Отныне и во веки веков

С самого детства Шэнь Цзю не терпел прикосновений. Обычно прикосновения не несли ему ничего, кроме боли, так что срабатывал здоровый инстинкт самосохранения. Потом он встретил Юэ Ци. Касания Ци-гэ Шэнь Цзю не пугали. У Цю стало только хуже, но если Хайтан хотела заплести ему волосы или подержать за руку, он не особо возражал. Потом он поджег поместье Цю и начал работать в борделе. С нетерпимостью к прикосновениям нужно было как-то справляться, поэтому Шэнь Цзю принял для себя строгие внутренние установки. К примеру, он из раза в раз напоминал себе о деньгах, которые ему платили. Прежде избиения никак не возмещались. Теперь прикосновения имели свою цену, и пускай большая часть дохода отходила борделю, Шэнь Цзю всё же было отпущено небольшое содержание. Он мог мириться с прикосновениями за живые деньги. Когда-то за те самые деньги он попрошайничал на улицах. Заработка в борделе, хватало на палочку танхулы, баночку румян, или красивую книгу. Всё то, что делало жизнь Шэнь Цзю сносной. Он мог поступиться своим личным удобством за эти маленькие кусочки счастья. За возможность возжечь благовония для Ци-гэ, за место в мире, где он чувствовал себя пускай не в полной, но, всё же, в безопасности. Касаться Лю Цингэ было очень легко. Шэнь Цзю не до конца понимал почему. Какое невероятное стечение обстоятельств убедило его изломанный, затуманенный разум в том, что Лю Цингэ не несёт угрозы?.. Может дело было в том, что при их первой встрече израненный, без духовных сил Цингэ показался не способным навредить. А может дело в том, что он богат и влиятелен? Может быть, это попросту ещё один пример того, как Шэнь Цзю способен поступиться своим удобством ради иллюзии благополучия? Или всё же причина в том, что Лю Цингэ сдержал своё слово? Более того — вместо обещанных трёх, Цингэ вернулся за два дня с кошельком полным денег. И первое, что сделал этот невозможный человек при их новой встрече — бросил Шэнь Цзю его контракт так, словно этот листок бумаги не самая значимая вещь в жизни Шэнь Цзю, а пустяк не стоящий беспокойства. Лю Цингэ взял его в свой дом и никогда не давал ни малейшего повода думать, что Шэнь Цзю должен заслужить в нём своё место. В каких-то вопросах Лю Цингэ уступал Шэнь Цзю, и ничуть этого не скрывал. Он неуклюж, прямолинеен и внешне груб. Он игнорирует социальные правила и слишком категоричен. Общение ему в тягость. Стоит Лю Цингэ открыть рот, людям он становится неприятен, и даже исключительная красота, сила и благородное происхождение не властны исправить ситуацию. Удивительное дело, но из них двоих каким-то образом более обаятельным неизменно оказывался именно Шэнь Цзю. Приемы Шэнь Цзю Лю Цингэ считал «грязными трюками», но продолжал с ним спаринговаться. Может причиной всему верность, которая у этого человека возведена в абсолют. Шэнь Цзю всегда думал, что нет ничего ценнее верности, но никогда не верил, что в своей жизни сможет ею удостоится, даже мысли не допускал, что кто-то захочет (и сможет себе позволить) даровать ему свою верность. Шэнь Цзю заменял подношение в святилище Ци-гэ, когда в его сознании, подобно сухому хворосту, вспыхнуло воспоминание. Привычно холодно и темно. Маленький Шэнь Цзю тянется к самому значимому для него человеку: «В этой жизни вся моя преданность принадлежит тебе!» Шэнь Цзю мог винить Ци-гэ в том, что тот погиб, но понимал, что эти обвинения по меньшей мере глупы. Как много знакомых им детей — рабов, попрошаек и нищих беспризорников — безвременно забрала смерть… Им с братом ещё повезло. Шэнь Цзю и вовсе оказался в роскоши, которую не мог представить даже всей силой своего детского воображения. Он словно избалованная супруга владыки пика Цанцюн. Все обязанности Шэнь Цзю сводились к чтению книг, занятию искусством (по его просьбе Лю Цингэ подарил ему гуцинь) и редким вылазкам на ночную охоту в компании своего почти-что-мужа. Если Шэнь Цзю становилось скучно и хотелось сменить обстановку, он спускался с горы и наведывался в чайные или бордели (особенно ему полюбился Теплый красный павильон), где собирал слухи и сплетни, которые затем передавал Лю Цингэ. Тот был совершенно безнадежен в получении какой-либо информации, поэтому Шэнь Цзю стал писать ему небольшие отчеты, которые Цингэ мог приносить на встречи владык пиков. История о старшей ученице Хуанхуа и ее интрижке с демоном была, пожалуй, самой запоминающейся и скандальной. Лю Цингэ громко разглагольствовал о том, что демоны — это зло во плоти, и как только она могла влюбиться в такое исчадье, но Шэнь Цзю довольно быстро остудил его пыл, заметив, что иные люди куда хуже демонов. Не исключено, что в подлости и коварстве многие демоны людям уступают. На поверку, Шэнь Цзю встречал немало демонов в борделе и находил, что те не хуже и не лучше, своих человеческих сородичей. Лю Цингэ тогда примолк и углубился в размышления. На деле это означало, что он наколол кучу дров, убил что-то и приволок добычу Шэнь Цзю, словно кот-переросток, ищущий благосклонности хозяина. Шэнь Цзю не до конца понимал, за что Лю Цингэ извинялся. За то, что люди бывают хуже, чем демоны? Или за то, что Шэнь Цзю пришлось столкнулся с ужасными людьми? Так или иначе, Шэнь Цзю лениво обмахнулся веером и принял подношение, а затем попросил одного из учеников разделать тушку к ужину.

***

Лю Цингэ возвращался после визита к своей семье кружным путем, чтобы побороть охватившее его смятение и восстановить внутреннее равновесие. Он не был на пике уже неделю, и хотя, будучи учеником, проводил немало времени вдали от Цанцюн, пропадая на миссиях и охоте, теперь Лю Цингэ редко проводит так много времени вдали… без Шэнь Цзю. С собой у Цингэ было по меньшей мере несколько цзиней драгоценностей, прожигающих дыру в его мешочке цянькунь, а со щек, казалось, так и не сошел румянец после того, как бабушка и мама насели на него вдвоём и дали недвусмысленно понять, что пора бы уже ясно выразить свои намерения. Не то чтобы Лю Цингэ совсем не понимал, что они с Шэнь Цзю, по сути, живут, как супруги, но он… всё никак не мог решиться сделать следующий шаг. И хотя причина была отнюдь не в неприглядном прошлом Шэнь Цзю, как кому-то, возможно, мнилось, но, тем не менее, из него проистекала. Шэнь Цзю был рабом, которого принудили заниматься проституцией. Лю Цингэ переживал, что и сам стал ещё одной клеткой, в которую загнали Шэнь Цзю, сменив одну несвободу другой. Шэнь Цзю, конечно, волен уйти, когда захочет, но… куда ему идти? У самого Лю Цингэ всегда был выбор: много родственников, к которым можно обратиться, боевые братья и сестры, в конце концов. Но Шэнь Цзю сам на этом свете. Если Лю Цингэ плохо с ним обойдётся, у кого Шэнь Цзю попросит защиты? Если Лю Цингэ запрёт его, кто придёт его освободить? Лю Цингэ понимал, что Шэнь Цзю совсем не беспомощен, и обиды точно не спустит. Он силен, умен и ради победы готов на все (а как иначе — Шэнь Цзю хорошо усвоил вбитые жизнью уроки). Но что если Шэнь Цзю примет его предложение лишь потому, что посчитает себя обязанным? Вдруг он решит, что иначе не сможет остаться? Лю Цингэ не представлял, что будет делать, если получит отказ. И в то же время боялся, что Шэнь Цзю согласится. Правильно ли это? Жениться на Шэнь Цзю… даже звучит странно, мысль эта зыбкая и ускользающая сквозь пальцы, как пряди тумана. Лю Цингэ никогда не задумывался о браке и не представлял себя женатым человеком. Стать владыкой пика, охотиться на редких зверей, защищать свою семью… эти картины были привычны его воображению, но женитьба? Он и мысли подобной не допускал, и вообще не считал насущной проблемой. Ему казалось, что задумываться об этом сейчас чрезмерно рано, хотя Цингэ прекрасно знал, что давно достиг брачного возраста обычного для смертных. Лю Цингэ попытался представить, что не женится на Шэнь Цзю. Что тот не будет встречать Цингэ дома, не будет язвить и прикрывать спину на ночных охотах. При мысли о том, что Шэнь Цзю и вовсе может выйти замуж за кого-то другого и будет делить с этим кем-то постель, внутри у Цингэ всё перевернулось. Он решил, что такого не допустит. Лю Цингэ приземлился на вершине, сжимая мешочек цянькунь побелевшими пальцами. — Ты вернулся, — из их спальни вышел Шэнь Цзю. В его руке была книга, а волосы пребывали в восхитительном беспорядке. Наверное, он читал лёжа. — Как поездка? Лю Цингэ даже представлять не хотел, что этот человек не будет ждать его с дороги, не будет беспокоиться о его благополучием. Вместо ответа Цингэ сунул ему мешочек цянькунь: — Тебе, — выдавил он с трудом. Шэнь Цзю вскинул бровь и отложил книгу, чтобы освободить руки. Он аккуратно вытащил из мешочка украшения — камни и нефрит сверкнули в неверном свете. — Что это… — Выходи за меня, — одной фразой оборвал его Лю Цингэ. Слова сказаны. И Цингэ не жалел, ведь не смог бы выразить свои чувства иначе. Шэнь Цзю посмотрел на него своими сияющими зелеными глазами, что блеском не уступали нефритовой подвеске, которую он теребил сейчас в руках. — Это предложение, Цингэ? — спросил он тихим голосом. Лю Цингэ утвердительно тряхнул головой: — Да. Я обещаю всегда хранить тебе верность и защищать изо всех сил. Я буду поддерживать тебя в твоих начинаниях, как ты поддерживаешь меня, и стараться быть тебе хорошим мужем. — его голос звучал сильно и твердо, Цингэ искренне надеется, что Шэнь Цзю не заметит, как подрагивала его заведенная за спину, сжатая в кулак рука. Наконец губы Шэнь Цзю изогнулись в улыбке. — Как я могу отказать такому трогательному признанию? — он вытащил длинную нить нефритовых бусин и жемчуга, перемежающихся свисающими каплями чистейших алмазов. Это чрезвычайно вычурное украшение, Лю Цингэ и не подозревал, что его семья может владеть чем-то подобным. — Надень мне, — и Лю Цингэ застегнул замочек на тонкой шее Шэнь Цзю, мимолётно касаясь пальцами нежной кожи, отчего по телу прокатилась восхитительная дрожь. — Ты должен обучить меня совершенствованию, — серьезно сказал Шэнь Цзю, — Я тоже хочу стать бессмертным мастером, а раз так, мне нужно сильное золотое ядро. — Угу. Лю Цингэ чуть отодвинулся и залюбовался тем, как изумительно смотрелось ожерелье на Шэнь Цзю. Слишком замысловатое и тяжелое, это украшение просто не могло быть удобным, или казаться уместным в паре с повседневной одеждой, что была сейчас на Шэнь Цзю. Тем не менее, драгоценность лишь усиливала впечатление императорской властности и уверенности в себе, которые поразили Лю Цингэ ещё тогда, в первый раз, когда Шэнь Цзю привел его в свою комнату в борделе, в безопасность. — Я обучу тебя, — заверил Лю Цингэ. — Это будет непросто, но у тебя уже есть основа, которая облегчит задачу. Шэнь Цзю кивнул непреклонно: — Хорошо. Ты ведь собираешься стать моим мужем и поклялся поддерживать меня, — он подошел к святилищу своего брата в уголке и опустил красивую нефритовую подвеску, что держал в руке, на скромную тарелочку для подношений рядом с апельсином, оставленным там с утра. — Иди сюда. Лю Цингэ пересек комнату и опустился рядом с Шэнь Цзю перед святилищем. — Ци-гэ, — обратился Шэнь Цзю. Лю Цингэ слышал это имя уже не первый раз, но впервые его жених возносил молитвы вслух. — Я вступаю в брак. Надеюсь, ты благословишь нас, — он зацепил Лю Цингэ краем взгляда, в котором мелькнуло лукавство. Теперь Лю Цингэ знал, что так он скрывает свою неуверенность. — Ты моя семья, и, пускай ты больше не здесь, но… свой второй поклон я хочу отдать тебе. Надеюсь, где бы ты сейчас ни был, у тебя всё в порядке. Лю Цингэ не отрывал взгляда от палочек благовоний и крошечных грудок пепла. В этот момент он как никогда остро желал, чтобы Шэнь Цзю не терял своего брата. Слишком несправедливым казалось, что столько глубокой преданности и любви не могли найти человека, которому предназначались. — Если у нас будут дети, — начал Лю Цингэ нерешительно и осторожно, ведь ещё не задумывался об этом всерьез, впрочем, как и о женитьбе. Однако озвучить эти слова казалось верным, и Шэнь Цзю никогда не упрекал его, даже если он говорил что-то не то или не так. — мы можем назвать одного из них в честь твоего брата. Шэнь Цзю посмотрел на него изумленно, но затем его улыбка стала по-настоящему теплой. Не наигранной или лукавой, не насмешливой или едкой, а просто нежной, искренней и счастливой. — Вы бы точно поладили, — сказал Шэнь Цзю. — Он был… с принципами. Как ты. Глупо с его стороны, мы ведь были рабами, так что он просто втягивал нас в неприятности, пытаясь заботиться о других, — он покачал головой. — Так я и оказался у семейки Цю. Ци-гэ приглядывал за другим рабом, я спас ему жизнь, а тот раб в благодарность сдал нас. Шэнь Цзю хмыкнул, погружённый в воспоминания, его глаза неотрывно смотрели на святилище: — А теперь брата нет. И я даже не могу как следует его отругать. Может, к лучшему, что его не стало. Жизнь — это просто мучение, — наконец Шэнь Цзю перевёл на Лю Цингэ тот самый лукавый взгляд. — Поклянись, что не заставишь меня страдать. Лю Цингэ кивнул: — Я пообещал, что защищу тебя. Шэнь Цзю довольно склонил голову: — Тогда, полагаю, всё в порядке. Ци-гэ, — снова обратился он к брату. — не беспокойся обо мне. Если ты, глупец, всё ещё кружишь поблизости, чтобы присматривать за мной, не переживай и двигайся дальше. — Я позабочусь о Шэнь Цзю, —Лю Цингэ сделал паузу и добавил. —Клянусь. И они вместе поклонились.