в которой Ацуши уверен, уже сотня таких же платков. Этому юноше не уделяется никакого внимания и это наводит на мысль, что Осаму уже очень давно знаком с ним. Настолько, что и смысла разговаривать уже нет. А может быть, они враждуют? Сидушку коляски, на которой сидел подросток, что-то обвивает и подтягивает ближе, а незнакомец щурится и даже немного морщится, будто от неприязни. — Какой ты жалкий. — на лице юноши, по глазам значительно старше, чем Ацуши, возникает настоящее отвращение. На деле, ему было в районе семнадцати или восемнадцати лет. Молодой, сморенный болезнью, с жутко бледной кожей и чёрными, словно сама бездна, глазами. Ацуши резко щетинится и скалится, словно большой кот, готовый к нападению на животное своего размера. Юноша тоже приподнимается с кровати, и из-за его спины выплывают непонятные твари. Даже животными не назвать — чёрные, хищные гадюки с большими красными глазами, которые вертят головами каждый раз, когда Ацуши двигается. Они — словно порождение чистого зла, которые не терпят ничего, что не нравилось бы их хозяину, и судя по всему, Ацуши идеально подходит под определение "не нравиться незнакомцу". Они так и полусидят, готовые наброситься друг на друга, пока где-то сзади решают проблемы детишек помладше. Осаму о чём-то говорит, и когда замолкает лишь на мгновение — для обоих словно красный флаг, и в следующий момент они уже находятся на полу. Словно два диких волка, вцепившихся друг другу в глотки с целью убить, они даже не замечают, что происходит рядом, пока одного, едва коснувшись гипсованной рукой за плечо, за шкирку не оттаскивают, а второму не наступают на грудь ногой в тапочке. — Вы двое что вообще творите?! — Тон Дазая был исключительно уставшим и недовольным, словно он не пациент в клинике, а воспитатель в детском саду, а эти двое — накосячившие дети. Накосячили они явно очень сильно. — Вы хоть понимаете, где вообще находитесь? Это больница. Больница, а не боксёрский ринг! Две минуты назад познакомились, уже дерутся. Ладно он-то, ещё мелкий и дикий. А ты, Рюноскэ? Неужели всё было насмарку? Рюноскэ. Стоит ему прокашляться, поднимаясь после того, как на него наступили, как мера для отключения способности, как он пытается что-то сказать и тянется за уходящим Осаму. Последний не то что не слушает — даже не оборачивается, когда закрывает дверь в комнату. Уходит, оставляя их, словно их с Ацуши здесь и не было никогда. В коридорах всё ещё шумно, но в этот раз шум воспринимается не так весело, как до этого. — Кто он вообще такой?! — Накаджима сильно хмурится, когда крутит колёса в сторону своей палаты. Осаму мычит, пожимает плечами. — Просто какой-то подросток, возомнивший о себе слишком много. Он тоже эспер. Ты ведь видел его способность? Пустяковая ерунда. — Дазай закатывает глаза, направляясь мимо лестницы. Хорошо, что их палата находится в самом последнем узле коридора, в самом далёком от Рюноскэ месте. Получается, в палате были Рюноскэ, парень (или девушка) по имени Гин, их врач. Ацуши морщится, вспоминая его имя. Хироцу, кажется. — А как звали того юношу с рыжими волосами? Он как я возрастом, да? — ну, почти. Он старше на год. Это.. Мичизу Тачихара. Его все обычно зовут просто Тачихарой. Тебе покажется, что они не очень ладят с Гин, но на самом деле они с самого детства рядом. Это просто способ их общения. Гин не очень любит, когда над ней так открыто хихикают, а Тачихара — тот ещё любитель похихикать. — Гин — это девушка? — Ацуши широко открывает глаза, когда они заезжают в палату. Все-таки девушка? А казалось, что парень.. — Ну.. Да? Ты что, не видел её? Мне кажется, по ней видно, что это девушка. — Дазай пожимает плечами и оглядывается, прикрывая дверь ногой. — Да, она худая из-за болезни, но все-таки девушка. — Я к девушкам не присматриваюсь, Дазай-кун!! — Ацуши возмущённо выдыхает и закрывает лицо руками от стыда. Какой кошмар, почему ему вообще нужно так говорить? Сколько времени? Подняв взгляд на настенные часы, Ацуши может увидеть, что стрелки показывают уже почти два. Как время летит.. А казалось, они ходили всего ничего. Значит, дальше будет обед, а за ним ужин и сон. Может взять где-нибудь книгу, чтобы занять ей время? Но Дазай говорит и говорит без конца, занимая всё время вопросами и рассказами о больнице и её жителях. Ничего принципиально нового он и не рассказывает, почти всё Ацуши слышал и до этого, от самих этих людей или от Дазая же. Разве только рассказ про Рюноскэ был куда полезнее, чем беседа с ним самим. Какой он высокомерный.. Пока они обедали, Дазай рассказал, что в той части здания лежат те, у кого большие проблемы с лёгкими. В палате, где был Кенджи, у всех проблемы с сердцем. Эдгар вовсе стоит в очереди на пересадку, потому что его собственное уже не работает. У Кенджи был сильный сердечный приступ и теперь бóльшая часть сердца просто не работает. Танидзаки всю жизнь живёт с сильной сердечной недостаточностью, связанной с врожденной паталогией сердечных клапанов и от стресса у него случаются приступы и сердечные обмороки, и только сейчас он в очереди на протезирование этих самых клапанов. Из-за недавней ситуации с его сестрой, он и попал сюда. — А что с его сестрой? — Ацуши хлебает суп, слушая с невероятным интересом обо всём, что говорит Осаму. — Она упала с лестницы, сломала руку и сильно ударилась спиной. Было подозрение на перелом позвоночника и рёбра, вот он и перенервничал. Но всё закончилось хорошо. — Осаму улыбается, чешет нос и тихонько ждёт, пока доест Накаджима, потому что сам он есть считай и не может. Если с кашей он ещё как-то справлялся, то весь суп точно будет на нём если он попробует его съесть. Он уже пробовал, пока Ацуши спал. Оказывается, Рюноскэ и Гин — брат с сестрой и оба больны чем-то тяжёлым, связанным с работой лёгких. Дазай сказал что у Рюноскэ «лёгкие просто в труху, прикинь!». А Тачихара, пробыв какое-то в том месте, где они раньше жили, тоже заразился этой гадостью. Из-за того же места и менингита, которым Тачихара там занназился, он же посадил себе зрение настолько, что, как бы ему не противело это признавать, его зрение уже далеко-далеко за минус десять, о которых он говорит. На часах — половина пятого. Почти заснув в палате, Осаму резко начинает куда-то собираться. Он закусывает губу, берёт что-то из тумбочки и кивает Ацуши. Они пойдут вместе, потому что весь день они и так проводят вместе. Куда там ему надо? — Привстань чуть. — Он кусает губу, и когда Ацуши исполняет его просьбу, кладет на сидушку кресла сигареты и зажигалку так, чтобы их не раздавили к чертям. — Всё, погнали. Нам надо на четвёртый этаж. Дазай хитрый. Как лиса, хитрющий и жутко довольный своей хитростью. Взяв с собой Ацуши, он обеспечил себе возможность покурить, потому что до этого ему просто рук не хватало на это, а просить кого-то — себе дороже. Расскажет ещё Озаки, а после её ругани по всему коридору и костей-то своих не найдешь, потому что их к чертям в труху перемолет. Накаджима не расскажет, это совсем не то, что он может и будет делать. А если брать того, кто не расскажет — того же Рюноскэ — он просто задохнётся к чертовой матери и ругать будут уже не за курево, а за настоящее убийство. Когда они едут к лифту, ни у кого не возникает вопросов. Только Рампо о чём-то шепчет Эдгару и смеётся в коридоре. Сейчас должен быть полдник. Ацуши тихонько бубнит себе под нос о чём-то, словно недовольный ситуацией, а когда Осаму переспрашивает его, что же случилось — глубоко вздыхает и поджимает губы, заглядывая в карие глаза. Все-таки они очень красивые и глубокие.. — Почему именно сейчас? Почему ты поехал именно сейчас? И почему на четвёртый этаж? — Накаджима явно хмурится, когда они приезжают и Осаму, не ответив ему, выходит из лифта. Оказавшись перед развилкой, он не медлит, тут же направляясь вперёд, оттуда налево и направо. Здесь коридоры куда запутаннее и это тоже странно. В месте, куда они пришли, нет никаких кабинетов. Это просто длинный коридор с маленькими диванчиками вдоль стены, с окнами, откуда хорошо видно улицу и двор при больнице. Только сейчас, когда он открывает окошко и в лицо им обоим дует такой приятный и прохладный ветерок, резко контрастирующий и вымывающий из коридорчика запах больницы, Дазай улыбается и снова начинает говорить. Удивительно, что первое, что он говорит, является ответом на заданный ранее вопрос. — К четырём часам на четвёртом этаже заканчивается даже уборка. Здесь никого нет и до завтрашнего утра не будет. На всех остальных этажах целые сутки кто-то есть, а здесь нет. К тому же, здесь есть такой коридор, в который можно зайти только намеренно. А насчёт времени, ну.. — с помощью Ацуши он все-таки наконец достаёт и закуривает сигарету, выпуская дым в окно и немного морщась с непривычки. Всё время, какое он тут, не курил. Наконец и возможность выдалась, и компания приятная. Разве не чудесно? — вот во сколько у тебя была операция? — кажется, в четыре часа.. А причём здесь моя операция? — Ацуши хмурится и отворачивает лицо, когда Дазай снова выдыхает дым на улицу. Пахнет сильно. — У меня одна операция была в три часа ночи, а вторая — в половину пятого. Как сейчас. Понимаешь к чему я веду? — Он поднимает брови и смотрит на Ацуши, который пожимает плечами и мычит явно отрицательно. — В это время проходят все плановые операции. Вероятность того, что мы резко понадобимся кому-то настолько, что он будет искать нас по всем этажам почти что равна нулю. Вот и всё! Озаки-сенсей сейчас должна быть на какой-нибудь операции, а мы ей не нужны. Осаму улыбается. Улыбается снова так лучезарно и весело, что у Ацуши от души отлегает. Значит, никто не будет волноваться за них и они не доставят никому проблем таким маленьким желанием Дазая. Всё будет в порядке и на них никто даже и ругаться не будет? Они снова болтают с Осаму обо всём и ни о чём одновременно. Про девушек и парней, про книги и учёбу, про модные журналы с полуголыми женщинами (Ацуши жутко краснеет и прячет лицо в ладонях, когда тема заходит про это) и про врачей. Про будущее, про настоящее и про их маленькие и большие желания. Всё, что говорит Ацуши: «Я больше не хочу возвращаться в приют». Всё, что говорит Дазай: «Я не знаю, зачем меня спасли в ту ночь». Они не спрашивают друг у друга ничего лишнего, потому что не хотят говорить о личном, и это очень естественно. Даже если Ацуши жутко интересно и жаль Осаму, он не спросит, что за ночь. Даже если Дазаю хочется узнать или спросить про то, что же происходило в приюте — он же никогда в приютах не бывал, дел там не видывал — он молчит, словно рыба. Всему своё время. В больнице жизнь бурлит активнее, чем бульон в кастрюле, когда кто-то варит суп. Все общаются, разговаривают, разносят слухи и рассказы, сказки, легенды и истории, бубнят и шушукаются. В кабинетах запираются и делают то, что можно делать только вдвоём. Врачи работают, обсуждают что-то, встречаются с коллегами. Разговаривают с подчинёнными, закрываются в кабинетах. Если бы здесь был один юноша из специального отряда полиции (кажется, они называются ищейками), у него бы просто голова лопнула от количества сердцебиений, слов, стонов, обсуждений чего-то явно незаконного, тяжёлых вздохов и ещё целой кучи чего-то. Хорошо, что такие люди в обычных больницах не лечатся, правда ведь? Когда Осаму выкинул окурок в окошко, где-то вдалеке послышались знакомые звуки, которые стали различимы по мере приближения. Знакомые каблучки — Ацуши тут же спохватился, а Осаму, широко открыв глаза и закрыв окошко, резко разворачивается в сторону, обратную от той, откуда они приехали. Слышно, как ругается Озаки. Заворачивая в какой-то угол, Дазай встаёт на его краю и ждёт, пока подъедет Накаджима. Здесь тупик.. И, забившись в самый тёмный угол, в который только можно, они закрывают рты и ждут, пока топот каблучкой приближается. Элис. Она рыщет, как настоящая собака, верная своему делу. Ищет, заглядывает в каждую дверцу, а когда чует запах сигарет — морщится и хмурится, оглядываясь. Где-то рядом. Врачи бы вышли на улицу, если бы кому-то захотелось перекурить, а сомнений в том, что виноваты эти двое теперь не остаётся вообще, и когда всё вокруг обшарили, остаётся только один закуток, в который она идёт так, словно хищник, загнавший свою добычу в угол. Ацуши подумал о том, что простая девочка не может быть такой жестокой.. Но и Элис далеко не простая девочка. Когда она заходит за угол и видит нарушителей — тут же набирает в лёгкие побольше воздуха, чтобы позвать Озаки, но сделать этого просто не успевает. Дазай, подлетев, словно пуля, к девчушке, хватает её за руку, а она, пискнув, просто растворяется в воздухе так, словно её никогда здесь и не бывало. — Бежим! — Голос Дазая тихий, почти что шёпот, когда он выбегает обратно в коридор, а Ацуши катится за ним на всей скорости. Если быть достаточно быстрыми и если Коë разделились с Элис, значит она в другой стороне от входа и можно улизнуть, и никто ничего не узнаёт. Ацуши даже оставил пачку сигарет и зажигалку в камешках, которым была выложена почва искуственного растения, так что ехать ничего не мешало, и они на всей скорости направились обратно. Было бы просто чудесно выбраться отсюда, потому что Озаки была той ещё любительницей помучать и поругать... И вот, впереди выход, остаётся всего метров двадцать, как из очередного кабинета выходит ещё кое-кто, кого снова приходится коснуться Дазаю. Резкий вдох, последний рывок и оба ребёнка схвачены за шкирки ровно в пяти метрах от лифта. Озаки крепче сжимает ткань халатов и заглядывает обоим в глаза, подразумевая (почти что прямо говоря) этим взглядом, что им троим предстоит серьёзно поговорить. В кабинете, откуда только что выехал Ацуши и едва вылез Осаму, умирающий то ли со смеху, то ли от скуки во время лекции, было тихо и немного темнее, чем во всех остальных. Мрачновато.. А вспоминать, о чем всё время говорила Озаки-сенсей нет ни сил, ни желания. Но пристыдила она их настолько хорошо, что у обоих были красные уши, когда они выходили в коридор. У Ацуши — от стыда, а вот у Дазая, кажется, только из-за того, что она оттаскала его за эти самые уши по самое не хочу, когда вела их в свой кабинет. И сейчас Дазай, тихо посмеявшись, потягивается. В коридорах опять никого нет, потому что все побежали есть, только за спиной сейчас слышится знакомый кашель и стук костяшки о стенку, но на это внимания не обращается. Почти. — Ну, я полагаю, в следующий раз нам следует быть осмотрительнее и не попадаться, Тигрёнок.. Поехали на ужин. А то к ночи так жрать захочется, что ты себе и вторую ногу отгрызешь! Это точно. — На лице Дазая сияет почти что довольная улыбка. Если они вновь понадобятся Озаки, она ведь не подумает, что они такие глупые и пойдут дважды в одно место? А этажей целых шесть штук. Удобно. ... А после ужина, игр с детишками помладше в коридоре (между прочим, помимо всего, что так заинтересовало Ацуши, там ещё были и раскраски с карандашами, которыми дети и Дазай с большим удовольствием рисовали) и знакомства с одним маленьким ребёнком, пол которого не знал ни Осаму, ни Накаджима, они уже сидели в палате. Из их окна не было видно заката и это, возможно, было довольно печально, учитывая то, какими красивыми они обычно бывают в Японии. А ездить к тому, у кого эти закаты были видны — себе дороже. Они и так виделись сегодня один раз, чуть друг друга не попереубивали и уехали-то с горем пополам. Дазай сказал, что он знает много сказок и будет рад, если Ацуши вдруг раздобудет слушателей, которые не побоятся приехать после отбоя, а в голове было как раз трое недавно появившихся знакомых, первая встреча с которыми задалась намного лучше. Нужно будет их предупредить, чтобы не ложились спать вовремя, верно? Тогда надо выдвигаться сейчас. Жаль, что эта идея не пришла в гениальную голову раньше. И вот, медсестры и врачи провели вечерний обход, пожелали всем спокойной ночи, окно в палате Дазая и Ацуши завесили шторой, и по пути к месту встречи не должно было быть ни одного окошка, в которое попал бы лунный свет. Всё спланировано идеально. Подъехав, Накаджима улыбается так широко, как может, и мило здоровается с их.. Гостями? Можно ли назвать их гостями сейчас? Улыбается во все зубы, и Кенджи даже заглядывается на мгновение, после этого произнося «Ого, какие у него клыки!», из-за чего становится немного стыдно. Да, немаленькие. Путь обратно не доставил проблем, и вскоре они впятером расположились на двух кроватях с таким уютом, что и представить нельзя было. Ацуши сидел на коляске, прикрытый своим собственным одеялом, а рядом с ним были Эдгар и Дазай. Напротив — Кенджи и Джуничиро, о чём-то разговаривающие с таким энтузиазмом, что это даже немного пугало. Достав из ящика телефон и включив на нём фонарик, который накрыли самодельным «звёздным куполом» из бумаги, который сделал до этого вместе с детьми Ацуши (потому что Дазай, увы, не имеет таких возможностей сейчас). Разумеется, звёздочки на потолке и стенах выглядели не слишком аккуратными и красивыми, но ни возмущаться, ни смеяться над этим желания не было. Это даже придавало в некоторой степени ощущение дома, которого им всем страшно не хватало в этой больнице. Если к Танидзаки часто прибегала сестра и родители, то ко всем остальным, словно к брошенным, никто никогда не приходил. Кенджи привозили письма от родителей из деревни, а к Эдгару каждый день прибегал Рампо, но это всё равно было не то, о чем стоит говорить. — Вы слышали сказку о храме Белых Цапель? — Дазай оглядывает всех в комнате и улыбается, когда абсолютно все мотают головами. — А про барсука и волшебный веер? — Я слышал. Мне мама её в детстве рассказывала. — Джуничиро немного неловко улыбается и чешет затылок, а Дазай кивает. Раз никто не знает, он именно их и будет рассказывать. Почему-то, стоило только Осаму начать говорить про историю, как у Ацуши начали сами собой закрываться глаза. Голова становилась всё тяжелее с каждым словом, и как бы сильно он не пытался держать глаза открытыми, а сознание — чистым, его быстро унесло потоками в эту пучину сна, и, посильнее укутавшись в одеяло, к середине первой сказки он уже крепко спал, а остальные, затаив дыхание, слушали так внимательно, словно это — самое важное в их жизни сейчас. Завтра утром Ацуши проснётся уже на кровати, потому что общими усилиями (Кенджи был очень сыт, а так бы мог и он один) его перетащили, чтобы на кресле не затекла спина и ноги, а шея завтра утром не болела. Сегодня был ну очень насыщенный день.