Гравитация

Джонатан снова его удивил. И, впервые с их первой встречи, настолько сильно. Реддл выпрямился в кресле, отложив ежедневник на широкий подлокотник кресла, взмахом руки раздергивая шторы и впуская дневной свет. Снова взял в руки книжицу, вчитался внимательнее в строки на шероховатой бумаге, продолжая с момента где остановился. Джонатан умел вызывать телесный патронус. Не туманную дымку, на которой останавливались многие обыватели, кто вообще брался за изучение столь энергоемкого и требующего весьма существенной концентрации внимания заклинания, которой нужно было достигнуть за пару секунд. И не плотный полусферический щит, что требовался от волшебников строго определенных сфер деятельности, а полноценного защитника. Юноша пятнадцати-шестнадцати лет? Невозможно! В этом возрасте не то, что банально не хватило бы сил, сил и многим взрослым не хватает даже на второй вариант щита, но взрослые маги берут концентрацией. Умением упорядочить мысли, мобилизовать разум, собраться в секунду — хватает кому опыта, а кому тренировок. Но юноша… Строки говорили о ином. Реддл снова отложил ежедневник, в бессознательном жесте прижав костяшки пальцев одной руки к виску, растер бьющийся в жилке пульс, перебирая в памяти все, что читал о серебряных защитниках и их практике. У Джонатана оказалась весьма нестандартная проблема — изначально прекрасно обретающий телесность патронус в последнее время получался один раз из десятка, а не наоборот. Это и интриговало — Реддл любил магические загадки и несоответствия, и одновременно ввергало в шок — сколько же было мальчишке когда он впервые его создал? К тому же, впервые Воландеморт не мог сходу даль ответ на заданный ему вопрос. Информации по теме в свое время Реддл прочел не много, к тому же общедоступной, не ища ничего ни в архивах Тайн, пока еще имел к ним доступ, ни в мировых библиотеках, что посетил в своих путешествиях, ограничившись библиотекой Хогвартса на собственном пятом курсе. Как способ передачи сообщений патронус был слишком приметным, да и вызванная его рукой крупная змея была слишком неудобным защитником, а последнее что он хотел после выпуска из Хогвартса это привлечь ненужное внимание. А для «превосходно» на экзамене хватило и полусферы. Уже после, годы спустя, подобное очевидное доказательство магической силы и филигранного контроля могло бы стать еще одним кирпичиком в фундамент его могущества и влияния, но даже слабая серебристая дымка больше не была ему доступна. Не то, чтобы у Воландеморта не было иных способов заставить стражей Азкабана подчиниться ему или умереть. Но не ответить на вопрос Джонатана Реддлу не позволяла гордость, столь приятно было получать благодарность и неприкрытое восхищение, без капли и примеси фанатичного поклонения или страха, по которым он скучал, но от которых быстро устал, в ответ. Она же, хотел он думать, не позволяла ему отделаться от мальчишки наспех составленным списком литературы, ведь Воландеморт прекрасно знал все, что мог предложить по теме Хогвартс, и понимал, что Джонатан уже сам все это прочитал ни раз и ни два. Юноша обращался к нему с вопросами только лишь тогда, когда сам отчаивался разобраться в какой-либо теме. И приходил не с голыми руками, а с собственными наработками и выкладками, часто с расчетами, зарисованными прямо в дневнике цветными чернилами маггловских писчих принадлежностей. Упрямый и поразительно усидчивый, для своего возраста, мальчишка. К тому же… Реддл признавал, ему нравились не только благодарность или то восхищение, которое сквозило во всем, что Джонатан ему писал. Неярко, между строк, отчаянно сдерживаясь, стараясь казаться взрослее, но и то, что Джонатан, не знавший кто такой на самом то деле его знакомый Марк Лекас, их разговорами подпитывал то желание, что Реддл больше ни с не мог бы реализовать. И о удовлетворении которого подумал во вторую же очередь после того, как обратил на Джонатана пристальное внимание. Первыми были удивительно неприличные мысли, и Реддл, оправдал себя тем, что воскрешение дело специфичное, а у мальчишки даже на его придирчивый взгляд, интересная телесная пластика и явно вкусная кожа за ухом и вниз по шее. Да и следы там должны оставаться самые отчетливые, фиолетовыми разводами и отпечатками зубов. Реддл одернул тогда себя, выругавшись мысленно, и едва не отдернул руки от чужих пальцев, передававших ему палочку. Опуститься до животного желания, того, что всегда было методом манипуляции, в которой Реддл пусть и преуспел, но от которой никогда не получал действительно удовольствия, было… странно, и секунду спустя снова поймал себя на том, что прикрывая диагностические волны магии, излишне бережно касается чужой прохладной кожи. И только потом, после разговора о палатках, пришло оно… Желание учить. Кого-то еще не опытного, но достаточно умного и цепкого мыслью, чтобы понимать, запоминать и применять полученные знания. Упорного, с желанием учиться. Когда-то, именно это желание — в высшей степени эгоистичное, даже больше чем все остальные его замыслы, привело Воландеморта к тому, чтобы взять ученика, не смотря на всю очевидную недальновидность и опасность этого решения. Он знал. Знал, что предать может любой, но все же, потакая себе, вложил в руки самого, как казалось, доверенного человека оружие, которым тот уничтожил одну из самых больших ценностей своего господина. Реддл, сколько себя помнил, жаждал силы и знаний. Власти и того, что приносит с собой их сочетание — возможности менять мир по своему разумению. С мелочей до мировых законов. С собственного слабого, всего-лишь человеческого тела, подверженного внезапности смерти, до бессмертия. С правил в общей гостиной Слизерина, что он установил во времена своей учебы, до законов принятых в Визенгамоте и дальше — и все это для себя. Так отчего он, жадный и эгоистично охотящийся за ценностями материальными и нет, из которых строилась его лестница туда, куда остальные должны смотреть запрокинув головы, все же хотел видеть кого-то рядом с собой? Даже тогда, когда уже должен был избавиться от этой слабости так же как и от ее следствия, желания преподавать, — создав столько крестражей, отрезав себя от всего эмоционального в иную пользу. От той части человеческого, что в нем тогда оставалось? Ведь даже тогда Воландеморт посчитал присутствие Регулуса нужным. И пусть Реддл никогда бы не дал бы ученику в руки и малую долю своей единоличной власти, он все же учил его, делился знаниями, мыслями, планами. И что в итоге? Предательство. Право, Воландеморт думал, что выучил урок. Как тот, что большое количество крестражей влияет на восприятие мира куда сильнее, ем он мог предполагать и, что артефакты не идеальное решение, так и тот, что чувство одиночества наверху вполне можно принять за удовольствие, а если и нет, то его можно скрасить удовлетворением от чужих — страха, благоговения и раболепного поклонения… Но нет же. Видимо, даже умереть было мало, чтобы выкорчевать навсегда из себя этот чертов ментальный сорняк, это желание, уже приведшее однажды к катастрофе, чтобы пройти мимо мальчишки — сильного, даже с учетом его не самого благополучного взросления, умного, стремящегося знать и что важнее, сонастроенного, словно созданного для Воландеморта. Но ведь Джонатан не знает Воландеморта, лишь Марка, а значит не может навредить, к тому же, Реддл всегда может исчезнуть из его жизни, так же внезапно, как и появился. Все, что они знали друг о друге это фальшивые имена, а все, что их связывало разговоры. Идти на компромиссы с людьми Воландеморт никогда не умел да и не хотел, не видел смысла учиться, но вот умение договора с самим собой, видимо, возвел в ранг искусства. Только этим он мог объяснить себе самому то, что призвал с каминной доски чернильницу и перо, чтобы набросать список вопросов — в поисках решения проблемы стоило от чего-то отталкиваться. Марк ответил почти сразу, прошел, наверное, час. Гарри успел только навернуть пару кругов по расширившейся комнате, не способный сидеть и ждать бездействуя. Волшебное секретное помещение школы, словно каким-то образом видело его изнутри, выставив еще книжных полок со старыми фолиантами тиснеными серебром и золотом. Проекции книг, Гарри не думал, что они настоящие, в конце-концов он не мог открыть инкрустированные переплеты, как не мог и прочитать вязь на обложке, заняли его на достаточное количество времени, чтобы успокоиться. В любом из смыслов и чтобы дождаться ответов. Вернее, вопросов. Сразу после короткой, но все же выражающей искреннее удивление приписки. А Марк редко бывал удивлен. Гарри знал, что патронус, тем более телесный, в его возрасте это редкость, но впервые осознал — насколько. Марк объяснил то, что Люпин в год своего преподавания, не удосужился — детей заклинанию не обучают. Даже при гипотетической нужде в подобной защите. Ребенка проще удалить из опасного места, чем рисковать искалечить ему разум постоянной нагрузкой на психику, регулярными встречами с его самым худшим страхом. Да и у детей нет достаточной концентрации, чтобы раз за разом повторять сложные и трудоемкие для мозга действия — разум подростка и организованность понятия противоположные. Да и ядро редко когда может выдать достаточные объемы силы. Гарри скривился. Паранойя на краю сознания злобно рыкнула добавляя в копилку странностей, что словно были направлены на то, чтобы травмировать его, еще один не очевидный, на первый взгляд, случай. Не зря, однако, после третьего курса — Люпина, маховика времени и Петтигрю на соседней подушке у Рона паранойей, злобно рычащей в сторону всех учителей и прочих «желающих помочь» или наоборот бездействующих там где стоило принимать меры, обзавелись и Рон с Гермионой. А Гарри просто свою прокачал, да. Но на вопросы Марка Гарри отвечал честно — написал и то, с какого раза получилось вызвать телесный образ, и что боялся он дементоров, которые в тот год разве что внутрь школы не пролетали, на завтрак обед и ужин, подкрепиться от школьников. Расписал, как пытался проблему решить — вкладывая в заклинание больше силы или пытаясь одновременно вынести на поверхность сразу несколько счастливых воспоминаний. Ну и то и то одновременно. И как ничего из этого не сработало. Какое-то время Марк молчал. А потом внизу страницы появились строки. Медленно проявляющиеся, словно Марк раздумывал, задавать ли вопрос и аккуратно подбирал слова. Марк спрашивал, какие воспоминания использовал Гарри для призыва своего защитника. Рука дрогнула над листом, капнув чернилами. Гарри дернул запястьем, размазывая черноту. Врать смысла не было, он же сам просил помощи, но и рассказывать о… О чем бы мог вспоминать молодой человек с теплотой и счастьем? О доме, о семье, может о приключениях, что захватывают дух, отдаваясь в разуме незамутненным восторгом? Может о чем-то из детства? Когда, как говорилось в книгах, первые самостоятельные открытия всегда фейерверк? У Гарри этого не было. Вернее, было, но испорченное, заляпанное, затемненное. Семья? Смешно. Дом? У него не было дома. Открытия? Испорчены родственниками, скупившимися на похвалу, но никогда на затрещины. Приключения? «Охота на Гарри» — то еще приключение, как и Квиррел с квартирантом в затылке, не говоря о василиске, толпе дементоров и хвостороге, не говоря уже о Воландеморте в оппонентах на дуэли. Его защитник приходил на зов других воспоминаний. На память об ощущении действительно сытости после первого приветственного пира, об уюте теплой постели и чувства защищенности под плотным тяжелым одеялом. На радость от успехов в учебе — он все-таки не был идиотом, как пророчили ему Дурсли за плохие отметки в школе, и восторга от того, как из-под его рук вышел первый артефакт… Рассказать обо всем этом было словно окончательно расписаться в том, о чем Гарри знал, Марк догадывался, но с поразительным для человека его тираничного склада тактом не лез, и о чем упоминать прямо Гарри избегал с самого начала их знакомства. Скорее даже для себя поддерживая иллюзию нормальности. Марк в конце-концов поддерживал эту игру, хотя Гарри не обольщался, понимая, что тот вполне сложил для себя картинку по оговоркам и недосказанностям, и… Гарри надеялся, что он продолжит делать так и дальше. А еще Гарри действительно нужна была помощь. Он должен был уметь то, что может защитить его, в совершенстве, а не один раз из десяти. Дементоры в Литтл-Уингинг не просто так приходили и это пугало. Щитом он отгонит одного, может двух, но больше? Явно нет. Гарри прикусил губу, сжал сильнее, отбрасывая панические мысли, и взялся покрепче за перо, принимаясь быстро писать. После захлопнул ежедневник, убирая тот в сумку. На этот раз, Гарри надеялся, эссе по трансфигурации и разбор пары рунных цепочек займут его достаточно, чтобы унять дрожь в его плечах и загнать чувство мерзлого комка под ребрами туда, где он почти перестанет ощущаться. Он разобрался с эссе и заданием по рунам, вместе с пришедшими друзьями пробежался по списку заклинаний для экзамена по защите. Сходил на ужин, помня нотации Марка, захватил под чары три пирожка с собой, и только перед сном, задернув полог достал ежедневник. Закладка мерцала зеленым.