Жаркое лето

      — Здоров ли ты, Павлуша? — повторила Антонина Марковна, и только тогда Павел поднял на нее глаза и осознал, что она говорит.       — Здоров, тетушка. Не выспался: уж очень жарко было ночью.       — И то верно: сама все подушку ворочала на холодную сторону.       — И я плохо спала, — сказала Женни. — Собаки лаяли где-то вдалеке. В доме двери скрипели.       — Тоже слыхала. Окна в такую жару не закроешь, оттого и сквозняки. Сегодня же велю петли получше смазать.       Павел потер лоб и виски, стараясь приободриться: больше всего ему сейчас хотелось искупаться в реке и полежать на берегу, дать отдых нервам и чувствам, чтобы прояснилось в голове: обдумать требовалось очень многое, а после вчерашних впечатлений и застолья он словно плавал в тумане, не то чтобы неприятном, скорее наоборот, но Павел любил ясность.       Молодой князь Черкасов оказался радушным хозяином, прекрасным собеседником, знатоком лошадей, вин, французской истории, поэзии Петрарки, технических новинок и еще Бог весть чего — и эти его познания всплывали вскользь, мимоходом, к слову, даже небрежно, без стремления блеснуть эрудицией.       Что ж, интересных собеседников Аверин знавал немало, но в Черкасове было что-то особенное, будоражащее, как в ловком фокуснике, искусном танцоре или отменном вольтижере. Может быть, дело было в редком сочетании открытости и умения держать на расстоянии, и благородной простоте, за которой угадывались и глубина, и сложность, и как будто бы некий вызов, пока огражденные от собеседника манерами, сколь безупречными, столь и естественными.       После трех-четырех бокалов прекрасного вина и изысканных закусок на французский лад слегка захмелевший Павел позволил себе пристальнее приглядеться к своему визави: похож ли он на сестру и в чем? Полина была исключительной красавицей — Мишель тоже был хорош собой, но по-иному: волосы были не светлые с легкой, искрящейся рыжиной, как у Полины, а темно-каштановые, почти черные, и глаза не синие, а серо-голубые. Сходство проступало в правильном, чистых линий, овале лица, но у Полины было больше акварельной мягкости, а у Мишеля — скульптурной лепки черт.       В теперешнем своем поведении он являл собою олицетворение такта, светской сдержанности и хороших манер — но во всем этом чудился какой-то подвох, какое-то второе дно.       — Что твоя поездка? — спросил Владимир, намазывая маслом хлеб. — Правда ли, что ты привез из Озерного дюжину превосходного тосканского?       Оказывается, уже и Володя знал об этом — а Павел-то надеялся устроить ему сюрприз. Перевел взгляд на дядюшку: тот лишь слегка усмехнулся и прищурил один глаз.       Вчера о привезенном из Озерного вине и оранжерейных фруктах знали лишь Антонина Марковна, Борис Николаевич и Дарья Платоновна. Прозоровский с Ефимом и Антипычем выехали на всякий случай навстречу, обеспокоясь рассказами кучера о нападениях на проезжих и тем, что уже темнеет, и были немало удивлены, встретив по дороге не всадника, а ландо с кучером и слугами из Озерного. Экипаж и люди Черкасовых благополучно переночевали и на заре отправились в свое поместье. Еще с вечера Дарья Платоновна, ведущая учет всем припасам, разобрала присланные корзины и обо всем доложила Антонине Марковне, а та в свою очередь распорядилась послать в Озерное зефиру, пастилы, приготовленных по особому «царскому» рецепту орехов и фиников в меду, марципанов, великолепнейший пирог Веллингтон и только что испеченный венский штрудель. «Сами сегодня чаю с хлебом попьем, а завтра наново приготовим» — рассудила Антонина Марковна, которая считала совершенно невозможным хоть на йоту отступить от традиции соседского обмена гостинцами, а где-то в глубине души ей хотелось показать, что и в гораздо менее роскошных, чем Озерное, Липках, тоже найдут, чем удивить. Дарья Платоновна аккуратнейшим образом уложила все в специальные корзинки, застеленные вощеной бумагой и белоснежными салфетками с вензелем Авериных — право слово, хоть какому королю заезжему подавай, не осрамишься.       — Верно, привез, — подтвердил Павел, приступая, наконец, к завтраку. По петербургской привычке он утром пил не чай, а кофе, и его кофе уже остывал. Аппетита почему-то не было — вернее, хотелось не хлеба с маслом и не яичницы с ветчиной, которую охотно уплетал Володя, а бульону — или паштету со спаржей, как на вчерашнем обеде у князя Черкасова.       Павел счел бестактным сразу и тем более прямо задать вопрос по поводу столь необычных и даже курьезных первых минут их знакомства, и Мишель заговорил об этом сам — выбрав как раз тот момент, когда они, выпив по второму бокалу вина, уже вполне освоились с обществом друг друга.       — Я бы хотел дать вам некоторые разъяснения.       — Если вам будет угодно.       — Простите за трюизм, граф, но что-то из ряда вон выходящее очень часто порождают самые обыденные обстоятельства.       — Если вы позволили обращаться к вам по имени, то прошу вас делать то же самое, — тут же произнес Павел. Мишель наклоном головы выразил согласие.       — Итак, Поль, все очень просто: из галереи кратчайший путь к флигелю, где я устроил для себя мастерскую — я немного занимаюсь живописью, и там для этого самое удобное и подходящее место. С самого утра я натягивал на подрамники и грунтовал холсты, проверял качество красок, и одет был соответственно. Туда же мне принесли завтрак, потом горячий шоколад. Выпить шоколад и отдохнуть в креслах я решил в той гостиной, куда провели и вас, о чем я не знал. Так мы и столкнулись в дверях.       Во всем этом рассказе Аверина больше всего удивила собственноручная подготовка холстов — ему казалось, что такую работу можно переложить на дворового плотника.       — Я так далек от технической стороны живописи, что мало понимаю в особенностях предварительных работ, — сказал он.       Черкасов слегка пожал плечами и удивительным образом ответил на мысли Аверина, а не на слова:       — Поручать кому-либо то, что умею гораздо лучше, считаю нецелесообразным.       — Значит, вам не доложили, что я приехал? — Все же Аверина это тоже озадачивало: раз хозяин был дома, ему должны были немедленно сообщить о появлении приезжего.       — Разумеется, доложили. Правда, не так, как следовало бы… Прошу вас отведать паштет из бекасов, тушеных в белом вине…. Мне сообщили, что кто-то приехал к управляющему. Пока я вас не увидел, то счел, что это, как обычно, купеческий поверенный. Вы меня приняли за слугу, я вас — за приказчика, так что мы квиты.       Павла вдруг охватило легкое, искристое веселье, и он решился немного поддразнить Мишеля:       — И вы удержали меня в моем заблуждении! Любопытно, зачем?       Мишель не столько задумался, сколько с элегантной иронией изобразил раздумья:       — Вообразите, Поль: я иду из южного крыла в северное, чтобы отдохнуть в прохладной гостиной и спокойно выпить чашку шоколаду. Но стоит мне открыть дверь, я сталкиваюсь с незнакомцем — и утрачиваю не только желанное спокойствие, но и равновесие, и, что самое досадное, шоколад, глоток которого как раз собирался сделать. На приказчика незнакомец не похож — но кто бы это мог быть? Ведь о вашем визите я не был предупрежден, хотя в ряду предположений мелькнуло и это. И тогда я решился на маленькую сценку — исключительно потому, что одновременно взглянул на ситуацию со стороны.       — Вам не откажешь в умении вживаться в роль, — заметил Павел.       — Видимо, на меня так действует атмосфера этого дома, — сказал Мишель безо всякого выражения, позволяющего понять, что стоит за этой фразой.       — В самом деле?       — Здесь было сыграно множество домашних спектаклей, — улыбнулся Мишель.       Его улыбка была пленительна. И слегка двусмысленна — или так показалось Павлу под воздействием доброго вина.       — И не только вино, — сказал Павел, взглянув на Владимира. — Еще персики из оранжереи.       — А еще пассифлора и инжир, — добавила Антонина Марковна. — У нас оранжерея поскромнее, зато таких вишен, как у нас, во всей округе не сыщешь. В Петербург продаем.       Женни, приподняв бровь, переводила взгляд с одного собеседника на другого и, наконец, изрекла:       — Это что же, управляющий Черкасовых прислал нам вино и фрукты? Кто ему дал такое распоряжение?       — Нет, это передал князь Михаил Дмитриевич.       — Значит, ты с ним виделся, а говорил, что вряд ли! — Женни возмущенно вздернула нос, но при этом улыбнулась, показывая, что на самом деле не сердится.       — У меня были все основания полагать, что он не в поместье.       — Ах, вот как! — протянула Женни с некоторым недоверием.       — А что твое дело? — негромко спросил Борис Николавевич. — Улажено?       — Более или менее.       Только за десертом Аверин вспомнил о цели своей поездки в Озерное. Вернее, он держал в голове столь важную для Полины розу из тафты и дюшеса, но все его внимание было сосредоточено на застолье и беседе, да и с ходу перейти к отвлекающим от обеда вопросам было не очень уместно. Как жених княжны, Аверин уже имел некоторые особые права и мог действовать по ее просьбе или поручению. Но хозяев поместья сейчас представлял молодой князь Черкасов, и это невозможно было не учитывать.       Как и ранее, неопределенность устранил сам Мишель:       — Правильно ли я понял, что у вас какое-то дело к нашему управляющему господину Шульцу?       — Да, это так. Я имею поручение от Полины Дмитриевны.       Лицо Черкасова на миг стало напряженным — затем непроницаемым.       — Не будет ли с моей стороны нескромным уточнить, кто именно передал вам это поручение?       — Сама Полина Дмитриевна. Она написала мне.       — А, — без всякого выражения произнес Черкасов, но его лицо прояснилось. — Что ж, перейдем в кабинет, и я вызову туда управляющего.       На удивление, далее не возникло никаких задержек и препятствий. Явился важного вида, но быстроглазый и сообразительный немец Карл Генрихович Шульц, и Аверин уж было приготовился перейти на немецкий, но не понадобилось: управляющий прекрасно изъяснялся по-русски, хоть и с изрядным акцентом. Следом прилетела старшая горничная Анфиса и провела в комнату на первом этаже, отделанную под некое подобие швейной мастерской, где на столах были разложены свертки холста, батиста, других материй, в корзинах лежали пестрые обрезки, а в смежном помещении девушки кроили и шили простыни и наволочки.       Немедленно был принесен сундук с привезенными платьями княжны, и теперь Аверину задача казалась не такой сложной: взглянуть на дюжину нарядов и найти на каком-то из них розу из тафты и дюшеса, с жемчужиной в середине цветка. Или — убедиться, что такого украшения нет.        Анфиса в несколько приемов разложила платья на креслах, и обнаружилось, что пятеро из них украшены цветами из белой ткани, которые вполне напоминали розы. Жемчужной сердцевины не было ни в одной — но жемчужина могла быть срезана или оторвалась сама.       — Еще раз покажи мне розовое платье, — велел Аверин Анфисе.       — Такого нет, ваше сиятельство.       — Как нет? А вот это что? — указал он на выглядывающий уголок светло-розового шелка.       — Это гортензиевый, ваше сиятельство. А вот это — гри-де-линь. А вот — авроровый .       По мнению Аверина все перечисленные платья были розовыми, лишь незначительно отличались оттенками.       Корсаж платья гри-де-линь украшали изысканные сборки, стянутые красивой белой розой из гладкой блестящей ткани и кружев. Но из всех трех розовых платьев это было меньше всего похоже на то, что надевала Полина на масленичный бал. Авроровое платье вызывало смутное припоминание, но на нем был ряд хорошеньких бантиков, которые не оставляли места ни для какой розы.       Одиночная, очень красивая роза, но не белая, а кремовая, красовалась на корсаже голубого платья, которое Павел помнил очень хорошо — в нем Полина была на балу в Петербурге, и они, еще не будучи женихом и невестой, танцевали, как требует обычай, не более трёх танцев — один вальс, кадриль и мазурку.       Еще одна белая роза, соединяясь с гирляндой листьев и белых бутонов, украшала прелестное светло-зеленое платье, тоже памятное Аверину — балом у австрийского посланника. Этим платьем явно любовалась Анфиса:       — Вердепомовое, — восхищенно произнесла она, разглаживая ткань кончиками пальцев. — А вот это, кипенное тафтяное — просто церква божья, а не платье!       Между тем Аверин решал в уме математическое уравнение. Из двенадцати платьев были вычтены те, на которых не оказалось никаких цветочных украшений, и расцветкой они точно не походили на упомянутое Полиной. Из похожих расцветкой ни на одном не было нужного украшения — их тоже Павел вычел. В кипенном тафтяном с серебристо-розовой отделкой Павел, пусть и без абсолютной уверенности, но все же узнавал то самое, воздушное — но на нем не было ни розы, ни чего-либо подобного. Таким образом, икс равнялся нулю.       — Я вижу, ты будто расстроен чем-то? — спросил Борис Николавич, когда они вышли в сад выкурить по сигаре.       — Нет, не расстроен. Предвижу много хлопот — только и всего.       — Ну, брат, на то и женитьба — этого без хлопот не бывает.       — Да.       — Как тебя встретил молодой князь?       — Прекрасно. Сразу угостил шоколадом.       — Шоколадом? — удивился редко удивляющийся Прозоровский. — С дороги? Ишь чего набрался в своей Италии, — заметил он тут же со смешком. — Ну а так-то — как поговорили? Не произвел он на тебя неприятного впечатления?       — Неприятного — нет…       — Ну-ну, — Борис Николаевич похлопал племянника по плечу и отправился выполнять обещание — катать на лодке жену и дочь.       Как только Павел вернулся в гостиную, Мишель предложил выпить чаю в павильоне над озером.       Пока шли по аллее, обсаженной ивами, самшитом и можжевельником, остриженными в виде кубов, шаров и пирамид, Черкасов между прочим спросил:       — Как вы находите наш парк?       — После его посещения, полагаю, можно с чистой совестью входить в Платонову академию.       Мишель засмеялся:       — Отличная мысль! Следует здесь сделать вывеску «Ἀγεωμέτρητος πέρασε μέσα».       — Не опасаетесь, что сюда начнется паломничество?       — Где вы видели толпы желающих избавиться от собственного невежества? И, тем более, признающихся в нем?       — Вы правы: такая вывеска обеспечит полное безлюдье среди совершенных линий ландшафта.       — Вы очень тонко выразили свое неодобрение, — помолчав, заметил Мишель.       Павел обернулся к нему и теперь, при мягком свете очень раннего вечера, заметил на лбу Мишеля тонкий небольшой шрам, когда-то рассекший левую бровь, а теперь слегка ее приподнимающий. Мишель поймал этот взгляд. Павлу вдруг сделалось неловко от своего пристального разглядывания, но и потом, за чаем в ажурном белом павильоне, он не мог удержаться от того, чтобы не поглядывать на Мишеля с непонятным самому, но все нарастающим любопытством. И вдруг, даже неожиданно для себя, спросил:       — А отчего тогда, с чашкой шоколаду, вы пришли босиком?       Мишель не удивился вопросу:       — Там, во дворе, лужайка с очень мягкой травой. Я сам присылал семена из Италии и даже не ожидал, что так хорошо приживется. По этой траве очень приятно ходить босиком. Не желаете ли?       — Охотно, но в другой раз. — И Павел отметил про себя, что и в самом деле походил бы босиком по этой итальянской, чрезвычайно мягкой траве.       Вечерело. Пора было собираться в обратный путь.       Вернулись в дом, и к Черкасову подбежала горничная и сообщила, что все вычищено, высушено и выглажено. И тут же Аверину подали его приведенный в порядок сюртук.       Было еще что-то важное и не сказанное. Ах, да.       — Мишель, полагаю, вы ездите по округе?       — Пока никуда не ездил, только за реку, во владения Измайловых.       — Кажется, там стоит цыганский табор?       — Да. Я туда ездил делать эскизы.       — Я должен вам кое-что сообщить. — И Павел коротко пересказал происшествие по дороге в Озерное. — Я не знаю, что это означает, но мой кучер утверждал, что в последнее время случались нападения на тех, кто проезжал лесной дорогой. Будьте осторожны.       Лицо Мишеля сделалось очень хмурым. Между бровей пролегла скорбная складка.       — Благодарю за предупреждение. Десять лет назад в тех краях был убит мой учитель живописи.       — Бог мой! Как же так? Он ехал один? На него напали грабители?       — До сих пор ничего неизвестно.       По выражению лица Черкасова стало ясно, что более об этом он говорить не желает, по крайне мере, сейчас.       Он отлучился на минуту, чтобы сделать какие-то указания прислуге, а когда вернулся, Павел попросил дать распоряжение седлать его лошадь. Но Мишель с улыбкой покачал головой:       — Я желаю передать немного вина и фруктов вашему семейству. Господин Шульц уже все приготовил. Везти это верхом никак невозможно.       — Благодарю вас, — поклонился Аверин. — Наслышан о превосходных оранжереях Озерного.       — Вот и позвольте вам предложить то, что удалось в них вырастить, — любезно улыбнулся в ответ Черкасов.       — Тогда дайте мне бричку, и пусть в нее запрягут моего Грея — он ходит в оглоблях.       — Я уже велел подготовить экипаж с кучером и лакеем.       — Благодарю вас за угощение и хлопоты, но не стоит так затрудняться: дорога мне привычна, доберусь с легкостью.       — Я не оставляю вам выбора, Поль.       Павел раздумал идти на реку. Вместо этого забрался далеко в сад, устроился на старой, нагретой солнцем, скамье с книгой, но прочитал едва ли пару страниц, как его разыскала Женни, чтобы позвать к обеду.       — Так что же князь? — небрежно спросила она, ловя рукой высокие и тонкие стебли по краям тропинки. Оглянулась: — Впрочем, нет, не отвечай. Отец о нем как-то отзывался вскользь и как будто не слишком лестно… Мне интересно, каким он мне покажется не с чужих слов.