The Demon that Blackened the Sun

После собрания Столпов, когда его дальнейшая судьба стала почти предопределена, Ренгоку отправил своего ворона обратно в Поместье Бабочки. К Сенджуро. Не только, чтобы заверить брата, что всё в порядке и не о чем переживать, когда весть о побеге достигнет и его, но ещё чтобы Канамэ не увязался следом. Ренгоку не был уверен, что в сложившейся ситуации ворон сохранит безоговорочную преданность своему хозяину и не помешает его планам. Сейчас же Ренгоку очень сильно жалел, что Канамэ не было рядом. С высоты птичьего полёта было бы куда проще и быстрее проверить округу. Увы, Столп Пламени вынужден был добрую половину дня самостоятельно обходить места, где мог оказаться Узуй. Помимо раменной и портовой пристани, побывал он и в рёкане, который удалось обнаружить по наводке местных, а также преодолел весь свой вчерашний маршрут до места встречи с Чачамару в надежде, что Узуй с какой-то целью патрулировал там. Тщетно. Ни единой зацепки. Никто Узуя не видел. Не осталось от него даже призрачного запаха. Прокравшуюся в голову шальную мысль о том, что, будь он демоном, обоняние могло быть более острым, Ренгоку незамедлительно вымел вон. Да и будь он демоном, толку ему от этого обоняния в разгар дня? Он старался не сильно унывать. Наверняка произошедшему имелось логическое объяснение. Возможно, Столпу Звука пришлось срочно отправиться на миссию, потому что он оказался ближе всех к месту происшествия. Да, звучало вполне правдоподобно! А то, что Узуй не оставил для друга никакого послания, хотя мог передать сообщение через того же хозяина раменной, например… Что ж, если дело не терпело отлагательств, тогда и не удивительно. Когда на кону жизни невинных, обязанность каждого истребителя помочь как можно скорее! Поэтому, решил Ренгоку, чем нагонять мрачные догадки и пытаться обнаружить подвох, лучше как можно скорее добраться до перевалочного пункта и отправить связного ворона, чтобы узнать, куда держать путь дальше. Вот только до ближайшего пункта было несколько часов пути, а поезда из Токио ходили лишь два раза в день: по утрам и вечерам. Утренний он пропустил, пока был у Тамаё-сан. Дожидаться вечернего казалось слишком опрометчивой затеей. Быть может, это в нём излишняя впечатлительность проснулась, однако покалывание под бумажной печатью на груди с каждым часом всё нарастало, и Ренгоку почти не сомневался, что это неспроста. Близящейся ночью ему суждено вновь взглянуть в ядовито-жёлтые глаза своего несостоявшегося убийцы. Не хотелось бы, чтобы это случилось прямо в поезде, где опасности подвергнутся другие пассажиры. Можно было отправиться и своим ходом, но это имело смысл лишь с использованием предельной скорости, которая когда-то помогла ему догнать душегуба из поезда «Бесконечный»… И которая сейчас скорее всего отнимет у него столько энергии, что придётся опустошать ближайшую харчевню, а затем отсыпаться незнамо сколько. Не говоря о том, что оставалось лишь гадать, успеет ли связной ворон исполнить свою миссию до наступления темноты и, если да, успеет ли Узуй — и сможет ли — к нему примчаться. Тщательно взвесив все риски, Ренгоку всё же решил остаться в порту. В конце концов, оставалась вероятность, что друг вернётся. Так они хотя бы не разминутся. Кроме того, набраться сил перед предстоящей встречей Ренгоку действительно не мешало.

***

Погода, во второй половине дня проявившая к Ренгоку долгожданную благосклонность, к вечеру совсем испортилась, показывая, что не принимает ничью сторону. Лёгкая пасмурность, после обеда защитившая от агрессивного солнца, превратилась в свинцовую тяжесть, устлавшую небеса; а ветер усилился настолько, что чуткий слух Ренгоку то и дело различал в его вое, гуляющем по портовому складу, посторонние шумы, которых на самом деле не было. Шаги по крыше, гулкий стук босых ступней, приземляющихся на пыльный пол, тягучее, будто бы нараспев, довольное мурчание хищника, лелеющего мысль о скорой добыче. Нашедший временный приют в лабиринте из деревянных ящиков, которыми был заставлен склад, Ренгоку то и дело вздрагивал от этих звуков, выдёргивающих его из полудрёмы. Сердце подскакивало к горлу, и он на рефлексе сжимал покоящийся на коленях клинок. Правда, всегда хватало одного взгляда на квадратное окошко под потолком, чтобы немного успокоиться. Ещё рано. Пусть и грязно-серое, небо пока что было достаточно светлым, чтобы судить о наступлении ночи. Но он всё равно каждый раз подолгу сидел, ощущая на себе воображаемый взгляд, эфемерное дыхание в самый затылок и призрачные прикосновения, мурашками липнущие к коже, несмотря на то, что единственной опорой за его спиной всё это время оставалась деревянная стенка ящика. Лишь когда скрывшееся где-то за предгрозовой пеленой солнце резко погрузило зримый мир в сгущающуюся тьму, он в полной мере узнал разницу между фантомами и реальностью. В полном одиночестве Ренгоку брёл по пустынному побережью, прочь от склада, на территории которого мог в любой момент появиться и стать случайной жертвой ночной сторож. Портовая пристань всё мельчала за спиной. Тёмные воды залива бились о крупные округлые камни берега, тянущегося вдоль неровной линии обрыва. На самом его краю каким-то чудом держался лес. Казалось, будто вот-вот неосторожный порыв накренит деревья так, что они с протяжным треском повалятся вниз. Мелкая морось свирепо била в лицо. В лицо Столпу Пламени только что прилетели и все его годами отточенные истребительские инстинкты, которые кто-то очень жестокий и злой переломал, перекрутил, перемесил и швырнул в него обратно. Когда Ренгоку обернулся и увидел тёмную фигуру вдали, а встречный ветер донёс её запах, он был готов извлечь из ножен клинок, но не для защиты или атаки. Он хотел полоснуть по своему лицу, чтобы кровавый водопад перекрыл то, что должно было быть вонью, но таковой совсем не являлось. Это был настоящий аромат — солёного моря, вольного шквала, свежести, расправляющей лёгкие, и летней земли, напитанной ливнем. Два ядовито-жёлтых огонька вспыхнули вдали, и припозднившееся понимание вспыхнуло вместе с ними. Нет, разумеется, это не демон так пах. Это начиналась гроза, это вздымались воды залива, это усиливался дождь. Это разошлась неистовствующая стихия. И всё же… это не имело ничего общего с тем, как присутствие демонов ощущалась раньше. Раньше на Кёджуро давила вражеская аура, которая могла принадлежать только кровожадному чудовищу, противоестественному порождению ночи, которое он по долгу своей службы и по зову сердца обязан был уничтожить. Сейчас та же самая тяжесть чужой ауры имела какой-то совсем иной вес. То, что перед ним враг, которого необходимо одолеть, Ренгоку понимал лишь разумом. Как и тогда, в попытке заглушить голод барсучьим мясом, когда он вдруг осознал, что отвращение жило только в его мыслях. На инстинктивном же уровне не было… ничего. Ничего, кроме понимания, что он на этом берегу больше не один. Такое осознание было невыносимым. Очередной порыв ветра донёс его имя. Тихим отголоском, шелестом, затерявшимся в рокоте, громыхнувшем за вспышкой молнии. Радостно участившимся сердцебиением. Растаявшим призраком, в котором мерещилась столь уродливо диссонирующая надежда. Отцовская катана выскользнула из ножен, как только ожившая фигура сорвалась с места и в мгновение ока очутилась рядом, обретая до омерзения знакомые черты. Отсечённая кисть правой руки отлетела прочь, а украшенное пламенем лезвие впилось в полосатую грудь, утянув в глубокий порез края лилового жилета. Третья Высшая Луна, впрочем, ничего из этого будто и не заметил даже. Искрящийся восторгом взгляд был намертво прикован к лицу Столпа, регенерировавшая рука вновь упрямо тянулась его потрогать. — Это правда ты, — прошептал демон, словно не сразу поверил собственным глазам и сперва пожелал удостовериться, что перед ним не видение, что он не обознался. — Кёджуро. Ренгоку отшатнулся от тёмно-синих пальцев и вырвал за собой клинок, чтобы сделать новый взмах. Как бы ни хотелось покончить со всем прямо сейчас, он должен был нанести противнику как можно больше ударов, иначе ничего не сработает. Средство, которым был смазан его клинок, имело стойкий, но отложенный эффект — специально, чтобы жертва не сразу заподозрила подвох. Одна из разработок Тамаё-сан, выведенная на основе её магии крови. Они с Юширо пользовались этим изобретением для дополнительной защиты своих убежищ. Усыпление, замедление регенерации, иногда временный паралич — на всех демонов действовало по-разному. Если какие-нибудь приспешники Кибуцуджи случайно или намеренно попадали в одну из таких ловушек, расставленных по округе, у Тамаё и Юширо появлялось время, чтобы скрыться или расправиться с такими вторженцами своими силами. Как это подействует на Третью Высшую и подействует ли вовсе, никто не знал, но ради успеха операции попробовать стоило. Главное — набраться терпения и не поддаваться гневу, который раскалённой лавой растекался внутри с каждой брошенной демоном фразой. — Ты всё-таки принял моё предложение! — ликовал противник, вытанцовывая посреди ярких всполохов кат, что одна за другой сыпались на него. И Ренгоку приходилось до скрежета стискивать зубы, чтобы не зарычать в ответ. Ведь будь он готов умереть тогда, у поезда, то проникшему в его тело злу не нашлось бы, за что уцепиться. Говорят же, что Столпов невозможно обратить против их воли. Не зря же Аказа уговаривал его вместо того, чтобы попытаться обратить силой. Да, напоследок он влил в него свою кровь — от отчаяния или глумления ради; но это был Ренгоку, кто не сопротивлялся. Это была его вина. Это он «принял» демона. Тогда как принять жертву отца так до конца и не смог. Усилившаяся недавно морось переросла в полноценный дождь, и, когда пылающая дуга вновь разрезала тьму, летящие к земле капли засверкали оранжевым и жёлтым. Словно фейерверки. Ренгоку резко развернулся, катаной блокируя атаку ловкого демона, который увильнул от последнего удара. — Переродился и стал сильнее! — широко распахнутые глаза в обрамлении слипшихся розовых ресниц вновь оказались слишком близко, а синепалая рука перехватила красное лезвие клинка, чтобы остановить. Но Кёджуро увидел совсем не это. На мгновение, отмеренное вспыхнувшей над заливом молнией, вместо розового он увидел чёрное, одержимый оскал почудился добродушной усмешкой, а откуда-то из давно забытого прошлого донеслось эхо голосов, которых он никогда не знал: «Пришло время переродиться, малец, давай!..» И это самое мгновение едва не стоило Ренгоку поражения. Яростно дёрнув рукоять катаны вниз, он рассёк сжимающую лезвие ладонь и взбил подошвами сандалий мокрый песок, одновременно меняя стойку и избегая столкновения с устремившимся к его лицу кулаком. — Сдохни! — прорычал он не своим голосом, вторя одному из этих туманных миражей, в происхождении которых не желал разбираться. Не сейчас. А зачем, когда они так хорошо вписывались в его собственные эмоции? В эту ярость, что расплылась по каждой клеточке. В эту вину, что с новой силой вгрызлась в воспоминания о каждом прожитом за чужой счёт дне. В эту горечь от несправедливости, что отняла у него отца, в то время как это гнилое отродье, тот, кто по-настоящему заслуживал смерти, продолжал жить. В то утро у поезда он должен был добить его. Аказа должен был добить Ренгоку, а не играться с ним, как сейчас. Тогда бы отцу не пришлось жертвовать собой. Тогда бы отец был жив. Стена дождя мешала обзору и обжигала неуместной прохладой распалённую гневом кожу. Всё труднее становилось концентрироваться на цели сражения — не убить, а поймать. Ренгоку ненавидел каждое восхищённое восклицание, раздающееся то справа, то слева — ему хотелось, чтобы демон замолчал раз и навсегда. Он ненавидел каждую синюю полосу, которую ему удавалось… которую ему позволяли вскрывать. Ему хотелось содрать с демона шкуру, чтобы не видеть их больше никогда. Он ненавидел этот ярко горящий взгляд, который облизывал его с жадностью довольного хищника. Ему хотелось выколоть эти глаза, как хотелось выколоть свой. Кёджуро ненавидел. И ему казалось, что пламя в его сердце ещё никогда не бушевало так сильно. Бросок в сторону мчащейся навстречу фигуры — и на несколько секунд замерло всё, кроме мира вокруг. Только они вдвоём и замерли. Влажный скрежет стали, пробивший плоть и кости, смешался с шумом дождя, лупящего по водной глади и песку. Смешался с хрустом рёбер Ренгоку, когда в тот же самый миг, как он пронзил клинком ничирин сердце Третьей Высшей, демон зарядил ему кулаком под рёбра. Вновь будто бы играючи. Вновь вполсилы. Столп подавился кровью, стремительно заполняющей горло, но протолкнул катану дальше, пока цуба в виде пламени не врезалась в серый корпус. Средство Тамаё-сан по-прежнему не действовало — Аказа не утратил ни в скорости движений, ни в регенерации. Но, быть может, если отрава угодит в сердце, оно разгонит её по всему телу. — Ты стал сильнее, намного сильнее, посмотри на себя! — издевательская похвала прозвучала в считанных сантиметрах. На сей раз демон не спешил отстраняться, и это было Ренгоку только на руку. Пока Аказа так близко, пока смотрит на него с такой жуткой лаской, словно гордый родитель на своё дитя, пока любуется своей воплотившейся в реальность фантазией, использовать одну из гипнотизирующих печатей Юширо не составит труда. Демон даже не сообразит, что произошло… Новый удар под дых, по застарелой ране, что должна была стать для него смертельной, случился внезапно. На опережение. Боль была такой острой, что Ренгоку почти поверил, что ему снова пробили солнечное сплетение, но нет. Повтори Аказа тот свой приём, он бы повис на его руке, как в прошлый раз, а не полетел бы спиной вперёд, в непроглядную тьму ночи. — Ты больше не человек, Кёджуро! — донеслось сквозь водяную завесу. «Даже родился с клыками…» — донеслось из недр сознания, расшатанного столкновением с грязевой кашей, в которую превратился песчаный берег. — Но пройдёт ещё немало времени, — прозвучало ближе, под чавкающий аккомпанемент медленно вынимаемого из груди клинка, — прежде чем ты сможешь выступить против меня на равных и взять реванш. Внутри постреливающей резью срастались повреждённые рёбра, жгучим огнём исцелялись и другие травмы. Боль была такой слепящей, что Ренгоку, будь ситуация иной, непременно бы задумался о том, проходил ли сам Аказа через похожие муки или невероятная скорость его регенерации не давала ничего ощутить. Но ситуация не была иной, а потому вместо пустых размышлений Ренгоку, клацнув зубами, попытался как можно скорее подняться на ноги. И был тут же впечатан обратно в сырой песок, когда демон прыгнул на него и придавил всем своим весом. — Тебе предстоит… — Аказа откровенно веселился, грубо перебивая все попытки Столпа вырваться, — поглотить ещё немало. Человеческого мяса. Чтобы бросить мне. Вызов. Сколько ты уже съел, м? Уже распробовал? Прелести новой жизни. Ему бы притвориться покорным. Ренгоку и сам понимал, что это — его единственный выход из столь незавидного положения. Перестать впиваться пальцами в эту скользкую, трупного цвета шею. Прекратить выламывать локтями эти жилистые руки, капканом свалившиеся на него с обеих сторон. Бросить уже вскапывать ногами зернистый песок, норовя скинуть с себя смеющегося демона, и просто спокойно дождаться, пока тот окончательно потеряет от собственного превосходства голову и бдительность. А если ещё и подыграть ему… Разыграть дешёвый спектакль, притворившись жаждущим обрести бóльшую силу, жаждущим достойного наставника, который покажет все грани нового существования… Из горла Ренгоку вырвался рык отчаяния. Он не мог перешагнуть через эту пропасть, в которой плескалась кипящая ярость. Не мог больше видеть этого демона живым. Пусть ценой создания лекарства, пусть ценой собственной жизни, пусть ценой родительской жертвы, но он должен уничтожить это чудовище, отнявшее у него всё: человечность, отца, нормальную жизнь, будущее. С грохочущего неба лило, как из ведра. Капли ручьём стекали с потемневших розовых волос прямо ему на лицо. С разодранной полосатой груди лилась кровь. До одурения насыщенная — цветом, запахом, свободой. Свободой от этого постоянного чувства голода. Ренгоку щурился и щерился, крутился и бился, но ухмыляющемуся демону всё было ни по чём. Он даже не пытался угомонить разошедшегося под ним противника, хотя мог бы и кости тому переломать, и новую дыру в груди сделать, и руки оторвать, чтоб неповадно было. Но нет, Аказу интересовало совсем иное. — И зачем тебе теперь эта смехотворная повязка? — грубые пальцы схватились за неприятно намокшую ткань и сорвали её одним резким движением. Кривой оскал на лице демона дрогнул. Аказа застыл. А с ним застыл и Кёджуро, широко уставившись в ядовито-жёлтые глаза, которые горели над ним. В которых должен был быть выгравирован ранг. Третья Высшая Луна. Но ранга не было. А то, что было, Ренгоку… не мог прочитать. В глазах двоилось, начертания сливались, линии неестественно разъезжались. Почему он не мог прочитать, хотя знал, что там должно быть написано? «Мне не нужно ничего читать, я и так знаю, что там написано». Он поудобнее перехватил бокастую корзину, которая была ничуть не меньше той, что нёс его сенсей, бодро вышагивающий рядом. Он должен был гордиться тем, что в силе своей не уступает взрослому крепкому мужику и тягает такие же большие и наполненные до краёв корзины. Он должен был радоваться тому, что этот человек не выдворил его обратно на улицу по прошествии этой недели, а был, напротив, так добр, словно они жили под одной крышей много лет. Он должен был вздохнуть с облегчением, что у него появился покровитель, готовый помочь. Но вместо этого он чувствовал лишь то, как больно колет стыд. Стыд, который тянул за собой раздражение. «Знаешь только потому, что товар лежит на виду», — рассмеялся сенсей. — «Не хмурься так, в этом нет ничего постыдного. Мы с Коюки тебя научим и читать, и писать». «Да умею я! Просто…» Просто это всегда так долго и сложно… Всколыхнувшееся ночным мотыльком раздражение подлетело слишком близко к яркому самосознанию Кёджуро и тут же сгорело дотла. Ренгоку никогда не противился учению. Его матушка преподавала каллиграфию и с детства привила ему любовь к грамоте и аккуратному письму. — Кёджуро… — склонившийся ниже демон развеял этот странный морок. — Ты принял меня. Меня. Всего одно слово. Или три. Или четыре? Всего несколько слов, вымолвленных этим севшим, клокочущим от волнения голосом, и что-то внутри треснуло. Неведение надломилось. Ренгоку не знал, что хуже — грянувшее в унисон с реальным громом осознание или то, что этот демон продолжал склоняться ниже, заковывая его в гипнотическое сияние двух ядовитых дисков луны. Щеки́ коснулась испачканная в песке ладонь, вторая легла на другую. Аказа заворожённо вглядывался в своё творение, не смея моргнуть. А внутри Ренгоку, под толщей оцепенения, всё ещё бурлила ярость, вот только чья она была? Кому принадлежала? Этот демон… Это ведь его воспоминания только что пронеслись так ярко? Тогда не его ли эмоции владели Ренгоку сейчас? И как часто подобное случалось за последний месяц? Но самое главное — почему? Почему он осознал это так поздно? — Пойдём, — между тем, тихо позвал его Аказа, словно вокруг не шумел ливень и словно Столп не полосовал его клинком минутами ранее, не пронзил ему сердце насквозь. — Пойдём, тебе не нужно быть одному. Должно быть, демон воспринял охвативший Ренгоку ступор по-своему, потому что спустя мгновение после того, как растаяли последние его слова, он привстал на четвереньки, слез с мужчины и поднялся, нависнув над ним исполинской горой. — Ты не пожалеешь о своём выборе, — Третья Высшая Луна протянул ему раскрытую ладонь, знакомые нотки игривой заносчивости вернулись в интонации. Это не был его выбор. Больше всего на свете он бы желал стереть эту исполинскую гору в прах, но тот выбор, который ему предстояло совершить, увы, лишал его такой роскоши. Ренгоку проигнорировал добрый жест и поднялся на ноги сам. Однако свой следующий шаг он сделал навстречу демону. Аказа расплылся в довольной улыбке, когда Столп взялся за ворот его промокшего до нитки жилета, а свободной рукой обвил за шею, зарываясь пальцами во взъерошенные волосы на затылке. Ответное объятие Ренгоку получил в следующую же секунду, будто демон только и ждал этой возможности. Аказа лишь немного дёрнулся, когда нырнувший в изгиб его шеи Кёджуро вонзил в него зубы. Горячая кровь моментально хлынула в рот, и Ренгоку закрыл глаза, чтобы не видеть отцовский клинок, который валялся всего в метре от них. Дождь смывал со стали остатки крови и комья налипшего песка. — Кто-то у нас тут страшно голоден, — негромко рассмеялся Аказа, прижимая к себе Столпа крепче, будто приглашая, будто говоря, что совсем не возражает, чтобы из него продолжали потягивать кровь. — Ты что же, всё это время упрямо морил себя? Ренгоку сомкнул зубы, отрывая небольшой кусок плоти. Безмолвное, но красноречивое подтверждение прозвучавшим словам. Рана на шее не спешила затягиваться. И вряд ли дело было в яде Тамаё-сан. Это была воля Третьей Высшей Луны, который решил поиграть в щедрого господина. И в нравоучителя. — Смотри, до чего доводят всякие глупые убеждения, — он легонько похлопал между лопаток вновь вгрызшегося в него Ренгоку. — Ну ничего, скоро мы это исправим. С каждым глотком крови Ренгоку ощущал небывалый прилив сил, с каждым оторванным куском позвонки становились ближе. Пальцы, стискивающие розовые пряди, расслабились, и ладонь скользнула чуть ниже, обхватывая основание затылка. Рука, сжимающая всё это время ворот жилета, тоже пришла в движение — заскользила выше. И в этот самый момент до Аказы, кажется, начало что-то доходить. Ренгоку ощутил, как демон напрягся всем телом, а над ухом обронили недоверчивое «Кё…», но теперь, теперь он был куда быстрее. Ведь ты — то, что ты ешь. Треск раздираемых тканей вперемешку с хрустом шейных позвонков, и вот прямо на него вовсю пялятся два ненавистных жёлтых глаза. Полосатое лицо перекошено шоком и яростью, со рваного ошмётка, в который превратилась часть шеи, на песок редеющим градом летели багряные капли. — Кёджуро! — взревела оторванная голова, и Ренгоку чуть не задохнулся от боли. Обезглавленное тело, по-прежнему сжимающее его в своих объятиях, с такой силой стиснуло руки, что грудная клетка не выдержала. Ноги подкосились, Ренгоку потерял равновесие и рухнул обратно на песок, утянув за собой мёртвой хваткой вцепившегося в него демона. Повреждённые внутренности взвыли от столкновения с землёй, в глазах побелело, но Ренгоку не мог позволить себе потерять сознание. Это был его последний шанс. Его единственный шанс. Шанс на нормальную жизнь, на будущее. В конечном итоге все кошмары останутся в этой ночи, под сводом грозового неба, в этой вязкой грязи, пропитанной его кровью и кровью демона. Вспышка молнии осветила синепалую руку, которая почти дотянулась до рычащей головы. В воцарившейся через мгновение темноте ревущий от боли Ренгоку звонким ударом прилепил на исчерченный синими полосами лоб одну из печатей, которые от дождя спасала ткань его форменного пиджака. Этим же пиджаком он и обмотал притихшую голову, чтобы уберечь печать от непогоды, а демона — от рассвета, который грянет утром. Осталось добыть подходящее вместилище для тела, которое прямо сейчас слабо дёргало конечностями, мешая песок под собой. Возможно, подойдёт одна из коробок со склада.