О чём поют птицы

Криденс сидел в траве неподалёку от набережной и жевал сэндвич. Горячий плавленый сыр приятно растекался во рту. Чайки, примостившись неподалёку, пялились на него с плохо скрываемой завистью. Одна из них, самая смелая, даже попыталась клюнуть Криденса в ногу. — Вам не стоит это есть, — посетовал Криденс, пряча от них свою закуску. — Это очень дешёвый сэндвич, и вашим желудкам он не понравится. Чайки издали несогласный плачущий звук, похожий на мяуканье. — На. — Криденс протянул им упавший кусочек помидора. — Хотите вот это? Чайки заплакали громче. Предложение их не впечатлило. Раз уж они всё равно ошивались тут, подумал Криденс, можно было сделать фотографии. В его новом телефоне была качественная камера, и снимки обещали выйти отличными. Генри надеялся, что Криденс опробует её, прислав ему свои откровенные фотографии, но у Криденса на неё были другие планы. Телефон был куплен Генри после их последней ссоры: он любил наказывать Криденса молчанием, игнорируя попытки помириться или даже самое его существование, а затем, наконец остыв, заглаживать вину дорогими покупками. Криденс не слишком-то нуждался в новом телефоне, но изобразил радость достаточно достоверно, чтобы оба они смогли притвориться, будто их размолвка осталась в прошлом — ещё несколько дней жизни с Генри, отказывающимся отвечать на элементарные вопросы о том, что приготовить на завтрак, и отчаяние Криденса довело бы его до умопомрачения. Генри всегда точно знал, где находится эта невидимая грань между выносимым и невыносимым, и никогда не преступал её. Криденс достал телефон из кармана джинсов, по привычке проверяя, как идут дела у его видео-блога. Он застрял на отметке в девятьсот девяносто и не мог набрать заветную тысячу подписчиков уже около пары месяцев. Однако нежданно-негаданно обнаружил, что цифра подписок на его на канале за утро перевалила не только за одну, но и за две тысячи. Комментариев тоже заметно прибавилось. Криденс недоумевал. Его новое видео с сойками было настолько интересным? Внезапно поверх рабочей панели вылез экран входящего вызова. К изумлению Криденса, звонившей оказалась Частити. — Что? — спросил Криденс вместо приветствия. С набитым ртом его вопрос скорее походил на набор случайных звуков. — Почему ты не читаешь сообщения? Криденс осмотрелся, лениво болтая ногой в воздухе. — Я занят очень важным делом. — Ты вообще выходил в интернет? Криденс проглотил сочный кусок ветчины. — Нет. Говорю же, я занят. — Ты идиот. — Частити звучала искренне взволнованной, и Криденс напрягся. Частити любила называть его идиотом, но обычно не делала этого без повода. Он услышал голос Лэнгдона где-то на заднем фоне, но не смог разобрать, что он говорил. — Я называю его идиотом, потому что мой брат идиот, Лэнгдон. Генри будет просто в ярости. — Генри? Криденс едва не подавился. Он услышал шуршание, а затем трубку взял Лэнгдон. — Привет, Криденс. Как твои дела? Пожалуйста, прочитай наши сообщения. Криденс завершил звонок. Это было невежливо, но переживать ему, судя по всему, сейчас следовало о чём-то другом. Панель его уведомлений, переведённых в режим без звука, разрывалась от количества входящих сообщений и отметок. Криденс пролистал их вниз, особо не вчитываясь, пока не нашёл диалог с Частити. В нём была ссылка. Криденс перешёл по ней и увидел на экране свою фотографию. На нём была футболка с дурацким принтом обезьянки и шорты — последняя неделя в Нью-Йорке выдалась жаркой, и Криденс часто выбегал в супермаркет в таком виде. «У кандидата в сенаторы штата роман? Любовник Генри Шоу Младшего — кто он такой?» Заблокировав телефон, Криденс положил его на траву экраном вниз, обнял себя за коленки и замер. Сердце его колотилось. Это была катастрофа. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Криденс сумел собрать волю в кулак и вернуться к чтению. Статья была довольно маленькой, и факты, представленные в ней, ссылались на некий анонимный источник. Впрочем, обществу этого хватило. Социальные сети линчевали Генри с самого утра. Генри уже прославился своими неоднозначными высказываниями о легализации гомосексуальных браков, и многие радикально настроенные пользователи называли его теперь не иначе, как человеком, пытающимся усидеть на двух стульях. Личность самого Криденса их интересовала мало — кто-то, тем не менее, дискутировал на тему его возраста. В своём летнем наряде с длинными голыми ногами он походил на подростка. Не скрывались ли за благонадёжным фасадом мистера Шоу некие сомнительного рода наклонности? Как много лет назад начались их отношения? Был ли его любовник совершеннолетним на момент их знакомства? Криденс читал их рассуждения с больным мазохизмом. Он просто не мог заставить себя прекратить. Люди проезжались по его одежде и внешнему виду, вспоминали всё, что когда-либо говорил Генри, и цитировали его интервью трёхгодовалой давности. Криденс листал их с извращённым удовлетворением, понимая, что рано или поздно это должно было произойти. Нельзя было скрываться вечность — тем более, у всех на виду. Но откуда журналисты взяли эту информацию? Откуда знали, что нужно фотографировать именно его? Что это за анонимный источник? Нельзя было и представить, будто кто-то из членов их семей решил сдать их газетам. Оригинальная статья вышла в небольшом интернет-издании под названием «Ясновидец». Криденсу это название ни о чём не говорило, он не был на него подписан. Криденс пролистал статью вниз, чтобы прочитать имя человека, издавшего её. Геллерт Гриндевальд. Имя казалось Криденсу смутно знакомым. — Ну конечно! — выпалил Криденс с придыханием. Чайки разлетелись, растащив остатки его недоеденного сэндвича, и, мяукая, с аппетитом уплетали его кто где. Осознание ударило Криденса наотмашь. Геллерт Гриндевальд. Вот, куда тянулись ниточки; вот, откуда Криденс знал его имя. Оно было на визитке, которую он нашёл в автомобиле Персиваля. Криденс признался ему, как последний дурак, и Персиваль продал его журналисту. Захотел отомстить за отказ, за то неудобное положение, в которое Криденс его поставил. Генри был прав — другие люди никогда бы не стали относиться к нему хорошо просто так. «Мудак». Единственное слово и первое сообщение, которое Криденс нашёл в себе силы отправить Персивалю, прежде чем заблокировать его номер. Дорога до работы Генри длилась бесконечно. Транспорт ехал слишком медленно, прохожие передвигались слишком нерасторопно и кучно, ноги заплетались. Взбежав по лестнице, Криденс открыл парадную дверь и вошёл в здание офиса. Он был здесь всего раз или два, ещё в самом начале их с Генри отношений, однако охрана без проблема пропустила его внутрь. Криденс ехал в лифте, держась за стенку и пытаясь отдышаться после марафона через город. За стуком сердца было не слышно мыслей. Генри был в своём кабинете на одном из последних этажей — Криденс слышал его голос из коридора, пока он разговаривал с кем-то по телефону. — Нет, отец, не думаю, что это станет проблемой, — говорил Генри, медленно покручиваясь в кресле. — Конечно, это вызовет определённые неудобства, но ничего слишком значительного. Пресса и так уже давно спекулировала на тему моей ориентации. Криденс замер у открытой двери, не решаясь переступить через порог. Значит, Генри уже было известно о том, что творилось в интернете. Если так подумать, было странно, что Криденс узнал новость не от него — Генри ему даже не позвонил. Криденс специально проверил: его номера не было в списке пропущенных, только номера Частити и Лэнгдона. Да и сейчас голос Генри звучал… обыкновенно. Неужели он правда воспринял случившееся настолько спокойно? Криденс постучался. Генри, крутанувшись в кресле, наконец увидел его. — Всё будет улажено, — пообещал Генри отцу и приложил палец к губам, смотря на Криденса. Криденс понял, что нужно вести себя тихо, и присел на стул для посетителей. — Само собой, я знаю, кто виновник. Этот вопрос уже решён. Криденс насторожился. Генри был в курсе? Криденс обратился во слух, но Генри с отцом сменили тему: Генри отвечал либо «да», либо «нет», либо угукал, и Криденс не мог даже примерно предположить, о чём они с отцом говорили. Криденс представил его флегматичное, морщинистое лицо, с которым он напоминает, что Криденс всегда казался ему подозрительным малым, а затем велит своему сыну наказать виновника по всей строгости закона. Криденс не знал, по какой такой статье его могли осудить за неосторожно брошенную в беседе фразу, но легче ему от этого не делалось. — Увидимся двадцать пятого, — распрощался наконец Генри. — Прошу тебя, позвони Лэнгдону, как выдастся минутка. Он должно быть с ума сходит из-за свадебных хлопот. Да. Да, конечно. Бывай. Повесив трубку, измождённый разговором Генри откинулся на спинку кресла. За огромными панорамными окнами позади него раскинулся Нью-Йорк. С высоты птичьего полёта он выглядел почти что крошечным. Генри растёр виски. — Время от времени мой отец бывает просто невыносимым, — заявил он, прикрыв глаза. — Родители. Ты меня понимаешь. Слово «невыносимая» вряд ли описывало Мэри Лу в полной мере, но, само собой, делало мазок в портрете её личности. Впрочем, Криденс не понимал, какое это имеет отношение к делу. — Думаю, господин Шоу волнуется за тебя, — робко ответил Криденс, не зная, что ещё тут можно было сказать. Генри приоткрыл правый глаз, чтобы взглянуть на него. — Ну а ты что? — спросил он. — Я? — Ты весь мокрый. — Генри встал и, обойдя стол, остановился напротив Криденса. Его длинные пальцы пригладили Криденсу волосы с той же щепетильностью, с которой иные люди смахивают пыль с предметов интерьера. — Бежал? Криденс опустил взгляд на свои кроссовки. Чёлка противно липла ко лбу. — Я хотел поскорее тебя увидеть, — сформулировал он как можно более безобидно. Генри, видимо, нашёл это милым. — Что за славное создание. Ты уже знаешь? — Частити мне рассказала. — Ну, конечно. Лэнгдон названивал мне с самого полудня, но я был не в настроении выслушивать его причитания. Хватило уже того, что я провисел на линии с отцом добрые часа полтора. Криденс сглотнул, сминая джинсы у коленок. Диалог шёл совсем не так, как он воображал себе по пути в офис. — Нагини сейчас принесёт мне кофе. Хочешь, чтобы я и для тебя попросил? — Нет, Генри, я не хочу, спасибо. Ты сказал, что знаешь, кто виновник, — напомнил Криденс аккуратно. — Это правда? — А, ты об этом. — Генри отмахнулся, опираясь о край стола. — Пришлось уволить Ковальски. Он давно вызывал у меня сомнения, хотя водит вполне сносно. Но факты говорят сами за себя. Не так уж много людей знало о том, что мы с тобой встречаемся, и ещё меньше имело возможность сделать те фотографии. К слову, детка, я давно говорил тебе выкинуть эту футболку. Люди принимают меня чёрт знает за кого. — Генри выгнул бровь. — Закрой рот, милый. Это неприлично, и ты выглядишь глупо. Криденс буквально закрыл рот рукой. — Ты уволил Ковальски? Генри, явно не ожидавший такой реакции, сложил руки на груди. — Ну да. Для этого требуется какое-то особо разрешение? — Криденс не отвечал, и Генри воспринял это как «нет». — Нужно будет попросить Лэнгдона порекомендовать мне нового водителя. Клянусь, в прошлый раз поиск занял целую вечность. А ведь у этого парня были исключительно положительные рекомендации! — Он признался? — Люди не признаются в том, что совершили, даже когда их ловишь с ножом над окровавленном телом. Не дури. Естественно, он будет всё отрицать. — Но так нельзя! В воздухе между ними повисло напряжение. — Тебя что-то смущает? — спросил Генри, начиная что-то подозревать. Криденс молчал. Он мог бы солгать, мог подыграть, мог никогда не упоминать о том разговоре с Персивалем, что состоялся на выставке, если бы от этого зависело исключительно его благополучие. Но врать, когда в его ошибку был втянут кто-то другой, было гораздо сложнее. Якоб никогда не обижал его, был добр и относился к нему, как к равному. Его дружелюбный взгляд, направленный на Криденса, ничем не отличался от взгляда на Генри. В глазах Якоба они заслуживали одинакового уважения. В жизни Криденса это было редкостью. Он должен был отплатить Якобу той же монетой. — Мне кажется, я должен тебе кое-что сказать, — кое-как выдавил Криденс. — Но пообещай, что не станешь кричать. Пожалуйста. До сих пор Генри вёл себя сдержанно. Видимо и Криденс, и Частити с Лэнгдоном преувеличивали масштабы трагедии, раз Генри так легко переносил её последствия. Если только он не разыгрывал этот спектакль для своего отца, и теперь по инерции продолжал держать себя в руках рядом с Криденсом. Криденс хотел бы, чтобы эта мысль посетила его до того, как он открыл рот. — Тебе кажется? Криденс облизнул пересохшие губы. В горле у него свербело. Он уже пожалел, что отказался от кофе, хоть и терпеть его не мог. — Мне кажется, — повторил Криденс ещё тише, — что мистер Ковальски тут не при чём. Я думаю, это может быть моя вина. Я не уверен, но… Я просто… Генри ничего не говорил, и от его молчания Криденсу стало ещё тяжелее. — Понимаешь, — начал Криденс, запинаясь, — когда я был на выставке, помнишь, та, из-за которой мы… Впрочем, неважно. Я там кое с кем поговорил. Совсем немного. Просто так зашёл разговор, я даже не знаю толком, как так вышло, но я сказал ему, что мы с тобой вместе. То есть, что ты мой парень. А потом я ехал в его автомобиле и… Да, так тоже как-то само собой получилось, но я был в его машине и нашёл там визитку этого человека, мистера… Мистера Гриндевальда, кажется, и он… Криденс не успел договорить, как рука Генри со свистом пролетела рядом с лицом Криденса. Он не понял, что произошло, пока жар вперемешку с болью не хлынул к его щеке. Вся правая сторона его лица горела огнём. Криденс схватился за неё, но сделалось только больнее. Кожа покалывала. Генри застыл в шоке. Его взгляд метался от Криденса к собственной руке, будто Генри и сам не мог до конца поверить в то, что сделал. Генри никогда прежде не бил его. Он мог толкнуть его, или силой удержать на месте, но никогда по-настоящему не поднимал руку. После того, что Криденс пережил в родном доме, это было единственным непреложным табу. Криденс попытался что-то сказать и понял, что не может. Во рту был металлический прикус. Кажется, он случайно прикусил себе язык. — Ваш кофе, сэр. Держа поднос, секретарша вошла в кабинет. Криденс оглянулся на неё, держась за щёку, будто при зубной боли, и Нагини растерянно замерла, где стояла. В таком положении она походила на зверька, почувствовавшего, что на него ведётся охота. — Мне… — Её голос отдавал лёгким восточно-азиатским акцентом. — Вам нужна помощь? — Выйди вон, — велел Генри. Криденс отвернулся и услышал, как хлопнула дверь. Стук каблуков, сопровождающий уход Нагини. Криденсу нужно было присоединиться к ней. Да, понял он с неожиданной для себя ясностью, так ему и следовало поступить. Он встал и, пошатываясь, направился к двери. — Детка, постой. Криденс не остановился и даже не взглянул на него, никак не давая понять, что услышал его слова. Тогда Генри взял его за предплечье. Криденс даже не попытался вырваться. — Я хочу домой. Пожалуйста, отпусти меня. — Давай поговорим. — Я не хочу, Генри. Не хочу. Как ты не понимаешь? Генри прикоснулся к его щеке, но, вопреки обыкновению, Криденс отстранился. — Ты делаешь мне больно. — Прости меня, детка, прости. Я не знаю, что на меня нашло. — Ты всегда так говоришь. — Такого больше не повторится, — горячо заверил его Генри. С широко открытыми глазами, с рукой, вцепившейся в руку Криденса, он походил на безумца. Если бы Криденс не знал его так хорошо, то захотел бы позвать на помощь. Или если бы знал, что на его крики бы кто-нибудь пришёл. — Это была вспышка гнева. Ты знаешь, как это бывает, малыш. Я очень виноват, но ты ведь сам меня спровоцировал, разве ты не согласен? Ты же понимаешь, как негативно это всё может сказаться на моих рейтингах. Понимаешь, что произойдёт, если я проиграю выборы? — Не понимаю, — устало, но честно произнёс Криденс. Откровенно говоря, это был не конец света и даже не конец жизни Генри. — Я для этого слишком глупый. — Ну перестань. Только не говори, что принимаешь все мои слова так близко к сердцу. — Генри, пожалуйста. — Криденс был сыт этим всем по горло. — Я так больше не могу. Я не могу так жить, прошу тебя, Генри, давай расстанемся. Расстаться. Боже, как он хотел этого. Он сам себе боялся признаться в том, насколько сильно. Расстаться, расстаться, быть свободным. Даже если придётся ночевать на улице. Эта мысль, казалось, целиком заполнила его разум, вытесняя все остальные. — Сейчас самое подходящее время, — объяснил он. — Скажем, что между нами ничего не было. Ты дашь кому-нибудь интервью и всё опровергнешь. Ни у кого не будет доказательств. Криденс был глупым, ничтожным и бесполезным. Чудаковатым фриком, которого Генри когда-то вытащил из грязи и взял к себе, согласившись заботиться и любить. Никто другой бы не захотел спасать его, и Криденс должен был оставаться ему благодарен. Но отныне даже перспектива навеки остаться одному, вернувшись в безденежье и грязные улочки задворков Пайк-Стрит, не казалась ему такой уж страшной. Он лучше вернётся туда, скукожится у мусорного бака и умрёт в одиночестве, чем позволит Генри снова сделать ему больно. Он устал от боли. Боль сопровождала его всю жизнь, словно тень, с самого его рождения, и больше всего на свете Криденс мечтал освободиться от неё. Ему казалось, что он уже сделал это. Но, видимо, ошибался. Криденс вновь порывался уйти, едва не плача. Он ожидал, что его слёзы, как это всегда бывало, вызовут в Генри раздражение — тот просто не переносил, когда мужчины плакали, и считал это проявлением слабости, — но Генри вдруг в прямом смысле слова рухнул на колени к ногам Криденса. — Что ты делаешь? — Криденс поражённо уставился на него сверху вниз. — Встань, не нужно… — Мне нужен последний шанс, — сказал Генри, цепляясь руками за бёдра Криденса. Криденс не смог уйти, даже если бы захотел. Генри держался за него, будто утопающий за спасательный круг. Сила, бывшая в его рука, в очередной раз заставила Криденса напрячься. Криденс был высоким, но, по сути своей, слабым: если бы Генри захотел всерьёз подраться с ним, у него бы не было ни малейшего шанса на победу. — Единственный шанс, детка, о большем я не прошу. Я всё исправлю. Обещаю тебе, завтра ты проснёшься и увидишь, что всё будет абсолютно по-другому. Криденс смотрел на его русую макушку, пока Генри продолжал умолять его. Криденс не мог назвать это ничем иным, кроме как мольбами. Он почувствовал, как во рту скопилось немного крови, и сквозь отвращение сглотнул её. — Я сегодня просто сошёл с ума, — не переставал оправдываться Генри. — Это ты сводишь меня с ума. Я люблю тебя до безумия. «Я люблю тебя». Генри почти никогда не говорил, что любит его. Трудно было понять, что он вообще подразумевал под этими словами. Генри говорил, что любит завтракать блинчиками с мёдом, и все два года их совместной жизни питался кофе с тостами по утрам. — Ты меня не любишь. Я не уверен, что ты вообще меня когда-нибудь любил. — Не говори так, малыш. — Но ведь так оно и есть, разве нет? — очень тихо ответил Криденс. — Генри. Почему ты думаешь, что любишь меня? Генри прижался щекой к его ноге, почти как ребёнок. Криденс почувствовал укол жалости. Генри казался несчастным, почти отчаявшимся. Криденс испытал внезапное желание погладить его по голове. Если бы не привкус крови во рту, служащий мрачным напоминанием, он бы уже просил у Генри прощения. — Ты всё, что у меня есть, — сказал Генри, и Криденс знал, что это было неправдой. А Генри знал, что Криденс знает. Криденс вздохнул. Он чувствовал себя маленькой и беспомощной канарейкой, слишком трусливой, чтобы вылететь из своей золотой клетки — даже если её дверцы открылись для неё. На самом деле, он просто не был приспособлен к жизни за её пределами. — Хорошо, — сказал он в конце концов. — Давай попробуем.