Найти в себе силы быть достойным

Гром вернулся в Петербург раньше положенного: сцена с Разумовским хоть вроде бы и не оставила отпечатка на его репутации, но сильно уязвила гордость. Он не до конца разобрался в природе своих чувств к Сергею (может ли он вообще что-то чувствовать к мужчине?), но совершенно точно уже считал его самым близким человеком, а самый близкий человек не должен намеренно позорить его перед кучей народа. Мундир — единственное, что осталось от отца, поэтому Игорь так трясся за него, старался дослужиться до командира роты — должности отца — исполнить его мечту. «Мой сын тоже на службу поступил. Представляете, какой из него выйдет бравый и смелый офицер?» — вспомнились слова отца, когда молодой Игорь подслушивал, как он хвалится перед друзьями. А если в штабе узнают, что у него отношения с мужчиной? ещё и с таким скандальным? Разве Сергей не понимает этого? Это же настолько очевидно! Но в одном он всё же был прав — если Игорь не хочет даже попытаться побороться за счастье, какой же он герой? Мелкий трус. И какой тогда смысл от начищенного мундира? Единственным местом в Петербурге, куда Гром мог пойти, снова стал дом Дубина. — В кои-то веке вспомнил о старых друзьях! — иронично произнёс Косыгин. Игорь не то чтобы не хотел повидаться с приятелями, просто наглая ухмылка Косыгина его сейчас крайне бесила. Почему-то вспомнилось то приглашение. — Как там Кисловодск? — продолжал Косыгин с какой-то особой интонацией. — Лечебные воды, видно, хорошо сказались на твоём здоровье, раз ты вспомнил к нам дорогу. Дубин с Гашпаровым переглянулись. Они тоже заметили, что приятель сегодня был в каком-то особенно задорном расположении духа, но обычно это заканчивалось заварушкой. — Ты что-то рано вернулся, — заметил Дима. — Не случилось ли чего? Нет, Игорь не жаловаться сюда пришёл. Он вообще не собирался упоминать Разумовского. — Город прекрасен, просто подустал от всевозможных процедур. Лучше расскажите про ваш охотничий сезон. Успешно? Валентин улыбнулся и уже открыл рот, чтобы ответить, но Косыгин вновь подал голос, тем самым перебив его: — А ты бы рассказал про своего нового друга — графа Разумовского. Ты же с ним всё время проводишь? Игорь чуть напрягся. Кажется, становилось понятно, куда он клонит. — Это тот Разумовский, у которого на вечерах какие-то непотребства происходят? — удивился Гашпаров. — А я слышал о его неподобающем поведении и странных связях, — подхватил Дубин. Дело становилось совсем плохо. Игорь бы сейчас с удовольствием сам отрезал Косыгину язык. — Большинство этих слухов ложные, хочу вас заверить... — начал Гром, но внезапно осëкся. — То есть ты знал, что происходит у него на вечерах, и всё равно заманил меня туда? Косыгин рассмеялся, будто поймал Игоря за чем-то ужасно непристойным, но при этом сам не имел к этому никакого отношения. — Брось, я же просто хотел тебя немного растолкать: ходишь всё время, как в воду опущенный! — Ты что же, специально опозорить меня хотел? Гром сжал кулаки и медленно поднялся с кресла. Косыгин оставался всё так же расслаблен и весел, а Дубин с Гашпаровым напряглись и на всякий случай тоже поднялись с кресел. Косыгин часто доводил людей, но вот с Игорем у них открытых конфликтов ещё не случалось. — Илья, это правда? — спросил Гашпаров. — Шуток ты, Игорëк, не понимаешь! А ты сам хорош: ни на шаг от него не отходишь! Что это вы так близки стали? Неужто сам с ним непотребствам предаешься? — Как смеешь, мерзавец! — Гром хотел было кинуться на него с кулаками, но тут вмешались Дмитрий с Валентином, удареживая его от рукоприкладства. — Зачем ты клевещешь? Немедля возьми свои слова обратно! — просил Дубин. — Да что ещё можно взять с этой швали? Он такая же падаль, как и те, кто ходит на его развратные вечера! Видно, хорошо он старается, раз ты в его сети попал! Всё! Это были последние слова, которые он произнёс на этом свете! А Разумовский вскоре тоже прибыл в Петербург. Сейчас он больше походил на призрака, чем на вернувшегося с курорта. Он был один ужасно долго — почти половину жизни, — и, когда нашёл не просто человека, который заставлял его улыбаться, но и взаимность, счастью не было предела. Однако снова появилась преграда. Зачем всë усложнять, если два человека просто любят друг друга? Ему было слегка стыдно за ту сцену в Ресторации: он явно выпил лишнего и распереживался, но это всё оттого, что был без ума от Игоря, и ему очень не хотелось его терять. Однако идти к Грому он не спешил. Как он теперь его примет? Извинит ли? Не зарыл ли Сергей собственноручно отношения с единственным человеком, который его принял? Но долго находится в уединении граф тоже не мог: одиночество буквально выедало внутренности. Он снова разослал приглашения, хоть и понимал, что идея не самая лучшая. Гости съехались быстро и принялись очень активно обсуждать, почему граф устроил такой долгий перерыв и что ждать от этого вечера. Слухи про Кисловодск, кажется, уже успели сюда добраться. Сергей чуть помялся в дверях перед тем, как выходить. «Им интересны не вы, а деньги, угощения и веселье, которые вы можете им дать. Не станет вас, они без сожаления найдут кого-то другого» — пронеслось в голове. Я устал подстраиваться под них, делать, что хотят они. А если они меня примут и таким? Он вышел в простом костюме без особых излишеств, который носил в Кисловодске, без макияжа и всевозможных атрибутов. Гостей это шокировало, но они глядели с интересом, желая узнать, что же это за представление. — Друзья, — начал он спокойным голосом на русском языке, — спасибо, что посетили мой дом, это очень ценно. Но сегодня я бы хотел изменить правила. По залу прошёл взволнованный шёпот. — Вам не кажется, что в мире слишком много лжи? Зачем это всё? Зачем мы притворяемся, подстраиваемся под других? Каждый волен быть тем, кем хочет, так давайте поддержим это! — Он поднял руки, ожидая, что зал одобрительно захлопает, но никто не отреагировал. — Comte, êtes-vous malade? — спросил кто-то из толпы. — Нет, нет! Я сегодня здоровее, чем когда-либо! Зачем нам эта мишура? Зачем французский, когда есть такой прекрасный русский? Зачем маски и макияж, если наши лица прекрасны и без них? Зачем грязные сплетни, когда можно поговорить о чём-то простом, но очень важном? — он говорил так прямо и воодушевлëнно, что гости ужаснулись от измений в нём. — Вот давайте начнём с масок: снимите их! Откройте свои лица! Свою я уже снял, очередь за вами. Гости ахнули. Разумовский подошёл к одному мужчине и аккуратно снял с него маску, что вызвало ещё более бурную реакцию. — Господин Орловский? — выкрикнул кто-то из толпы. — Вы ведь крупный учëный, кандидат наук! Профессор Императорского университета, в конце концов! — Ведь вы женаты! Примерный семьянин! — Какой пример вы подаёте своим студентам? Гости начали бросаться в него обвинениями, а тот тем временем снова натянул маску и спрятался в толпе. Однако ещё какой-то мужчина стянул маску с рядом стоящей женщиной. — Графиня Вяземская! — Бог ты мой, невестка! — раздалось из другого конца зала. Мужчина с бокалом в руке снял маску, и это оказался граф Вяземский. — Что ж ты сына моего позоришь? — Сами что здесь забыли? — парировала та. — Вам нельзя пить! Вы должны быть в Пятигорске на лечении! Начался какой-то кошмар. Люди обвиняли друг друга во всём подряд и даже уже забыли, зачем изначально сюда пришли. Вдруг несколько из них уставилось на Разумовского. — Это вы виноваты! Что за чушь со свободой и поддержкой вы тут устроили?! Вы знали, чего от вас ждали! — Я лишь хотел прекратить фарс! Но если вам так это нравится — пожалуйста! Продолжайте вести себя, как остолопы! И убирайтесь из моего дома, вечеров больше не будет! Шум стих, чтобы через мгновение начаться с новой силой. Сергей кивнул слугам, чтобы всех выпроводили, и удалился сам. Игорь оказался прав: им интересен не Сергей, а его деньги, выпивка и развлечения. И меняться они не хотят, обросли этой коркой лжи и лицемерия, никак её не разрушишь. Дом Разумовского со временем совсем опустел. Вместо веселящихся гостей туда-сюда сновала лишь прислуга. По сути Сергей был один и когда в его стенах устраивали пиршества с развратом — он просто сидел на полу в тëмной комнате, прислушиваясь к звукам жизни и иногда подглядывая на то, как гости веселятся. В детстве они с Олегом часто бегали по огромному родительскому дому, подглядывали в замочные скважины за танцующими на балу гостями, воображали себя такими же взрослыми, важными, что когда-нибудь и они будут приглашать дам на вальс и мазурку и пить шампанское, громко смеялись. А потом их ловили слуги и отдавали на растерзание родителям Разумовского. Те были строгими, но быстро отходили и смеялись вместе с мальчишками. Приспичило же им поехать в Москву в такое неспокойное время! После потери сразу троих самых близких людей пришлось очень туго. Он всё же докончил обучение, но теперь повисли другие вопросы: для кого это всё? Что теперь? Как справиться с болью? И ответом на последний вопрос стали вечера. У него больше нет близких, но, если он устроит самое дорогое, безумное и весëлое гулянье, его полюбят чужие. Не всему высшему свету пришлась по нраву эта идея, но часть всё же оценила. Чтобы не слышать осуждения, Сергей перестал посещать чужие светские мероприятия и таким образом прекрасно переносил критику, которую не слышал в лицо. Одного вечера не хватило, прошёл ещё, затем ещё и ещё — у Разумовского появилась зависимость от любви, от внимания и восхищения, он готов был сделать что угодно, чтобы эти люди выбирали его. Но и искусственная любовь быстро перестала насыщать: ему перестал нравится разыгрываемый им же спектакль, а позже тот и вовсе превратился в каторгу, однако отказаться от него означало отказаться от той мниной любви, а без неё он точно не смог бы справиться. Но появился Игорь. Сперва страх, что он может не нравится кому-то, заполнил Сергею разум, отчего и последовало письмо с извинениями, а затем появилось чувство любопытства, которое с лихвой окупилось. Гром был прямолинейным и честным, открыто насмехался над обществом, в котором сам Сергей уже тоже разочаровался, и отчего-то принимал его самого. Просто, без фарса. Значит, бывает вот такая любовь? ради которой не нужно притворяться, а можно быть собой? Однако какая ирония выходила: Игорь презирал высший свет, но боялся его осуждения, а Сергей устраивал вечера, чтобы понравиться другим, на которых сам же научился не обращать внимание на чужое мнение. Разумовский сидел за столом в гостиной, уплетая ягоды голубики и подкармливая ими Марго. Ворона с удовольствием принимала угощение и поглаживания. Вот кто точно всегда будет меня любить. В комнату прибежала служанка, задыхаясь от бега. — Лера, что случилось? — Я у Дубиных... там эти стрелялись... майор Гром... в больнице... — Что? — Сергей подскочил со стула, что даже ненароком напугал Марго. — В какой? Игорь оказался в Мариинской больнице — одной из лучших в Петербурге, но стараниями Сергея она стала чуть ли не лучшей во всей России, по крайней мере для Грома. Встретиться с ним лично Разумовский пока не решился, но выпытал у врачей, что у того лёгкое сотрясение и ранение в плечо. Он до смерти перепугался за Грома, но, узнав, что жизни того ничего не угрожает, пыл не умерил — распорядился, чтобы ему выделили отдельную палату, обеспечивали лучший уход и полный покой, даже пожертвовал больнице несколько тысяч. Приходил постоянно, каждый день, но видеться с Игорем не решался: безумно боялся реакции. Но, когда случайно подслушал разговор врачей и узнал, что Гром стрелялся со своим приятелем и сослуживцем Ильëй Косыгиным «из-за каких-то непристойных слухов», ужаснулся. Теперь точно нужно было извиниться. Разумовский вошёл в палату почти не слышно, крадучись и остерегаясь всего, как нашкодивший ребёнок, идущий с повинной к матери. Дверь предательски протяжно и громко скрипнула, будто завыла, а до того мирно спавший Игорь вздрогнул. — Боже, им что, не хватает денег на смазку дверей? — выругался Разумовский, а затем заметил, что Игорь смотрел на него очень тепло, как тогда, у камина. — Игорь, я... — Так и думал, что это вы, — он улыбнулся. — Где только разыскали одноместную палату? Сюда бы ещё штук десять коек поместилось, небось выгнали пациентов... Почему он такой счастливый? Неужели сотрясение сказалось? — Игорь, послушайте, — перебил Сергей. — Я узнал, что вы стрелялись из-за меня со своим сослуживцем. Из-за той сцены в Ресторации и слухов. Гром хотел было что-то вставить, но ему не дали. — Не отрицайте, я знаю. Я вёл себя очень глупо, просто не имел права так вас подставлять. Я и не задумывался, что это может повлечь за собой такие последствия, мне казалось, что это не воспримут серьёзно. Искренне сожалею за предоставленные неудобства, приношу вам свои глубочайшие извинения, но не надеюсь, что вы сможете меня простить. Всё лечение я оплатил, беспокоить лишний раз вас не будут. Надеюсь, это хоть сколько-нибудь поможет исправить ситуацию, — и он развернулся, уже хотел выйти, но его остановил смешок за спиной. — Без театральности вы жить не можете, — мягко протянул Игорь и, неуклюже подтянувшись, сел на кровать. — Я вызвал его на дуэль не из-за того, что он распускал обо мне слухи, а потому, что оскорблял вас. Зрачки Сергея расширились. — Вы были правы: я струсил. Но вы дороги мне, отрицать это невозможно. Я бы никогда не позволил кому-либо порочить вашу честь, — он похлопал по кровати около себя, приглашая Сергея сесть, и тот поспешил выполнить это. — Я так виноват... — прошептал он, закрыв лицо руками и опустив голову Игорю на грудь. Тот обнял его. — А кто не виноват? Сергей поднял на его взгляд, а Игорь загадочно улыбнулся. — Говорите, никто не побеспокоит? Разумовский кивнул. Тут до него дошло значение этого таинственного взгляда. Он взял подбородок Игоря, погладил большим пальцем, очень аккуратно коснулся губами раны на щеке, уже прикидывая, как он отомстит Косыгину за порчу такого прекрасного тела, затем нежно поцеловал в горячий висок и обнял голову Игоря. Ещё несколько недель Гром восстанавливался. В штабе, конечно же, узнали об инциденте, но Игорю очень повезло, что он отделался только выговором. Косыгина же снова понизили в должности и перевели в другую дивизию, по поводу чего, впрочем, не особо переживали ни Гром, ни Гашпаров, ни Дубин. Всё время лечения Сергей ходил к Игорю, чтобы скрасить скуку. Носил книги, газеты, да просто болтал с ним днями напролёт, как раньше. А потом Гром вернулся на службу, не оставив и записки, и целый год от него не было вестей.