Your Human And You: Awakening / Твой Человек и Ты: Пробуждение

             Пекло. Адское пекло. Кажется, будто сам воздух пытается тебя убить, через него приходиться буквально продираться, проталкивая вперёд измученное, перегретое тело. Раскаленный песок так и норовит вцепиться в истерзанные кроссовки, старясь задержать вторженца, сбить с ног и жадно выпить из мышц последние остатки сил... Мысли путаются, сплетаясь в бессвязный комок, и потому слабый шепоток, звучащий где-то на задворках сознания слышен отчётливо.       Прекрати пытать себя, ляг на теплый песок, накрой голову остатками куртки и отдохни. Всего несколько минут такого желанного отдыха хуже не сделают...       Нет. Нельзя. Стоит позволить себе хотя бы одну, мизерную поблажку и всё: та тончайшая грань воли и непреодолимого желания жить лопнет, лишив всякой надежды на спасение. А потому остаётся только идти вперёд, проталкиваясь сквозь враждебный воздух, раз за разом вырывая у песка шаг за шагом...       Глупо было идти днём, очень глупо. Но иначе было нельзя. Альтернативой была такая банальная, но неотвратимая смерть от обезвоживания, и я остался бы лежать в этой проклятой пустыни иссохшей мумией... Хотя, я и так там останусь. Сколько ещё я смогу пройти? Шагов пять, десять, тридцать? И что от этого изменится?.. Так может прислушаться к тому тихому голосу, лечь и...       Правая нога, с трудом вырванная из жадной хватки песка опустилась вниз и нашла лишь пустоту. Общая усталость и зомбиподобное состояние не позволяют вовремя отреагировать и песок внезапно уходит из-под ног. Краткий полет оканчивается глухим ударом, но и этого хватает, чтобы выбить из лёгких воздух, заставить судорожно вдохнуть песка и зайтись в приступе кашля, который резкой, колющей болью отдается в затылке...       ...Меня трясёт. Мышцы болезненно сокращаются в безостановочной судороге, мокрое от пота тело ломит, а стук бешено грохочущего сердца отдаётся раскатистыми ударами гидравлического молота в затылке. Силюсь открыть глаза, но сознание вновь теряет чёткость, разбиваясь на многочисленные осколки...       Страх. Жгучее чувство страха, граничащего с ужасом, мерзкими волнами растекается по телу, оседает внизу живота, скручивает в спазме кишки, заставляет трястись поджилки. Холодный пот заливает глаза, но я не смею даже моргнуть. Правая рука до боли сжимает рукоять обломанного ржавого кинжала, которым мне вскоре предстоит сражаться с ужасом. Впрочем, «сразиться» – громко сказано. Бегать по арене, стараясь продлить свое существование ещё на несколько мгновений... Огромная, холкой достающая мне до середины груди, тварь угрожающе «рычит». По крайней мере, этот неправильный шорох и скрип дерева, перемежаемый с задушенным ворчанием очень напоминает рычание. Деревянное, похожее на волка существо прижимается к земле, готовясь к прыжку. Я знаю, что оно сможет преодолеть разделяющее нас расстояние в одно движение и тогда...       Сидящая на трибунах аморфная толпа взрывается многоголосым воем, предвкушая быструю и кровавую расправу... Тело внезапно пронзает что-то сильно напоминающее электрический разряд, и страх резко, словно кто-то рванул невидимый переключатель, обращается жгучей, разрывающей душу ненавистью. Никогда ещё мне не доводилось испытывать настолько яркие эмоции. Даже тот ужас и отчаяние, которые владели рассудком в первые дни прибывания здесь не шли с ним ни в какое сравнение. Я буквально чувствую, как кровь вскипает, а из горла вырывается звериный рёв, и это отнюдь не фигуральное выражение...       Тварь прыгает. Ее неестественные полумеханические движения выглядят неправильно, словно бы она является плодом чего-то больного воображения. Однако сейчас они уже не завораживают, притягивая взгляд. Бушующая в груди ярость туманит рассудок, освобождая место инстинктам, что всю сознательную жизнь были надёжно сокрыты пластами цивилизации, но никуда не делись и вновь были готовы взять на себя управление телом...       Резким движением буквально вбиваю себя в песок арены, не чувствуя боли, но ощущая как рвется кожа на левом бедре. Огромный угловатый силуэт ожившего кошмара пролетает в считанных сантиметрах выше, почти задевая своими жуткими когтями кожу на правом боку. Не дожидаясь, пока деревянное нечто приземлится, отталкиваюсь свободной рукой от песка, занося над головой оружие. Краткий миг – и обломанное посередине подобие кинжала вонзается врагу в холку, туда, где должен быть позвоночник. Нож-переросток входит в дерево по самую рукоять и... Ничего. Успевший встать на все четыре лапы ужас разворачивается, нанося резкий удар головой. Инстинктивно закрывшись руками, падаю на спину от мощного толчка и чувствую, как по предплечьям начинает течь горячее и вязкое – кора, покрывающая тварь подобно литому доспеху изобилует мелкими, но острыми сучками. Боль ещё больше распаляет клокочущую в груди ярость. Впившись скрюченными судорогой пальцами в песок, бросаю свое тело в сторону. Лишь кратким мгновением позже на то место, где находилась моя грудь обрушиваются, подняв тучу песка, чудовищные когти монстра. Я же текучим, каким-то звериным движением встаю на колени и прямо так, оттолкнувшись вспыхнувшими болью суставами, взлетаю на бок чудовища, ухватившись одной рукой за торчащую из холки рукоять, а другой – прямо за светящуюся зелёным призрачным светом глазницу. Множество разнообразных, в большинстве своем, заострённых веточек, покрывающих тело существа впиваются в кожу, разрывая плоть, но я уже не обращаю на это внимания, пытаясь засунуть пальцы левой руки как можно глубже в его глазницу. В какой-то момент твари это надоедает и она отталкивается передними лапами от пола, вставая на дыбы, а затем, обрушившись вниз, толкается уже задними. Я, к тому моменту уже успевший забросить на спину кошмара ногу, взлетаю вверх, лишь чудом не разжимая рук, описываю в воздухе полукруг и оказываюсь прямо перед мордой чудовища.       Толпа неистовствует. Вопль множества глоток эхом отдается в стучащем в такт с сердцем затылку. Как же больно! И как же хочется порвать всех этих вопящих ублюдков... Встречаюсь с тварью взглядом. Зелёные буркалы деревянного монстра не выражают ничего. Это просто тупое животное, которого выставили на арену вместе с другим животным, чтобы насладиться зрелищем... Но я не животное, я – человек! А человек – это, сука, звучит гордо!.. На все эти размышления уходит меньше секунды и из моего, будто бы сжатого тисками горла вырывается безумный вопль. Плотнее обхватив рукоять кинжала, вбиваю пальцы левой руки в глазницу врага, натыкаясь на что-то упругое, похожее по ощущениям на молоденькие веточки только растущего деревца. Захватив указательным и средним пальцем как можно больше этого «нечто» тяну руку на себя. Тварь угрожающе скрежещет челюстями, пытаясь достать меня острыми зубами-пилами, но у нее этого не получается. Тогда она внезапно уходит в перекат. Лишь чудом мне удается удержаться на до сих пор торчащей из её холки рукоятке кинжала. Понимаю, что если сорвусь – погибну, ибо второго шанса мне никто не даст. Наконец, монстр замирает на месте и вновь взвивается на дыбы, стремясь сбросить меня с себя. Правую руку уже сводит чудовищным напряжением – ещё несколько секунд и я сорвусь. Вставшее на задние лапы чудовище дёргает головой, предвкушая скорую расправу над не в меру прытким и доставучим двуногим, но я не собираюсь так просто умирать. Только не сегодня, не на арене, под алчущими взглядами иномировых упырей. Вопя от боли в пробитых ступнях, толкаюсь ногами от спины монстра, меняя вектор своего движения и... Мой, пусть и значительно уменьшившейся за время блужданий по пустыни и заточении на арене, вес в сочетании с приобретенной инерцией делают свое дело: слышится сухой хруст и голова твари сначала проворачивается влево, а затем и вовсе отделяется от тела. Лишь секундой позже моя рука соскальзывает с мокрой от крови и пота рукояти оружия. Удар о песок на мгновение выбивает меня из боя, а затылок будто бы взрывается вспышкой невыносимой боли...       Я тяжело дышу, но упрямо ползу вперёд, загребая скрюченными пальцами песок и отставляя на нём темные полосы, слышу истеричные вопли толпы, но двигаюсь к лежащей на песке голове монстра, чьи глаза все ещё продолжают пылать зелёным огнем. Наконец добравшись до судорожно стучащей челюстью головы, обхватываю рукоять ножа одной рукой, а второй упираюсь в дерево.       Рывок.       Бесполезно – проржавевшая сталь вошла в дерево капитально. А за спиной уже слышится скрип дерева. Я не оборачиваюсь, на это нет времени. К тому же, я все же могу как-то отстранено, словно все происходит не со мной и я лишь сторонний наблюдатель, предположить по продолжающей дёргаться голове – тварь, а скорее уж голем или биоробот все ещё функционирует. Переворачиваю голову нижней челюстью вверх и хватаюсь за нее голой рукой, рыча от боли. Вторую руку упираю в верхнюю челюсть и тяну изо всех оставшихся сил. В какой-то момент слышу такой приятный слуху хруст трескающегося дерева и, обхватив вырванную часть тела монстра обеими руками, с рычанием вбиваю ему же в пасть, вкладывая в этот удар всю накопившуюся за проведенное здесь время боль и ярость.       Хруст дерева перекрывает восторженный вой толпы...       ...Сквозь темную пелену отчуждённости доносятся сиплые хрипы. Дышать тяжело, кажется, что на грудь положили штангу килограммов под сто. Горло стискивает что-то невидимое и влажное. Неимоверным усилием удается приоткрыть один глаз, но смысла в этом действии не сильно-то и много: взор застилает багровая муть, сквозь которую удается различить пока ещё смутные контуры предметов. Над головой нависает тканевое полотно, по бокам, насколько удаётся скосить взгляд, находятся монументальные деревянные контейнеры, кажущиеся удивительно знакомыми. Слух улавливает идущий будто бы издалека голос, и в этот момент сознание вновь гаснет, погружаясь в воспоминания...       ...Над головой нависают плотные темные тучи, изливающие на землю потоки холодной воды. Капли разбиваются о стальную мелкоячеистую решетку, перекрывающую выход из ямы, из-за чего до меня доходят лишь невесомые холодные брызги. Я не возражаю, ведь они приятно холодят разгоряченную кровь, позволяют скованным чудовищным напряжением мышцам расслабиться, снимают боль с многочисленных синяков и порезов.       Я впервые за последнее время чувствую удовлетворение.       Рогатая двуногая тварь с головой быка... Как же она называется? Кентавр? Нет, у тех нижняя часть тела от лошади... Хотя, какая разница? Главное не это... Я много раз замечал краем глаза эту массивную рогатую фигуру на трибунах рядом с хозяевами арены. Сколько же раз я, возвращаясь сюда, в эту пропахшую кровью и дерьмом яму, мечтал вскрыть этих уродов, казнить самым жестоким способом из возможных... И сегодня мне наконец представилась такая возможность: моим противником стал этот рогатый упырь. Настоящая скала, гора, обвитая жгутами рельефных, стальных мышц, вооруженная длинной цепью с шипастым железным шаром на конце.       Прежний Глеб бы, вероятно, испугался, занервничал и в конце концов самым позорным образом сдох на потеху толпе... Но тогда на арене был не изнеженный городской житель, нет. После той памятной схватки с деревянным големом внутри него словно бы пробудилось нечто чуждое, жестокое, первобытное. Оно подчиняло себе разум, руководило телом, наполняло рассудок волной холодной, решительной ярости. Несколько раз я пытался вызвать это состояние искусственно, однако ничего не получалось. Но тогда, как только я увидел, кто стал моим противником, это самое нечто само всплыло из самых глубин личности, перенимая контроль.       Было сложно. Очень. До этого мне ещё не приходилось сражаться с разумными, тем более с теми, кто вооружен настолько необычным оружием. Мой противник был искусен, цепь в его лапах словно оживала, превращалась в настоящую хищную змею, оставляя на коже глубокие кровоточащие раны. Уворачиваясь от шипастого шара, мне волей-неволей приходилось подставляться под удар цепью. Несколько раз она едва не не прошлась по моей шее, а один раз едва не лишила меня яиц. К счастью, я смог извернуться и принять удар на внутреннюю часть бедра. Лишь чудом удалось не лишиться правого глаза, получив длинный неровный шрам через всё лицо. Не помогало и отсутствие у меня оружия, складывалось впечатление, что меня решили демонстративно забить, словно барана на бойне... Осознание этого, в сочетании с болью, только добавило ярости и потому я не упустил возможности искалечить врага, когда тот допустил ошибку. Чересчур уверенный в себе ублюдок сумел захлестнуть мою левую руку цепью, походя ещё и приложив по боку шипастым шаром, после чего рвануть к себе. Чего он явно не ожидал, так это того, что я не начну тщетно упираться ногами в песок, а напротив – прыгну ему на встречу, вбивая при этом пятку провой ноги ему в левое колено. Его полный боли и ярости вой, перекрывший влажных хруст ломаемого сустава принёс поистине садистское, но оттого не менее сильное удовольствие...       А дальше судьба подонка была предрешена. Опытный противник сумел быстро сориентироваться, выпав из боя едва ли на пару секунд, но мне этого времени хватило. Секунда на то, чтобы подобрать выпущенное из рук оружие, вторая, чтобы обрушиться всей массой на второе колено врага. Услышать полный боли и страха вопль, увернуться от отчаянной попытки схватить меня за волосы, отскочить и...       Начать казнь.       Да, именно казнь. Ничем другим это назвать было нельзя: стоя на безопасном расстоянии я раз за разом обрушивал на искалеченного упыря шипастый кусок металла, дробящий кости срывающий с них плоть, оставляющий на песке кровавые кратеры при немногочисленных промахах. Пусть я и не мог похвастаться такой же красотой и плавностью движений как моя жертва, зато жестокости и ярости мне было не занимать... В тот момент я не думал ни о чём кроме того, как бы посильнее ударить. Ни о том, что я жестоко линчую разумного, ни о том, что мои действия точно не походят на поведение тупого животного. Был только я и вопящий от боли упырь, сначала тщетно пытавшийся поймать цепь, потом ещё более тщетно пытающийся уползти, а затем и вовсе начавший умолять кого-то прекратить бой. Тогда я начал бить его ещё сильнее, стараясь добить ублюдка как можно быстрее. Но никто не остановил бой, никто не пришёл моему противнику на помощь. Толпа, поначалу будто бы опешившая, теперь провожала каждый удар радостными выкриками и воем. И в какой-то момент особенно удачный удар попал ему в горло. Шипастый шар с лёгкостью снял и шкуру, и кожу, и толстые мышцы с бычьей шеи. А когда артериальная кровь брызнула на песок, из меня словно вынули стержень: навалилась боль и усталость, ноги подкосились, занесённая в очередном замахе цепь опала, едва не приложив меня же шипастым шаром по голове. К счастью, я сумел увернуться, упав на бок, и распластаться на песке арены.       Сейчас я лежал точно в такой же позе, наслаждаясь прохладными брызгами и стараясь отрешиться от боли в теле. Возможно, мне в любой момент стоило ожидать палача, посланного покарать того, кто расправился с хозяйским и явно известным бойцом, или визита вивисекторов, готовых вскрыть странно ведущего себя человека...       И, не смотря ни на что, улыбался...       ...В ушах шумело. Мерзкий, постоянно меняющий тональность звук терзал мозг, не давая сосредоточиться и прийти в себя, а потому внезапно наполнившая рот жидкость, отдающая чем-то горьким и травяным стала неожиданностью. Инстинктивно сглотнув, я едва не застонал от наслаждения: влага приятной волной прошлась по пересохшему горлу, тёплой тяжестью оседая в желудке. Накатившая было тошнота оказалась быстро смыта ещё несколькими глотками, после чего мою голову кто-то достаточно аккуратно опустил на что-то мягкое. Приоткрыть глаза получилось на удивление просто и я испытал чувство дежавю, встретившись взглядом с большими глазами с вертикальными зрачками, на этот раз, правда, красными. Вздрогнув, я попытался оттолкнуть обладателя необычных глаз, но руки лишь слабо дернулись, не сумев преодолеть сопротивление силы притяжения. Существо отстранилась и что-то явно успокаивающе произнесло, но разобрать слов не получилось из-за проклятого шума в ушах. Зато получилось хорошо рассмотреть говорящую. Она оказалась точно такой же перепончатокрылой лошадкой, как и та, с которой я сцепился в вагоне, с тем отличием, что настоящая была без кожаного доспеха, обладала темно-красными, под стать глазам, гривой и хвостом и тёмно-синей шёрсткой с рисунком стилизованного стоящего на огне котелка с пузырящемся зелёным варевом на бедре.       — Не... Понимаю...       Я поражёно замер. Попытка что-то ответить была неосознанной, но она неожиданно увенчалась успехом! И пусть горло сжало невыносимой болью, не важно, главное, что я смог произнести что-то кроме неразборчивого хрипа!       — Шум... Голова... — превозмогая боль и не слыша себя, прохрипел я на чужом языке, наверняка нещадно коверкая при этом слова.       Лошадка вздрогнула, что-то быстро забормотав, исчезла из поля зрения, чтобы секундой позже вернуться с каким-то миниатюрным флакончиком в зубах. Быстрым движением челюстей она сняла с него крышку, перехватила правой передней ногой и явно отработанным до автоматизма действием, всунула его мне в зубы. Сопротивляться смысла не было, а потому я послушно проглотил горькую желеобразную массу. Кобылка придирчиво осмотрела опустевшую ёмкость, удовлетворённо кивнула и вновь куда-то отошла. Я же воспользовался возможностью и осмотрелся.       Я нахожусь в тентованной телеге, сильно похожей на ту, что я не так давно собственноручно сжёг. Практически всё свободное пространство занимают те самые деревянные ящики, а справа от меня, копошится в сумке странная перепончатокрылая пегаска, едва ли не с головой ушедшая в свою поклажу. Я попытался вновь поднять руки, но в тот же момент мир в очередной раз смазался, потускнел и отдалился...       ...Пустота. Бескрайнее ничто, смотрящее на тебя безразличными ко всему мириадами сияющих глаз. Кажется, что от осознания своей ничтожности должны опускаться руки, а душу одолевать страх, но этого не происходит. Напротив – меня наполняет странное, обволакивающие спокойствие. Я больше не человек. Теперь я – нечто гораздо большее. Мой мозг – кластер высокоэффективных вычислительных машин, моё сердце – укрощенная энергия звёзд, моя кожа – метры прочнейшего комбинированного закалённого плазмой сплава, мои зубы – грозные импульсные орудия и генераторы направленного когерентного излучения, мои ноги – мощные ионные двигатели. Справа и слева, сверху и снизу мои... Союзники? Товарищи? Братья? Семья?.. В человеческом языке нет термина, который смог бы описать ту степень взаимодействия, которая связывает пустотные боевые механизмы, но наиболее близким к истине будет сравнение с клетками одного организма: каждый знает и четко выполняет свою задачу, работает в синергии друг с другом.       Идущие в авангарде эсминцы пронзают пространство невидимыми в световом спектре сетями излучений. По мере приближения к цели – истерзанной орбитальными ударами ранее зелёно-голубой, а сейчас тёмно-бурой планете – их сканеры улавливают всё больше объектов: перекрученные взрывами обломки металла, ранее бывшие грозными боевыми кораблями и несокрушимыми орбитальными крепостями. Может показаться, что в ближайшем космосе нет никого и ничего живого, но это лишь первое, обманчивое впечатление. Враг здесь. Он ждёт, надёжно скрываясь за крупными фрагментами обломков и в верхних слоях атмосферы планеты, прикрывается маскировочными щитами. Он ждёт, стремиться подпустить приближающуюся армаду поближе, чтобы расправиться с ней одним стремительным ударом. Но какими бы совершенными ни были системы маскировки, как бы искусно не прятались вражеские корабли в своих укрытиях, момент обнаружения наступает; несколько идущих на острие клина эсминцев обнаруживают пока ещё неустойчивые энергетические сигнатуры и мгновенно, без промедления открывают огонь, одновременно передавая информацию остальным «клеткам» необычного «организма». Дистанция всё ещё слишком велика для эффективного поражения врага главным калибром, но это не мешает двадцати семи эсминцам авангарда совершить слитный торпедный залп.       Больше двух сотен оперенных огнём угловатых стрел устремляются вперёд, запуская маховик событий, и в ту же секунду обстановка кардинально меняется. Противник понимает, что скрываться дальше бессмысленно, ведь приближающиеся торпеды своими одноразовыми, но мощными сканирующими комплексами уже через несколько минут полностью нивелируют его преимущество.       И тогда космос вскипает.       Одномоментно, с недоступной для органических существ синхронностью вражеские корабли сбрасывают маскировочные поля, озаряя пространство пусками собственных ракет и торпед. Две волны смертоносных огней стремительно сближаются и между ними на несколько секунд завязывается жестокий, молниеносный бой – в дело вступают активные системы защиты и радиоэлектронной борьбы. Часть огней с обеих сторон обращается короткоживущими звёздами, другая резко и хаотично изменяет траектории, сбиваясь с курса и удаляясь навстречу бескрайней бездне космоса. Но основная часть торпед всё же продолжает сближение с целями. А в следующий миг мне приходится бросить большую часть вычислительных мощностей на системы прицеливания: необходимо уничтожить приближающуюся угрозу. Эсминцы только начинают торможение, уступая место в авангарде фрегатам, а я вместе с другими кораблями уже открываю огонь из всего бортового вооружения. Космическое пространство наполняется вспышками разгонных импульсов, росчерками плазмы и лазеров. Проходит несколько десятков секунд и от многочисленной волны вражеских торпед остаётся едва ли треть, с которой разберутся уже москитные корабли. Но и противнику удалось практически полностью защититься от нашей атаки. Первый обмен ударами завершён, а это значит, что наступает новая фаза сражения. Моя скорость стремительно увеличивается, когда двигатели выходят на форсированный режим работы. Предстоит важная задача: защитить многочисленные, но уязвимые корветы от нападок контратакующих лёгких кораблей противника, дать им время проделать в пустотных минных полях путь для своих более тяжёлых собратьев. Противник быстро приближается, активно маневрируя, обходит заминированные участки космоса. Несколько минут сближения, и мы практически одновременно открываем огонь. Силы равны, нам противостоит несколько десятков малых кораблей, но и нас немногим меньше.       Бой сливается в постоянное маневрирование, остервенелый обмен ударами, расчёт траекторий, грамотное использование недостатков врага и собственных преимуществ. Стремительно пустеют артиллерийские погреба, выпущенные вначале боя дроны непосредственной поддержки нещадно растрачивают свой ресурс, «на ходу» восстанавливая щиты и ведя постоянный заградительный огонь, двигатели перегреваются, работая на износ, но это даёт свои плоды: пусть нам и приходится подставляться под удар, неся потери, но юркие корветы уже глубоко вклинились в минные поля, освобождая путь, и противник не смог им помешать. В какой-то момент мне удается сбить с вражеского лёгкого крейсера энергетический щит и удачный залп моего собрата раскалывает веретенообразного противника пополам. Десятки ярко-красных лучей впиваются в пытающиеся огрызаться огнем половинки боевого корабля и испаряют потерявшего ход противника, не оставляя тому шансов на спасение. В тот же момент несколько групп прикрываемых нами корветов заканчивают создание свободного коридора. Противник тут же выходит из боя и отступает, а в образовавшийся проход, под прикрытием фрегатов и эсминцев, устремляются наши тяжёлые крейсера и несколько величественных линкоров. Где-то в глубинах моих вычислительных устройств появляется эквивалент удовлетворения от хорошо проделанной работы и возможности на время выйти из боя, чтобы пополнить боекомплект и восстановить щиты.       Я уцелел, а это значит, что мне вместе с собратьями предстоит штурм планеты органиков...       ...Очередное пробуждение. Сознание на краткое мгновение захлёстывает жгучее ощущение неполноценности, словно... Это трудно описать словами: кажется, что тебя буквально вышвырнули из полноценного тела в ограниченный, ущербный и жалкий мясной мешок... Встряхиваю головой, избавляясь от странного и неприятного чувства, и замираю, почувствовав лёгкое головокружение. Впрочем, этим все побочные эффекты неосторожного действия и ограничиваются. Боли и озноба больше нет! Присутствует лёгкая слабость, но ее вполне можно и перетерпеть. А вот тянущее ощущение внизу живота так просто проигнорировать не получается, поэтому я осторожно приоткрываю глаза.       Повозку наполняет вязкая темнота, разгоняемая проникающим сквозь многочисленные отверстия в тенте солнечным светом. Этого хватает, чтобы, осторожно поворачивая голову, осмотреться. В прошлый раз я не ошибся: практически все свободное пространство занимают те самые контейнеры, виденные мной в вагоне и моя импровизированная лежанка, состряпанная из каких-то пародий на привычные плащ-палатки. Роль подушки выполняет скрученный валиком кусок белой материи, насквозь промокший от пота. Судя по проявленной заботе и отсутствию каких бы то ни было наручников или веревок, я нахожу в этой повозке в качестве гостя. По крайней мере, на это хочется надеяться...       Рассудок внезапно пронзает паническая мысль: «Что с голосом?!», и, поддавшись мимолётной панике, я тихо хриплю пересохшим горлом:       — Р-раз-раз...       Да! Да, чёрт возьми! Мне это не привиделось, я действительно снова могу говорить! Радость, впрочем быстро омрачается резким судорожным движением в противоположной части повозки и из-за ящика появляется растрёпанная голова ещё одной лошадки. На этот раз тёмно-синий понь с черной как ночь гривой и зелёными глазами оказывается жеребцом, что удается понять по короткому нецензурному чертыханию. А ведь судя по заспанным глазам, я его разбудил. Хотя то, что на его шее видно часть уже знакомого кожаного доспеха говорит, что извиняться мне за это не нужно: обладатель низкого голоса уснул на посту, а лично меня в армии за такое бы как следует вздрочили...       — Очухался? — не слишком довольный, да и всё ещё слегка растерянный после резкого пробуждения понь полностью выходит из-за ящика, перегораживая единственный выход.       Где-то внутри тревожно напоминает о себе инстинкт самосохранения, требующий покинуть замкнутое пространство, но мне удается быстро взять себя в руки и коротко кивнуть, подтверждая очевидное. Перепончатокрылый пегас замирает, чуть склонив голову и о чём то задумывается. Нехорошо, конечно, прерывать его мыслительную деятельность, но давление на мочевой пузырь всё же перевешивает тактичность:       — Слушай... Начальник... — напрягая горло и стараясь не обращать внимания на непривычные ощущения, которые появляются в голосовых связках при попытке заговорить на чужом языке, старательно подбираю слова из своего не сказать, чтобы богатого лексикона. — Мне бы... Ну... Облегчиться надо.       Жеребец хмурится, окидывает меня подозрительным взглядом, открыв было рот, но тут же его закрывает, заметив с каким трудом мне удается принять сидячее положение. Затем он, достаточно беспечно, на мой взгляд, разворачивается и высовывает голову на улицу, кого-то тихо подзывая. Подождав немного, поворачивает голову ко мне и махнув крылом угрюмо предупреждает:       — Только без глупостей!       — Какие уж тут глупости... — медленно вставая на корточки, бурчу я на русском и морщусь от неприятного ощущения в горле.       Кое-как доползя до выхода, протиснулся через напрягшегося пегаса к выходу и выглянул наружу. Сумрачный густой лес, состоящий из странного гибрида дуба и хвои окружал небольшой пятачок свободного пространства. И рядом с выходом из повозки, прямо на этом пятачке стоит облаченная в кожаный доспех фигура с горящими сапфировым светом хищными глазами.       — Иди. Медленно. — отрывисто скомандовал из-за моей спины жеребец и я медленно спустился на мягкую траву.       С удовольствием потянувшись всем телом, я решил все же не злоупотреблять добротой своих... Надсмотрщиков? И, заметно покачиваясь из стороны в сторону, прошел в указанном голубоглазым пегасом направлении. Уже возвращаясь, оценил размеры повозки, не сильно уступающие таковой у алмазников, а также насчитал взглядом четыре матерчатых палатки, поставленных вокруг едва тлеющего костерка. Ага, значит, поней ещё как минимум четверо, а то и все восемь – очень уж эти палатки походят на двухместные.       Недовольно шикнувшая на меня голубоглазая, если опять же судить по голосу, пегаска заставила поторопиться и снова пусть и с трудом, но самостоятельно взобраться в телегу. Уже вернувшись на свое место и прихлебывая воду из сердобольно переданной мне фляги удалось разговорить моего временного сожителя. Фестрал, которого, как выяснилось чуть позже, звали Кроузом поначалу не был сильно настроен на диалог, но после данного мной обещания не рассказывать никому о его проё... Кхм... Проступке на посту, слегка потеплел и даже ответил на несколько моих вопросов. Так выяснилось, что я все же являюсь пленником, но убивать меня не собираются, ввиду возможного интереса ко мне со стороны некоего начальства. Это, признаться, слегка напрягло, но в конечном итоге я решил не тратить нервы на то, что никак не могу изменить и вскоре после того, как собеседник надолго замолчал, снова провалился в сон, пытаясь восстановить в памяти свое последнее видение, отличившееся изрядной реалистичностью...       Разбудило меня недовольное бормотание над ухом, сопровождавшееся тряской моего плеча. Открыв глаза, я встретился взглядом с уже знакомым чёрногривым фестралом.       — Вставай! — раздражённо бросил он, отступая на шаг назад и недвусмысленно освобождая мне выход наружу. — Вылезай, живо!       Я осторожно сел, лупая глазами и, пытаясь сбросить с себя остатки сна, размял лицо руками:       — И тебе доброе утро... — не переставая радоваться вновь обретенному голосу, произнёс я на русском.       — Быстро! — прошипел пегас, угрожающе расправляя крылья.       И чего это он такой злой? Вчера же вроде нормально общались, пусть и недолго... Решив всё же понапрасну не злить своего надсмотрщика, я поднялся на ноги и, пригибаясь, пошёл к выходу. Проспал я, по крайней мере в последний раз, недолго: небо только начинало окрашиваться в нежные оранжевые цвета, предвещая скорое наступление ночи. Между деревьями стоял неплотный туман, а рядом с телегой уже ждала целая делегация. Первым в глаза бросился рубиновогривый фестрал в необычном доспехе. Оный по-прежнему был выполнен из кожи, но имел пару важных отличий: во-первых, на «законцовках» его крыльев были приторочены вороненые серповидные клинки, а во-вторых, копыта кожистокрылого пегаса оканчивались все такими же матовыми когтями с указательный палец длинной. Одним словом – местный командир внушал. А в том что это был командир я не сомневался: слишком уж уверенно он держался, было видно, что привык командовать. По правое плечо от него стояла уже знакомая мне обладательница алых глаз, удивительно похожая на фестрала (сестра?), а по левое... Да это же та самая кобыла, которую я при первой встрече сначала затянул в вагон, а затем тесно познакомил с контейнером! И судя по её прищуренным глазам, местной обитательнице такое обращение пришлось не по нраву...       — Ты меня понимаешь? — контрастирующим с внешностью приятным баритоном спросил обладатель рубиновой гривы и продолжил, когда я кивнул: — Говорить умеешь?       — Плохо. — поморщившись от неприятного першения в глотке ответил я. — Мало знаю.       — Нам хватит. — фестрал оскалил клыки и кивнул кому-то за моей спиной.       В тот же миг раздался короткий затухающий звук и ноги внезапно подкосились. Рухнув набок, я попытался замедлить падение руками, но мышцы отказались повиноваться разуму. Что же, если они в любой момент могли так просто меня «выключить», становится понятно некоторая беспечность моего надзирателя и отсутствие каких-либо традиционных средств сдерживания. Хотя всё равно какой-то необоснованный риск получается. Да и чем меня таким приложили непонятно, что напрягает...       — Найт, свяжи его. — кивком головы отпустив красноглазую фестралку, приказал моей бывшей противнице командир этой перепончатокрылой братии.       Интересно, зачем здесь была пегаска, что меня отпаивала? Насколько я понял, она выполняла функции медика... Значит ли это, что она нужна была, чтобы меня откачать при случае? Хорошо если так. Хотя непоследовательность этих кисточкоухих лошадей всё равно здорово сбивает с толку. Зачем меня выхаживали? И почему сразу не связали?       — Твою ж мать! — прохрипел я на русском и добавил на местном. — Аккуратнее!       В ответ на мои слова, эта желтоглазая стерва ещё сильнее затянула верёвку на выкрученных за спиной руках. С-сука, ну я до тебя ещё доберусь!.. А ведь судя по довольной морде начальника, он специально выбрал для этой работы именно её. Дал подчинённой возможность выпустить пар и отомстить за обидное поражение, сволочь клыкастая!       — Итак, человек, — когда желтоглазая в довольно грубой форме привела мою все ещё «резиновую» тушку в сидячее положение, привалив к корме повозки, начал явно заготовленную речь рубиновогривый. — Признаться честно, я до последнего думал, что всё это – глупая ошибка и моим подчинённым просто привиделось. Да и Руби говорила, что очухаешься ты не раньше, чем через ещё несколько суток. Однако теперь, когда самая фантастичная из версий подтвердилась...       Мне кажется, или я начал лучше понимать местную речь? С чего бы? Неужели постарался тот животворящий удар по затылку?.. Как-то сомнительно, если хорошо подумать.       — Давай к сути, а? — хрипло, что твой уголовник, прерывая его монолог и старательно подбирая слова из скудного пока лексикона, иногда перескакивая на русский. — Руки... Больно.       Фестрал, к счастью, меня понимает, чуть наклоняет голову, недовольно сузив глаза. А потом внезапно усмехается, обнажая ослепительно белые клыки:       — Как ты уже, наверное, понял, мы в тот вагон полезли не из праздного любопытства. — перепончатокрылый пегас дожидается моего подтверждающего кивка и кривоватой ухмылки. — И от того, что ты делал в том вагоне и твоих ответов на мои вопросы будет зависеть многое...       Моя жизнь, здоровье и анальная девственность, ага... Ладно уж, мне эти клыкастые лошадки не кажутся кровожадными маньяками, чуйка молчит, да и скрывать мне, по большому счету, нечего. Разве что я из другого мира, хотя... Если здесь все люди – тупые животные, значит правдивый ответ будет и наиболее логичным. Наверное... Надеюсь...       — Кто ты, откуда, и что делал в вагоне? — резко изменившимся тоном спрашивает летун.       — Человек... — от такой быстрой смены поведения местного начальника я даже на секунду подтупливаю, на что, вероятно, и был расчет. — Хотя по мне, надеюсь, видно...       Смотрю прямо в хищные рубиновые глаза пегаса и всё же решаю не злить его понапрасну: выглядит он теперь вполне серьезно, а испытать на себе здешние методы полевого допроса мне как-то не хочется. И вовсе я не очкую, просто стараюсь мыслить и действовать рационально...       — Ушёл от алмазников. Бродил по пустыни, нашел дорогу. Сел на поезд. — чётко отвечаю и добавляю: — Ящики не трогал, вас не ждал.       Перепончатокрылый пегас снова усмехается, прекратив изображать своим взглядом горнопроходческий бур.       — Ну допустим, что насчёт контейнеров ты не солгал. — отвечает он после недолгого раздумья. — Но так много совпадений за раз – это подозрительно, согласись?       Киваю, признавая логичность его подозрений и тут же обращаю внимание собеседника на не менее логичное обстоятельство:       — Но если на вас решили устроить засаду, то одним говорящим человеком не ограничились бы? — с возрастающим удивлением и не малой долей беспокойства осознаю, что произнёс эту фразу полностью на местном наречии, причем, судя по всему ещё и умудрился не наделать ошибок. — Да и мои слова про псов вы тоже можете проверить: на трофейном ноже есть символ их клана.       Вот здесь уже рискую: я действительно заметил на рукояти мачете выжженную руну, похожую на голову плода противоестественной любви змеи и волка, но вот то, что этот символ указывает именно на псов – уже целиком моя догадка.       — Не клана, а конкретного пса... — пристально глядя мне в глаза, поправляет фестрал. — Весьма и весьма известного в узких кругах. А поскольку ты назвал этот тесак трофеем, значит...       — Наверное, его обладатель мёртв. — уловив в тоне собеседника намёк, развиваю его мысль. — Покинул я этих блохастых красиво, подняв на воздух половину их лагеря, но точно оценить ущерб не возьмусь. Надеюсь, вы с ним не были друзьями?       На краткий миг на морде начальника появляется гремучая смесь из ненависти, удовлетворения и... Сожаления?       — Друзьями?! Да я бы с удовольствием удавил эту тварь ещё раз, только лично и куда-а-а медленней... Впрочем, — он снова смотрит мне в глаза, но теперь с уже куда меньшей враждебностью. — Прямых доказательств у тебя нет... И как ты, кстати, попал в столь неприятную компанию?       Это он меня на несостыковках поймать пытается, или что? Не хочется, конечно, признаваться первому встречному о периоде фактически рабского существования, но раз уж «контакт» вроде как налаживается, лучше сказать правду.       — Меня ему, похоже, продали. Прямиком с арены запихнули в повозку и отчалили.       Нет, я абсолютно точно уверен, что слова «отчалить» на местном никогда не слышал... Может быть, меня каким-то образом обучили языку, пока был в отключке?.. И чего это желтоглазая смотрит с таким превосходством и лыбиться? Неужели та возня в вагоне её настолько задела, что она теперь рада любой возможности почувствовать превосходство над бывшим противником? Мужика тебе надо, стерва недоё...       — Ну а на арену как угодил? — прерывает мои размышления жеребец.       Нет, ну вот чего он до моего прошлого докопался? И главное: что ему отвечать? Правду и только правду? Или придумать какую-нибудь историю о тайном человеческом обществе? А смысл?       — Меня в пустыне нашли. — невольно вздрагиваю от тех воспоминаний, а затем поясняю на требовательный взгляд пегаса: — Ну а там, в свою очередь, оказался после неудачного удара головой о камень.       — Не смешно. — хмуриться перепончатокрылый.       — Да если бы я смеялся... — отвечаю, прокручивая в голове события, предшествующие моему попаданию в окружающую жопу. — Шёл по улице, споткнулся, упал, очнулся – песок кругом... Ну и чего ты на меня так смотришь, а? Есть другие идеи, откуда здесь мог взяться разумный говорящий человек?       Фестрал очень ме-е-едленно кивает, признавая, что других, более логичных версий моего происхождения у него нет. И этим самым окончательно и бесповоротно рушит надежду на встречу с другими разумными людьми.       — Ну и что нам с тобой делать? — в лучших традициях криминального кино интересуется перепончатокрылый после непродолжительного молчания.       Ну и что мне остается ему ответить? Только настолько же клишированную фразу:       — Понять и простить?       Ночной понь громко фыркает, скосив взгляд на подчинённую, которая словно вознамерилась прожечь во мне взглядом дыру, причем самого что ни на есть конского калибра. Фестрала её поведение, кажется, даже забавит, а вот меня – не очень. Кто эту стукнутую (мной) конягу знает, вдруг воспользуется удобным моментом и перо мне куда-нибудь под ребра загонит? Впрочем, если с меня всё же снимут верёвки...       — Понять-то можно. — ещё один косой взгляд на подопечную. — И даже простить. Вот только нас никто видеть не должен... Был.       Нет, ну типичный же «браток» из второсортного сериала! Или он так прикалывается? Мне вот, правда, почему-то не капельки не весело.       — Ну и не резать же тебя просто потому что оказался не в том месте не в то время? — он снова придирчиво осматривает меня с ног до головы. — Хотя... А не в том ли?.. Идти, как я предполагаю, тебе всё равно некуда, да и просто отпустить мы тебя всё равно не можем, зато... Думаю, ты вполне можешь заинтересовать Её Величество... Ну так что, ты идёшь с нами?..       Экая многозначительная пауза, крайне толсто намекающая, что лучше бы мне на это щедрое предложение согласиться. Впрочем, насчёт «некуда идти» этот четвероногий полностью прав, пусть и при упоминании некоего весьма высокопоставленного лица, а применительно к обитателям этого мира – морды, и возможного интереса этой морды-лица к моей персоне появляется желание отказаться.       — Как будто у меня есть выбор... — бурчу я, морщась от неприятного ощущения в занемевших руках. — Так уж и быть, составлю вам компанию. Руки только развяжите!..