О чём поют птицы

Стоя перед зеркалом в своём гостиничном номере, Криденс повязывал вокруг шеи галстук. Он затянул потуже узел и осмотрел себя. Чёрный пиджак, рубашка и брюки — просто, но стильно. Для полного завершения образа не хватало лишь приколотого булавкой букетика. Криденс вспомнил, как старательно наряжался перед благотворительным аукционом, надеясь впечатлить Генри своим появлением, и рассеянно подумал о забытой на том вечере бутоньерке — интересно, где она теперь? Может быть, кто-нибудь из посетителей или сотрудников подобрал её и решил оставить себе; а, может быть, одна из горничных наткнулась на неё во время уборки и без сожаления выкинула в мусорку. Где бы она ни находилась, от Криденса она была бесконечно далеко — как и тот день, и тот Генри, и, в каком-то смысле, даже тот Криденс, которым он был тогда. В последний раз взглянув на своё отражение, Криденс направился к выходу. Сегодня был важный день, и ему негоже было опаздывать. Сев в заранее вызванное Геллертом такси, он попросил водителя выключить музыку и, закрыв глаза, ненадолго погрузился в размышления о будущем. После того, что произойдёт, завтрашний день будет не похож на сегодняшней ровно в той же степени, в какой день благотворительного аукциона не имел ничего общего с настоящим. Геллерт говорил об этом, как о событии, которой разделит жизнь на «до» и «после», и Криденс, во многом разделяющий склонность Геллерта к излишнему драматизму, был в чём-то с ним согласен. «Криденс, — позвал вчера Ньют, поймавший Криденса одного возле мужской уборной. В противоположном углу зала две сестры Голдштейн, почти впритык соединившие головы, перешёптывались друг с другом о чём-то личном. — Я просто хотел сказать тебе кое-что». Криденс вспомнил своё волнение, тысячу мыслей и предположений о том, что именно собирался сказать ему Ньют — и свой прерывистый, будто от удара, выдох, когда его наихудшие опасения касательно темы разговора оправдались. «Мне жаль насчёт того, что на тебя посыпалось в эфире у Кэрроу, — сказал Ньют вполголоса и настороженно осмотрелся, будто боялся, что одна из девушек может подкрасться к нему, как хищница, в любую минуту. — Просто знай, что любой человек, кто находится в здравом уме, понимает, что всё это ерунда. Никто даже не смотрит эту дурацкую передачу». «Но ты смотришь?» Ньют тогда покраснел, пойманный на несостыковке. «Я пытался найти твой канал, чтобы проверить, выложил ли ты то видео с чайками, — ответил он в своё оправдание. — То, что я на это наткнулся — всего лишь случайность». Случайность, которой будут подвержены все, кто когда-либо захочет найти его канал. «Люди очень жестокие существа, — произнёс Ньют, не дождавшись от Криденса ответа. — И часто совершают жестокие поступки, когда напуганы или злы. Животные убивают других животных ради пропитания, но люди могут причинять другим людям боль всего лишь ради самого факта боли. Цена, которую человек платит за то, что занял вершину пищевой цепочки. Но наши базовые реакции так и остались прежними. Беги или сражайся, да? Мне всегда хотелось думать, что существует какой-нибудь третий вариант. Может быть, — улыбнулся он печально, — если бы люди были добрее друг к другу, никому бы больше не пришлось ни убегать, ни драться». Криденс взял с Ньюта обещание о том, что тот не станет рассказывать об инциденте ни Тине, ни Куинни, и вдвоём они вернулись за свой столик. Какими бы чуткими ни были слова Ньюта, никакого третьего вариант не существовало в мире, в котором они жили — и им обоим было прекрасно об этом известно. Выйдя из машины, он взглянул на огромный, уходящий ввысь небоскрёб. Помещение, в котором проходили съёмки передач мадам Кэрроу, находилось на одном из верхних этажей, и Криденс задрожал в предвкушении. Он сделал шаг в сторону входа и тут же остановился, когда знакомый голос окликнул его из-за спины. — Привет, Криденс, — сказал Персиваль и, запыхавшись, подошёл к нему. — Как хорошо, что ты здесь. Я боялся, что не успею застать тебя. — Пришли, чтобы попытаться меня остановить? Персиваль, горько усмехнувшись, покачал головой. — А ты бы прислушался ко мне, если бы я попытался? — Наверное, нет. Простите, мистер Грейвс. — Я не из тех людей, кто всё время стремится прыгнуть выше своей головы, — сказал тот. — И я пришёл не за этим. Мне просто хотелось тебя увидеть. Криденс скромно сложил руки вместе. — Честно? — Тебя это удивляет? — спросил Персиваль. Криденс пожал плечами. Если говорить откровенно, то немного да. Персиваль улыбнулся. — Наверное, ты и правда меня совсем не понимаешь. — Что вы имеете в виду? — Ты говорил, что я отказываю тебе, — напомнил Персиваль мягко, — но, если так подумать, из нас двоих ты всегда был тем, кто пытался убежать как можно дальше. Мне хочется думать, что однажды ты наконец добежишь до того места, в котором так хочешь оказаться, Криденс. И мне немного жаль, что я сам не стал для тебя этим местом. Опустив глаза, Криденс нерешительно приоткрыл рот, но так и не нашёл, что сказать. — Мне нравится представлять, что в какой-нибудь другой жизни мы с тобой были бы вместе, — признался Персиваль. Если бы Криденс поднял на него взгляд, то увидел бы, как мерцали в его карих глазах маленькие, трогательные огоньки непотухшей влюблённости. — Я бы надоедал тебе своими музыкой и танцами, а ты бы находил миллион причин для того, чтобы назвать их стариковскими. Не могу сказать, что до сих пор не думаю об этом. Может быть, нам стоило родиться и встретиться в прошлом столетии? Рука Криденса машинально прикоснулась к сердцу, сжимая пиджак. Он хотел, как учила Куинни, услышать, о чём говорил его внутреннее «я», но всё, что он слышал — это шум колёс проезжающих мимо автомобилей, уличная какофония шагов и голосов, и бешеный стук, с котором бился запертый в его грудной клетке орган. — На самом деле, — заговорил Персиваль куда более будничным тоном, — я пришёл ещё и для того, чтобы отдать тебе кое-что. Думаю, ты обрадуешься. Подожди секунду. Расстегнув пиджак, Персиваль достал из внутреннего кармана полупрозрачный пакетик и протянул его Криденсу. Он взял его и внимательно рассмотрел содержимое. — Скорее всего, залетел под диван, — сказал Персиваль. — Я случайно нашёл его утром, пока пылесосил. Твой потерянный кусочек открытки. Голова ворона, вырываясь из птичьей клетки, раздирала прутья в могучем клюве. Клетка была сломана. — Сможешь доклеить последнюю открытку, — ласково сказал Персиваль. — Тогда, получается, у тебя снова будет весь набор. И ворон наконец будет свободным, верно? Криденс кивнул, не в силах оторвать взгляда от открытки. Словно зачарованный, он сжимал пакетик в пальцах и не думал, что когда-нибудь сможет вновь с ним расстаться. Он не ожидал, что эта находка так сильно подействует на него. Это был, по сути своей, всего лишь кусочек порванной бумаги. Сам по себе он не нёс никакого значения — у Криденса даже не было времени на то, чтобы как следует к нему привязаться, прежде чем Генри уничтожил плод трудов неизвестного художника из прошлого в приступе острой ревности. Но получить его обратно спустя всё это время было сродни тому, чтобы вновь обрести какой-то давно утраченный кусочек самого себя. — Спасибо, мистер Грейвс, — поблагодарил Криденс едва слышно. Он был тронут тем, как заботливо Персиваль обошёлся с частью его открытки, зная, что для Криденса она была ценной. — Ты ведь не пожалеешь об этом, Криденс? Задрав голову, Персиваль разглядывал высокое здание телевизионной компании. Он говорил о записи, понял Криденс. — А есть какой-то способ узнать об этом заранее? Персиваль оторвался от созерцания небоскрёба, и они оба неловко улыбнулись друг другу. — Скорее всего, нет, — признал он, разводя руками. — Иначе бы это был слишком полезный навык. Людям, как минимум, определённо следовало бы чаще прибегать к его использованию. Пара женщин, держась под-руки, проскользнула мимо них к парадному входу. Дверь громко хлопнула за ними, и Криденс обернулся, словно желая удостовериться, что здание, не выдержав такого обращения, не обрушилось к его ногам. — Мне нужно идти, — произнёс Криденс с сожалением. Вздохнув, Персиваль приблизился к нему. На один сумасшедший миг Криденсу почудилось, будто он собирается поцеловать его, но Персиваль, подняв руку, лишь легонько провёл пальцами по его щеке. — Не становись орудием в чужих руках, Криденс, — посоветовал Персиваль настолько тихо, что голос его почти сравнялся с биением сердца Криденса. — Будь человеком, достойным такого замечательного имени, как у тебя. Кротко улыбнувшись напоследок, Персиваль отошёл на шаг. Криденс ничего не мог на это сказать. Прижав пакетик с открыткой к груди, он круто развернулся и устремился внутрь здания. Персиваль остался позади, и, очнувшись у ресепшна, Криденс с трудом назвал девушке за стойкой своё имя. Уладив все формальности, Криденсу выдали бейджик и проводили наверх. Винда уже ждала его в гримёрной. Криденс раньше никогда не участвовал в съёмках и даже не бывал в подобных местах, и, должно быть, выглядел весьма растерянным, потому как Винда тут же набросилась на него с дозой информации: во-первых, чек с обещанной банковской выпиской будет ждать его сразу после окончания записи, во-вторых, мадам Кэрроу не терпится поскорее познакомиться с ним, в-третьих, Геллерт не собирается присутствовать на съёмках, чему Криденс искренне удивился, а вот они с Макдаффом, в-четвёртых, заняли соседнюю гримёрку, чтобы не смущать Криденса своим присутствием. Криденс оценил эту внезапную заботу о его личном пространстве, хоть и не знал, чем она была вызвана. Затем Криденса стали приводить в порядок. Непонятно было, зачем он провёл столько времени перед зеркалом, если стилисты всё равно собирались перекроить его заново. Криденс уговорил их оставить пиджак и, чихая от пудры, вполуха слушал их разговоры о планах после работы. Они собирались сходить выпить, и выбор места, в котором будет происходить их тусовка, волновала их куда сильнее Криденса — и тем более его душевных терзаний. Они даже забыли отобрать у Криденса телефон, чтобы он не делал никаких компрометирующих мадам Кэрроу фотографий, и Криденс не был уверен, знали ли они, зачем он тут находится. Наконец, они ушли, и Криденс остался один. Поёрзав на стуле, он прислонил ладонь к лицу и удивился тому, как странно ощущалась его кожа после косметики. Он стёр с подушечек пальцев то, что казалось ему следами от тонального крема. Он посмотрел в залитое лампами светом зеркало и на мгновение не узнал себя в отражении. В окружении гримёрной он выглядел также неестественно, как полевое растение, посаженное меж пышными кустами роз. Криденс, как и цветок, не принадлежал этому миру. Что он вообще делал в нём? Кусочек открытки лежал в кармане его пиджака, прожигая Криденса насквозь. Некоторое время он колебался, но, проиграв в споре с самим собой, Криденс достал пакетик с открыткой, чтобы вновь посмотреть на неё. Крохотные чёрные глазки ворона, будто уловив его взгляд, смотрели прямо на Криденса. Они выглядели настолько живыми, что Криденсу стало не по себе. Ворон сражался ради того, чтобы выбраться из клетки. Все эти дни Криденсу казалось, что он делает то же самое, но почему же тогда он не чувствовал себя свободным? Почему клетка, в которую он был заперт, становилась всё уже и уже, а её стальные прутья врезались ему под рёбра? В отчаянии Криденс стиснул зубы. Если он больше не хотел убегать, то почему всё его естество рвалось как можно дальше отсюда? Криденс посмотрел на человека в зеркале, чувствуя, как в глазах наворачиваются слёзы. Неужели он так сильно хотел причинить Генри боль, что был готов и сам снести её в любом количестве ради достижения своей мести? Он был одержим даже не столько средствами, к которым планировал прибегнуть, сколько самой её идеей. Криденс собирался вывалить подробности их совместной жизни на потеху толпе, перемазать лицо Генри всей грязью, в которой они когда-либо заляпывались, даже исказить факты — что угодно, лишь бы не страдать одному. Лишь бы Генри хоть в малой степени прочувствовал всё то же, что и Криденс. И плевать было, каким человеком являлся Гриндевальд — если бы сам дьявол покинул адский трон, чтобы предложить Криденсу руку помощи, он бы принял и её. Ньют был прав: люди являлись очень жестокими существами, и Криденс, по-видимому, был одним из них. Наконец он услышал то, о чём твердило ему сердце. Это не было свободой. Это являлось её полной противоположностью. Одинокая слеза упала на поверхность пакетика с лица Криденса. Он спрятал кусочек открытки обратно в карман и встал. Впервые он почувствовал, что находится в сознании. Моргая, Криденс осмотрел гримёрку: это был не розовый сад, а высохшая пустошь. Он должен был найти Винду и объяснить ей, что произошла чудовищная ошибка. Выйдя из гримёрной, Криденс поискал глазами комнату, о которой Винда говорила, как о своём с Макдаффом местоположении. Большинство дверей в коридоре были заперты, но одна из них податливо приоткрылась, стоило Криденсу положить ладонь на ручку. Он вошёл внутрь и огляделся. Винды с Макдаффом нигде не было, но вещи, оставленные на столе и стульях, говорили об их недавнем присутствии. Стопка бумаги, в которой Криденс узнал сценарий, лежала возле зеркала. Из любопытства Криденс подошёл, чтобы хотя бы бегло ознакомиться с ним. «Разве для таких теле-шоу пишут сценарий?» — удивился Криденс на прошлой неделе, когда речь впервые зашла о написании оного. Геллерт с Виндой тогда здорово похохотали над его вопросом. Текст был предсказуемо написан на французском. Это был родной язык Винды, а Геллерт, кажется, говорил на всех языках Европы сразу. По крайней мере, такое у Криденса сложилось о нём впечатление. Единственные слова, которые смог разобрать Криденс, были его с Генри имена, упоминающиеся по ходу повествования примерно в равной степени часто. Криденс полистал страницы, не зная даже, что конкретно хочет на них найти, а затем, ведомый внезапной идеей, достал телефон и открыл переводчик по фото. «Регулярно повторяющиеся эпизоды домашнего насилия», «неконвенциональные сексуальные практики», «изнасилование в гостиничном номере», «шантажирование, угрозы и прочие методы запугивания», «увлечение молодыми мальчиками моложе двадцати», «абьюз и социальная изоляция от семьи». Криденс бегал глазами от одного шокирующего предложения к другому. Версия событий, изложенная в сценарии Розье, пусть и плохо переведённая, соответствовала тому, что рассказывали Криденсу, лишь процентов на пятнадцать — и это в самом лучшем случае. Геллерт описывал от его лица страшные вещи. Такое могло грозить уголовным преследованием уже не только Генри, но и ему самому — в случае, если его обвинения найдут бездоказательными. Криденс не представлял, как возможно было доказать все эти чудовищные преступления, и Геллерта, видимо, это тоже не слишком заботило. Он даже не явился на съёмку, и придраться к серому кардиналу было не за что. Это Макдафф был брошен под поезд последствий, и, судя по его угрюмому виду, отлично осознавал риски. — Что ты здесь делаешь? Крепче сжав сценарий в руках, Криденс оглянулся посмотреть на вошедшую. Это была Винда. — Тебе не стоит находиться здесь, — заметила она, стреляя в него глазами с длинными ресницами. Криденс посмотрел на листы исписанной французскими обвинениями бумаги. Кое-где на тексте остались разводы от его слёз, и чернила поплыли. — Да, вы правы, — глухо согласился Криденс. — Мне действительно не стоит здесь находиться. Не думая, он порвал сценарий пополам. Звук рвущейся бумаги принёс ему мрачное удовлетворение, точно такое же, как и вид разлетевшихся по полу страниц. Криденс смотрел на них какое-то время, отпечатывая сцену в памяти. Винда, не реагируя, наблюдала за ним. Когда Криденс сделал шаг в сторону выхода, она инстинктивно отступила. Ей не нужны были неприятности. По пути снимая бейджик, Криденс зашагал прочь. Он шёл вперёд с лихорадочной уверенностью, не видя перед собой ни людей, ни препятствий. А потому едва не потерял равновесие, когда появившийся из-за угла на первом этаже человек налетел на него безо всякого предупреждения. Придержав его за руку, мужчина не дал Криденсу упасть. Он был также удивлён случившимся, как и Криденс. — Прошу прощения, я… — Начал он, но, увидев лицо Криденса, замолк на полуслове. — Это ты. Генри был последним человеком, которого Криденс ожидал встретить. Вырвавшись, он прижал к себе руку и взглянул на него из-под нахмуренных бровей. — Что тебе нужно? — Мне ничего от тебя не нужно. Только поговорить. Криденс предпринял попытку обойти его, но Генри физически преградил ему путь. — Откуда ты знал, что я тут буду? — Грейвс мне сказал. Этого хватило, чтобы Криденс прекратил выкручиваться и поражённо замер на месте. — Мистер Грейвс? — переспросил он. — Персиваль Грейвс сказал тебе? — Да. — Зачем? — Если честно, — ответил Генри, — я не знаю. В растерянности они продолжали пялиться друг на друга. Генри, обыкновенно прилизанный до ниточки, выглядел неважно. Его рубашка, вопреки обыкновению, не была заправлена в брюки, а волосы не видели расчёски, как минимум, уже пару дней. Он выглядел как обычный человек, коим и являлся. Это очевидное, но неожиданное открытие заставило Криденса растеряться. Генри был просто… человеком. — Детка… — Не моё имя. Прямолинейность Криденса вынудила Генри опешить. — Криденс, — сказал он, уступая. — Ты не можешь избегать меня вечно. — Вообще-то могу. — Это контрпродуктивно. — Если хочешь поговорить о продуктивности, — сказал Криденс мрачно, — то лучше подумай о том, как ты собираешься выигрывать эти грёбанные выборы, рассказывая всем, как про тебя распускает слухи проститутка из неблагополучной семейки. — Ты не знаешь? — Не знаю чего? — не выдержал Криденс. — Чего ещё я о себе не знаю? — Я больше не участвую в предвыборной гонке, — сказал Генри. — Я снял свою кандидатуру с выборов. Криденс застыл. Весь запал, который он имел, схлынул с него, словно вода. — Почему? — спросил он как-то глупо. — Потому что я не идиот, — ответил Генри сухо. — И не участвую в безнадёжных мероприятиях. Криденс моргнул, осмысливая эту новость. Генри годами вёл себя так, будто его политический успех — это наиболее важная, если не единственная, вещь, что имела значение в этом мире. Скорее Земля бы перестала вращаться вокруг Солнца, чем Генри выбыл из соревнования по собственной воле. Это было так непохоже на него, что не укладывалось у Криденса в голове. — Можешь мне не верить, если хочешь, но я сожалею о том, что случилось у Кэрроу, — сказал Генри. — Всё прошло совершенно не так, как я себе представлял. У меня не было в планах… Генри явно не знал, как выразиться, чтобы не вызвать у Криденса новую порцию гнева. — Скажем, — произнёс он, — я не плюю в колодец, из которого планирую напиться. — Что это вообще значит? — Абернати должен был просто развеять некоторые слухи касательно нашей с тобой связи, — сформулировал Генри максимально аккуратно. — Но, кажется, это несколько вышло из-под контроля. — Развеять слухи? С помощью моей эротической фотки? — Я не знаю, как она там оказалась. Я просто прислал ему весь альбом. Видимо, она как-то затесалась среди прочих. — Генри, даже я не настолько тупой, чтобы в это поверить. Губы Генри сжались в тонкую полоску. — Окей, я был зол на тебя, ладно? Это не отменяет того факта, что всё вышло куда хуже, чем я предполагал, и я об этом сожалею. — Ты сожалеешь о том, что это навредило твоему участию в выборах, а не мне. — Почему я не могу сожалеть сразу о двух вещах одновременно? Криденс вздохнул. А ему начинало казаться, что диалог у них получался. — Что это вообще за Абернати такой? — Мой новый агент, — ответил Генри. — Теперь уже бывший. — А что случилось со старыми агентами? — Я подумал, что мне нужны новые мозги в штабе. И Гриндевальд его очень советовал. — Генри разочарованно покачал головой, подобно человеку, поставившему не на ту лошадь. — Кто мог подумать, что он настолько вольно подходит к исполнению своих рабочих обязанностей? Криденс ушам своим не поверил. — Гриндевальд? — спросил он. — Гриндевальд тебе его посоветовал? Генри выгнул бровь. — Ты его знаешь? Криденс схватился за голову. Земля начала уходить у него из-под ног. Господи, он чуть не… — Эй? Криденс? — Генри забеспокоился. — У тебя всё нормально? Криденс прислонился к нему, чтобы устоять на ногах. Впервые с тех пор, как они с Генри расстались, он был так близко к нему. Но, в отличие от прошлого раза, Генри больше не внушал ему того ужаса. Генри был злым и беспринципным, а ещё безмозглым человеком, которого легко обманули ради газетных рейтингов, а не монстром. В каком-то смысле, они с Генри оказались в одной лодке. Криденс не хотел мстить ему. Не хотел причинять ему боли. Он вдруг почувствовал, что Генри теперь совсем, по-настоящему ничего не значил для него. Ни то, что он делал, ни то, что он говорил, больше не имело над Криденсом никакой власти. Генри был ему противен. А ещё Генри был в прошлом. — У тебя голова закружилась или что? — Генри нахмурился, всматриваясь в его лицо с покрасневшими от слёз глазами. — Ты что, плакал? — Да, — просто ответил Криденс. Генри мог думать о его слезах всё, что угодно. Криденса это более не волновало. — На твоём месте я бы позвонил Гриндевальду, и как можно скорее. Если не хочешь завтра проснуться в новой реальности, в которой ты тиран, насильник и, возможно, занимаешься финансовыми махинациями. Послушай, а ты когда-нибудь занимался финансовыми махинациями по-настоящему? Странно, что я о тебе даже этого не знаю. Генри не оценил его чудачества. Он помог Криденсу выпрямиться и отряхнул ему пиджак. — Ты ведёшь себя странно, — пожаловался он. — Я пришёл не для того, чтобы обсуждать с тобой финансы. — А для чего? Генри пригладил волосы, довольный тем, что Криденс наконец дал ему слово. — Давай снова будем вместе, — предложил он. — Больше никаких выборов. По крайней мере, пока что. Я куплю нам билеты на Гавайи, и мы с тобой отлично проведём время на отдыхе. Лицо Генри вдруг оказалось ближе к нему. А затем ещё, и ещё, пока Криденс в изумлении не понял, что тот собирается его поцеловать. Вывернувшись, Криденс сдержал истеричный смешок. — Ты с ума сошёл? — Знаю-знаю, это довольно резко, — сказал Генри беззастенчиво. — Я понимал, что ты, скорее всего, откажешься. Но мы можем для начала отправиться туда в качестве друзей, а не любовников. А потом уже посмотрим по ходу дела. Так звучит лучше? — Генри, ты меня даже другом своим не считаешь. — Чушь. Конечно, ты мой друг. — Друзья так друг с другом не разговаривают, — сказал Криденс. — Это не дружба. Если честно, я даже не знаю, как это назвать. Генри взял его за плечи. — Криденс, пожалуйста. — Что? — Дай мне ещё один шанс. Последний. Самый последний. Генри вцепился в него, вынуждая приподняться на мысочки. Криденс знал, что где-то позади него должна быть стойка ресепшна с девушкой, впустившей его сюда, но не помнил, где конкретно. Может, стоило позвать на помощь? Кто-нибудь бы обязательно прибежал на его крик. Кто-нибудь из тех, кто сделал это, даже поместил бы их имена в заголовки всех завтрашних статей. Возможно, не такие сенсационные, как если бы Генри продолжал баллотироваться в сенат. — Генри, это бесполезно. Мы оба должны жить дальше. Разве ты не видишь? — Чего? — Мы делаем друг друга несчастными. У нас больные отношения. Ты на мне помешался. Хотя я даже не понимаю, почему — можно подумать, ты так сильно был влюблён в меня. — Я и сейчас в тебя влюблён. — Нет, не влюблён, — возразил Криденс спокойно. — А я не влюблён в тебя. Неужели этого недостаточно? Зачем я тебе нужен, если я тебя не люблю? Посмотри на себя. Ты можешь найти себе кого-нибудь другого. Это даже не станет проблемой. — Но мне нужен ты. Прошу тебя. Криденс начал терять терпение. Цепи, прежде окутывающие его горло при любом разговоре с Генри, исчезли, и больше не мешали ему говорить. — Почему? Потому что мной можно легко манипулировать? Если на то пошло, то, я уверен, в мире полно бедных брошенных мальчиков, которых ты можешь спасти, — сказал он с сарказмом. — Хотя было бы лучше, если бы ты обратился к специалисту. Ненормально, что ты так навязчиво отрицаешь свою сексуальную ориентацию. Мистер Грейвс сказал правду. У тебя внутренняя гомофобия. Упоминание Грейвса Генри совсем не понравилось. — Это всё из-за Грейвса, да? Ты к нему собрался слинять? — Это уже моё личное дело, куда, как ты говоришь, линять. — Вы с ним встречаетесь? — Генри, это не твоё дело, — повторил Криденс. — Проблема не в нём. Проблема в тебе. В нас. Я собирался тебя подставить. И если ты не прекратишь, то я начну жалеть о том, что передумал. Генри его даже не слушал. — Сколько он зарабатывает? — Генри! — холодно осадил Криденс. — Генри, это уже попросту жалко. Руки Генри разжались на его плечах, и Криденс опустился на пятки. Криденс успел подумать, что всё кончено, прежде чем рука Генри замахнулась в предсказуемом жесте. — Ты… Генри не договорил. Криденс поймал его руку за запястье, удержав в нескольких дюймах от своего лица. Генри был сильным, но и Криденс — тоже. — Я иду домой, — сказал Криденс, слегка сдавливая руку. — Если хочешь как-то предотвратить ту катастрофу, о которой я говорил, то иди наверх и разбирайся с редакцией Гриндевальда. Я в этом больше не участвую. Выпустив его, Криденс пошёл к выходу. Генри, шокированный его отпором, больше не пытался его остановить. Криденс услышал шаги за спиной, а затем звук, с которым Генри вызвал лифт и поехал наверх. Криденс вышел на улицу, вдыхая воздух полной грудью. Он чувствовал себя человеком, проведшим большую часть своей жизни в тюремном заключении, и теперь наконец вышедшем на свободу. Его тюрьмой никогда не были ни дом Мэри Лу, ни квартира Генри. Его тюрьмой была неспособность отпустить. Около часа спустя Криденс вошёл в квартиру Персиваля с букетом нарциссов, которые он купил по дороге. Он никогда ни за кем не ухаживал и не знал, было ли уместно дарить цветы другому мужчине, но цветы были милыми и красивыми, и Криденсу захотелось приобрести их. Он попросил продавца за кассой повязать букет синей ленточкой, потому что Персивалю нравился синий цвет — и Криденс знал это. Персиваль был в гостиной, и по тому, как вытянулось его лицо, Криденс не был уверен, был ли Персиваль сильнее удивлён появлению нарциссов в своём доме или ему самому. — Почему ты здесь? — спросил Персиваль в недоумении. — Что произошло? Программа мадам Кэрроу не вышла в эфир. В интернете пишут, что они крутят прошлогодний выпуск. Подойдя, Криденс подарил ему цветы. Персиваль был так растерян, что принял букет без вопросов. — Мне кажется, я наконец добежал туда, куда должен был. Криденс обнял его. Запах нарциссов, и кофе, и сигарет витал в воздухе, окутывая его с ног до головы. Он любил каждый из них по-своему. И любил Персиваля. — Вы были правы, мистер Грейвс, — сказал Криденс. — Во всём. Теперь я понял, о чём вы говорили. — О чём я говорил? — Что когда настанет момент, когда я смогу отпустить прошлое, — произнёс он, — я сам это пойму. Персиваль хотел что-то сказать, но не решался. Но Криденс слышал, как билось его сердце в унисон с его собственным, и этого было достаточно. — Мы так ни разу и не сходили на свидание в кино, — напомнил Криденс, утыкаясь носом ему в плечо. — Или в планетариум. Или в океанариум. Давайте сходим туда завтра, ладно? Персиваль обнял его в ответ, и больше никогда не выпускал.