Башкирские мемуары. Юность

— О, явился! — встретил меня Исмаил, когда я приехал к главной юрте. — Работа ждёт, а ты всё у них торчишь. Аль сбежать вздумал? — Сбежишь от тебя, — фыркнул я, сползая с лошади. Дорога утомила меня, усталость навалилась свинцом, налила руки и ноги. Всё же давно я так далеко не уходил от своего народа. Погодите…так я вообще не уходил от своего народа. У меня не было настроения рассказывать о моём путешествии, хотя я готовился к тому, что ногаец не оставит меня в покое. Но, Машалла, хотелось просто бросить в юрту гостинцы, утолить жажду чаем и рухнуть на мягкие одеяла и подушки. Было бы чудесно, тем более уже вечерело, так что было понятно, почему тянуло в сон. Я начал распрягать Агидель. Как вижу, ей хоть бы хны, какая бы ни была дорога, словно это она на мне ехала, а не я на ней. — Так ты седло оставь. Иди мои табуны на тебеневке проведай! — приказал мне ногаец. По уставшему организму змеей с сухой колючей чешуей прошлось раздражение. «Куда ехать?! Вот же, достал! Я только с дороги и должен бежать выполнять приказы?» — мысленно выругался я, а на деле буркнул: — Сделаю, но позже. Я устал с дороги, пить хочу. — Я сказал, что надо сейчас. Солнце скоро уже сядет, так что беги быстрее! Ты что, седло снимаешь? — нетерпеливее начал Исмаил. Я развернулся к нему и прямо взглянул в глаза. — Что ты делал целый день? — прошипел я, не сводя глаз от ногайца. Тот не ожидал от меня такого вопроса, не нашёл, что ответить и покраснел от возмущения. — Тренировался, да? — продолжил я. — Чего ты ждал целый день? — Тебя! — буркнул Исмаил, сводя брови вниз. — А сам? — Ты совсем страх потерял? — начал вскипать Исмаил. — Я — Хан, а значит не должен заниматься грязной работой. — Зазнался ты! Я тебе собака так со мной разговаривать? — Я не понял. Ты что, мне дерзишь? — не то с удивлением, не то с гневом рявкнул Исмаил в привычной ему манере, звонко растянув последние слова. — Знай своё место! — он ощутимо толкнул меня, но я удержал равновесие. Я решил, что после таких слов я точно никуда не пойду. Исмаил перешёл черту. К сожалению, я тоже. Очень жалею, что не придержал язык за зубами. Ведь всё могло закончиться бытовой ссорой, а завтра бы и не вспомнили, снова бы болтали о чем-то, снова бы меня будили на речку. Но задетая гордость была важнее. — А ты своё! — рявкнул я. — Всё, что у тебя есть — это заслуга твоего отца. Ты ничего не добился, чтобы тебя уважать! Ногаец на мгновение словно окаменел, лицо его стало непроницаемым. Только со злобой сверкнули медовые глаза. Воздух словно сгустился, и напряжение между нами будто бы можно было резать на куски. Исмаил, не произнося ни звука, ударил меня по лицу. Я не успел увернуться, всё произошло в один миг. Ярость наполнила мою грудь, отключила разум. Я мотнул головой и вцепился в него за грудки, оставляя следы ногтей сквозь тонкую ткань шелковой рубашки. Я знал, что он сильнее меня. Но разве это значило, что я должен падать на колени и просить прощения? Да никогда! Тот перехватил и кинул меня через прогиб в деревянную ограду, проломив её моей спиной. Не успел я вскочить, как он сел на меня и начал со злости колотить. Я извивался змеей, чувствуя, как трещат ребра, ставил блоки, но ударить самого не мог — пытался защитить лицо. Гнев Исмаила спал быстро. Доведя дело до конца, он вскочил на ноги и, не глядя на меня, быстрым шагом ушёл в сторону стоящих на стойбище лошадей. Я остался лежать, выпучив глаза и силясь сделать вздох. Когда в голове прояснилось, с трудом встал со сломанных досок, кашляя и вытирая кровь с разбитой губы. Я бросил вслед ногайцу злобный взгляд. Он уже скакал в сторону гор, за которыми неторопливо скрывалось закатное солнце. Через несколько мгновений его последние лучи сверкнули на горизонте, оставляя за собой ярко-красную каемку и розовые облака. Когда я немного успокоился, то с досадой почувствовал, как всё заныло. Я осторожно притронулся к лицу, скривился от боли и поковылял в юрту на поиски зеркала. Из-за сумерек в юрте было темно, и я на ощупь нашарил в сундуке зеркало в серебрянной оправе, прихватив его с собой на улицу. На счастье, мои ожидания не оправдались: лицо не сильно пострадало. Я потрогал нос и остался доволен. Исмаил, даже в гневе, всё же не приничил мне особого вреда. Хотя приятнее было думать, что это просто я оказался ловок и все удары пришлись по рукам. А они саднили ужасно. Я представил себя со стороны, трусливо прикрывающего лицо, и Исмаила, бьющего меня в гневе. Я вновь почувствовал нарастающую злобу. Насколько жалкое, наверное, было зрелище. Зеркало отразило скривившееся лицо, скулы в ссадинах и сверкающие темно-карие глаза. «Вот же тварь! Как он посмел?!» Я осознал, что стал настолько жалок, что уже был на побегушках у Исмаила. Как же противно мне от себя стало. А то, что я считал дружбой, совсем ею не было. До того меня ни во что не ставили, что видели во мне не воина и не, тем более, олицетворение гордого народа, а питомца. Мальчишку на побегушках, на которого не было толку обижаться. Я хотел стать тарханом, военачальником, а стал слугой, донором для дани. Это была не та жизнь, которую я для себя желал. В таком подавленном состоянии я погрыз вяленый казы, запил айраном, перебрал гостинцы. В дорогу мне положили вяленого мяса, лепёшек, пару халатиков, полотенца и китайский чай. Самым тяжелым был ковер и верблюжье одеяло. Бедная Агидель! Но от подарков казахов на душе стало теплее. Они забавные оказались. Нурали с Толегеном такие беззаботные и добрые, особенно последний. Отец у них не злой, простым оказался. Позвал бы я в гости, будь хозяином своих же земель. Я постарался лечь до прихода Исмаила. Хоть и думал, что мысли не дадут мне покоя, но уснул я сразу, стоило голове коснуться подушки. Так я крепко проспал до самого утра. Следующий день встретил меня ведром холодной воды в лицо. Я вскочил и тут же получил это же ведро на голову, а следом недобрый смех. — А вот ты чего в жизни добился? — пожелал мне «доброго утра» Исмаил. Через ведро я слышал приглушенно, но разборчиво. Я снял с головы ведро, не зная, как реагировать на его внезапный выпад. Начал тереть сонное мокрое лицо. — Ты бы видел себя со стороны. Ты жалок. Ну, так что у тебя есть? — Да катись ты! — рявкнул я и бросил в него ведро. Исмаил отбил его одной рукой и крепко схватил меня за воротник рубашки, приблизив своё лицо к моему. — Нет, ты выслушаешь! Что ты себе позволяешь, мелочь? Со мной, Ханом, так разговаривать? Да ещё после всего, что я для тебя сделал? Если бы не я, сгнил бы на поле боя! Даже брату своему ты не нужен! — Он не настолько плох, чтобы не проводить меня на тот свет, — я тяжело сглотнул, не позволяя себе отводить от Исмаила взгляд. — И разве я был неблагодарен? Я отдал тебе всё, что у меня было. Я стал твоим слугой! Что тебе ещё нужно? — Чтобы ты вёл себя подобающе. — Буду, если ты тоже будешь за собой следить. — Да как ты смеешь! — Исмаил, — прошипел я сквозь зубы. — Ты ведь понимаешь, что я не позволю относиться к себе так? Я тоже олицетворение, тоже воин. — Ты неполноценный, и как воин, и как олицетворение. Ты ведь старше многих Ханств. Возраст у тебя не маленький, а они собрали своё государство, набрали силу. — Они, как и ты, пожинают плоды трудов своего отца. — За такое время мог бы и сам многого добиться. — Исмаил отпустил меня, демонстративно грубо оттолкнув от себя. Я попытался изобразить невозмутимый вид и в мокрой одежде пошел из юрты. — Рождённый ползать — летать не может! — язвительно крикнул вслед Исмаил. Слова засели в голове, навязчиво отдаваясь эхом. Что ногаец имел в виду? Да, я плетусь позади всех. Да, мне вечно не везёт. Да, из-за того, что я не развиваюсь, я остался в слабом детском теле. Возможно и мозги у меня детские. Да, я всего лишь подданный избалованного мальчишки. Да, кроме своей лошади я ничего больше не имею, и то лишь потому, что Агидель признаёт только меня. Я не победитель, не завоеватель, не политик, и талантов у меня особых не проявлялось. И характером я, пожалуй, тоже проигрываю. Застенчивый, не умеющий располагать к себе, практически без амбиций. В истории никакой роли я тоже не сыграл. Что есть я, что меня нет — ничего не меняется. Моё главное и единственное достижение — это то, что я выжил. И ведь разве на земле есть места только для победителей? Не все могут добиться успеха. Среди кучи золота может лежать и медь. Даже если я такой весь из себя плохой, никчёмный и бесполезный, я всё равно не позволю себя унижать! Каким бы я ни был, всё равно, я — кровь Великого Тюрка, который всегда жил по принципу: лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Мой отец был гордецом. Мне будет стыдно перед ним, если я продам честь на безопасность своей шкуры. Мне и так стыдно. За то, что потерял всё, что он мне передал. За свою слабость, зависимость от других олицетворений. Последующие дни я старался быть всегда занятым и не попадаться на глаза Исмаилу, надеясь, что конфликт сам по себе уляжется. Может, Исмаил отвлечется на что-нибудь. И я надеялся на отходчивость ногайца. Но Исмаил не простил мне моих слов. Гордец, который слышал в свою сторону только похвалу и которого никто не смел обидеть. В отличие от меня, проглатывающего обидные поступки в свою сторону и не смеющего обижаться на них. Я попросту забывал их. Словно ничего и не было. Забавно, я действительно забывал обиды и таял при малейшем проявлении доброты. Я прощал Исмаилу все его пакости, высокомерие и унижения. Я считал себя виноватым в том, что со мной так поступают. А действительно ли это было правдой? Возможно, Исмаилу самому было тяжело от нашей ссоры. Я считаю, проще уж было бы признать свои ошибки. Да и не ждал я от него извинений, могли бы просто забыть всё и сделать вид, что ничего не было. Потом бы и правда забылось. Мы не общались, однако, я помнил, что Исмаил готовился на Курултай. Вроде как, должны были собраться Ханства пировать и договариваться о чем-то. Однако, Исмаил никуда не спешил. Видимо, наследники Золотой Орды снова не сумели договориться, а может перессорились друг с другом и перенесли. Надо будет спросить у кого-нибудь подробнее. Исмаил же, в свою очередь, регулярно и усиленно начал донимать меня, и если раньше он издевался надо мной как-то по-доброму и ради забавы, то сейчас ногаец мстил мне по полной, и останавливаться, очевидно, не собирался. Исмаил отбирал всё, что я приносил в кочевье, собственными руками мастерил. Был груб, язвителен, и с лица его не сходила гримаса презрения при виде меня. И всё больше и больше он вспоминал все мои проколы и неправильные слова, которые он слышал от меня за время нашего знакомства. И сам же от этого лишь больше злился. Обида одной ссоры, подкормленная, казалось, забытыми обидами, превратилась в ненависть. А ведь Исмаил мне казался отходчивым! Но нет, оказывается всё он помнил и не забывал. Потрясающая злопамятность! Но он сам себя накрутил. А страдать то мне! Исмаил специально пытается сделать мне больнее. Сколько можно? Мне вечно платить за свои злые слова? Это же бред! Кроме ненормального поведения «начальства», настроение портило ещё одно явление: зерна вышло очень мало. Это было странно и ужас как плохо. Всё, казалось, шло к Ажель (засухе). Хотелось бы верить, что я ошибаюсь. Надо будет внимательно следить за окружающей средой. Природа всегда дает предупреждения о надвигающихся бедах. Лучше всего было бы это обсудить с Исмаилом. Всё же это нельзя оставлять просто так. Где засуха, там и голод, где голод — там и смерть. Я вновь пересчитал мешки с зерном. Чтож, Ханства получат меньше дани, чем в прошлый раз. Надо бы спрятать часть, эти стервятники иначе совсем без хлеба оставят. Я перекинул через плечо последний мешок и пошел в сторону запряжённой в телегу Агидели. Сзади кто-то догнал меня на лошади. Я знал, кто именно. Легок на помине, я хотел было повернуться, как почувствовал, как голую спину прожгла плеть. Я ахнул и уронил мешок, который грубой тканью поцарапал плечо. Услышав, как рассмеялся Исмаил, развернулся и, подскочив к его лошади, резко, как можно сильнее, шлёпнул его по крупе. Лошадь испугалась и рванула вместе с орущим всадником, который пытался справиться с конем. Когда они пробегали мимо запряженной Агидели, та рванула вперед и клацнула зубами возле филейной части. Лошадь пуще разбушевалась, чуть не скинула ногайца с седла и галопом ускакала восвояси. Остался только столб пыли. Забавное зрелище. Да уж, за такое точно устроит взбучку. Ну а зачем меня хлестать, как раба? Вечером, когда солнце мягкими лучами уходило за горизонт, а дневная летняя жара уступила осенней вечерней прохладе, я, после тяжелой работы, сидел в своей юрте возле очага и пил айран. Тут я услышал шаги и напрягся. Колыхнул ковёр на двери и показался мрачный Исмаил. Я еле сдержал улыбку, вспоминая сегодняшный случай. Тот меня позвал на тренировку. Я вышел, распрямив плечи, и пошёл за ним, зная, что меня ждет. Для себя я решил, что не позволю себе сдаться. Что бы ни было, буду держаться до конца. Я знаю, что проиграю ему. Исмаил был крепче телом, выше меня ростом. Он выучил все мои движения, поэтому и хитростью его не возьмешь. А я ещё и целый день работал, в отличие от некоторых. Но ладно, нельзя было ломать дух неутешительными мыслями. — А когда будет Курултай? — решил я отвлечься от своих мыслей. Исмаил, который обычно игнорировал мои редкие слова, бросил в мою сторону колючий взгляд. — Тебе, недоолицетворению, какая разница? — буркнул он, но следом всё же ответил. — Не будет Курултая, так что не думай, что ты отдохнёшь от меня. — Опять перессорились, — усмехнулся я. — И что с того? — А то! Ты должен знать, падение каганатов тоже так начиналась, — фыркнул я. Исмаил развернулся и схватил меня за грудки. Я вцепился в его руки, а он с разворота бросил меня на лужайку. Как только я поднял лицо с земли, сплевывая грязь, так меня снова схватили за шкирку. Я сорвался, пытался вскочить на ноги, но был сбит… Уже был глубокий вечер, когда я отлепил себя от земли и скривился от боли. Исмаил уже давно ушёл, оставив мою бессознательную тушу на поле. Вокруг уже густела тьма, стрекотали кузнечики, сверчки. Сладко пахли ночные цветы. Перед глазами все ещё стояло потрясённое лицо Исмаила, который пальцами притронулся к скуле и вскипел, когда увидел кровь. Я хотел было рассмеяться, но закашлялся. Болью стрельнуло бок. Как бы ни ломило тело, всё же не могло не радовать подпорченное мной Ханское личико. Когда я заковылял в сторону кочевья, радости поубавилось. Велико ли то достижение, что Исмаил пропустил удар? Ногаец всё равно отомстит мне. Он хочет меня сломать. Вот так вот, добиваешься к себе уважения, но в итоге всё равно тебя втаптывают в грязь. Может, всё же не стоило добиваться уважения, унижая другого. Но теперь как жить-то? Извиняться? Язык не повернётся, Исмаил ведёт себя как последний ишак. Да и к тому же, он первый начал! Я и так много терпел. И если я склоню голову, то это продолжится дальше. Поэтому пусть катится! Но чего мне будет стоить моя гордость? Я опустился на лавочку рядом со своей юртой. Из облаков выглянула старая луна, осветившая всё кочевье. Полуногайское-полубашкирское кочевье. Может, я зря о чем-то мечтаю и моя судьба — волочить никчёмное существование, тихонько растворяясь среди золото-ордынских хищников? Всё же, дети не обязаны быть лучше родителей. Хотя Айнур и убеждает меня, что какой бы бестолочью я ни был, в сто раз лучше отца. А я не ждал, что Исмаил сменит гнев на милось. Но я был зажат между Ханствами. Мне некуда бежать, я повязан по рукам и ногам. По сути, хорошие отношения с Исмаилом были шансом на нормальную жизнь. Казанское Ханство? Мой брат был бы не против меня принять, но характер у него дурнее, чем у Исмаила, к тому же, мне, кочевнику, было бы тяжело в городе, вдалеке от своей земли. Мне действительно некуда бежать. И нет даже призрачной надежды быть свободным. Ночь была прекрасна. Черное небо было усеяно звёздами, словно маленькими крупинками алмазов. Вдалеке рвал голос соловей, шумел, словно живой, лес, тело окутывала прохлада. А я всё сидел и думал, думал и погружался в уныние больше и больше. Может, я действительно обречён?