Найти в себе силы быть достойным

Снова отпуск. Снова ветер родного Петербурга треплет по волосам, пока Гром в компании Дубина и Гашпарова трясëтся в бричке. Приятели уговорили его отправиться на приëм к одной знатной даме, которая принимала абсолютно всех, независимо от статуса, причём всегда очень радушно. Самые сливки общества считали себя выше таких приëмов «для бедных», но зато все здесь хорошо друг к другу относились, никто не осуждал и не распускал сплетен. Рыжая хозяйка в круглых очках с прибалтийским акцентом лично поприветствовала Грома с приятелями. Оказалось, она была старой подругой Гашпарова, но по её поведению можно было подумать, что лучшими друзьями ей являются всё здесь присутствующие, включая Грома. Она попросила называть её Улей, рассказала о гостях и предложила кофе, пока до ужина ещё было далеко — видов кофе у неё было великое множество. — Вон там, на диванчике в углу, общаются географы и астрономы — они люди науки, безумно интересные собеседники, — хозяйка приблизилась к Грому и в шутку добавила шëпотом: — но иногда такие заумные вещи говорят, голова идёт кругом. — Затем продолжила уже привычным тоном: — У фортепиано артисты и философы. Если любите литературу — вам туда. А вот... Но последние её слова Игорь уже не воспринимал, потому что среди группы, которую хозяйка назвала артистами и философами, он разглядел знакомую рыжую копну волос, собранную в аккуратный, перевязанный бантом хвост. Разумовский был одет аккуратно, в красивый, но не выпендрëжный кафтан, совсем не было макияжа, всего в меру. И выглядел он не таким, каким Игорь его оставил: что-то было не так. У Игоря сердце пропустило удар, а затем и вовсе остановилось, как только Разумовский его заметил. Тот несколько секунд смотрел изумлëнно, а затем тепло улыбнулся. Несите носилки, ранен майор. В самое сердце. Гром кивнул продолжавшей что-то говорить хозяйке и двинулся прямо в круг «артистов и философов». Сергей тоже сделал несколько шагов навстречу, и они в миг оказались очень близко друг к другу. Стояли и глядели в глаза напротив, казалось, вечность, не могли налюбоваться, будто супруги, которых разлучили на 10 лет. Сергей нисколько не изменился: в его взгляде всё так же блестел детский и живой интерес. Так что же тогда показалось Игорю таким необычным в нём? То, что он был открытым и искренним на людях. Сергей облизал пересохшие губы, сам позабыв при этом дышать. Игорь невольно обратил на это внимание, и при виде языка ему стало безумно жарко в мундире. Всё, убит. Ещё бы чуть-чуть и что-то точно бы произошло, но на плечо упала рука. — Игорь, не познакомишь нас? — это подал голос подошедший Гашпаров, за ним подоспел и Дубин. И Гром, и Разумовский очнулись от транса, заметили, что некоторые из тех, кто общался в кружке, тоже смотрят на них. — Это граф Сергей Разумовский, мой... хороший знакомый, — начал Гром, указывая на Разумовского, который не сдержал улыбки от такого представления. — Друзья по мундиру Дмитрий Дубин и Валентин Гашпаров, — указал уже на сослуживцев. — Очень приятно, граф, — Гашпаров протянул ему руку, — слышал о вас много... разного. Майор грозно посмотрел на Гашпарова, а Разумовский от этой картины совершенно искренне залился смехом, затем с чувством потряс предложенные руки. — Какая разница, что было раньше, верно? Нужно смотреть в будущее! Игорь расплылся в улыбке. Я совсем забыл, что у него такой мелодичный голос! — Мои коллеги по Большому Каменному, — уверенно произнёс граф, указывая на людей из круга. Он представил трёх оперных певцов, балерину и четырёх драматических артистов, с которыми они вместе пришли на приëм. Они все оказались очень умными и интересными людьми с каким-то безумным количеством забавных историй, и спустя всего полчаса все чувствовали себя старыми друзьями, которые могут общаться на любые темы. На второй час беседа зашла о любви: Дмитрий Дубин упирался, что не верит в неё, а остальные пытались его разубедить. — Я, признаться, совершенно не понимаю, каково это! — О, это по-истине волшебно! — вторила балерина. — Да неужели вы никогда не были влюблены в какую-нибудь хорошенькую молодую княжну? — подмигивал актёр с пышными бакенбардами. — Избавил Господь. — Какие ваши годы! Ещё вкусите этого нектара! Дмитрий насупился, будто его оскорбили до глубины души. — Как же вы живёте? И вы ещё говорите, что совершенно счастливы? Нет, я, право слово, вам не верю! — балерина стукнула своей миниатюрной ножкой. — Без любимого человека счастье не бывает полным. Он же — частичка вас! — Без него половина вашей души будто отмирает, теряет всякий смысл к существованию, — подхватил Сергей, — из неё будто выкачали тот драгоценный наркотический нектар, которым вы долго питались, а вместо него влили какую-то гадкую чëрную слизь, которая теперь будет давить на вас, разъедать изнутри. Вы будете стараться восполнить необходимое, заменить, искать кого-то другого, но по итогу лишь получите больше гадкой слизи, — и он печально взглянул на Игоря. У того мурашки побежали от реалистичности и мрачности картины. Повисло молчание. На несколько мгновений все задумались о словах графа. Они вроде как пытались внушить молодому офицеру о красоте любви, а тот, кажется, сделал только хуже. И всё же: как искренне описал! — Именно! — кивнула девушка, чтобы нарушить неловкую тишину. — Что ж, тогда я благодарю судьбу, что мне не пришлось этого пережить, — Дубин поëжился. — Нагнали тоски, граф, ей-богу, — заговорил басом оперный певец. — Прошу прощения, — Разумовский невинно улыбнулся и снова повеселел, будто вышесказанное к нему совершенно не относилось и он цитировал какую-нибудь книгу. — Просто любовь весьма субъективна, каждый её воспринимает по-своему. Быть может, молодой человек уже влюблялся. — Что же я, по-вашему, лжец? — Ни в коем случае! Может, вы не хотите признаться сами себе. Также не исключено, что вы просто не поняли, что любили. — Разумовский хитро сощурился. Дубин сидел уже весь красный от смущения, Гашпаров хлопал его по плечу, тихонько посмеиваясь, кто-то из коллег графа одобрительно кивал, вспоминая что-то про себя, кто-то недоумëнно разивал рты, ожидая пояснений. Игорь всё так же не решался вставить своё слово на эту щекотливую тему, но после выступления Разумовского навострил уши: понимал, что сейчас что-то будет. — Как вас понимать, граф? — бросил кто-то из его коллег. — А очень просто, — выдохнул Сергей. — Любовь — она слишком разная, слишком индивидуальная, неуловимая. Как вы различаете чувства к сестре и чувства к невесте? — тут он уже обратился ко всем. — Вы любите сестру по-семейному, но, не знай вы о том, что вас с ней связывают кровные узы, смогли бы чувствовать к ней то же самое, что и к невесте? — Ох, граф, выдумщик вы! — тот самый бас игриво погрозил пальцом. — Семья для меня очень много значит, и я ни в коем случае не прошу вас совершать надругательства над вашими сестрами, — фраза вызвала добрый смех, — просто хочу сказать, что многое упирается в мышление человека, в установки и правила, которые придумывает он сам, а мышление одного человека зависит от общества, а его мышление, соответственно, от времени и места. Например, вы наверняка знаете, что в Древней Греции, на чьей литературе, кстати, строится весь культурный пласт Европы, спокойно относились к однополым отношениям. Он скосил глаза в сторону Дубина и Гашпарова: те удивлëнно переглянулись. Игорь начал медленно заливаться краской. — В мифологии очень много сюжетов о гомосексуальной любви, а также все боги Олимпа так или иначе вступали в связь с мужчинами, — с огоньком в глазах продолжил Сергей. — Отношения между наставниками и их учениками и вовсе почти всегда включали в себя половую связь. Тот же Сократ не скрывал, что любил мальчиков, в Аристофан и вовсе говорил, что самые настоящие мужчины — те, кто жаждет обниматься и целоваться с мужчинами, и именно они являются наиболее бесстрашными и смелыми. Да и миф Платона об андрогинах, существах, состоящих из «половинок» мужчин и женщин, не на пустом месте взялся. Он посмотрел на совсем уже смущëнных Дубина и Гашпарова и радостно просиял: шалость удалась. Остальные привыкли к любви графа поднимать подобные темы, так что не особо удивились. Да и ничего нового людям с литературным образованием он не сообщил. Кто-то рассмеялся, кто-то задумался. Игорь в это время уже был красный, как рак, но Разумовский снисходительно не добивал его игривыми взглядами, за что тот был мысленно ему безумно благодарен. Граф сдержанно кашлянул в кулак и вернул себе внимание: — На этих примерах я лишь хотел доказать, что жители Древней Греции были более открытыми, чем мы сейчас. Любовь для них была чем-то духовным и возвышенным, что нельзя загнать в рамки. Далее началась бурная дискуссия о природе любви и какой она может быть. Сергей на этот раз предпочёл не вмешиваться, а хитрой лисой наблюдать за тем, что сам учинил. К слову, никто не устраивал словесных дуэлей, не бросался оскорблениями, атмосфера была всё такой же дружеской, просто более оживлëнной. Под шумок Сергей подмигнул Игорю и проскользнул в дверь неподалёку. Гром, стараясь оставаться незамеченным, отправился за ним в соседнюю комнату. Поговорить о своём им за это время не дали — прекрасная возможность была сейчас, но вместо беседы они снова уставились друга на друга, будто неспособные отвести взгляд статуи. — Что это было? — вдруг отошёл от транса Игорь и засмеялся. — Познавательная историческая excursion? — невинно улыбнулся Сергей. — Вам разве не было интересно? Мне кажется, на вас это произвело наибольшее впечатление. Игорь снова залился смехом, стараясь забыть своё смущение. — Значит, вы теперь играете в театре? — По старым связям вернулся в этот дивный мир, — улыбнулся граф. — Приходите к нам! В пятницу ставим спектакль «Женитьба Фигаро» de Beaumarchais. — Ни за что бы не пропустил. У Сергея заблестели глаза. — У вас кто-нибудь есть? — вдруг выпалил тот, но через пару секунд до него дошло, как это звучит. — Боже, простите, это не моё дело. Почему мне в голову вообще пришёл этот вопрос... — Никого нет, — спокойно перебил его поток речи Гром. Сергей выдохнул, будто у него с плеч упал огромный булыжник. — О, вот как? Странно, очень странно. Почему у такого статного офицера, завидного жениха, да просто очень привлекательного мужчины до сих пор нет невесты? — откровенно заигрывал граф. — Может оттого, что завидный жених всё ещё майор, — он усмехнулся. Почему-то флирт Разумовского воспринимался так естественно, будто самое обычное дело. Будь на его месте какая настырная дама, Игорь бы уже высказал ей за безнравственность. — Отчего ж? — Начальство злопамятное. — О Боже, это из-за меня... — он закрыл лицо руками и жалобно простонал. — Вы здесь не причём. Сколько раз повторить? Гром взял его за плечи, чтобы подбодрить. Тот убрал руки от лица и посмотрел настолько нежным, влюблённым взглядом, что Игорь снова забыл, как дышать. — Вы счастливы? — Я... да... — почти промямлил Разумовский в ответ на заставший врасплох вопрос. Тут из двери показался дворецкий, приглашая за стол. Гром разыскал в толпе Дубина и Гашпарова и пристроился за столом рядом с ними. — Куда вы с графом пропали? — поинтересовался Дмитрий. — Мы давно не виделись, хотелось обсудить личное. Не воспринимайте на свой счёт. Дубин пожал плечами. — А наш Димочка тут успел впечатлиться прогрессивными идеями одной дамы, — улыбнулся Гашпаров. — Вон та Лиличка, которая весь вечер рассуждает про равенство полов и свободу воли. — Та-ак, — заинтересованно протянул Гром, глядя на покрасневшего Дубина. — Ничего я не... это клевета! Гашпаров и Гром рассмеялись и похлопали его по спине. Тут Гром увидел, что хозяйка пригласила Разумовского сесть как раз напротив него, и почувствовал, как сейчас сам зальëтся краской. Сергей незатейливо помахал ему рукой, словно они встретились только сейчас, а не вертелись друг около друга весь вечер и не перекидывались влюблёнными взглядами. За ужином шла оживлëнная беседа, где каждый чувствовал себя комфортно и на своём месте. Гром мысленно отметил, что хозяйка и правда отлично всё организовала. А то, что «птицы высокого полëта» не желали сюда ходить, делало приëм ещё уютнее. Игорь вдруг поймал на себе игривый взгляд Разумовского. Чего он смотрит? Ах, ну да, вина ему подлили. Вдруг он почувствовал, как что-то твëрдое коснулось его колена. Стол не слишком широкий. Может дотянуться ногой, но только если выпрямит. Туфля? Нечто погладило колено, а затем бесстыдно раздвинуло его ноги, и полностью накрыло пах, слегка надавливая. Отчëтливо чувствовался каблук. Гром вздрогнул и снова забыл как дышать. Вот ведь бесстыдник! Разумовский тем временем пожирал его взглядом. Надавил сильнее, отчего лицо Грома сделалось каким-то жалобно-умоляющим. Сергей на это только улыбнулся. Только не сейчас, только не сейчас! Игорь молился о том, чтобы возбуждение не подступало, нервно вытирая пот со лба платком и пытаясь посылать взглядом какие-то знаки Сергею. Слава Богу, что гости были заняты общением и не обращали на них внимания. Игорь скосил глаза в сторону Дубина и Гашпарова, как бы говоря Разумовскому: «А если кто-то увидит?» Тот только закатил глаза, но ногу убрал, отчего Гром глубоко выдохнул. — Игорь, всё в порядке? — обеспокоенно спросил Дмитрий, услышав его выдох. — Ты какой-то бледный. — Всё в порядке. Наверное, просто не стоило есть эту селёдку, — он указал на блюдо с рыбой перед собой. Дубин недоверчиво осмотрел селёдку, а затем взглянул на заливающегося смехом Разумовского. Приём закончился, гости постепенно стали разъезжаться. Гром уже хотел было отправиться вместе с друзьями, как вдруг выхватил из толпы взволнованный взгляд Разумовского, устремлëнный прямо на него. Ему и самому ещё много о чём хотелось спросить Сергея, но уже поздно: не сочтут ли это за бестактность? А впрочем, какая бестактность между старыми друзьями? — Поезжайте, я потом разыщу бричку. Дубин с Гашпаровым удивлённо переглянулись, но спорить не стали. Как только Гром подошёл к Разумовскому, тот просиял. — Вы не едете? — Как видите. — Может, хотели бы поехать со мной? У меня в закромах ещё осталась бутылочка прекрасного ирландского виски, 300 сотен отдал за неё в своё время, между прочим. Вроде бы предложение и тон, которым оно было сделано, не предусматривали ничего неприличного, но в связке с недавней выходкой Разумовского заставляли насторожиться. — А вы ноги будете держать при себе? — усмехнулся Гром. — Обижаете, — рассмеялся граф. — Даже руки буду держать при себе! — Тогда поедемте. Как только Гром ступил за порог особняка, застыл на несколько мгновений. Вспомнилась их первая встреча здесь, когда вокруг было множество украшений, тóлпы гостей, алкоголь, лившийся через край, музыканты — сейчас было даже слишком тихо, мрачно и одиноко. Удивительно, что особняк стал выглядеть как дом затворника как раз после того, как его хозяин начал выезжать в свет. Хоть бы горничная где погремела чем-нибудь. Разумовский подошёл сзади совсем бесшумно. — Что с вами? — Вы сказали «какая разница, что было раньше», — произнёс Игорь, всё так же осматривая зал. — Значит, с вечерами покончено? Вы теперь примерный дворянин? — Ко мне иногда приходят приятели из театра. Читаем тексты, обсуждаем классику. Мне это нравится. Они не требуют от меня того, чего я не хочу делать. Мне комфортно с ними, — он выждал небольшую паузу, — и с вами. — Минуло много месяцев. Я мог измениться. — Только не вы. Сергей прикрыл глаза и аккуратно обнял со спины. Горячее ровное дыхание обжигало затылок. Игорь вздрогнул сильнее, чем ему следовало. Это просто объятия, что такого? Игорь только и делает, что вздрагивает и затаивает дыхание. Но Сергей не особо пугает, так почему Игорь так реагирует? Может, ему уже пора перестать бояться? — Игорь, я люблю вас. Не гоните. Позвольте остаться рядом. Ого. Признание в любви. Вот так просто? Спустя разлуку длиной в год? — Не гоню, — он взял руку Сергея в свою и переплёл их пальцы. Это прикосновение казалось в тысячу раз интимнее любых оргий. Их прикосновение, личное. В тёмном зале огромной гостиной, где ничей взгляд не мог застать их. Вдруг на кухне раздался шум падающей и бьющейся посуды. Разумовский отпрянул даже как-то слишком быстро, на этот раз Гром пожалел о своём прошлом желании. — Я оставлю вас ненадолго, — и Сергей направился в сторону кухни. Гром остался в полном одиночестве. Пожалуй, впервые в этом доме, ведь раньше Разумовский ни на шаг не отходил от него, стараясь развлечь и не дать заскучать. Боялся, что тот начнёт рыскать или и в правду... Да что «или»? Он сам только что в любви признался! Неужто и на деле мало доказал? Гром взглянул на длинную лестницу, ведущую на второй этаж. Он никогда там не был, сколько не гостил в этом доме. Обычно наверху располагаются комнаты для отдыха, игр, бывает, детские, но гости у Разумовского всегда толпились на первом этаже. Так что же наверху? Игорь поднялся на две ступеньки, и откуда-то внезапно вылетела Марго, села на перила. Принялась разглядывать его, издала тихий «кар», в духе «и это вот по нему хозяин чахнет?». Вспомнились слова Разумовского, что Игорь ей понравился. Вот только по её нынешнему взгляду так не скажешь. Боже, да что со мной? Пытаюсь разобрать взгляд вороны! От Разумовского нахватался! Граф в своё время много рассказывал о своей удивительной вороне, что она всё понимает, много умеет. Игорю и саму посчастливилось увидеть, как Разумовский её дрессирует, и подивиться её способностям. — Ну что, животинка, много расскажешь про своего хозяина? Марго как-то странно наклонила голову, взмахнула крыльями и улетела на второй этаж. Ноги сами двинулись за ней. Куда в итоге она делась, Гром так и не смог сообразить, потому что в огромном коридоре было множество дверей. Да не могла же ворона открыть дверь клювом. Не могла ведь? От этой вороны можно чего угодно ожидать. Выбрал первую комнату, дверь в которую была немного отворена. Это оказалась не слишком большая спальня, половину которой занимала кровать, кажется, в фиолетовом цвете: без света разглядеть всё ещё было непросто. В сравнении с другими комнатами, эта казалась даже слишком маленькой и простой. Комната прислуги? Раз вороны здесь не было, Гром развернулся, чтобы выйти, как вдруг прямо перед его носом возник Разумовский. — Что вы здесь делаете? — Я... Боже! Ну и что он теперь подумает? — Вы... — Сергей начал подходить ближе, из-за чего Игорю пришлось попятиться назад. — Вам было интересно, как выглядит моя спальня? — Она ваша? — спросил Игорь таким беспечным тоном, будто не обливался пóтом с ног до головы, а его сердце не выпрыгивало из грудной клетки от пристального взгляда Разумовского. — Моя. А вы что подумали? — продолжал наступать Сергей с томным взглядом, держа в руке какую-то бутылку. — А я подумал, что ваша должна быть больше и роскошнее, — зачем-то оправдывался Игорь. Тут он почувствовал, что дорога для отступления закончилась, и он наткнулся на кровать. — Это моя личная спальня, — он зачем-то особенно выделил интонацией принадлежность комнаты, — я никого сюда не пускаю. Значит, свою личную спальню я могу обустроить в соответствии со своими предпочтениями. Он продолжал наступать, и Игорю ничего не оставалось, как залезть на кровать и ползти уже по ней в поисках побега. — А мои предпочтения не ограничиваются помпезностью и роскошью, — продолжал Разумовский, тоже взбираясь на кровать. — Например, как вы уже успели заметить, я предпочитаю офицеров помладше. В другой ситуации Грома бы задело то, что над его чином насмехаются, но не сейчас, когда Разумовский нависал сверху, словно давно голодавший хищник, и пожирал взглядом. Игорь бы в принципе не позволил никому нависать над ним, но тут Разумовский, от которого пахнет вином и страстью, и что-то все принципы Грома летят в Тартар. — Где же ваши манеры? Где правила, в конце концов? — промямлил Игорь, сглотнул, смотря снизу вверх на то, как Сергей совершенно пошло облизнулся. — В моём доме никаких правил, — прошептал он на ухо, напоминая о главном правиле своих приëмов. — Я хочу вас, Игорь. Хочу безмерно, целиком, — выдохнул он в самые губы, которые Игорь машинально полураскрыл. Он почувствовал, что алкоголем от Разумовского теперь несёт гораздо сильнее, видимо, выпил ещё, пока отчитывал служанку на кухне. — Разве вы не хотите меня? Скажите только слово. Не хочет? Да Гром от этой сладкой пытки сейчас умом тронется! У него все члены сводит от желания прижаться к Разумовскому, а в мыслях только его чертовски красивые губы! — Сергей... — он попытался поймать губы, но Разумовский чуть приподнялся, не дав ему этого сделать. Покрутил руками, показывая, что руки он, как и обещал, не распускает. Значит, Игорю самому нужно просить. Вот бестия! — Я хочу вас... — произнёс Игорь, теряя остатки приличия. — Я думал о вас весь год... я не могу думать ни о ком другом. Ваш запах заменяет мне кислород, а улыбка — солнце. Не мучьте меня больше! Разумовский хищно улыбнулся: кажется, такой ответ его устроил. Гром резко притянул его к себе, поцеловав в губы, но тот, по-видимому, не ожидал таких активных действий и рухнул прямо на него, выпустив из руки бутылку, которая, к счастью, запуталась в подушках. Грома это нисколько не смутило: Разумовский весил немного, уж точно меньше его самого. Он принялся водить руками по всему его телу, одновременно наступая поцелуем, но Сергей оперативно собрался, и очень быстро поцелуй из невинного перерос в глубокий и страстный, будто двое людей ждали этого целую вечность. Хотя почему будто?.. Руки Разумовского начали живо расстëгивать пуговицы мундира, освободили от ремня. Гром приподнялся, Сергей вновь оказался сидящим на нём. Почувствовал выпирающий из-под брюк бугорок, активно, с наслаждением потёрся о него бёдрами, из-за чего Гром тихо зарычал, но инстинктивно придвинулся ближе. Разумовский улыбнулся, покрутил перед носом Игоря ремень, бросил в сторону — теперь ничего не мешало стянуть сам мундир и впиться в горячую шею, слизывая капельки солёного пота. Он вёл языком широко, смаковал вкус, исследовал каждый кусочек открытой загорелой кожи — Игорю было так приятно от давно забытой ласки, что он сам активно подставлялся под поцелуи. Сергей стащил с него мокрую от пота сорочку, да и самому уже было ужасно жарко в слоях парадной одежды — начал расстёгивать пуговицы своего кафтана. Игорь в нетерпении принялся ему помогать, стянул камзол, кафтан, накрохмаленную сорочку, которая своей белоснежностью сильно выигрывала на фоне рубахи его самого и наверняка стоила, как весь игорев гардероб, так что тот хотел аккуратно сложить одежду на кровати, но Разумовский сам небрежно отбросил её в сторону, будто грязную тряпку. Затем повалил Игоря и возобновил поцелуй с новым напором. Тот не собирался уступать первенство так просто: резко перекатился по кровати, оказавшись сверху изумлённого Разумовского. От катания его хвост совсем растепался, и теперь огненные пряди разметались по подушке — это и так выглядело божественно прекрасно, а в сочетании с голодным взглядом возбуждало до предела. Снова страстный поцелуй, снова танец переплетающихся языков. Игорь навалился всем телом: хотел ближе, интимнее — задел возбуждение Сергея, он оторвал губы и так пошло простонал, что способность воспринимать окружающий мир покинула Грома на несколько мгновений. Настолько этот стон был прекрасным, музыкальным — Игорь невольно подумал, что у Сергея, должно быть, и вокальные данные хорошие. Тот воспользовался замешательством и снова оказался сверху. Не раздумывая, стянул с Игоря ботинки, брюки, затем кальсоны, тот в ответ помог избавиться от остатков одежды, неуклюже, не сразу — мужчин ему ещё не доводилось раздевать, уж тем более таких модников, так что с ремешками от чулок пришлось повозиться. Но вот оба остаются обнажённые не только физически, но и морально. Они не виделись целый год. Что с ними произошло? Какие испытания они пережили? Сейчас это всё не важно. Сейчас важны лишь их чувства. А они, вопреки обыкновению, ни только не утратили силы, но стали пылать лишь ярче. Они смотрят друг на друга с минуту. Не могут поверить в реальность происходящего, боятся испортить, спугнуть момент. Вдруг медленно тянуться друг к другу, сливаются уже в невинном, чувственном поцелуе — спешка и борьба больше не нужны: теперь всё время мира принадлежит им. Сергей аккуратно укладывает Игоря на подушки, раздвигает его колени, ложится меж них, целуя того в грудь, шею, подбородок сперва нежно, затем настырнее. Гром от продолжающейся ласки едва ли не скулит: не получал ведь её никогда. Разве что с Сергеем. Сексуальный опыт у Игоря в принципе не большой: уж больно хорошо воспитан, до свадьбы даже ручку даме не смеет поцеловать, о каких ласках вообще может идти речь? А жрицы любви не слишком об этом заботятся. Но Игорь никогда бы не подумал, что самые нежные касания и поцелуи он получит от мужчины. Сергей в принципе был не простым мужчиной: он будто взял от обоих полов то, что нравилось ему больше всего. Такой яркий, сам себе на уме, а за год открылся миру и расцвёл. Игорю и до этого казалось, что он очень любит его, а теперь он и вовсе был готов поставить целый мир на колени ради него. Сергей находит средь подушек ту самую бутылку, извлекает пробку, и комнату наполняет запах оливкового масла. Смазывает пальцы одной руки, томно смотрит на Игоря, не до конца осознающего его действия, приставляет палец ко входу. Грома прошибает осознанием. — Так... а почему я снизу? Сергей приближается к его лицу и шепчет на ухо, обжигая горячим дыханием: — Потому что я хочу, чтобы вы получили лучшие ощущения. От этого голоса и осознания, что собственные слова вывернули против него, у Игоря идут мурашки. Он хочет уже возмутиться, однако введённый палец не даёт ему озвучить мысль. Скользко, холодно, жжётся. Палец ощущается слишком инородно, тело так и кричит о внедрении в частную собственность. И это лучшие ощущения? Разумовский работает плавно, считывает каждое изменение на лице Грома: глаза к темноте уже привыкли; сам загадочно улыбается. Вдруг находит нужную точку — внутри простреливает как-то жутко приятно, неизведанно, тело отзывается на новые ощущения с восторгом. Игорь сам не понимает, что происходит. Что с ним делают? Это законно вообще? Почему его тело так реагирует? Как Разумовский понял?.. Конечно, в своих оргиях же когда-то участвовал, понабрался опыта. Много кого он так?.. Сергей его смену эмоций улавливает, снова хищно улыбается. Конечно ему нравится доминировать. Ещё в первую встречу что ли не понял? Купился на его женственность? Пальцев становится два, и если до этого Гром героически сдерживал порывы издать хоть какой-то звук, то сейчас он позорно поднимает белый флаг, скуля и едва слышно шепча «Серёжа». Тот двигается ближе, к самому лицу Игоря, глубоко целует — его самого ведёт от такого беспомощного, но всецело доверяющего ему Грома. Он ведь гораздо сильнее самого Сергея, может в любой момент сбросить его, поколотить, полицмейстеру сдать за изнасилование и мужеложство, в конце концов. А он выбирает скулить, жаться ближе и шептать имя Разумовского, хотя это вроде как противоречит образу сурового приличного офицера. Ещё один палец, движения размашистее, наглее — это уже больше похоже на акт откровенного непотребства, чем на растяжку. Игорь стонет в поцелуй громче, чем следовало бы, и беспокоится, как бы прислуга сюда не ворвалась из-за услышанного. — Серёжа... Серёж... я... Бог ты мой... — Игорь, ты такой красивый... такой ценный... я так тебя люблю... — он выцеловывает всё лицо, оставляет губы: хочет слышать эти потрясающие хриплые вздохи и стоны. — Расслабься, прошу, доверься мне... Игорь сейчас по своему хотению не может что-либо сделать: тело живёт отдельной жизнью, тело следует за движениями Разумовского, оно никогда не получало таких ласк, и сейчас требует компенсацию за длительное ожидание. Но Сергей пальцы вынимает, отстраняется, томно смотрит, Игорь в ответ — разнеженно, непонимающе, просяще. Снова бутылка масла в руках, на этот раз подготовка к главному. Гром заворожённо следит, как Разумовский натирает свой член маслом, видит, как он сам на пределе. И так хочется помочь: коснуться, переплести пальцы, притереться, двигаться в унисон — показать, как долго он ждал, как долго желал. Но Игорь сглатывает, набирается терпения. Сергей входит до невозможности медленно, навредить боится, но это всё равно ощущается больно, и Игорь закусывает нижнюю губу, чтобы простонать в неё, ногами со спины обхватывает. Сергей прижимается к нему, оглаживает лицо рукой. — Сладкий, потерпи немного... — Снова глубоко целует, отвлекая от боли. И, казалось бы, куда уж чувственнее, ближе? Но Сергей начинает двигаться, и у Игоря окончательно сносит крышу: контраст холодного масла с разгорячённым телом, простреливающей боли с наслаждением, в конце концов его самого с Разумовским! Гром стонет до неприличная громко, Сергей сам от этого едва не кончает. Он уже представить себя полноценным человеком без этого голоса не может: он до безумия любит Игоря с первого их полноценного разговора в беседке, со взгляда с искоркой, с объятий. Он уже не верил, что Игорь жив, и уж тем более, что подарит ему такое после долгой разлуки. Ускоряется от невозможности больше терпеть, жмётся — хочет быть ближе, чем уже есть, ближе, чем возможно физически, — вторит Грому, стонет вместе с ним, неосознанно копирует его интонацию. Вздрагивает, обмякает, укладывается на такого же потного, уставшего, но счастливого Игоря. Гладит, мажет губами везде, где только достаёт, шепчет «люблю» через каждый поцелуй. Гром его за мокрые волосы треплет, улыбается нежно-нежно, обнимает крепко.